- Твоя фантазия совершенно замерзла, - сказала Муза. - Скорее уж – высохла... Муза обиженно поджала губы, и я поспешила добавить: - Но, конечно, так оргинальнее. Намного. - Ну, - продолжала Муза между тем, - так что там у тебя с идеями? - Ноль... абсолютный. - Что ж так? Тема интересная... (А ты, Муза, тут для чего?... но этого я ей, разумеется, не сказала). - Ну да, конечно. И все начнут писать про лед в отношениях, оригинальности ради. В результате именно это и будет неоригинально. А что еще? Прямо в лоб, про тающий лед?? - Да что угодно! Неважно, что - важно, как! (Ох эта Муза, с ее избитыми истинами...) Возьми хоть... да хоть даже Снегурочку. К слову, там всё было не совсем так, как в сказках. Я насторожилась: Муза в настроении рассказать историю?! - А как было на самом деле? - Да очень просто...
С чего всё началось? Может, с песен деревенского парнишки? Собирал хворост – и пел во всё горло, не боясь простудиться на морозе. А она слушала, слушала... и не могла наслушаться. Ах, эти песни! Этот голос, волшебный, чарующий... Жаль только, не могла понять, о чем он поет. Спрашивала у птиц – но им не было дела до человечьих песен, у них были свои. Подруги – вьюги, поземки, пороши – тем более людьми не интересовались. Смеялись в ответ, рассыпались легкими снежинками: откуда нам знать, о чем люди поют? О глупостях, конечно! Нет, не может быть, чтобы о глупостях: только о чуде можно так петь! Должно быть, люди – чудесные существа...
Она разбила лед на реке, разбудила спавшую в омуте русалку: та когда-то давно, как говорили, была человеком. Может, объяснит? Русалка долго не могла понять, чего от нее хотят. Зевала, терла заспанные глаза, сердилась: - Чего будишь? Не время мне еще, дай поспать! Поет красиво? Кто? Ага... О чем? Да о том самом, небось, о чем же еще? - О чем – том самом? - Ох ты... Вот же непонятливая. О том, от чего звереныши родятся! На севере твоем совсем зверей нет, что ли? - Есть, конечно! Белые медведи, тюлени... - Ну вот. Медвежата-тюленята – как получаются? Она пожала плечами. Как-то не задумывалась, не интересовалась. Русалка махнула рукой – эх ты, недотепа! – и ушла на глубину.
Или, может, дело было не в песнях, а в синеглазом парне, что нечаянно столкнулся с нею в лесу. Загляделась на льняные кудри, на синие глаза – и вдруг нестерпимо захотелось показаться ему, против всех правил. Он улыбнулся: «Откуда ты, красавица?» Шагнул к ней. И еще шаг. И руки протянул... Тут только она опомнилась. Качнулась еловая лапа, стряхнула снежный пласт прямо парню на голову – а когда протер он залепленные снегом глаза, девица в покрывале из серебристых волос исчезла. Может, и вовсе примерещилась?
И что такого, казалось бы? Мало ли она видела людей в лесу? Мало ли песен слышала? А вот поди ж ты... Не могла забыть этот взгляд, эту улыбку. И сладко было, и почему-то страшно, и хотелось закружиться искрящимся вихрем... и... и еще что-то, совсем уж непонятное. Наверное, всё же песни виною. О чем – о том самом?! Она выходила к околице села. Стелилась поземкой, снежными струйками. Смотрела, как парни и девушки со смехом обхватывали друг друга руками, прижимались губами к губам. Зачем? Непонятно, но им явно нравилось. Того, синеглазого, тоже видела. И странно: каждый раз, когда он делал так с какой-нибудь девицей, что-то больно сжималось в груди. Почему-то очень хотелось, чтобы – не с другой, а с нею. Почему?.. Пришлось опять будить знакомую русалку. Та выслушала сбивчивый рассказ – и долго молчала. - Ты тоже не знаешь? - Я-то знаю... Да только... Одним словом, влюбилась ты, девонька. Такое иногда с вами случается. - Влюбилась? Это как? Это плохо? - Это, милая, когда тебе без любимого и жизнь не в жизнь... Кто говорит – счастье; а по мне, морока одна. Из-за любви этой я и... Да не обо мне речь. Для людей-то любовь, бывает, и счастье. А вот для тебя... - А... а я выйду к людям! Попробую жить среди них! Новая мысль захватила ее: да, именно так и надо сделать! Если синеглазый еще раз ее увидит... - Выйдет она... Да ты и жизни-то людской не знаешь, будешь дурочкой выглядеть. И они же теплые, люди-то! А летом, летом как? Ты на север улетишь, а до осени он себе сто раз другую найдет. Так что выбрось эти глупости из головы... Эй, эй, что это с тобой? Никак плачешь? Ох, плохо дело, если уж до слез дошло... Она провела рукой по глазам и недоуменно уставилась на капельки воды на ладони. Это что? И почему не замерзают? - Это, милая, слезы, - вздохнула русалка. – Слезы бывают у людей, когда им плохо, больно. А если случаются у таких, как ты... - Ты что-то знаешь! Русалка отвела взгляд: - Бабка мне рассказывала, давно, еще в детстве. Божилась, что правда. А может, сказки, откуда мне знать? - Расскажи!
- Говорят, бывали случаи, что навки либо метельницы выходили к людям. Если повезет, полюбит суженый – проживет такая человеческий век, а потом снова станет такой, как была. Ну а если нет... - А если нет, то – что? - Если нет... Марену знаешь, небось? - Кто ж не знает владычицу Зимы? – и невольно поежилась, вспомнив свою госпожу: кто ж ее не боится? - Вот, говорят, она тоже когда-то... с тех пор и стала такой. - Нет! Мне повезет! Он назвал меня красавицей! - Ах, он тебя уже и видел... Ой, девонька, ой, берегись. Парни – они такие... Мой тебе совет – забудь, и поскорее. Она упрямо помотала головой, зажмурилась: - Нет... не могу. Русалка опять замолчала. Потом тихо добавила: - Говорят еще, лето вам прожить хоть и тяжело, но можно, если только на солнце не показываться. Если решишься на эту глупость, иди к бабке Кузьминишне, крайняя изба, резное солнышко над дверью. Она хоть и ведьма, да сердце у нее доброе. Скажешь правду, кто ты есть, она поможет. Привет передай, скажи – от Анютки, она вспомнит... Но только лучше бы тебе не пробовать. - Нет. И не уговаривай.
Русалка оказалась права. Кузьминишна и вправду поселила ее в своей избе – точнее, в сенях, в самой избе от печки было невмоготу. Только жизнь в селе была... мало того что совершенно непонятной, но – грязной. Снег здесь был на себя не похож, жалкий, затоптанный множеством ног, смешанный с навозом, соломой, помоями. В избах пахло людским варевом и людскими телами; на улице ветер нес запахи дыма и хлева. В бабкиной избе стоял еще и неистребимый дух сушеных трав – она так и не поняла, зачем нужны эти мертвые стебли и листья, но старуха уверяла, что без них людям никак. Она же, зайдя в горницу, сразу начинала чихать. Сельчане обходили ее стороной - видно, чувствовали что-то. Впрочем, это было и к лучшему: от человеческих тел несло жаром, почти как от печи. «Теплые», сказала русалка? Горячие! Певец оказался местным дурачком. «Васятка-то? Да он умишком слаб, - сказала Кузьминишна, покачав головой. – Только голос и есть.» Теперь, послушав разговоры и поглядев на людей поближе, она начала понемногу понимать, о чем же пелось в чудесных песнях. Лучше бы и дальше не понимала! Глупые шутки про девок с парнями, прячущихся в кустах, вот и все чудеса. И однажды, увидев собачью свадьбу, как-то вдруг сообразила, что вот это и есть – «то самое». Так плохо ей никогда не было. Правда, потом она убедила себя, что ошиблась. У людей всё должно быть совсем иначе. Но всё-таки, всё-таки... Синеглазый, увидев ее впервые на улице, разулыбался, подошел, как к знакомой. Заговорил. Она сказала, как бабка научила, что бабкина родня, что зовут Марусей... Он назвался Ванюшей, спрашивал что-то еще, она отвечала, как могла – наверное, невпопад, потому что он всё смеялся. «Дурочкой будешь выглядеть,» - вспомнились русалкины слова, и она испугалась, что ничего не получится. Но назавтра он пришел к бабкиной избе, принес леденец – странный человеческий подарок, позвал гулять. И потом приходил еще. Ради него держала непривычный человеческий облик. Надевала человеческую одежду. Заплетала косы – неудобно, неприятно, связывает, но людям так положено. Терпела жару и духоту в избах, когда он звал ее куда-нибудь на посиделки. Терпела и грязь, и вонь, и косые взгляды. Очень старалась вести себя так, как человеческие девицы. Кажется, даже немножко получалось – во всяком случае, уже выходило поддерживать беседу. Главное же – он брал ее за руки, и это было горячо, но почти не больно. И хотя от него, наверное, пахло так же, как от других, она почему-то этого не замечала. А еще – еще он прижимался к ней губами, так, как она видела раньше! И это было... невероятно. Становилось горячо внутри, так что она боялась растаять! Хотя русалка не говорила о таком... Она говорила, наоборот, что если полюбит... А если полюбит, то ведь и будет так делать? Это называется «целоваться», а целуются с тем, кого любят, если она правильно поняла! «Себе-то не ври, - шептал противный голосок внутри. – Ванюша твой с половиной девок на селе целуется. Что ж он, всех их любит?» Нет, неправда. С ними он – просто так, в шутку. А с нею... она же чувствует! И потом, разве она не красивее во сто крат, чем все эти девицы?! Ей повезет, обязательно повезет. Ничего, что зима кончается, что снег тает, что давно бы пора улетать. Она выдержит и весну, и лето. Будет осторожной, очень осторожной... Неважно. С ним она выдержит что угодно, лишь бы он был рядом! К остальному же – привыкнет. Привыкнет...
В тот день она бежала в лес, к русалке, похвастаться подарком: Ванюша принес ей цветок! Первый весенний цветок! Так он сказал... К счастью, она сразу догадалась, что стебелек, увенчанный чем-то, слегка похожим на помятую снежинку, - ценный подарок. По разговорам уже знала, что люди очень любят цветы, и всё ждала, хотела увидеть, что это такое. Что ж... снежинки лучше. Правда, в руках у людей снежинки сразу тают – но превращаются в чистую воду, а не в грязь. А этот стебелек уже мертв и пахнет умиранием... И что так радует людей в «запахе весны»? В запахе прошлогодних гниющих листьев?! Но какая разница? Он нашел этот цветок для нее, ее хотел порадовать! Он ее любит, любит! Вот оно - счастье! Зря русалка пугала! Сейчас она расскажет... В кустах орешника стояли двое, парень и девушка. Она вовсе не собиралась приглядываться и прислушиваться, она спешила – но ветер донес голоса. Сразу и не поняла, о чем речь. Остановилась... Счастье растаяло, как сладкий леденец в горячей воде. - Любушка, зазнобушка моя... – Ванюшин голос! Ее Ванюши! Вон он, стоит без шапки, кудри по плечам рассыпались. - Да ну тебя... – краснощекая Любка отворачивается, злится, но как-то не всерьез. Память тут же подсказала: сколько раз Ванюша целовался и плясал именно с этой Любкой, а ей после говорил, что «просто так, шутя». - Ведьма снежная твоя зазнобушка, а не я. К ней иди. - Маруська? Да какая она ведьма? Так, блаженная. Жалко ее: красивая девка была бы, с такими-то глазищами да косами... а не в себе. - Жалко? Врешь ты всё. Сам говоришь: с глазищами, с косищами... Первоцвет ей отдал, не мне. А она еще и носом крутила. Все говорят: ведьма. - Вот заладила: ведьма, ведьма... Ну, отдал. Говорю же, жалко ее. А так - что мне с ее глазищ-то? Ей говоришь, а она смотрит на тебя... как коза. И понимает столько же. Целуешь – словно ледышку. Душа у нее застывшая, холодная. На что она мне – такая? - А я? – хихикает Любка. - Ты-то? Ты – другое дело! Ты жаркая! Ну иди ко мне, не дуйся, Любушка... Поцелуй, смех. Еще поцелуй... Выпал из рук, рассыпался грязными льдинками мертвый стебелек, лживый подарок. Вот что такое эта любовь: грязь под красивыми словами. Вспомнилось: русалка говорила про Марену. Что ж, теперь-то понятно, почему холод Марены – холод смерти, и даже снежные девы стихают под ее взглядом. Нет, она не станет такой - жестокой и безжалостной. Но... Тряхнула головой, и опостылевшие косы расплелись, взметнулись вьюгой. Один шаг – и встала рядом с целующейся парочкой. - Маруся? Марусь, ты чего? Мы же просто шутим... - Я тоже. Засвистел ветер, закружила метель, ослепила синеглазого и его девицу. Вихрем, бураном летела она прочь, прочь от смертных созданий с их лживыми сказками, с их грязью, с их короткой жалкой жизнью. Домой, на север, к прекрасным снежным цветам, которые пахнут чистотой, а не смертью. Снег – чист. Холод – честен. Холодная душа? Что ж, так и есть, и иного не надо. Хватит, наигралась.
Весенние вьюги коротки. Заметет, запорошит – а вот уж и солнце вышло, и плачут сосульки, и мокрыми комьями падает снег с ветвей. К вечеру Ванюша вернулся в село, уставший и злой, как бес. - А Любка где? С тобой же вроде ушла? - Да ну ее, корову! Спотыкалась-спотыкалась, а потом и говорит: ой, я больше идти не могу! Что ж мне, на себе ее тащить? Или с нею вместе замерзать? Да придет, куда денется! Парни покачали головами, отправились искать. Только к утру Любку нашли – зареванную, озябшую, с вывихнутой ногой: угодила в яму, скрытую снегом. С месяц сидела она безвылазно дома, а старая Кузьминишна, охая и причитая, делала припарки. Ванюша не навестил ее ни разу – сказал, что хромая ему и вовсе ни к чему. Подружкам же Любка не уставала рассказывать про снежную ведьму, что обернулась вьюгой, приворожила Ванюшу и заморозила его сердце, оттого он теперь и не любит никого. Те поначалу пытались возражать, что Ванюша перепортил половину девок на селе и каждой говорит, что с другими-то шутя, а ее и вправду любит, и хоть всё давно известно про него, но каждая думает, что с нею-то будет иначе... Однако Любка стояла на своем. Мало-помалу подружки и сами решили, что с ведьмою – куда интереснее. Тем более, что белокосая Маруся с того дня пропала без следа. Может, и вправду метелью улетела? Когда же Ванюша неожиданно посватался к дочери городского купца, обзавелся сапогами, стал ходить степенно и на всех глядеть свысока – тут уж все уверились: колдовство, как есть колдовство, ведьмины дела. Холодное сердце у парня теперь, и ничего не поделать. Он ведь раньше таким не был? Не был ведь?
- И это всё?- я не сумела сдержать разочарования. Вообще-то с музами надо быть очень осторожной: они обидчивы, как кошки. Но я рассчитывала услышать что-то особенное: историю от Музы! А тут... - Расстроена, что никто не растаял? – фыркнула Муза. – Повсюду нынче ищут драмы, все просят крови, даже дамы... О темпора, о морес... уже и музы цитируют! - Не в этом дело. Но... банально как-то. - Да, банальная, в общем-то, история. Или – вечная, это уж как посмотреть. Про любовь. И про непонимание. - А к теме как относится? - Ну... скажем, лед непонимания. Который так и не растаял, увы. Да, и про лед в сердце... Одним словом, это рассказ про не растаявший лед. Не нравится – не пиши... И Муза растаяла. В воздухе. И что мне делать с ее историей? Не запишешь – разозлится и больше вообще не явится. Ладно, была не была...
_________________ Достать Удава может каждый. А вот впоследствии сбежать...
https://guasumorotianja.livejournal.com/40380.html
|