Новую Марушкину байку выложу здесь, поскольку больше интересуюсь "разбором полетов"
Байка о двоедушнике
Мерзкая слякоть, дождь день и ночь. Словно и не лето, а месяц рюень на дворе. Даже драчливый наглый кочет полночь толком не опел и бесей ночных не погонял, на забор не полез, крикнул лишь чтобы годилось, пышный хвост побоялся намочить. Марушка его понимала, а выходить все равно надо. Хоть и темно, хоть и дождь, да что-то неладное творится. На кошку, теперь бессовестно посапывающую на припечке, смотреть было завистно. А с полуночи до второго петуха паршивка бродила – то под стрехой шебуршала, то у двери терлась. Но что ее беспокоит, не признавалась. «Не знау-у-ю, му-у-уторно». Самое то слово – ведьма глаз не сомкнула, а почему неясно. Марушка нарочито медленно плела косы, перебирала подвески в волосах, прислушивалась. Идти или не идти? И услышала – в дверь осторожно постучали костяшками пальцев.
– Кто там? – порядку ради поинтересовалась ведьма, хотя дверь-то и не закрыта.
Дверь скрипнула и весь ее проем заполнил голова Высоких Квыкачей Явтун. Ему пришлось наклониться, чтобы лоб не расшибить о низкую притолоку. Сзади кто-то скреб подошвами по крыльцу, сбивая грязь.
– День добрый, Явтун Гордеич. Заходи, на пороге не стой.
– Недобрый, матушка Марушка! – сказал голова и сделал шаг, занимая собой половину хаты, взъерошил мокрые рыжеватые кудри, тронутые сединой. Из-за его плеча выглядывала слегка плешивая голова корчмаря Пяста.
– Вовсе недобрый! – тоскливо поддакнул Пяст и встряхнулся, как мокрый пес.
– Может перевару вам горячего налить? Не разболелись бы вы от такой мокроты.
– Да какой перевар, матушка! Тут бы в домовину от переживаний не лечь! – прогудел голова. – Все ж, все над чем, так долго горбатились, сейчас уплывет…
– В Нижние Квыкачи, чтоб им не дна не покрышки! – подъелдыкнул Пяст. – Да я бы сам уж вплавь туда бы, когда он головой Керу-то в лоб засветил.
– Сам?! – набычившись, спросил Явтун, и Пяст стал еще меньше ростом. – Ну, беги, крысюк, они еще от причала не отошли. А кто этого окаянного привечал, колбасой подкармливал?!
– Дык, это ж дела ради! Что ж я знал, что ли! – попятился Пяст от Явтуна, сжавшего руку в кулак.
– Для дела?!
– Да ведь с ним в тавлеи кто только не приходил поиграть! Народу в корчме собиралось, не продохнуть, – защищался корчмарь.
– Вот и дособиралось! – Явтун разжал кулак только для того, чтобы стиснуть его на горле Пяста.
– Почтенные, – тихо, но грозно сказала Марушка, и дверь в хату сама собой распахнулась во всю ширь, – идите-ка вы обратно, пока я на вас чего не наслала.
Голова глянул на дверь, отпустил корчмаря и сказал:
– Прощения просим! – и так зыркнул на Пяста, что стало понятно – разговор их не закончен.
А потом Явтун сел на лавку у стола, которая под ним жалостливо скрипнула, а Пяст опасливо остался стоять в паре шагов позади.
С чего жили Высокие Квыкачи, так это с удобной пристани, последней перед столичной. Только до стольного града еще добраться надо, пороги пройти. А лодьям торговым, тяжело груженым, через пороги идти себе в убыток. А можно на пристани в Высоких Квыкачах лодьи разгрузить, да потом обозом, по бережку – надежно. А уж телеги, лошадей, да возниц голова и корчмарь найдут. А склады какие отстроили, и гостевые комнаты при корчме. Но надо ж было этой ночью такому случиться! Беда, разорение, ежели торговцы бояться станут Высоких Квыкачей. «Пчела» вон и не разгрузилась полностью, команда толком погулять ночью не успела, а собирается отчаливать, впопыхах вещи забрасывая. И куда отчаливать?! К Нижним Квыкачам!
– А все потому, что Пяст любую шваль привечает, лишь бы лишний грош заработать, а теперь сколько потеряем!
– Да что мне его гнать надо было? Он, знаешь, как в тавлеи играет! Никто у него так с осени и не выиграл. Даже ты!
– Вот! И я ему полсребра продул! – рука головы снова стала собираться в кулак.
– Прекратите уж ругаться, а то до следующей ночи не управитесь!
И голова с корчмарем все-таки собрались с духом и рассказали, не то, чтобы внятно, но суть Марушка уяснила.
С осени стал в корчму захаживать смурый человек. Седой, морщинистый, на голове пушок редкий, а глаза противнючие, прозрачные, как у рыбы. Приходил после полуночи и сидел до вторых петухов. Или когда Яська, новенькая подавальщица, взятая на подмогу, домой собиралась. Пяст был уверен, что ради Яськи и таскался в корчму серый сыч. На что только надеялся?! Мало того, что старый, так еще и нищий, возьмет перевару с медом да цедит всю ночь. Но вот что дивно, Яська – девка-загляденье, а то стол у старика лишний раз протрет, то перевару горячего подольет. А он сидит в углу, как паук, зеньками прозрачными изредка зыркает, да на тавлеях своих фигурки переставляет, сам с собой играет. Пяст как-то любопытства ради сам ему питье поднес в темный угол. А фигурки-то на доске такие искусные, ей-ей живые, да и сами тавлеи по ободу хитрым узором украшены. Больших денег все это стоит, уж Пяст в цене разбирается. Не всегда в одиночестве старик ночь коротал, Идан приходил, за стол подсаживался, играл в тавлеи.
– Идан? – удивилась Марушка. – Жреца воспитанник? В корчму? И не запрещал ему Ратинор?
– А чего это в мою корчму жрецову воспитаннику ход должен быть заказан?! – возмутился Пяст. – У меня все чинно. Да и Идана знать надо, достойный у жреца приемный сын – пить не пьет, к дракам склонности не имеет, на девок не глядит. Разве что на ту же Яську… Так кто на нее не глядит?
– Глядеть-то глядят, да не сватают, – сказал Явтун, – отчим ее больно жаден… Несчастная девка.
– А! Несчастный это я! – воскликнул Пяст и продолжил рассказ.
А как-то Венька бузить в корчме начал, посуду бить да Яську за руки хватать. Кто Веньку-то остановит? Лоцман он знатный, лодьи от дельты до порогов водит, а иногда и за пороги. Силища такая, что «чайку» один может с мелины столкнуть. А как выпьет, берега потеряв, лучше уж разбегаться и прятаться. Так умные люди и поступили, сам Пяст за прилавок залез, сверху корзиной прикрылся. Один гриб бледный из угла вылез, Яську за спину отодвинул, ухватил Веньку за запястье, да и сказал что-то тихо. Что – неизвестно. Только Венька побледнел, затрясся и вон пошел. А мог все вдребезги-пополам разнести. В благодарность Пяст подал старику колбаски-то. И оказалось, что колбаску тот очень уважает.
А потом тоже Яська виновата: ирмские торговцы прибыли, начали павлинами ходить вокруг девки. Так вылез этот паук на свет, досточку свою поставил на стол, гривну полновесную вытащил, покрутил, в глазах у него аж серебром сверкнуло, да и предложил в тавлеи сыграть на эту самую гривну. Тут про девку все и забыли. И пошло-поехало. Кто только за стол с этим сычом не садился, только подливай! И ставки стали делать, а Пяст их принимать за малую выгоду. Эх, дело пошло. До вчерашней ночи.
Морячки с инесской «Пчелы» гуляли от души. Здоровые светловолосые северяне игру в тавлеи не уважали, а вот девок и буряковку – даже очень. И Кер, один из торговых охранников, стал уж очень за Яськой упадать, все проводить напрашивался. А девка все дальше в угол к сычу жалась. «Домой иди!» – велел Пяст, когда Кер отлить отлучился, а бледный немочь головой кивнул, тавлеи в мешочек холщевый сложил и вышел. Ну, Пяст думал, что и обошлось. Но, видать, Яська мимо Кера не проскочила. Известно, дело молодое. Если б не старый гриб, то может и сладилось бы. А так старик приложил Кера тавлеями по голове, Яська визг подняла. Все, кто был в таверне, выскочили – а там жуть такая, что даже забыли, как кричать: старик с Кером сцепились. Глаза у деда бесова зеленым светятся, на руках когти красные, норовит в горло врагу вцепиться. Кер нечисть оттолкнул да и палашом голову тому снес, а старик не упал, пару шагов прошел, наклонился, слепо руками шаря, поднял свою голову и запустил в Кера со словами:
– На тебя-то я уж точно дыхну!
Голова попала Керу прямо в лоб, тот упал, да более и не встал. А безголовый подошел, поднял свою голову, вытер лицо плащом, поводил по сторонам, словно искал чего. И нашел – тавлеи, упавшие в грязь. Поднял, спрятал под плащ, взял голову под мышку и пошел не спеша. В полной тишине, потому как все присутствующие онемели, да и окаменели заодно. Только Яська давилась рыданиями, шарила руками в грязи.
Кинулись сначала к Керу, а тот неживой. Потом Яську из грязи хотели вытащить, только она все искала что-то в луже и всхлипывала:
– Рассыпал! Растерял! – а потом вырвалась и убежала.
А дальше что уж было страшно и описать. Кер оказался племянником Вегарду, хозяину «Пчелы».
– Отчалили они уже? Спросить кой-чего хочу у Вегарда, – задумчиво протянула Марушка.
– Да может еще и нет, но вот-вот. Если через верх пойдем, то вряд ли успеем.
– Значит, низом пойдем, – решила ведьма, поднялась, полезла на припечек и достала оттуда шипящую кошку:
«Страшшшно, ну-у-у его.»
– Пойдешь, как миленькая, для того Хозяйкой и назначены, – неслышным шепотом ответила ведьма и встряхнула кошку за шкирку. Та обвисла в ее руке.
– Вода из-за дождей поднялась, у берега болото непролазное, утопимся еще не ровен час, – вздохнул корчмарь.
– Коли за мной пойдете – не утопитесь, – пообещала ведьма, взяла кошку под мышку и пошла в дождь. Голова с корчмарем потопали следом.
Под берегом от Марушкиной хаты до пристани в сушь пройти было можно, а сейчас вода поднялась до розоватых цветков сердечника, залив и так едва заметную тропинку. Перед кромкой воды Марушка опустила кошку в траву. Та встряхнула брезгливо лапами и дождь превратился в упругий плотный туман. Кошка мелкими шагами пошла вперед, а Марушка за ней, и там, где ступала кошка и постукивала клюкой ведьма, вместо воды оказались гнилые, скользкие от зелени доски гати. И ничего кроме этих досок и Марушкиной сгорбленной спины в тумане не было видно.
– Глядите, не оступитесь, – буркнула ведьма, идущим следом Явтуну и Пясту.
Успели в самый раз – скат корабельный собирались втянуть на палубу. Обычный желто-коричневый парус пузатой «Пчелы» сменили на черный. Мрачный рыжебородый человек, отдавал какие-то приказания на северном наречии.
– Спустись ко мне, Вегард, уважь старуху, – обратилась к нему Марушка.
– Что тебе надо? – не особо уважительно буркнул торговец, но ведьма молчала, опираясь на клюку. Вегард ее долго разглядывал, а потом махнул рукой своим и все же спустился.
– Я сожалею о том, что случилось, – сказала Марушка, твердо глянув Вегарду в глаза. – Если ты хочешь, чтобы я нашла того, кто это сделал, ответь мне на один вопрос.
Вегард помолчал, а потом кивнул.
– Какой рукой держал оружие твой племянник?
– Шульга он был.
– Будет легкой его дорога через Переправу, – ведьма взяла в руку безвольную ладонь Вегарда и вложила какие-то семечки. – Брось в его поминальный човн. Остальное оставь мне, не людское это дело.
– Спасибо, Проводящая, – тихо сказал Вегард.
И тут некстати влез Пяст:
– Вот и остались бы, проводим Кера по-людски.
– Да идите вы! – Вегард послал все Высокие Квыкачи по такому заковыристому пути, что голова почесал затылок, а корчмарь тяжело вздохнул. Скат втянули на борт лодьи, и она отвалила от причала и взяла курс на противоположный берег.
– Нижние Квыкачи! – воскликнул голова, потрясая кулаком в сторону противоположного берега, – у них такой пристани нет, а склады – тьфу! А тут все ж своими руками поднимали, каждую досточку, заводь чистили… А все к ним теперь?! – голова едва не плакал.
– Да разве ить они умеют буряковку гнать?! – воздев руки к небу, с тоской вопрошал корчмарь.
Оба они поворотились к Марушке и спросили:
– Понимаешь, какие убытки?!
Марушка покивала: кому смерть только упущенная выгода.
– Все что непосильным трудом для родного села сделали – все прахом!
– Чего ж жреца Ратинора не попросите?
– Да, это… – тоскливо сказал Пяст. – Ходили мы. Только там тоже что-то хороводит. Стучали – жрец не открыл. А окошки, сама знаешь, в храме под самой крышей. Явтун меня поднял на плечи, а все равно не видно, тени какие-то мельтешат, гремит что-то. Мы к тебе и побежали.
– Надо к храму идти, – решила Марушка. – Вряд ли жрец мне обрадуется, но надо.
От пристани вверх дорога хорошая, голова не поскупился.
Храм стоял тихий и мрачный. Сквозь небольшие оконца под крышей пробивался едва заметный свет, а теней никаких не бродило. Голова пудовым кулаком долго стучал в дверь и кричал. Но изнутри раздавалось какое-то невнятное шипение. Голова только сильней колотил.
– Не вышибешь ты эту дверь, Явтун Гордеич, – сказала Марушка. – Помоги-ка лучше кошку на крышу подсадить, – и свистнула, как собаке. Кошка, посверкивая зеленым глазом вынырнула из плотной тени и, недовольно подергивая хвостом, подошла. Марушка взяла ее на руки, погладила между ушами и что-то шепнула.
Но даже роста Явтуна не хватило, чтобы достать до края крыши. Пришлось брать Пяста на плечи, а он уж подсадил черную кошку, за что мстительно получил когтями по руке. Марушка уселась на колоду подальше от двери и прикрыла глаза. Казалось, взяла да заснула. Явтун с Пястом опасливо разглядывали ведьму. Было тихо, только дождик накрапывал да шуршала кошка, прокладывая себе путь под соломенную кровлю. А потом в храме все снова заходило ходуном, застучало, зашипело и послышались недовольные кошкины завывания.
Марушка открыла глаза:
– Один он там, серп к палке, которой свечи высокие поджигают, привязал да и машет им во все стороны. И сипит, голос что ли от простуды, а может от страха потерял. Стучи и зови снова, Явтун Гордеич! Может кошка расслышит, чего он сказать силиться, – Марушка снова прикрыла глаза:
– Спрашивает, откуда у Пяста на лысине ссадины?
– А то сам не знает?! – опешил Явтун.
– Ты ему все равно скажи! – настоятельно посоветовала Марушка.
– Было б что рассказывать. На Кукушкину середу мы маленько пригубили буряковки свежей. Так Пяст котеныша с шапкой перепутал. Так и эдак на голове прилаживал – котенышу не понравилось.
– А цвета какого котенок?
– Понятное дело – счастливого, потому и оставили!
И тут над Высокими Квыкачами запели третьи петухи, дождь почти прекратился, только с листьев падали последние припозднившиеся капли. Заскрипел засов и дверь в храм распахнулась. Явтун попятился, чуть с крыльца не сверзился на Пяста: из дверного проема тыкал серпом, привязанным к палке, жрец Ратинор. Выглядел одновременно воинственно и потрепано. Седые короткие волосы стояли дыбом, борода всколочена, ноги босы, рубаха навыворот, но он свирепо размахивал оружием, зажатым в правой руке, а левой, как щит, прижимал толстенную книгу.
– А сома на что ловили в неделю?! – грозно спросил он, только получилось невнятное сипение, потому как жрец действительно обезголосил. – На ворону или на лягушку?!
– Да свет с тобой! – попятились еще больше голова с корчмарем, отмахиваясь обережными знаками. – Совсем память потерял?
– На что?! – несмотря на потерянный голос, Ратинор был устрашающ.
– На куренка ловили, что в корыте по дурости утопился. На куренка! – пискляво сказал Пяст.
– Кто к тебе приходил, жрец Светлого? – полюбопытствовала ведьма.
– А! И ты здесь, прислужница богомерзкой бесовки? – Ратинор ткнул палкой в сторону Марушки.
– Не стала бы я так Хозяйку называть. Эта ночь еще не закончилась, – Марушка поглядела на едва заметную светлую полосу на восходе. – Да и новая ночь недалече. А он вернется. Судя по всему, вы не договорились.
Жрец постоял немного, а потом развернулся и, грузно опираясь на палку, пошел внутрь. Марушка поднялась с колоды и двинулась вслед.
В храме все было верх дном. Марушка подняла одну из упавших свечей. Она была погрызена и вовсе не мышами.
– Не в первый раз он к тебе приходит, свечи грызет?
– Раньше я его не видел, думал крысы. Ловушки ставил, – Ратинор хрястнул палкой об пол. Погрызенные свечи были ему серпом по сердцу. Свечи делал он сам, покупая на ярмарке воск, а у морских торговцев какой-то особенный жир, вертел фитили, лил в форму. Использовал бережливо, по большим праздникам. В остальное время обходился плошкой с воняющим и коптящим смальцем. – Я ж, обычно, в хате за храмом ночую. Приду утром, а тут все раскидано да погрызено. Не всегда, но бывало. Я в короб стал прятать, под замок. Но когда замок сбили, а свечи снова погрызли, понял, что не крысы. Засаду устроил, но он знал, когда я здесь сижу. Долго не появлялся. А сегодня не свечи грызть пришел. Меня.
– Может не грызть, а поговорить хотел?
– Может и хотел, – Ратинор устало сел на лавку под стеной и опустил свое оружие на пол, только книгу бережно прижимал к себе. – Однако, не вышло.
– Кем он к тебе явился, что ты Явтуна с Пястом испугался?
– Сначала девка вроде пригожая, но не здешняя. Там коморка у дальней стены, я в засаду сел, а оказалось лег. Заснул, да сквозь сон слышу – плачет кто-то. Выхожу – она на коленях стоит, свечи из сундука достала, позажигала. Я и спрашиваю:
– Ты что ж это без дозволу творишь? В храм дверь я никогда не запираю, но свечи трогать… А она мне:
– А ты что ж творишь? Покуда дитятко не пристрою никуда отсюда не пойду! – И девка в старика превратилась, глаза зеленым светятся, ногти на руках красные. Страшно мне стало – жуть. И бежать некуда, смотрю, запор в дверные пазы вставил. И подкрадывается ко мне. Я книгу выставил и хотел стих прочесть, чтобы нечисть эту изгнать, да не могу – голоса нет, одно шипение.
– Ты меня не упокоишь. Не в твоей силе. А вот утешение дать можешь, – говорит.
– Правду сказал, что не упокоишь, – подтвердила Марушка. – Одну душу ты, может, и пытался отпеть, а второю… Она так заплутала, что поди-найди. А вот про утешение он тебе, что сказал, не пойму.
– Так не успел, я спросить. В дверь замолотили кулаками.
– Это мы стучали, – влез Пяст.
– Стукатели! А он как вызверился, зашипел, свечи сбил, всего-то света в храме осталось, что каганок в моей руке. А он нетопырем куда-то в тень кинулся.
– Эй, братцы, коли хочете добро свое спасти, – кинула Марушка голове и корчмарю, – идите, гляньте, в грязи раскисшей следы должны остаться, не дух он бесплотный вовсе. По-видному, найдете.
А когда Пяст с Явтуном вышли, Марушка присела рядом со жрецом на лавку и тихо спросила:
– Кем еще он тебе являлся?
Ратинор молчал долго, уставившись в пол, а потом глянул на ведьму выцветшими глазами:
– Совестью. Не по молодости я в жрецы подался.
– Понятно, – она тронула ногой оружие на полу, – повоевал за князя?
Жрец кивнул.
– Отбил ты, Ратинор, только первую атаку. Что-то он от тебя хочет. Но искать надо. После Кера он не успокоится, много беды будет. Хочешь, можешь меня палкой из храма гнать, только толку что? Я и сама пойду, охота мне самой у корчмы да в корчме посмотреть.
– Самой? – проницательно зыркнул из-под седых бровей Ратинор. – Этих братьев по несчастью поводить где?
– По следам поводи, в раскисшей грязи оставил он точно. Не дух, хоть и мертв. Наполовину.
– Ну то поводим. Только обуюсь, – просипел жрец. – А куда следы приведут, тебе интересно?
– Тебе интересно, а я догадываюсь. Может тебе травки лекарственной от горла принести?
– Нет от страха лекарства, – отмахнулся Ратинор и пошел искать обувку.
Пока жрец, корчмарь и голова месили грязь ногами в поисках следов, Марушка в луже перед корчмой выловила четыре фигурки: две из почти черного дерева с коричневатыми прожилками, две – молочно-белых. Не по чину деревенской ведьме знать названия фигурок. Только оттирая грязь с них сами собой приходят на ум слова: колесница, княжич, вой и князь. На редкость искусно сделаны мастером-резчиком. Венец княжий на четыре острия, по старой традиции. Нынешний князь такого носит. Теперь бог один, князь один и зубец на венце один. Небольшие фигурки. Но у княжича, что из темно дерева вырезан, каждая малюсенькая черточка на лице видна. Словно живой, губы в привычной ухмылке кривит.
– Ярик, – беззвучно шевельнула губами Марушка, провела рукой по лицу, снимая наваждение, осторожно сложила фигурки в карман фартука и пошла в корчму. Кошке в этот раз свистеть не пришлось – сама скользнула в дверь. За столом один-одинешенек беспощадно упивался Венька-лоцман. Больше никого в зале не было. Из-за двери в кухню, сквозь небольшую щель, со страхом смотрели Луня, корчмарева дочка, да старая Шарка, на подмогу которым и была взята злосчастная Яська.
Марушка махнула рукой Луне с Шаркой, и дверь прикрылась без скрипа. Глаза у лучшего лоцмана были мутные, на донышке уже мерцал дурной огонек. Марушку он словно и не видел, а она подходить не торопилась. Зато кошка, задрав хвост, изогнутый на кончике, пошла не спеша к Веньке. Потерлась боком о ногу. Лоцман перевел шалый взгляд на кошку – та усилила старания, мурча.
– Киса, кушать хочешь? – заплетающимся языком спросил Венька.
– Хочу-у-у-у, – замурлыкала кошка, забираясь лоцману на колени. Он порылся в своей тарелке и протянул кошке кусок лепешки. Но кошка понюхала, отвернулась и вспрыгнула на стол, бесцеремонно лезя усами в тарелку.
– Ну, ты и шельма! – восхитился Венька, собрался уж спихнуть кошку со стола, но наткнулся на взгляд. Зеленый глаз смотрел в упор на лоцмана, а черный будто в никуда. Марушка уселась напротив, сложила руки на столе и спросила:
– Чем тебе игрок в тавлеи пригрозил? – в темном глазу клубились тени, которым нельзя не ответить.
Мысли в голове у Веньки ворочались медленно:
– В тавлеи? Поганка эта бледная что ль… Ежели к дочке лезть будешь, дыхну на тебя, грит.
– А ты испугался? – сочувственно мигнул болотной зеленью другой глаз ведьмы.
– Я?! – взревел Венька, но вдруг сник, даже кулаком, уже сжатым, по столу не саданул. – Испугался.
В темном глазу ведьмы, как и в белесых зеньках поганого старика, в густом клубящемся тумане проступал гнилой мостик без перил, что вел в безвозвратную тьму.
– Ты спи, Венька, спи. Оно легче станет, – сказала ведьма, и лоцман опустил голову на стол и захрапел.
А выходя из корчмы, у лужи Марушка обнаружила Идана. Он тоже что-то искал.
– Не пачкайся, вот они, – на раскрытой ладони ведьмы лежали фигурки. – Только я тебе их сейчас не отдам.
– Почему? – спросил воспитанник Ратинора.
– Сказала ж – не пачкайся. Ему теперь ничем не поможешь. Разве что попробовать его над Омутом провести. Но это тебе не по силам. И Ратинору тоже.
– А тебе? – спросил Идан, делая шаг вперед и безбоязненно глядя Марушке в глаза.
– Оставь мне фигурки, – попросила ведьма.
– Обещаешь?
– Нет, но попробую, – сжимая фигурки, сказала Марушка. – А тебе какой интерес?
– Уже никакого. Только обещал я. Нельзя перед дальней дорогой неисполненное за спиной оставлять.
– Куда едешь?
– В столицу. Не хочу отца расстраивать. Хлопотал он много, чтобы меня на жреца учиться взяли. Говорит, хлебное это дело. Только хлебное оно, когда совести нет, а если по совести, как отец служить, то ни одного гроша людского под половицей не спрячешь, откуп дать нечем, – зло сказал Идан. – И кому тогда такая совесть нужна, если бессовестность не переплюнешь!
Развернулся и ушел. Марушка немного постояла над лужей, спрятала фигурки в карман и обернулась к кошке, которая угнездилась на заборе.
– Тоже в грязь лезть не хочешь? – Кошка брезгливо дернула хвостом. Ведьма протянула руки, взяла кошку под мышку и пошла вокруг лужи оскальзываясь на мокрой глине. Хочешь-не хочешь, а обувь испачкаешь. Но то не беда, хуже – когда внутри измараешься. Но надо было идти к несчастной Яське, о которой во всей это кутерьме никто не подумал.
В гору по скользкой от грязи дорожке идти было нелегко, даже опираясь на палку. А вниз еще хуже – жрец Ратинор скользил своими постолами. По молодости он, видать, на лыжах ходил. Только постолы не лыжи и одной палкой не управиться. Вспугнутым нетопырем летел он по узкой тропинке на Марушку. Никакая сила не могла его остановить. Марушка по-девчачьи взвизгнула, уронила кошку. Та нет чтобы в кусты сигануть, рванула вверх по тропинке, прямо под ноги жрецу. Ратинор беспокоясь не столько за тварь божью, сколько за себя, попробовал уклониться, размахивая руками и палкой. Кошку он обошел, но с Марушкой, вцепившейся в ветку калины, не разминулся. Столкновения служителей Светлого и Темной ветка не выдержала. До самой лужи танцевали они залихватский танец, закончившийся громким всплеском.
– У, дурень дряхлый! – Марушка первой выбралась на берег на четвереньках, кое-как поднялась. Протянула палку Ратинору, помогая вылезти. – Не поломался? Кости-то старые, на такое непотребство не годные.
– Не кости, а голова уже не годная, – угрюмо просипел жрец, цепляясь за палку и тоже выбираясь из лужи. – Поломался я, только не здесь, а там.
Он махнул рукой вверх на холм.
– Нашел следы?
– А ты ведь, ведьма, меня предупреждала, что интересно мне станет. Не те следы, что на старый жальник ведут страшны, а те что с него… Сесть мне надо, – потирая грудь под ключицей, сказал Ратинор, – хоть куда-то сесть.
Марушка, держа его под локоть, довела до бревна под забором и усадила. Пошуршала в левом рукаве и вытянула кожаный мешочек, а из него три неприглядного вида катышка:
– Разжуй хорошенько, мне всегда помогает. От душевной боли не излечит, а сердце успокоит.
– Отравить хочешь? – безучастно спросил Ратинор и отправил катышки в рот. – А ничего так, на вкус приятно.
– А зачем? Мы с тобой такие недруги, что и друзей не надо. Сколько раз по грязной стежке бок обок тащились. И снова надо. Одной тяжело, – Марушка кивнула на дорожку по которой хочешь-не хочешь, а идти к Яське.
– Одному тяжело, – хрипло вздохнул жрец, – только посидеть мне еще надо. А потом как встанем..
– Да как побежим, – усмехнулась ведьма. – Так что там со следами?
– От храма, понятное дело, следы на жальник старый вели. А куда бы он еще успел до третьих петухов. В самую дальнюю часть, что над старицей. Там, сама знаешь, оползень сошел, могилы перемешались, вниз лезть – костей не соберешь. Да и как его лежку найти?!
– Имя знать надо. А имя Яська знать должна. Только боюсь я, она его не скажет. Она ж с матерью недавно в Квыкачи переехала? А откуда?
– Прошлым летом мать ее по вдовости снова замуж вышла за Авдея. Паскудный человек, сговорил Яську уже на осень в Хотанцу.
– Хотанца село иверское, приграничное. Там порядки не наши, – удивилась Марушка.
– Про то и говорю, жадно было Авдею за Яськой-падчерицей приданое давать, так он за откуп ее продал младшей женкой. Не по-божески то, – вздохнул Ратинор.
– А ты ж чего молчишь?! Кто здесь жрец?! – возмутилась Марушка.
– А я что? – тоскливо просипел жрец. – Идан сказал либо Яська, либо никто. Ну так взял я хлебину и пошел свататься, только Авдей сказал – откуп надо вернуть, а где у меня деньги такие. Я людские гроши себе в карман не складываю. Все на храм, да на свечи, да на убранство. Так и ушел я с гарбузом. А Идан сказал, что тогда уж одна дорога ему – в столицу. Я на том не настаивал, поверь. У меня окромя его никого нет. Я как увидел, что его сапоги с подковкой приметной обратно от жальника ведут, тут у меня все и помутилось в голове.
– Не воин ты, жрец! А я думала! – стукнула кулаком по бревну Марушка. – Мог бы и братьями светлыми безбожника постращать.
– Так-то б люди сказали, что я ради собственной выгоды братьев натравил…
– Уж больно ты светлый, жрец. А я не такая. Но все по порядку. Встаем и на горку лезем. Ты идешь Идана искать и узнать откуда Яська родом. А я к Яське. Но боюсь, что имени своего отца она мне не скажет.
– Отца? – удивился жрец.
– Отца, которого пару лет назад здесь, возле старого жальника убили. Неплохо бы, конечно, жальник водой талой покропить. Только вряд ли двоедушник, которому голову снесли, и дочку любимую, считай, продали, будет так добр, что сам к тебе явится. До полнолуния не управимся – горе всем Квыкачам будет.
Встали они, опираясь на одну Марушкину палку, и пошли вверх по грязной тропинке, поддерживая друг дружку. Кошка, попеременно встряхивая лапами, уныло поплелась за ними.
Разошлись они возле храма. Как управился дальше жрец, то его дело, а вот Марушку на Авдеевом подворье встретили вовсе не лестно. Хмурый с похмелья Авдей чуть пса не спустил. Кошка сразу заняла безопасное место – на ветке груши. И смотрела на всю ругню безучастно сверху вниз.
Марушка послушала-послушала Авдея и решила, что в луже у корчмы и проку было больше, да и не в пример чище. Кошка с ветки подморгнула ей зеленым глазом, ведьма развернулась и пошла степенно со двора прочь. Авдей кричал что-то в спину. Марушка сняла с головы плат, встряхнула – Авдей подавился последним ругательством и начал кашлять, выпучив глаза. А пес, злобно рычащий, заскулил и забился под крыльцо. Злым словом тоже можно подавиться, как рыбьей костью.
Марушка проследила, как умело по верхам: с ветки на поленницу, с поленницы по забору, с забора на крышу приземистого сарая – кошка обошла грязь. Марушке так не прыгать, ей грязь ногами месить. Правда, у сарая было посуше, только в темноте кто-то всхлипывал. Кошка нырнула в дыру в стрехе, а Марушка зашла в дверь.
Яська уже не плакала, только судорожно всхлипывала. Как и боялась ведьма, проку от разговора с ней не было. Не признавалась Яська, что знала старика. Фигурки, которые показала Марушка, вызвали новые слезы. Яська лишь мотала головой, а потом свернулась клубочком, спиной к ведьме, закрыв лицо ладонями. Тут отступиться надо, не бередить душу пустыми словами, которые не приносят облегчения, тут делать что-то надо. Но и оставить Яську одну было страшно.
Марушка вышла из сарая и подняла голову. Кошка сидела на самом краю стрехи, как птица.
– Твое дело за Яськой приглядеть, как бы она чего с собой не сделала. Не пожалует нас Хозяйка за душу, которая раньше срока через Переправу прошла. Приспи ее до ночи.
«Не у-у-учи у-у-ученую», – кошка прошмыгнула в сарай. Марушка понаблюдала немного, как кошка лапами мягко топталась по Яськиной спине, а потом ужом поднырнула под руку и свернулась клубочком у Яськи под животом. Девушка запустила руку в пушистый мех и почесала кошкино пузо. Под мурчание кошки всхлипы стали затихать.
Кошка службу знала, до ночи можно было не опасаться. Только вот куда идти, если ничего не знаешь. Выбрела она на перепутье. А там понурив голову стоял гнедой мерин, запряженный в телегу, и такой же унылый жрец.
– Тебя жду, узнал я откуда Яська родом. С Горушки. И бабка ее там живет, Яська к ней втихаря бегает подкормиться.
– По матери бабка или по отцу? – спросила Марушка.
– По отцу.
– Добра к нам Хозяйка! – с облегчением воскликнула ведьма. Жрец фыркнул, но ничего не возразил. – До Горушки вовсе недалеко. Глядишь, до заката и обернусь. А там уже посмотрим, что мне скажут.
– До заката пешком вряд ли. Ноги бить старой женщине тоже не годится. У меня вон мерин старый есть, до Горушки авось дотянет.
– То женский разговор, Ратинор, – сказала ведьма. – Я ж тебе говорила, иди покропи старый жальник водой талой.
– А проку-то что? – спросил жрец. – А ваши бабские разговоры мне ни к чему. Довезу да подожду. Перекимарю на солнышке после такой ночки.
Горушка, как ни странно, на холме не стояла, а лежала в долинке. Деревня не большая, но зажиточная, по всему видно. Мастеровыми людьми со столицы кормится. Все всех знают, да и можно не спрашивать, где дом покойного резчика Михея. По ставням да наличникам – чистое кружево – найти можно. На охлупне птица дивная, скатами крыши крылья расправила. На «полотенце», как и положено знак Светлого, восьмилучевая звезда в круге, а ниже знак Хозяйки – косой крест.
Марушка толкнула незапертую дверь – просторная светлая комната, на потолочных балках искусно вырезанные сварги крутятся в вечном движении, громовники растопырили острые грани против всяческого зла. У окна на лавке сидела старуха и вязала.
– Позволь матушка Лура гостьей в дом зайти, – поклонилась Марушка.
– Разве ж можно тебе, Переправщица, отказать, – подняла на нее выцветшие глаза хозяйка. – За отплатой пришла? Что ж…
– Не знаю я, о какой плате говоришь. Я за разговором пришла.
– За разговором? Ну, если словами рассчитаюсь… Садись, Марушка, – старуха кивнула на лавку, руки у нее беспрестанно двигались, вывязывая петли.
– Откуда имя мое знаешь? – спросила ведьма, усаживась на лавку и расправляя плахту на коленях.
– Давным-давно ходила я в Высокие Квыкачи. Думала, судьбу об колено переломать можно. К Переправщице ходила. Марушкой звали. На тебя чем-то похожа, глаза уж точно. Но совсем старая была, до земли ее согнуло. Видать, последнюю, седьмую службу несла. Кошка у нее забавная такая была, счастливой масти… – деревянные спицы в рука Луры ритмично стучали – петля накидная, петля обратная – простой узор и пряжа темная. – Не плохо мы с Михеем жили, не бедно, дочек трое. Да только напасть одна: все мальчишки мои мерли, кто мертвым родился, кто в младечестве приспался, кто потонул… Такое дело, – старуха вздохнула, спицы в ее руках монотонно перебирали петли. – Дело резчика кому передать, сын нужен. Муж стал на сторону поглядывать, а я в отчаянье свадебную згарду распотрошила, в кошель ссыпала да и сказалась, что к сестре на свадьбу на дальние хутора, а сама в Высокие Квыкачи подалась. Говорили люди, Переправщица Хозяйке служит. Может узор перевязать, душу живучую мне подманить. Не хотела она, только я измором взяла. «Сама не знаешь, что получишь!», но сдалась.
– И что? – спросила ведьма.
– Вот и пошли мы через Переправу: бабка, кошка и я. «Хватай первого, что подвернется. Сейчас сеча большая в стольном граде, у Переправы толпятся», – велела бабка. Я и ухватила, но только первых, кого я увидела было двое. Близнятки. Ох, и злилась бабка, когда обратно вернулись: «Не вытащить тебе двоих!» Да что ж мне бросить их было там в дыму, в пожарище?!
– И когда вы туда ходили? – шершавым голосом спросила Марушка и потерла бугристый шрам от ожога на щеке.
– Да почитай почти сорок весен тому, без малого. Говорю же, сеча в столице была, когда старый князь Всевлад власть брал, да всех Огричей под корень вырезал.
– А знала ты чьи души у Переправы выхватила? – очень тихо спросила Марушка.
– Поди-разберись. Только имена свои они еще помнили. Я как двойню понесла, так и знала точно, что мальчишки. Ярополк и Мирослав.
– Ярик и Мир, – прошуршала ведьма.
– Так я их и называла, когда они в животе у меня буянили. Когда до времени проситься стали – уговаривала. Уговорила, однако когда срок пришел… судьбу тяжело обухом переломить… один мальчонка в пуповине запутался. Ничего не смогла повитуха сделать. А второй – крепкий, бойкий, крикливый. И с зубами. Плохое дело. Предупреждала меня Переправщица, что двоих в этот мир не вытяну. Ни одной монеты из моей згарды не взяла, но один сребр долго крутила, да и велела, чтобы если один родится неживой – монету-то разрубить и похоронить вместе с ним.
– Послушалась?
– Нет, – помотала Лура головой. – Не смогла. Их было двое, разруби монету – одного отправила б в Омут. Так и стала звать выжившего Ярмилом. Ремесло отцово перенял, не пропало. Ну что ж пожил он, сколько еще ему Хозяйка отмеряла, а потом на заработок уехал, а обратно не вернулся. Где-то его недобрые люди и перестренули. Конь сам прибежал, седло в крови. А где сынок мой лежит, так и не нашли.
– Его работа? – Марушка на раскрытой ладони протянула Луре фигурки. Старуха отложила вязание, взяла темного княжича в руки, ласково погладила пальцами:
– Его. Нашла, где лежит?
– На старом жальнике в Высоких Квыкачах. Да и не лежит – бродит. А сребр тот, что Переправщица велела разрубить тебе, где?
– Бродит… – будто и не услышав про сребр, сказала Лура, – и сюда приходил по ночам раньше. Забор подправил, ставни провисшие… Хороший сын. Не забывает меня.
– И ты к жрецу не ходила?! – изумилась ведьма.
– Нет! – Лура положила фигурку в ладонь Марушки и стиснула, – жрец его только в Омут сбросить может, а ты?!
– Где сребр?
Лура убрала руку и долго молчала, а потом разворошила пальцами клубок пряжи и протянула Марушке монетку:
– Ты никогда не обманываешь, Переправщица. Я этих мальчиков из такого вытащила… пусть им еще раз даст Хозяйка вернуться.
– Я не обманываю, а остальное лишь Хозяйка знает.
Лура кивнула головой, подобрала свое вязание. Стучали тихонько спицы, вязался узор, да только пряжа цвета гнилой водицы.
– Пряжа у тебя темная… – пробормотала Марушка.
– А какая мне старухе еще нужна? – спросила Лура, не переставая вязать.
– Благодарна я тебе, Лура, отдарить хочу, – и достала из котомки цветные мотки: зеленые, как весна, алые, как мальвы у переплета, белые, как молоко. – Есть ведь у тебя дочки и внучки. Свяжи им из этой пряжи счастье. Тут на всех хватит.
– А Яська, Ярмила дочка? Ей тоже вязать? Ей нужней всего.
– Я вязать не умею. Я вышиваю, уж будь уверена, вышью я твоей внучке счастье.
Возвращались, считай, молча. Все, что спросила Марушка:
– Когда разговаривать станем, слушать сможешь?
– На то и поставлен здесь – души людские слушать, – буркнул жрец.
Вернулись когда небо уже стало фиолетовым, проклюнулись первые звездочки, а закат догорал над старицей. Уселись на толстый ствол упавшего дерева почти у самого обрыва. Последние искры солнца плясали на ряби воды. С берегов потянулись щупальца тумана, завиваясь над стремниной.
– Вьюн над водой, вьюн над водой завивается, – чистым, совсем не старческим голосом запела Марушка и стиснула в пальцах сребр.
Откуда он появился ни Ратинор, ни Марушка не углядели. Присел на могильный холмик. Голову поправил:
– Вьюн над водой выстилается, – насмешливо подхватил Марушкину песню, – к ненастью это.
– К ненастью или несчастью, Ярмил? – спросила ведьма. – Может, лучше к свадьбе?
– Так я и пойду сегодня к Авдею, откуп и приданое за Яську дам, – двоедушник усмехнулся нехорошо, – на тавлеях заработал. Да и то, что боярин Згрута заплатил, разбойникам тоже не досталось. Остановить меня попробуйте!
– Остановить – это вряд ли, – рассудительно сказала Марушка, – а вот поговорить – можно. Как ты здесь оказался, Ярмил?
– Поговорить можно, давно я не разговаривал по душам, – засмеялся хрипло двоедушник. – Оказался очень просто. Нанял меня боярин убранство в часовне домовой сделать. Расплатился сполна. Работа долгая, хотелось мне домой побыстрей. Не большим шляхом поехал, а по берегу старицы мимо Квыкачей, так быстрей. Тут они меня и встретили, – махнул рукой на заброшенную старую дорогу у края жальника. – Только не надо думать, что резчик безобиден.
– Ты, Ярик, с мечом и ножом всегда хорошо управлялся, – тихо сказала Марушка.
– Только меча не было, – глядя ей в глаза, ответил Ярмил. – А их – четверо. Но не дался я. Скатился под этот обрыв, заполз в какую-то нору. И вроде помер. Только не совсем. Тот, который Мир, любил жизнь тихую да резьбу по дереву – помер. А тот, что Ярик…
– … в тавлеи играл знатно, – сказала ведьма, – и никогда не сдавался.
Двоедушник поднялся и сделал шаг вперед, вглядываясь Марушке в глаза. Ведьма крепко сжала руку Ратинора, чтобы молчал и не двигался.
– Ежели ты к Авдею сегодня пойдешь, все равно Яське счастья не будет. А мы со жрецом пойдем – дело сладится. Но если сладится, ты от нас бегать не будешь. Договор?
– Ну, сходите, а я посмотрю. Сделаете дело, приходите – я тут ждать буду. Прятаться не стану. Упокоите, в Омут сбросите, – сказал двоедушник, снял голову с плеч и пошел в туман, что вылез над обрывом пенной волной. Обернулся – глаза зеленым блеснули. – Договор!
– И что нам делать? – смуро спросил Ратинор.
– Свтаться идти. Ты вот что – езжай споро домой, Идана возьми и хлебину. А я пойду Яську разбужу, а то кошка ее там приспала. Пусть рушник и рубаху жениху ищет. Пока третьи петухи не пропели и луна полная, Переправу хорошо освещает, надо дело сделать. Али отказываешься?
– У Авдеева подворья встретимся. Я быстренько обернусь, – забираясь на телегу, буркнул Ратинор.
– У подворья, – кивнула Марушка, хотя собиралась она успеть парой слов перекинуться с Авдеем без жреца. Уж больно жрец человек мягкий, а мягкость только в варениках нужна. Некоторым надо и косточкой вишневой на зуб попасться. И глядя, как погоняет старого мерина Ратинор, Марушка покачала головой, подобрала подол и, резво постукивая палкой, двинулась к сараю будить Яську.
Кошка Яську успокоила на славу. Разбудить посапывающую девушку было нелегко. Да и потом она еще терла глаза и бурчала, что ничего не выйдет. Время уходило, Марушка потеряла терпение:
– А ну-ка глянь на меня! Тебе никто не говорил, что я ведьма злая?! Возьму и превращу тебя в ворону, чтобы уж по делу каркала: «Не получится!» Будет тебя твой Идан потом в стае искать, расколдовывать.
– Злая? – усмехнулась Яська. – Это кто-то наврал.
– Может и не наврал, – вздохнула Марушка. – Просто к каждому Хозяйка одним из трех ликов поворачивается. Как уж повезет. Или заслужил. А ты беги – косу чеши, а то точно ворона встрепанная, рушник да рубаху женихову ищи. Точно ведь есть.
– Есть! – сказала Яська и побежала домой. А Марушка за ней. Ратинор еще обернуться не успел, ведьма сама зашла в хату.
–Что тебе снова надобно?! – рявкнул Авдей.
– Да ничего такого, по молодости я охотница была знатная, куницу-белку била, вот на старости лет вспомнила былое. Да сослепу промахнулась. Куница моя к вам заскочила. Я за ней пришла.
– За какой куницей? – ошарашено спросила Яськина мать.
– За куницей-красной девицей. Яськой звать.
– Да ты свататься что ль пришла? – опешил Авдей и опустился на лавку. – Иди отсюда, не сполна ума ты. Сговорена уж Яська.
Марушка подобрала плахту, степенно села напротив, разгладила складки на коленях и взглянула Авдею прямо в глаза:
– А ты, Авдей, выкати мне гарбуз. И будут твои муди, как тот гарбуз, а уд как штакетины в заборе, что ты никак поставить на место не можешь, – вытащила из кармана ивовый прутик и с сломала его, бросив половинки на пол.
Авдей раскрыл рот, как вытащенная на берег рыба, Яськина мать икнула.
– Да как же я откуп верну, потрачено уже, – с ужасом глядя на сломанный прутик, просипел Авдей.
– А то не мое дело, ой, не мое. Что мне до денег? Сам знаешь, за Переправу денег не берут, так уходят. Но если вдруг мое станет, то могу я ненароком проболтаться Яруне-Молчальнице, а та уж знаешь, как молчит. Крепко-накрепко молчит – все Высокие Квыкачи знают. А зятю своему Явтуну так молча всю плешь проест. А уж он не жрец, пожалуется светлым братьям про то, что знаешься с безбожниками. А еще волостелю, что подать не заплатил с выгоды. Так что, Авдей, договор?
– Договор! – Авдей пошел багровыми пятнами.
И тут в дверь вошел Ратинор с Иданом:
– Здравствуйте, хозяева! У вас товар у нас купец.
– Да уж заждались вас купцы! – Марушка встала и наступила на прутик. – Стол уж сватам почти накрыт.
Яськина мать заметалась, выставляя на стол снедь.
– Выходи, Яська, – велела Марушка, – да плат с рубахой неси. Гляжу, у нас с твоими родителями сладилось.
А когда вышли из хаты, пропели вторые петухи.
– Вот уж не думал, что так все просто обойдется, – удивленно сказал Ратинор.
– Просто ты с людьми всегда одинаково разговариваешь, по-доброму да с просьбой. А многим это не по нутру. За слабость, а не за силу видят. К каждому со своим разговором надо подходить.
– А… – пытался спросить жрец, только ведьма его перебила:
– Петухов слышал? Поспешать надо. Ты с нами, Идан?
– А теперь про замараться уже не станешь говорить? – спросил парень.
– Теперь нет, – твердо ответила Марушка и пересыпала в его ладонь фигурки. – Теперь попрощаться следует.
Туман перехлестнул приливной волной за край обрыва, заполонил весь старый погост. Стелился-вился полосами над холмиками, закручивался вокруг деревьев. Ярмил сидел на поваленном дереве, держа отрубленную голову на коленях:
– Вьюн над водой растилается, ой, вьюн над водой растилается. Вывели ему ворона коня… Это не мое, это не мое… Омут темный – мое, – двоедушник встал, взял свою голову за волосы, губы искривились в страшной улыбке:
– Что-то вы плохо готовились, с пустыми руками пришли. Ни лопаты, ни кола. Хотя половина дела сделана – голову мне уже отрубили. Осталось только колом пробить. Ничего осина вон недалеко. Ну, читай, жрец, свои вирши, кол руби. А тебя же, Идан, просил…
– Не буду, сват, кол рубить, – буркнул Ратинор. – Как потом детям в глаза смотреть? Насмотрелся я уже.
– Ты просил, я принес, – Идан протянул двоедушнику фигурки. Тот отступил на шаг, пристроил голову на место, осторожно взял с протянутой ладони фигурки, погладил их пальцами, ссыпал их в мешочек, который вытянул из-за пазухи. А потом обеими руками протянул мешочек Идану:
– Прими уж, для тебя назначено. Нет на них зла, Миром резаны с доброй душой.
– Благодарю тебя за науку, – поклонился Идан.
Ярмил подошел к ведьме и жрецу на пару шагов. Одной рукой он придерживал голову, а другой полез за пазуху и бросил на землю звякнувший мешочек:
– Это Яськино приданое. То, что у боярина заработал и в тавлеи выиграл. Но детям в руки давать не хочу. Порченые деньги. Возьмите вы, там и на корову, и на коня, и на хозяйство мелкое хватит.
– А вдруг обманем? – спросил жрец.
– Ты-то?! – усмехнулся двоедушник. – Я тебя хорошо знаю, людского за пазуху не прячешь, свое отдаешь. Потому и приходил, думал поговорить. Ты уж прости меня за свечи, прям не мог удержаться, напасть какая-то, не хотел, а грыз. Ты возьми из кошеля сколько надо на новые. А ведьма так и вовсе знает, какая цена за Переправой.
– Пойдем, Ярмил, трудно такого через Переправу над Омутом провести. Но я попробую, если согласишься. До третьих петухов успеть надо, – сказала Марушка, протягивая Ярмилу руку. И тот крепко ее сжал. Откуда-то из-за холмиков вынырнула кошка. Встряхнулась и подняв высоко хвост шагнула в туман над обрывом. Туман пошел волнами, расступился. Откуда не возьмись проступил трухлявый мостик без перил. На него и вступили ведьма и двоедушник. Мостик скрипел, у опор ближе к темному противоположному берегу крутился водоворот.
– Вьюн над водой, вьюн над водой расстилается, – запела Марушка, а Ярмил вдруг подхватил: – ой, звали ее хороводы водить. Ой, вынесли для ней сундук с бархатом.
– Это не мое, ой, это не мое, – надтреснутым голосом пропела ведьма, – мое над Омутом ходить. Души водить.
Водоворот разрастался, грозя снести хлипкий мостик. Гнилые доски трещали под ногами. Выдержат ли груз проступков человеческих? Туман наползал клубами, на шаг вперед не видно.
– Держите мою руку крепко! – велела ведьма и кинула под ноги монетку. Ударила по ней палкой и та легко распалась на две половинки. Теперь Марушка держала за руки двух парней. Туман вскипел и опал, омут бурлил под ногами, собираясь утянуть всех. Но Марушка твердо ступала, не разжимая рук. Отпустила только когда с последней досточки на землю стали:
– Идите да не оборачивайтесь, – и отступила на мост.
Но они не послушались.
Похожие вроде. Только у одного ухмылка кривая из-за шрама на щеке, с груши в детстве упал, а у второго – родинка над бровью.
– Идите, Мир и Ярик! Хозяйка добра, что свиделись, – едва слышно сказала Марушка.
– Выплыла-таки, Младушка?!
– За то вам благодарна, братцы, себя не пожалели. А Хозяйка подобрала, к делу пристроила. То только моя вторая служба, еще шесть впереди.
– Тяжела ли тебе служба, сестренка?
– Нелегка, но я не жалею.
– Прощай, сестрица Младушка. Хотя, Хозяйка знает, над Омутом нас провела, может и свидимся когда.
Они ступили в клубящийся туман и растворились. А Марушка провела рукой по шраму на щеке и сказала:
– Хозяйка знает…
|