Простоволосая головка, Улыбчивость лазурных глаз, И своенравная уловка, И блажь затейливых проказ – Все в ней так молодо, так живо, Так непохоже на других, Так поэтически игриво, Как Пушкина веселый стих… П.А.Вяземский.
Утро – приятная штука, если знаешь, кто ты и кем проснешься. А Стас Горин, «проходимец» высшего ранга, знал о том, кем он проснется, не всегда. Уж такова доля «проходимцев»! Засыпают они в стартовом кресле, в конторе с красивым названием ЦИМиС (Центр Изучения Миров и Ситуаций), а просыпаются там, куда их забросит очередное задание, в чужом мире, в чужом теле, иногда рогатом, иногда хвостатом, а иногда и вообще медузообразном! Сроку им отпущено немного, от сна до сна, и за это время надо сделать предварительную разведку мира и узнать, насколько он пригоден для дальнейшей разработки. Ну, и, конечно же, надо за это время в том мире не окочуриться. Потому что если какая-то местная зубатая тварь сожрет местное тело с сознанием «проходимца» Стаса Горина, то и реальному Стасу не поздоровится. Пенсия и место в стационаре для умственных инвалидов обеспечены. Однако Стас не жалуется, и работой он доволен. Платят – дай бог каждому. Опять же, драйв и адреналин. Ну и, кроме того, когда знакомые девушки его спрашивают: «Что ты на работе делаешь?», он честно отвечает: - Сплю! И девушки хохочут. И все довольны. Он почувствовал, что просыпается. Напрягся, насторожился, включил слух, потому что ничего хорошего его ждать не могло. Мир сплошных войн и катаклизмов. Отправляя его туда, главный «стартовик» Центра и старинный друг Стаса, Юрка Козырев, вздохнул, поправляя на Стасе датчики оборудования, и сказал: - Держись там, Стасян, - и всхлипнул мясистым носом, - мир не подарочек, скажу я тебе. Постапокалиптика, борьба за выживание и прочие прелести. Эх, и чего людям неймется? Все воюют, воюют... То ли дело раньше… - и он бросил взгляд на свое кресло «стартовика», в котором валялся томик с буквами на форзаце: «А.С. Пушкин» - Юрансий, опять в лирику ударился? – хохотнул Стас. - Всё о барышнях со шлейфами мечтаешь? Юрик, ты у них не котируешься. У тебя нет поместья и крепостных душ. - Жили же люди, - опять вздохнул Юрик, втискивая свое пышное тело в кресло и подключаясь к аппаратуре заброса, - никуда не спешили, кофей на террасе пили…- пальцы его между тем ловко бегали по панели управления. - Стасянище, хватит болтать, настраивайся. Я уже в системе. Эх, дамы в платьях до полу, и по-французски так и шпарят, так и шпарят! Ну, поехали, что ли. Аккуратнее там, Стас! «Аккуратнее там, Стас!» Как обычно, последние слова сразу всплыли в памяти после пробуждения. Он прислушался. Тихо. Ни взрывов, ни звука выстрелов, ни грохота военной техники. Ладно. Разберемся сначала с телом. Руки? Есть, шевелятся, их две, это хорошо. Ноги – действуют, ходить сможет, хорошо. Глаза – есть, открылись, видят. Рот, уши – вроде тоже на месте и функционируют. Остальное… ну, проверить не помешает! Сунул руку под одеяло. Обмер. НЕТУ! Самого главного – нету! Сна как не бывало. Он подскочил, как ошпаренный, сбрасывая с себя одеяло, еще не понимая, где он, и зная толком только одно: там, где есть кровать, обязательно есть и зеркало! Да вот и оно – стоит на небольшом столике в углу, перед столиком – какой-то яркий пуфик. Шлепнулся на него Стас и жадно начал обшаривать глазами зеркальные просторы, разыскивая себя. Тщетно! Из высокого зеркала в фигурной раме на него смотрела девушка, лет пятнадцати-семнадцати, не больше. Светловолосая. Глазки досыпающие ресницами пушистыми хлопают, губки тоже еще не проснулись, сложены сонным бантиком, а кожа … так вот откуда выражение: «не девушка – персик!» «А я? где я? – ошарашенно подумал Стас. - Надо понимать – во всем этом великолепии?!» Встал. Отошел подальше, чтобы видеть себя во весь рост. Воровато огляделся по сторонам – нет никого. Стащил через голову ночную рубашку… Да, Стасян. Вот это ты попал! Всё было – такого еще не было! Хорош! Слов нет, глаз не отвесть, вот только – дальше-то что? А тело, еще хотевшее спать, вдруг потянулось сладко-сладко… и так изогнулось перед зеркалом, что у Стаса аж дух захватило, и сильно пожалел он о том, что он - внутри! а не снаружи! Между тем со двора, из раскрытого окна, донесся скрип телеги, смех и нестройные мужские голоса. Тело, в котором оказался Стас, вдруг ожило, легкими шажками подкралось к открытому окну, выглянуло наружу из-за полуспущенной кисейной занавески. А там, во дворе, на зеленой вытоптанной траве, испещренной желтизной одуванчиков, несколько мужиков, явно русского вида, садились в опять-таки русскую телегу, держа в руках вполне русские косы. «И где война? - растерянно подумал Стас. - Это что - ополчение? Ну, Юрка, ну, обормот, дочитался романов! Куда он меня зашвырнул, экстра-мега-«стартовик» высшего класса, а?» Между тем один из косцов, молодой деревенский парень, этакий Илья Муромец, уже сидел в телеге и жадно водил глазами по господским окнам – будто искал кого-то. Увидел Стаса в окне, заулыбался - и тут Стас понял, что парень видит не только его лицо, но и то, что пониже… до пояса! «Кошмар!» - подумал Стас и попытался отскочить. Не тут-то было! Тело, ему доставшееся, сделало вид, что оно ничего не замечает, лениво потянулось у окна (зная, что тот, внизу, с нее глаз не сводит) и уж только потом опустило занавеску. - Ай! Барышня! – раздалось от двери. - Да что ж это вы, как блудница вавилонская! А ну как папенька войдут! Стас не успел даже оглянуться, а уже, чужой памятью, знал, что это тарахтит Глаша – горничная его, девушка веселая и не шибко красивая, с мелкими оспинками по всему лицу. «Как бы ее спровадить?» - подумал он, а тело между тем так же лениво потянулось еще раз и надменно сказало: - Ну так подавай одеваться! Чай, давно пора! И неспешно подошло к зеркалу – как будто нарочно, чтобы Стас мог еще раз на него поглядеть. Повертелось там немного, потом легко присело на пуфик, а Глаша меж тем уже тащила ворох чего-то кружевного, батистового, душистого и бело-розового. И началось таинство одевания барышни девятнадцатого века! Сначала кружевные панталончики, с мережевным шитьем, с розовыми цветочками, шитыми ришелье по краю оборок. Потом рубашечка батистовая, невесомая, падающая с точеных плеч. Потом – чудо девятнадцатого века – корсет на китовом усе, с жестким пластроном впереди, с розовыми атласными бантиками и вышивкой гладью. Потом жестокий процесс затягивания Стаса в этот корсет! До потемнения в глазах! Дальше очередной кошмар и ужас – на Стаса надели белые кисейные чулки и натянули тугие подвязки с атласными бабочками, и ноги сразу оказались в плену. «Благословен будь, ты, неизвестный, придумавший колготки!» – подумал Стас. А Глаша уже стояла перед необъятным одежным шкафом и вопросительно смотрела на свою «госпожу». - Что? – буркнул Стас. - Платье какое вам подать, барышня? И покоритель неизведанных миров впал в прострацию… Глашенька, солнце ты мое старосветское! Да я-то откуда знаю? Спроси чего полегче, а? - Давай то, что вчера! - А-а, папенька опять заругают! Он вам не велел больше то платье одевать! - Да в баню папеньку! Все равно давай! Сказано – сделано; и Глаша ловко упаковала Стаса в нечто воздушное и кружевное на уровне плеч и груди, жесткое в районе талии и летящее, как тополиный пух, там, ниже, где находились стройные ножки в атласных туфельках. И отступила, довольно оглядывая дело рук своих. - Ты… это… ступай, Глаша… спасибо! - только и смог выдавить из себя Стас, и девушка, присев, ушла. А он остался - стоял посреди комнаты, как айсберг, потопивший Титаник! Вокруг него необъятно простиралось платье, тьма нижних юбок путалась в районе колен, корсаж почти полностью открывал грудь, и легкие кружевные оборки спускались по плечам и груди, едва прикрывая соски, будто драгоценная оправа вокруг диковинного бриллианта. Да! Он бы своей дочери, будь она у него, тоже не разрешил бы такое платье надеть! Однако - хорош. Ох, и хорош, шельмец… Внизу, между тем, зазвонили – к завтраку. Стас вздохнул, вздернул свой шестнадцатилетний нос - и отправился «в свет», мысленно повторяя: «Ну, Юрасик, ну удружил…» В столовой за завтраком уже собралась вся семья : папенька, маменька, незамужняя тетушка Софи, учившая Стаса хорошим манерам, и парочка младших отпрысков со своим гувернером. Здесь же был и управляющий – деревенский мужик, «выбившийся в люди». Когда Стас величественно вплыл в столовую, создавая вокруг себя турбулентные вихри своим недозволенным платьем, все… нет, не удивились – все обалдели! Маменька с тетушкой неодобрительно поджали губы, папенька открыл рот и начал вспоминать гневные, но приличные слова, а гувернер так вообще – забыл, как его зовут. Только мелкие мальчишки, младшие братья Стаса, толкались ногами под столом и совершенно не обращали внимания на платье старшей сестры вследствие малого пока что количества гормонов в растущих организмах. Да управляющий в упор не замечал Стаса, потому что для него объект, достойный внимания, должен был обязательно носить сарафан и иметь косу до пояса. Положение спас дворецкий, человек достаточно старый, много чего повидавший и наученный не реагировать ни на что – пусть бы даже вся семейка спустилась к завтраку нагишом. С лицом, напоминающим мороженого хека, он начал подавать завтрак, и все сосредоточились на еде, отложив обсуждение наряда на потом… да так и не вспомнили после. Вот только маменька нашла-таки время и, где-то между бланманже и киселем, едко заметила: «Милочка! С утра… к завтраку… и в таком виде? Это уж совершеннейшим образом не комильфо!» Стас с удовольствием, не спеша, откушал разных деревенских яств, выпил кофею и откинулся на спинку кресла, переваривая завтрак. Дети вместе с гувернером ушли, папеньке поднесли раскуренную трубку, и он держал ее в руках, собираясь затянуться, но ожидая чего-то. И маменька с тетушкой стояли тут же, вылупившись на Стаса, как совы в кунсткамере! - Жюли, дитя мое, пройди в гостиную! – сказала, наконец, матушка и неодобрительно поглядела на тетушку – дескать, «за что я тебя кормлю?» «Ах, да… - спохватился Стас, - вроде дамам надо уходить!» И послушно ушел, а папенька остался курить длинную трубку, и с ним - управляющий, предпочитавший махорку. Они говорили о видах на урожай и о том, что сегодня косцы будут косить ближний луг, сразу за господскими огородами… а Стас жадно ловил ноздрями душистый дымок, долетавший из столовой, и думал, что покурить бы он тоже сейчас не отказался! Маменька с тетушкой неспешно обсуждали, каким рисунком вышить диванную подушку, и пытались выпытать мнение об этом Стаса. Он мужественно нес всякую чушь на заданную тему, а думал лишь об одном: когда же можно будет слинять отсюда и стащить с ног надоевшие чулки и убийственные подвязки? Наконец, улучил минутку и выскользнул из гостиной, где они сейчас все находились, в библиотеку. Там, опасливо озираясь, моментом стащил с себя чулки вместе с подвязками и быстро сунул их под подушку, лежавшую на ближайшем диване. «Господи - как хорошо!» И понял, что уже давно чувствует необходимость пройтись. - Маменька, - сказал он неизвестно откуда взявшимся умильным голоском, - я выйду, прогуляюсь… - Жюли, душенька, возьми зонтик! – услышал вслед. Но ему было уже не до зонтика…. Быстро перебирая ногами под необъятным платьем, он бежал куда-то вперед, не сильно задумываясь – куда. Похоже, это тело само знало, что ему делать. Вокруг было раннее лето, свежее, еще не жаркое, не изнуренное мухами и комарами, зеленое и отцветающее - хотя липа как раз еще была «в самом разгаре», и везде чувствовался ее пьянящий запах. Стас давно махнул рукой на задание и на постапокалиптику, решив, что разбираться будет потом. Он расслабился и бездумно ощущал, как ноги сами несут его вперед, мимо огородов, к реке, за которой находился ближний луг – там, где сейчас шла косьба. Вот и вода – темная и неглубокая, эту реку можно было вброд перейти, только вымокнешь как минимум по пояс. Стас чувствовал, что атласные туфельки, надетые на босые ножки, таки натерли ноги, и последнее, что он сделал сознательно – это снял туфли и, подхватив, насколько возможно, платье, вошел в воду, да так и замер там, блаженно прикрыв глаза и пошевеливая горящими пальцами ног… тихо текла мимо прохладная вода, чирикали о чем-то ближние пичуги, да с луга, сразу за рекой, доносились голоса косцов… - Барышня! Вы чего ж это, топиться пришли, или как? – услышал он… или уже она… с противоположного берега. Открыла глаза. Там, на другом берегу – давешний «Илья Муромец», улыбается, глядя на нее… так улыбается – сердце замирает! - А может вам сюда надо? – ринулся «Илюша» вброд через речушку, на руки ее подхватил, мигом перенес на ту сторону. А сам все смеется глазами…. А она – так, лениво – взгляд из-под приспущенных век, и: - А мне, может, и не надо на ту сторону… - Да как прикажете, – а сам все смеется, - я вас хоть до самой столицы… Понес ее назад, да и остановился прямо посреди реки… вода совсем рядом – у его колен…не убежать! Наклонился к ней и поцеловал, а может, и она его - кто знает… И тут Стас опомнился. Мама дорогая! Висит он на руках у какого-то мужика, обнял того за шею, и целуются они с превеликим удовольствием! Дернулся, как будто его током шандарахнуло, вывернулся немыслимым образом, плюхнувшись в реку, но оказался-таки на своих двоих, отскочил подальше. Увидел изрядно вытянувшееся лицо этого деревенского Казановы, злорадно подумал: «А обломись…» - выбрался на берег и босиком припустил в сторону господского дома. Бежал так, будто хотел выскочить из этого тела - красивого, молодого, но чужого! Да еще и способного его, Стаса Горина, ввести во грех содомский, помимо его же воли - жуть! Нет, хватит с него. Спать, спать, немедленно спать, и пусть Юрка его вытаскивает обратно! А то эта Лолита переросшая такого натворит! Вихрем ворвался к себе, кое-как, не дожидаясь Глаши, выкарабкался из платья и упал на кровать. Зарылся носом в атласную подушку. Спать… спать… спать… И только начал было покачиваться на сонных волнах, как вдруг в ухо – шепот: - Барышня… Жуля… ну что? Глаша, елкин кот… Отвернулся, замотал головой: уйди, мол! - не уходит! Забралась на кровать, и теребит его, и шепчет в ухо: - Ну что, что? Я же видела, вы на луг бегали… видали его? Пробубнил сквозь зубы: - Не твое дело… Отодвинулась обиженно, засопела, начала поправлять подушку… потом равнодушно: - А меня Степан замуж зовет… Ох…. - Ну, так иди! - И Семен замуж зовет! - Тоже иди! - За обоих? - Угу… - Барышня! Вам бы все шутить, а у меня, может, жизнь решается! Папенька вон вообще хочет меня за Ермила отдать! - Ну, так иди за Ермила, папеньку слушать надо… - Ага, сильно вы сами-то слушаете… Ермил, поди, старый! - Ну, так не иди за Ермила… - А он богатый! Все. Прощай, сон и возможность слинять! Сел в кровати. Взглянул на Глашу. Сказал серьезно: - Степаны, Семены, это все так – фигня на постном масле. Будь реалисткой, Глафира. Иди за Ермила, всю жизнь будешь в достатке! - Ну вот, - совсем скуксилась Глаша, - вы уж точно как мой папенька заговорили… А если бы вам так? Ермил старый совсем, и из уха у него течет! «Мда… - подумал Горин, - из уха – это перебор…» - Ладно, не ходи за Ермила! - милостиво изрек он. - Барышня, вы мне запрещаете? - Да! Я тебе торжественно запрещаю выходить замуж за Ермила! И чтоб он близко возле тебя не показывался! - Ой, спасибо! – Глаша засияла и давай Стаса обнимать, норовя чмокнуть куда-то в район щеки. - Дай вам бог, барышня, хорошего жениха! А папеньке так и скажу – вы, мол, не велите! И вылетела за дверь. Но ненадолго. Стас так и не заснул уже, хотя честно пытался. Лежал, думал, что сегодня с ним впервые случилось нечто такое, чего еще раньше не бывало. Он, специалист, не первый раз обживавший чужое тело, - потерял контроль над этим телом! Хозяйка тела вела себя, как хотела, и Стас не всегда мог справиться с ней! Почему? Может, в этой девочке было слишком много жизненной силы? Она – как вулкан, сметающий все на своем пути, и вообще барышня в шестнадцать лет (как он уже мог почувствовать) – ядерная бомба замедленного действия! Надо быть повнимательнее и не расслабляться… Между тем солнце перевалило за полдень. Дверь приотворилась, неслышно проскользнула Глаша – видимо, думала, что Стас спит. Уселась на пуфике у зеркала, напудрила рябой носик пуховкой, начала красить губы Стасовой помадкой из крохотной баночки. И не так возмутил Стаса этот факт, как пришедшее на ум словосочетание «моя помадка…». - Глаша! – позвал он. - А? – подскочила она. - Хорош красоту наводить, давай-ка мне какое-нибудь платье! - Какое? - Ну… выбери сама! - Ага! – воодушевилась Глаша, ринулась в шкаф и вытащила нечто! Ярко-красное платье с массой бантиков, оборок, пуговиц, воланов, расшитое галуном и шитьем, с фижмами и турнюрами, напоминающее большой торт! Ну уж нет! Он, конечно, мужик, но не настолько! Придется, знать, самому выбирать, а это страшилище… - Глаша, нравится платье? - Да… -Дарю! Немая сцена восторга черни… Стас выбрал себе платье сам – в первый и, он надеялся, в последний раз. Простое голубое платье, слегка шитое серебром по лифу и удивительно подходившее к цвету волос этой девочки. Глаша вначале было презрительно сморщила нос. Но после того, как увидела Стаса во всем великолепии – удивительно тонкого в стройнившем его платье, с легким серебряным узором по мягким плечам, и сама же уложила волосы так, как велел Стас – светлая волна гладко зачесана назад и мягким каскадом падает на плечи, – ахнула от восхищения: - Барышня! Я вас теперь всегда буду так причесывать! А Стас вдруг подумал, что его Ленка делала себе похожую прическу в торжественных случаях.
Как оказалось, к обеду сегодня ждали гостей, и не простых. Судя по словам Глаши, должен быть приехать сосед-помещик с сыном. Вроде как собирались барышню сватать… или сговориться пока… в общем, отобедать вместе, а там как бог даст. Потому и суетились слуги перед обедом, и маменька прислала свою горничную к Стасу за пудрой, которая у нее кончилась, и тетушка, раньше всех принаряженная в свое любимое красное платье, уже сидела в гостиной, как солдат на часах. Прислали гувернера – передать мадемуазель Жюли, чтобы сидела в своей комнате, пока не позовут к обеду. Вот и сидел Стас, скучал, сыграл пару раз в дурака с Глашей, посчитал уток во дворе, позевал… потом глядел, как подъехала повозка, вылез из нее старик, следом – кто-то помоложе… давай с папенькой обниматься, а маменька с тетушкой ручки повыставляли – ждут, когда приложатся… Потом обедали. Стас всеми силами старался вести себя так, как приличествует барышне, вот только не всегда получалось. Началось с того, что платье он опять выбрал неправильно. Маменька и тетушка вытаращили глаза, и маман прошипела: «Чего это ты нацепила позапрошлогоднее платье? Не могла чего помоднее одеть?» Но, слава богу, больше ничего сказать не успела – завела беседу с приехавшими. Стас молчал, постреливая глазами на гостей. Сосед был типичный «старосветский помещик», а сын его – этакий перезрелый «поручик Ржевский», которому пора уже выходить в отставку, вот батюшка и подыскивает невесту по соседству. Стас вспомнил себя – каким он был сегодня утром, в зеркале, без рубашки - и подумал: «А не жирно ли будет поручику получить такой лакомый кусочек? Мало того, что приданое неплохое, так еще и невеста – красавица! Пусть вон осчастливит какую-нибудь старую деву!» А потом другое на ум пришло: «Тебе-то что? Ты, главное, до вечера доживи и усни, а эта малышка не пропадет! Она из поручика веревки будет вить!» Вот так он и просидел весь обед – само смирение, так что даже матушка начала беспокойно на него поглядывать, а поручик – откровенно зевать. Стас едва было сам не начал зевать, да услышал, как папенька говорит: - Тихон, подай нам с соседом сигары на террасу! А ты, душенька, покажи-ка гостю наш сад. Сигары! К черту приличия! Я тоже сигару хочу! Все! Я сошел с тормозов! Мадемуазель Жюли живо вскочила из-за стола, бойко вымолвила: «Ах, папенька! Я сама вам подам сигары!» - и скорехонько юркнула в кабинет. Вынесла оттуда большую коробку, инкрустированную слоновой костью, бросила на поручика томный взгляд… - Ах… я не думала, что она такая тяжелая… Тот оживился, засуетился, тоже ухватил коробку, потащил ее на террасу. Жюлинька плыла следом, довольно ощущая, как две здоровенных сигары прячутся у нее за корсажем… ах, близок блаженствия час! Между тем на улице вечерело, позванивали комарики. Жюли потащила поручика в сад, подальше от окон, где их могли видеть. Поручик оживился – видать, начал на что-то надеяться и, когда они скрылись из виду сидевших на террасе, попытался даже обнять мадемуазель. Та не очень сопротивлялась, так что осмелевшему поручику даже удалось поцеловать ее в ухо! Странно, но Жюлиньке это весьма понравилось… так, что даже голова закружилась, и в пот ее, родимую, бросило… «Сигары! За корсажем! – с ужасом подумал Стас. - Убью, Жулька, вместе с поручиком!» Тут же сориентировался, остановился и деловито сказал: - Ты, это… давай, сгоняй, принеси там чего-нибудь выпить! «Ржевский» вытаращил непонятливые глаза. - Ну, чего глядишь во все глаза, впередсмотрящий? Не слышишь – дама пить хочет! - А-а… пардон, чего вам принести? «Коктейль Маргариту!» - подумал Стас. - Да чего-нибудь, только давай, цигель, цигель, ай-лю-лю! – и он развернул поручика, легонько подталкивая его между лопаток. Тот начал оборачиваться, чувствуя неладное, и тогда Стас томно сказал: - О, мон ами… силь ву пле… Поручик нажал на газ и скрылся в направлении гостиной. А Стас, забыв обо всем на свете, вытащил одну из сигар, откусил кончик, подскочил к ближайшему окну, на котором стояла свеча, прикурил от огня и с наслаждением, с огромным наслаждением – затянулся! Это было такое блаженство… Он уселся в ближайшей беседке, на скамье, положив босые ноги перед собой на мраморный столик, пошевеливая пальцами ног в свежем вечернем воздухе… Ну, чулки и подвязки, само собой, уже давно лежали в библиотеке под второй диванной подушкой. Господи, как хорошо! Уснуть бы прямо сейчас… И тут объявился проворный поручик с питьем. Живо, гад, обернулся – на свою голову! Ибо от увиденного он онемел - кроткая мадемуазель Жюли с расслабленно-довольным выражением лица затягивается крепким сигарным дымом, а ее стройные ножки лежат прямо перед ним - вот, на столе, протяни руку и возьмешь! Бедный поручик понимал все меньше и меньше. Вид у него начинал становиться все более жалкий, потому что – ну не знал он, что ему дальше делать! - Эй… - это Стас ему, – ну, чего стоишь? Садись, покурим… Полез за корсаж (у поручика глаза оживились), вытаскивает ему вторую сигару. - Будешь? - Да… - хриплым голосом поручик. Потом залпом выпил все, что принес. Закурил. А Стас засмеялся – да только не своим голосом, как ожидал, а серебристым хохотком Жюли. И тут поручика прорвало: - Ах, мадемуазель! Я восхищен! Я не смел даже надеяться встретить здесь, в глуши, так сказать, такое свободомыслие и такую простоту нравов! Вы – богиня! Цирцея! Афродита! - Стоп… Тебя как зовут-то? - Николя… - Коля, значит…. Слышь, ты греков оставь в покое, Колюшка. Прямо говори, чего хочешь? А то мне некогда… - Мадемуазель Жюли! - Стоп. Юленькой меня по-русски зовут. - Юленька, душенька… пойдешь за меня замуж? Стас взглянул на поручика, прищурившись… прислушался к Жулькиным ощущениям… вроде бы она не прочь. Выпустил длинную струю дыма и не спеша сказал: - Заметано, Колян… И вдруг почувствовал – что-то не то. Девушка внутри пищит, брыкается и чуть ли не матерится! «Ах, да! - понял он. - Я же барышне всю торжественность момента испортил!» И тогда он томно опустил глазки, умильно сложил ручки в районе пластрона и как можно нежнее произнес: - Да, мон ами… Жюли довольно завизжала где-то там, Колян засуетился: «Мы должны объявить об этом нашим родителям!» - а Стас с чувством выполненного долга сказал: - Ты, это - давай, объявляй, а я – спать. Устала я, приятель! Режим у меня! И потопал в сторону своей комнаты, мечтая поскорее добраться до подушки и приговаривая: - Ну, Юрансий, ну, приятель… ну, погоди, вот я вернусь!
|