Site Logo

Полки книжного червя

 
Текущее время: Пт мар 29, 2024 1:26

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 115 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5, 6  След.
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Пн мар 09, 2015 13:29 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 66

Поликсена скоро успокоилась: она сама изумлялась, как быстро примирилась со смертью первого возлюбленного, услышав о ней из уст брата мужа. Может быть, потому, что коринфская царевна давно похоронила своего воина мысленно. Хоронить мысленно спартанца было легче, чем кого-нибудь другого... больше она боялась, что Ликандр все еще может жить и страдать в неволе. Правда, Калликсен сказал, что плен Ликандра был в своем роде почетным, и он прославился своей силой в Марафоне.
Или кто-нибудь солгал Калликсену об участи спартанцев? В Афинах это могло случиться с легкостью!
Но пока она была не в силах думать о том, чего никак не могла выяснить.
Поликсена отправилась навестить царицу, когда у нее округлился живот: врач-египтянин, которого Аристодем приглашал по просьбе жены и к советам которого сам внимательно прислушивался, сказал супругам, что во второй половине беременности ребенок в меньшей опасности - если, конечно, не путешествовать перед самыми родами.
Эллинка уже знала, что персидская жена ее брата успела родить ему сына, которому дали имя Дарион. "Маленький Дарий" - персидское имя, переиначенное и уменьшенное на греческий манер. Раньше Поликсена не усомнилась бы, что это имя предложено ее брату предусмотрительными родственниками Артазостры, - Дарий, обещавший стать столь же могущественным, как Кир, был первым персидским царем с таким именем. Но теперь она уже не знала, что и думать.
Филомен теперь опять писал ей по-гречески, но ее не оставляло подозрение, что любимый брат изменился гораздо сильнее ее мужа - который оттолкнул от себя почти всех родственников-афинян. Она надеялась поговорить об этом с Нитетис: мудрая египтянка, конечно, посоветует подруге, как себя вести.
Написав письмо Нитетис с просьбой приехать, эллинка тотчас получила радостное приглашение. В гости к царственной подруге Поликсена брала с собой Та-Имхотеп, которая очень оживилась и обрадовалась, видимо, надеясь вымолить у царицы дозволение остаться при ней и своей сестре. Сына же Поликсена оставляла дома, с отчимом: впервые она разлучалась с ним на столь долгий срок, но остаться в Навкратисе мальчику, конечно, было безопасней.
Хотя до сих пор египтяне не подняли восстания, - видимо, Уджагорресенту удавалось сглаживать недовольство в разных уголках страны и даже в самых отчаянных сеять сомнения в успехе мятежа, - но никто не мог ручаться, что в конце концов Та-Кемет не возмутится этим ярмом. Ведь остались еще в Черной Земле у власти мужчины - те, кого даже греки могли бы называть мужчинами!
"Я слишком оберегаю сына. Хорошо, что Ликандр не знает, как я воспитываю его: а если Никострат попадет под власть моего брата?" - думала Поликсена.
Аристодем был во многом противоположностью Ликандру, он отличался от ее первого супруга так же, как Афины от Спарты. Хотя Поликсена не могла бы сказать, что афинянин хуже, - но она до сих пор не знала, какой путь для ее сына предпочтительней. Не говоря уже о третьем пути - выборе Филомена...
Аристодем на прощанье, видя метания своей подруги, сказал ей:
- Положись на судьбу, как всегда. Ты ведь помнишь, сколько раз наши сомнения разрешались без нашего участия!
Сын Пифона улыбнулся.
- Будь уверена только в том, что я тебя люблю. И верю в твои силы!
Они крепко обнялись.
- Береги Никострата, - серьезно попросила Поликсена.
Аристодем пообещал:
- С ним ничего не случится, будь покойна!
С мальчиком жена оставила только двоих из своих наемников, но Аристодем не позволил ей оставить больше воинов, сказав, что в Навкратисе гораздо безопаснее, чем в Дельте. Он сам бы поехал с женой к царице: но афинянина никто не звал, и он понимал, что ревнивая царица приглашает свою любимую подругу не затем, чтобы терпеть присутствие ее мужа. Такие женщины, как эта великая египетская госпожа, бывают очень большими собственницами.
Аристодем, к тому же, отдавал себе отчет, сколь многое в судьбе Эллады сейчас зависит от Нитетис - и, значит, от его жены. И он, и Поликсена понимали, что Поликсена едет почти что на переговоры...
А может, и как соглядатай: дружбу и политику им сейчас очень трудно разделить. Поликсена чувствовала себя грязной, когда сознавала свое возможное положение, но ее утешало то, что и сама Нитетис понимала это положение ничуть не хуже приближенной эллинки.
Аристодем сам посадил жену в легкую, но закрытую повозку. До усадьбы Нитетис нельзя было добраться прямо по реке: предстояло углубиться в Дельту, двигаясь на юго-восток, правда, к счастью, ненамного южнее. Такой жары, как в Фивах, южном "Городе Амона", сейчас почти пришедшем в запустение, на земле Нитетис никогда не было. Сама царица переносила такую засуху с трудом: и писала, что гранатовые и пальмовые деревья в ее усадьбе дают много тени, а собственное озеро много воды, о которой горожанам приходится только мечтать.
Поликсена в последний раз пожала руку мужа, поцеловала сына, которого он ей поднес, и, захлопнув дверь, откинулась вглубь повозки. Когда возница тронул лошадей, эллинка улыбнулась.
Ей предстояло приключение, к которому ее муж не имел никакого отношения! Какая из жен Аттики могла этим похвастать?
Она весело улыбнулась устроившейся в ногах у госпожи Та-Имхотеп, которая радовалась поездке и, вместе с тем, стыдилась своей радости.
- Что, думаешь, великая царица возьмет тебя к себе?
- Я надеюсь на это, - смело сказала египтянка. Тут же рабыне стало неуютно рядом с госпожой от своей дерзости, но Поликсена не рассердилась.
- Может быть, - весело сказала эллинка. - Может быть!

По пути их несколько раз останавливали патрули - все египетские солдаты, но никаких персов. Эти люди держались с знатными проезжающими почтительно, как всегда вели себя египетские воины, но отсутствие персов почему-то встревожило Поликсену: как предгрозовое затишье.
Однако до царицы эллинка добралась без происшествий: дорога заняла два дня. Так мало разделяло их! Но в Та-Кемет, сделав всего несколько шагов, можно было очутиться в совсем другом, враждебном, мире. Как и в Элладе.
Когда наконец гостью остановила стража великой царицы, потребовав, чтобы Поликсена предъявила письмо с печатью Нитетис, Поликсена ощутила себя так, точно окунулась в прошлое. В свое минувшее и прошлое всей Черной Земли: как в прохладное озеро во владениях этой египетской жрицы, из которого никогда уже не выйдешь прежним. Все народы почитали воду священной.
Эллинка послушно вышла из повозки и дальше пошла пешком в сопровождении своей свиты и стражников Нитетис. Они углубились в пальмовую рощу, почти нетронутую рукой человека. Знал ли Камбис, какую землю дарит своей египетской жене, - или это уже Уджагорресент позаботился о том, чтобы так расширить ее владения?..
Вскоре деревья разошлись, и взору Поликсены предстало озеро, а чуть подалее - белая стена, полускрытая платанами. По берегу озера расхаживали цапли, будто здесь никогда никто не жил: будто Нитетис похоронили в этом месте заживо...
Самая лучшая египетская усадьба могла навеять такие мысли!
А потом гостья увидела, как навстречу ей спешит женская фигурка в голубом платье: Нитетис казалась удивительно маленькой среди своих деревьев и стен, но, как и везде, притягивала к себе все внимание.
Слуги Поликсены при приближении царицы опустились на колени, уткнувшись лбами в траву: конечно, так полагалось делать, но Поликсене это почему-то неприятно царапнуло сердце. Воины-египтяне, в белых полотняных шлемах, почтительно вытянулись и замерли, а ионийцы Поликсены переглянулись. Впрочем, греческие наемники поклонились Нитетис.
Однако она ни на кого, казалось, не обращала внимания, кроме дорогой подруги: царица на глазах у всех обняла ее за шею и поцеловала. Нитетис пахла водяной лилией, тяжелым женственным ароматом, и была все так же хороша - и стройна, как и раньше, хотя недавно вышла замуж.
"Неужели ее поразило бесплодие?" - впервые пришла в голову Поликсене дерзновенная мысль.
Потом Нитетис заглянула своей эллинке в глаза, и та постаралась прогнать все подобные догадки. Нитетис казалась безразличной к знакам почтения, но, без сомнений, замечала их все, как и любое неподобающее поведение. И мысли в глазах подруги она читала все так же легко.
- Как я соскучилась, если бы ты знала! - воскликнула Нитетис.
Вдруг по спине у эллинки пробежал холодок, когда она в полной мере ощутила окружающее безмолвие; но Поликсена заставила себя рассмеяться в ответ.
- Я тоже очень скучала, великая царица.
- И тебя уже можно поздравить! - воскликнула египтянка, любуясь ее изменившейся фигурой.
Нитетис неожиданно положила ей руку на живот и погладила, совершенно как ее муж, и Поликсена очень смутилась: хотя это было необыкновенно приятно, точно от руки царственной жрицы исходили какие-то токи.
- Ты очень хорошо сделала, что приехала! Здесь ты и твое дитя будете в безопасности. Ты чувствуешь, какое это место?
Поликсена кивнула, не в силах объяснить словами: это было очень египетское место. Земля, которой хотелось поклониться, как только что сделали ее слуги.
Нитетис взяла ее под руку и повела вперед, по дорожке, которая шла вдоль стены. На царице не было сегодня никаких знаков отличия, кроме нескольких серебряных браслетов и серебряной ножной цепочки со скарабеем, и ноги были босы, что вдруг поразило Поликсену. Для великой царицы было немыслимо ходить так, поскольку обувь для египтянки была одним из главных признаков знатности. Неужели Нитетис хотела напитаться силой земли, как делали эллинки во время древних женских обрядов?
Скоро молодые женщины увидели калитку в стене, и вошли, из девственной пальмовой рощи сразу попав в сад, который был чудом искусства: аккуратные клумбы, засаженные ландышем и алыми маками, и рукотворные прудики с берегами, заросшими синими болотными розами. Их окружали подстриженные деревья, высаженные в таком же правильном порядке, как колонны окружали храмовые дворики и молельни.
Свита в молчании следовала за ними - все слуги и греческие воины Поликсены. Египетских солдат у Нитетис в усадьбе хватало.
Садовники и рабы при приближении божественной хозяйки бросали работу и, поворачиваясь к ней, становились на колени и утыкались лбами в землю. Поликсена невольно содрогнулась, давно отвыкнув от такого.
- А где твой муж... Уджагорресент? - спросила она египтянку.
Нитетис, теперь шедшая впереди, обернулась.
- Он сейчас в Саисе, и я здесь полная хозяйка! Впрочем, я и не переставала быть здесь полной хозяйкой. Это моя усадьба.
Войдя в дом через низкую квадратную дверь, Поликсена увидела золотое изображение Нейт в нише перед входом: она поклонилась богине.
В зале с колоннами и расписными стенами, где хозяйка пригласила эллинку сесть, их встретили домашние слуги царицы - все египтяне.
- У тебя тут ни одного перса! Ты совсем не любишь их? - спросила Поликсена, полушутя. Она только наполовину шутила.
Нитетис поправила туго скрученные над висками косы, от которых, видно, побаливала голова.
- Может, я и полюбила их немного... у персов немало настоящих достоинств... но мои слуги и воины не потерпят их здесь.
Поликсена кивнула.
Она проследила за тем, как устроили ее ионийцев, а потом госпожа повела ее мыться: они искупались вместе с помощью двух служанок-сестер, как когда-то мылись девушками. Поликсена, глядя, как вода, которую на них лили сверху, обегает изгибы безупречно стройного медного тела египтянки, все порывалась спросить великую царицу о новой беременности: но боялась, что та оскорбится.
Потом, закончив туалет и накинув просторные белые платья, обе сели обедать в огромной трапезной, где все слуги были предназначены только для них. И наконец Поликсена задала госпоже мучивший ее вопрос:
- Хорошо ли ты живешь с царским казначеем? Вы не ссоритесь?
Нитетис не писала об этом: но могла счесть, что такие вещи не следует доверять папирусу.
Сейчас египтянка некоторое время задумчиво молчала, а потом сказала:
- Нет, мы ни разу не ссорились. Уджагорресент любит меня настолько, насколько вообще способен любить. Ты знаешь, что я после нашей свадьбы долго жила во дворце в Саисе, Уджагорресент помог мне сохранить власть над городом: но сейчас мы с моим мужем решили, что мне и Яхмесу лучше опять удалиться в тень. Царский казначей боится...
- А где Яхмес? - спросила Поликсена, опять ощутив страх. В таком поместье ребенок мог легко совсем потеряться!
- С нянькой, в другой половине дома. Скоро мы пойдем к нему, - Нитетис улыбнулась, искоса взглянув на подругу удлиненным глазом.
Поликсена сделала глоток вина и отважилась на главный вопрос.
- Госпожа, ты не думала о других детях? Или ты...
Нитетис подняла руку.
- Я поняла тебя. Конечно, я много раз думала... ты знаешь, как оскорбительно для детей моей земли, если богиня родит ребенка от смертного? - усмехнулась египтянка.
Она поджала ярко-оранжевые от хны губы.
- Но я больше не зачинала. Мой врач ничего не делал.
Нитетис прямо посмотрела на эллинку.
- Кажется, Нейт защищает меня.
Поликсена кивнула, опустив глаза: так она и чувствовала.

Вечером Поликсена отправила письмо Аристодему, в котором подробно описала дорогу и то, как встретили ее в поместье Нитетис. Эллинка не жалела, что приехала: им с Нитетис было очень хорошо вместе, как раньше, и она чувствовала, что отдыхает от домашних хлопот и жизни оживленного греческого города, как Нитетис отдыхала от забот правления.
Они вдвоем обнаженными купались в озере, и Поликсена ощутила обновление сил. Потом Нитетис сама купала в озере сына, который восторженно смеялся, войдя во вкус, хотя вначале маленький перс ежился и жался к матери, будто побаивался воды и собственной наготы. Поликсена, глядя на этого мальчика, заранее жалела его и тревожилась за него, как и за собственного сына. Но Никострата защитит Аристодем. А этого царевича?..
Однако они с Нитетис провели в таком уединении несколько спокойных и блаженных дней, пока в усадьбу не примчался гонец со страшной вестью.
В Хут-Ка-Птах опять поднялось восстание против персов и против вавилонского наместника. Пользуясь смутой в империи Дария, египетские военачальники в Пелусии попытались закрыть границу!
Уджагорресент, приславший к своей супруге и царице вестника, приказал ей ни в коем случае не покидать пределов поместья. И выходило, что Поликсена теперь заперта посреди объятого пожаром войны Египта вместе со своей покровительницей.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Ср мар 11, 2015 21:59 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 67

Тем же вечером Уджагорресент в саисском дворце, в своем кабинете, принимал у себя верховного жреца Нейт.
- Это безумие, божественный отец. Или ты уже забыл, что Камбис сделал с городом Птаха? Ты хочешь повторения - когда на смену ему пришел тот, кто гораздо сильнее?
Старик улыбнулся: кожа на лице и на лысом черепе натянулась, как у мертвеца.
- Безумие уже началось, - тихим дрожащим голосом ответил жрец. - Мы можем воспользоваться этим и сделать то, чего требует Маат, или же не делать ничего, и тогда Маат будет окончательно уничтожена! Подумай, - тут взгляд тусклых лишенных ресниц глаз стал пронзительным и страшным. - Отвечать тебе предстоит не на суде Дария, даже если ты будешь схвачен и допрошен, царский казначей! Тебя ожидает гораздо более страшный суд, чей приговор неотвратим и окончателен!
Уджагорресент беззвучно рассмеялся.
- Ты и в самом деле веришь в это, божественный отец?
Старый жрец не ответил, продолжая все так же не мигая смотреть на первого из благородных мужей Та-Кемет.
Уджагорресент первым отвел глаза.
- Я понял, - произнес он. - Ты хотел сказать, что главное - не то, существует ли Осирис и суд сорока богов, а то, во что верю я сам в своем сердце... и что вижу, когда заглядываю в него.
Старик медленно наклонил голову.
- Так ты готов действовать, сын мой?
Уджагорресент кивнул и встал из-за стола. Он прошелся по кабинету, заложив руки за спину и скользя взглядом по изображениям Амона и ибисоголового Тота в простенках, перед которыми курился фимиам.
- Ты говоришь так, потому что сам уже одной ногой стоишь в зале последнего судилища и надеешься, что я исполню давний долг за тебя! - усмехнулся царский казначей, снова повернувшись к собеседнику. - А может, потому, что ты всегда найдешь путь скрыться, к чему бы персы ни приговорили меня?..
Жрец поспешно склонился к нему из-за стола.
- Если потребуется, мы дадим убежище и тебе, Уджагорресент, и великой царице с сыном! Ты сам знаешь, что у нас есть такие подземные и наземные укрытия, что Дарий не найдет нас, даже если изроет ходами всю эту землю! Но ты также знаешь, что царю царей недосуг этим заниматься. У него хватает дел в Азии!
Уджагорресент хлопнул ладонью по столу.
- Хорошо!.. Я убью вавилонянина, если его не убьют без меня. И я займу трон Хора в Хут-Ка-Птах, как Гаумата в Сузах, потому что больше таких безумцев не найдется... ну а когда Дарий прослышит об этом?
Он рассмеялся, будто не верил себе. В черных глазах Уджагорресента и вправду сверкнуло какое-то сумасшествие.
- Я не стану тебе ничего советовать, - снова подал голос верховный жрец Нейт. - Ты говоришь со мной потому, что уже решился сам!
Уджагорресент мрачно взглянул на жреца.
- "Не имей друзей, ибо не находится друга в злой день"*, - пробормотал он изречение древнего фараона. - Проклятый старик! Ты знаешь, что тебе ничего не грозит, чем бы ни обернулось это дело для меня!..
Потом вельможа справился с собой и попросил:
- Оставь меня теперь, божественный отец. Я должен подумать.
Невозмутимый верховный жрец встал и, слегка склонив голову, величественно, но быстро покинул кабинет, прошелестев по навощенному полу своим белым платьем.
Оставшись один, Уджагорресент опять сел и склонился лбом на руки.
Сколько раз, и мальчиком, и государственным мужем, он чистосердечно просил у великой богини совета, приходя в ее дом и преклоняя колени! Но делал потом только то, всегда только то, что подсказывало ему собственное сердце.
Если же он не выполнит безумное требование верховного жреца и не сделается фараоном, хотя бы на час, тот не даст убежища Нитетис и ее сыну. Царский казначей, самый высокий сановник государства и бывший начальник кораблей поступит подобно Псамметиху: хотя поступок наследника Амасиса всегда казался Уджагорресенту верхом безрассудства!..
И, решившись на это, медлить нельзя.
Уджагорресент встал, оттолкнувшись одной сильной рукой от стола, и почти бегом покинул кабинет, не взглянув на богов. Он поспешил на конюшню, в которой с появлением Камбиса не переводились лучшие кони: Уджагорресент еще в бытность свою приспешником Камбиса наловчился ездить верхом не хуже персов.
Он приказал приготовить себе лошадь и нескольких конных воинов-египтян: не скрываясь, Уджагорресент объявил бывшим приближенным Камбиса, оставшимся в Саисе, что отправляется в столицу, разобраться с беспорядками. Пусть его сейчас видит и слышит как можно больше персов! Ну а в Мемфисе, быть может...
- Быть может, я еще и переживу это, - пробормотал царский казначей.
Он поскакал в Мемфис во весь опор.

Саис ужасы войны опять обошли стороной; однако же в Мемфисе творилось то же, что во дни восстания Псамметиха. По всем улицам лежали трупы персидских воинов в залитых кровью пестрых хлопковых штанах и рубахах, под которыми они обыкновенно носили панцири, и халдеев в длинных халатах. Плакали дети, женщины с визгом разбегались от вооруженных всадников, не разбирая, свои это или чужие. Конь Уджагорресента, оскальзываясь на мощеных улицах в лужах крови, чуть не сломал ногу; а потом заржал от страха и попятился, отказываясь везти дальше. Горели богатые дома тут и там, как будто взбунтовалась чернь, воспользовавшись неразберихой; или мародерствовали какие-нибудь наемники.
Уджагорресент спрыгнул с коня.
- Где наместник? - воскликнул он.
Царский казначей уже не сомневался в этот миг, что кончит жизнь на колу, с отрубленным носом и ушами, как персы казнили изменников; и ощутил вдруг спокойствие и мужество отчаяния.
Тут он увидел пробиравшегося к нему среди мертвых тел египетского военачальника в круглом шлеме царских цветов, белого с синим.
- Наместник мертв! - воскликнул этот воин, в котором Уджагорресент узнал Сенофри. Того самого, кто возглавлял воинские части Хут-Ка-Птах еще при Амасисе и держал оборону против Камбиса. Тяжело раненный, Сенофри попал в плен к персам и продолжил свою службу под началом азиатского фараона, хотя всегда ненавидел его, как многие честные египтяне.
- Это твои солдаты убили Арианда? - спросил Уджагорресент.
- Нет, господин, вавилонянина убили мятежники во дворце, - ответил Сенофри.
Уджагорресент безнадежно вздохнул и посмотрел на толстую белую стену дворца, между зубцов которой были видны неподвижные часовые-египтяне с луками.
- Что будет с нами, когда придет войско Дария, - пробормотал он.
Сенофри усмехнулся.
- Ничего. Умрем как мужчины!
Уджагорресент рассмеялся, глядя на военачальника. Солдаты, которых он взял с собой из Саиса, слушали этот разговор с огромной тревогой.
- Ты тоже предлагаешь мне двойную корону, храбрец? - спросил царский казначей. - Уж не затем ли, чтобы было на кого свалить вину, когда царь царей покарает нас?.. А это случится скорее рано, чем поздно!
- Ты прав, господин, мы хотим, чтобы ты принял власть, - ровно ответил Сенофри. Этот человек когда-то ненавидел и Уджагорресента, но теперь эта ненависть была вытеснена куда более сильной. - Но мы не сможем спрятаться за твою спину, и ты это знаешь. Если сюда придут персы, мы умрем все! - закончил военачальник.
Уджагорресент оглядел город, морщась и щурясь от дыма и ощущая, как из-под его собственного шлема на виски и шею сбегают струйки горячего пота. Когда-то он сам был одним из высших военачальников Та-Кемет. Уджагорресент кивнул.
- Что ж, тогда я готов.
Сенофри взглянул на него с невольным уважением.
- Так идем сейчас, господин.

Изрубленное тело Арианда лежало посреди его собственной опочивальни - царской опочивальни, еще помнившей истинных сынов Амона. Уджагорресент, которому несколько боязливо и, вместе с тем, торжествующе предъявили это свидетельство измены, брезгливо присел над трупом, внимательно рассматривая. Волосы и борода азиата были всклокочены, будто его рвали за волосы и бороду; и черты искажены ужасом. Уджагорресент улыбнулся в лицо мертвецу, потом встал.
- Похороните его, - приказал он, обращаясь к солдатам. Дворцовые слуги и рабы все попрятались.
Уджагорресент в упор посмотрел на изумленного Сенофри.
- Я знаю, что у персов не принято хоронить мертвых, а вавилонянина вы не пожелаете удостоить погребения по нашим священным обычаям... но я приказываю бальзамировать его!
Уджагорресент дернул головой, гневаясь на непонятливость этого прирожденного солдата.
- Вы сделали меня фараоном или полновластным наместником, оком Хора на этой земле, - так исполняйте!..
Сенофри отдал поклон и быстро вышел. Вскоре в опочивальню явились жрецы-парасхиты, которых обычай считал нечистыми и презренными, ибо они взрезали и потрошили тела, которые следовало сохранить для будущей жизни: но это были самые ревностные служители Маат.
Уджагорресент сказал им, что надлежит сделать, и жрецы закивали, не осмеливаясь заговорить, дабы не осквернить комнату своим дыханием. Потом тело азиата завернули в полотно - так, чтобы его нельзя было узнать, - и вынесли вон.
Потом Уджагорресент приказал разослать во все концы Та-Кемет вестников со словами, что он, царский казначей и главный советник, принял власть над городом, Севером и Югом: но корону не принимает, поскольку не является сыном Ра и не желает навлечь на страну еще большее проклятие.
Если верховный жрец Нейт так ратует за восстановление чистоты Маат, об этом он должен был подумать прежде всего, размышлял новый наместник, холодно и мрачно усмехаясь.
Выйдя на балкон, он обозрел огромную мощеную площадку перед дворцом, огражденную пилонами, на которой Сенофри уже строил личную охрану фараона - "царских храбрецов". Как будто ничего и не случилось за эти три года... и персы рассеялись, как огромное смрадное облако.
"О моя Нитетис, какое счастье, что ты не видишь всего этого", - подумал Уджагорресент.
Он приказал убрать с улиц трупы и кровь и привести в порядок все, что порушено. Персов, оставшихся в живых, царский казначей велел не трогать: он знал, что его мало кто послушает на границах и в удаленных местах, где люди наконец напились персидской крови и не боялись больше ничего. Но в пределах Хут-Ка-Птах его власть была сильна, и вскоре город успокоился.
Персы тоже присмирели, ожидая поддержки своего верховного повелителя из Суз.
Когда кончился этот длинный день, Уджагорресент вызвал писца и начал диктовать письмо Нитетис. Сон не шел к нему, несмотря на огромную усталость: и, меряя шагами спальню, царский казначей вызывал перед глазами образ возлюбленной царицы. Он говорил со своей воспитанницей и молодой женой так, как говорил бы с единственным другом. Он чувствовал, что, кроме нее, не может довериться никому.
Только после этого Уджагорресент снял свой кожаный панцирь, который все еще ладно сидел на его фигуре, и отстегнул меч. Велев приготовить себе ванну, самый могущественный человек в Та-Кемет омылся от чужой крови, грязи и пота.
Он долго сидел в покрытой глазурью терракотовой ванне, откинув голову на бортик и полузакрыв глаза, - в той самой ванне, в которой недавно купался вавилонянин Арианд и которую ему доставили из Персии вместе с великим множеством другого добра. Персидский мальчик, совсем недавно прислуживавший Арианду и оставленный в живых, стоял около нового господина на коленях, не смея поднять глаза.
Наконец Уджагорресент пошевелился с шумным плеском - вода уже остыла, и он поднялся. Юный перс тут же встал следом, гибким и быстрым движением, и вперил в царского казначея испуганный взгляд, ожидая приказаний.
Уджагорресент беззлобно усмехнулся.
- Ототри меня натроном, - приказал он. - Потом умастишь меня касторовым маслом и разотрешь мое тело... Умеешь?
Перс робко улыбнулся и кивнул: как видно, юноша пытался показать, что умеет не только это, но и много больше. Уджагорресент поморщился и вновь с тоской вспомнил о своей божественной супруге.
Слуга вымыл его и сполоснул длинные волосы лимонной водой, отчего они заблестели; потом, когда египтянин улегся на скамью, перс размял его тело мягкими, но сильными руками и умастил маслом. Уджагорресент чуть не задремал. Сейчас мальчишка-азиат с легкостью мог бы убить его... вернее сказать, Уджагорресент почувствовал бы угрозу по участившемуся дыханию и неверным движениям мальчишки и свернул бы ему шею. Но перс ничего не сделал.
Когда новый правитель Черной Земли вышел из купальни, обернув вокруг пояса мягкую льняную простыню, в окна-прорези уже сочился рассвет. Он вернулся в спальню, где уже убрали следы убийства, и приказал юноше принести себе простого пива и лепешку. Подкрепившись по-солдатски, как любил Яхмес Хнумибра, Уджагорресент лег на царское ложе.
Велев разбудить себя через несколько часов, он крепко заснул.
Разбудил его тот же персидский юноша, который провел ночь, скорчившись на тюфяке в углу, - спал ли он, неизвестно. Мальчишка, кутавшийся в пурпурный халат явно с чужого плеча, осунулся и глядел на Уджагорресента с еще большим страхом, чем ночью. Но, кажется, его предательства можно было не опасаться.
Царский казначей приказал опять приготовить себе ванну и завтрак. И велел азиату разыскать слугу-египтянина, из тех, что остались здесь со времен Амасиса: чтобы одеться подобающим образом.
Разумеется, не так, как подобало фараону, но как следовало знатнейшей особе, на которую были возложены полномочия Великого Дома.
Потом, одевшись в длинную юбку и золотой передник, тончайшую рубашку, укрепив на груди пектораль с сердоликом, зеленой бирюзой и лунным камнем, покрыв голову белым кожаным шлемом, Уджагорресент позвал к себе писца. Он послал за писцом, еще не осведомившись о состоянии дел в городе, - это было первейшее дело.
Уджагорресент стал диктовать письмо Дарию. Письмо царю царей у него сочинилось за ночь: и слова сами ложились на язык. Писец, покрывая папирус иератическими строчками, время от времени бросал на наместника взгляды, полные ужаса, но ни разу не сбился. Он тоже понимал всю важность послания Уджагорресента.
Потом царский казначей немедленно отправил гонца в Сузы.
Через два часа, хладнокровно думал Уджагорресент, он отправит к Дарию еще одного: на случай, если восставшие египтяне или персы перехватят и убьют первого вестника. А помешать переговорам могли и те, и другие.
Наместник совершил преклонение перед статуей Амона, потом перед статуей Нейт; а затем вышел на обращенный к городу балкон - показаться народу, который уже столпился перед дворцом. Уджагорресент теперь знал, что сказать и простолюдинам.

* Поучение к сыну фараона Аменемхета I (Среднее царство, XX в. до н.э.), один из самых известных памятников древнеегипетской литературы.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Пт мар 13, 2015 23:22 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 68

Дарий получил оба послания из Хут-Ка-Птах - сначала одно, а потом и второе, с опозданием в два дня. Когда пришло это второе, царь царей уже успел обдумать ответ и только усмехался предусмотрительности отправителя. Новый Ахеменид, разумеется, уже знал, что Египет опять восстал, - и знал, что немало египтян желает уладить раздоры с Азией собственными силами; и потому выжидал. Теперь же эти предположения подтвердились.
- Уджагорресент, царский казначей в Египте, объявил себя наместником и прислал мне два письма, которые повторяют друг друга, - сказал Дарий вечером своей царице, Атоссе, с которой сидел за столом вдвоем. - Что бы это значило?
Атосса покраснела под взглядом великого супруга. Царь рассказал ей обо всем с таким опозданием: но все же рассказал.
- Дай мне эти письма, царь, - и персиянка протянула руку, точно думала, что царь носит папирусы Уджагорресента за пазухой.
Дарий улыбнулся.
Хлопнув в ладоши, он велел явившемуся приближенному евнуху принести жене письма; а также позвать толмача-египтянина.
Египтянин, потея от волнения и не смея утереть пот с бритого лба и лица, прочел одно из писем перед глазами обоих владык и подтвердил Атоссе, что второй свиток содержит в себе то же, что и первый. Дарий благосклонно кивнул толмачу и обратил все внимание на супругу, ожидая ее суждения.
Немного подумав, великая царица сказала:
- Этот Уджагорресент непохож на изменника, царь. Я думаю, египтянин послушался тех, кто поднял мятеж, и они подбили его занять трон: но Арианда он не убивал. А сейчас хочет сохранить свою страну в целости! Ты видишь, как Уджагорресент позаботился, чтобы его письма не перехватили враги!
- Ты права, - царь царей кивнул. - Этот египетский жрец смелее, чем я думал, и умнее, чем Гаумата!
Атосса отвернулась, подавив невольную дрожь под взором Дария. Он так и не простил ей, что она прежде него принадлежала Камбису, а потом вавилонскому обманщику; хотя никогда не делал прямых упреков. Однако теперешний царь, сильный, спокойный и благородный, был ей куда больше по сердцу, чем взбалмошный и порою бессмысленно жестокий брат, от которого царица натерпелась немало, хотя недолго жила с ним. И уж, конечно, Дарий был лучше мидийского лжеца, с которым Атосса сошлась по необходимости!
Царица, встав со своего кресла, села рядом с супругом на обитую златотканым шелком кушетку. На них обоих упала узорная тень от кедровой решетки, отделявшей египетский обеденный столик из эбенового дерева и слоновой кости от остальной части комнаты.
- Что ты будешь делать с этим человеком? - спросила царица своего повелителя, засматривая ему в глаза.
Дарий взял Атоссу за подбородок и заглянул ей в лицо тем глубоким взглядом, который она помнила и у Камбиса.
Эта женщина была красива, умна и царской крови; но взирала на него с холодностью государственного мужа, а не с нежностью жены. Но ее никогда не покарают за промах так сурово, как покарали бы государственного мужа; и своих целей она может добиваться лаской и чарами.
Преодолев отчуждение, которое неожиданно ощутил к Атоссе, царь царей улыбнулся и обнял ее за плечи.
- Разумеется, я пощажу Уджагорресента и оставлю на своем месте. Он мог бы оказаться гораздо хуже - и зачем я стану менять того, кто проверен, на того, кто изменит мне завтра?
- Это очень мудро, государь, - сказала Атосса, улыбаясь и гладя царя по плечу. - Сам великий Кир, мой отец, на твоем месте не рассудил бы лучше!
Конечно, это была лесть; но это была и правда. Атосса могла бы стать таким же царем, как Дарий, родись она мужчиной.
Вдруг ощутив холодность и отвращение к жене, Дарий встал.
- Я еще не казнил твоего мужа Гаумату, - сказал он, не поворачиваясь к своей царице. - Когда этот изменник будет доставлен ко мне, он будет посажен на кол!
Дарий повернулся к Атоссе и вгляделся в ее лицо. Царица побледнела. Она не попыталась изображать равнодушие к судьбе прежнего мужа, и Дарию это понравилось.
- Гаумата это заслужил. А у меня... у меня не было выхода, великий царь, - сказала Атосса внезапно охрипшим голосом.
Дарий кивнул: он в этом был совершенно согласен с супругой.
Атосса, улыбнувшись просительно и соблазнительно, накрутила на палец смоляную прядь, выбившуюся из-под покрывала.
- Приходи ко мне сегодня ночью!
Дарий улыбнулся в ответ.
- Я приду, жена. А сейчас ты можешь быть свободна.
Склонившись к ней с величавостью, отличавшей благородных мужей Персии, он поцеловал прекрасную Атоссу в нарумяненную щеку.
Персиянка поднялась с кушетки; она низко склонилась перед мужем и хотела было уже идти. Но, сделав несколько шагов до двери, царица остановилась и обернулась: она не вытерпела.
- Так ты возвращаешь Египет язычникам? Оставляешь наместником этого жреца Нейт?..
Дарий сложил руки на животе.
- Пока египтяне признают мою власть, я не стану ссориться с ними. Не забывай, сколь многому мы научились у этих людей!
Атосса чуть было не напомнила Дарию, что египтяне со своими мерзкими зверобогами свели с ума и погубили ее брата и мужа; но сочла за лучшее промолчать. Еще раз поклонившись супругу, великая царица удалилась.
Она решила, что в одиночестве как следует обдумает, что значит для нее Уджагорресент и теперешнее положение Египта; и, может быть, нашепчет это на ухо супругу нынче ночью, когда ляжет в его объятия. А может, и предпримет что-нибудь сама. Царь царей будет отсутствовать дома подолгу, как и Камбис, - ему нужно замирять народы, которые он подчинил себе, и покорять все новые, пока не останется никого, кто не прислал бы Дарию земли и воды*!

***

Нитетис, прочитав письмо Уджагорресента, пришла в необыкновенное волнение. Она поняла, что это за возможность: возможность вернуть почти полную власть над страной, которую Псамметих когда-то попытался вырвать у персов силой! И что рядом с этой властью значит подчинение египетских богов - отныне и вовеки - Ахура-Мазде?
Камбис истово поклонился Нейт, войдя в Египет; но Дарий зороастриец и зороастрийцем пребудет, относясь к чужим поверьям и обычаям со снисходительным благодушием победителя. Можно ли с этим примириться, даже если за Дарием - правда?
Зороастрийцы называют себя людьми, вовеки верными правде и отвергающими ложь. Но каждый народ убежден, что знает высшую истину!
Люди Та-Кемет могли бы отвернуться от Нейт, и даже легко: потому что простолюдины бездумны, как верно говорил Уджагорресент. Когда-то, совсем юной девочкой, Нитетис верила, что можно без труда переписать судьбу всей Та-Кемет, обратившись к единому божеству персов.
Сейчас же, пережив так много, Нитетис поняла, что люди могут пренебречь древними богами - но сами боги этого не простят.
За теми, кого сыны и дочери Та-Кемет именовали Амоном, Хором, Исидой, Хатхор, стояли могущественные силы, пусть даже совершенно иные, нежели представлялось наивным почитателям. Нитетис мыслила сейчас как египтянка и как жрица, воспитанная жрецами. Пусть даже эти силы были вызваны к жизни слепым поклонением людей - они требуют того, чтобы с ними считались!
И не ей ли, Нитетис, следует восстановить Маат? Может быть, это последняя возможность стать царицей, подобной Хатшепсут, Нефертити, Тейе*? Может быть, ей следует отвернуться от экуеша, туруша и кефтиу*, как того желает ее супруг, - и предоставить персам расправиться с греками, подчинив их разрозненные полисы поодиночке?..
Нитетис сидела с такими мыслями одна, прогнав от себя даже слуг-египтян. И, уж конечно, не могла выдать своих мыслей Поликсене.
Бедная Поликсена! Она Нитетис не враг, даже если бы пожелала изменить их столь давнему и любовному союзу: Поликсена сама изгнана со своей земли и, волей или неволей, отреклась от богов своих предков. Никому из эллинских божеств эта коринфянка уже не сможет молиться с чистым сердцем; и никто из них уже не даст ей покровительства. Но даже если Поликсена не угрожает великой царице, никак нельзя ранить и мучить ее своими сомнениями насчет эллинов. Всего вероятнее, если ее филэ выберется живой из этой ловушки, муж-афинянин увезет ее в Ионию: и оба будут потеряны для той Эллады, которая для всех греков служит образцом, - для Аттики, Элиды и Лаконии.
И уехать ее подруга должна со спокойной душой. Пусть родит и воспитает здоровое дитя: все равно ее дети ничего не изменят.

Поликсена, конечно, перетревожилась в дни восстания Мемфиса: но близость царицы и письмо Уджагорресента значительно успокоили эллинку. К тому же, заповедное место, где жила ее любимая госпожа, само по себе очень успокаивало. Вот где стоило возвести храм - среди этих пальм, у озера! Но какому божеству здесь можно посвятить храм?..
Поликсене казалось, что такое божество еще не родилось.
Эллинка написала мужу, как только пришли вести от Уджагорресента. Может, это было и не слишком красиво по отношению к египтянам со стороны царского казначея, опять лизать руку Дарию, - но грекам от спокойствия в Та-Кемет было только лучше.
Поликсена попросила Аристодема, который, конечно, с ума сходил от тревоги за нее, ничего не предпринимать - все, казалось, оборачивалось благополучно: и если Уджагоресенту удастся погасить пожар, скоро она вернется к Аристодему в Навкратис. Разумеется, госпожа даст ей охрану!
Через четыре дня пришел ответ от афинянина. Его посланцы беспрепятственно добрались до великой царицы. Аристодем писал жене много слов любви, за которыми слышалось властное беспокойство греческого супруга: и прибавлял, что если только Поликсена вернется к нему, он больше никогда и никуда не отпустит ее одну. Может быть, им стоит поскорее перебраться в Ионию!
"Думает ли он в самом деле, что в Ионии безопасней?" - спрашивала себя Поликсена.
Нет: скорее всего, самым сильным желанием Аристодема было оградить жену от власти царицы Египта.

Вскоре пришли утешительные и даже превосходные вести от Уджагорресента - Дарий прощал ему волнения в подвластной стране и оставлял его наместником! Царский казначей писал, что вскоре приедет сам.

***

Поликсена очень долго не видела этого человека - она не видела, каким он стал, получив в жены Нитетис; и теперь, когда царский казначей сосредоточил в своих руках и высшую власть, ей очень не понравились перемены в этом египтянине.
Женщины могут любить властных мужчин и влечься к ним - но не тогда, когда эти мужчины враждебны во всем и никакими чарами нельзя склонить их на свою сторону. И дело было не в том, что Уджагорресента причаровала Нитетис, а к эллинкам он всегда испытывал отвращение. Он просто был враг! Когда ему нужно было гнуться перед персами - он еще не так проявлял себя. Теперь же...
Поликсена, чьи чувства от беременности очень обострились, ощущала почти дурноту от близости этого умного, беспощадного вельможи, который сейчас за стеной ел и пил с ее любимой подругой, обнимал ее и смеялся с нею: а ночью будет ею обладать. Он мог бы легко окрутить и подчинить себе женщину более слабую, чем Нитетис: но такой женщины Поликсена не испугалась бы. Однако Нитетис сама была умна и беспощадна.
И Нитетис любила ее. Поликсена очень надеялась, что Нитетис окажется способной на верность, какой подруга ждала от нее самой.

Той ночью Нитетис и вправду оказалась в объятиях Уджагорресента, который непритворно скучал по ней. Он очень любил их ласки - не как жадный мужчина, а иначе. Соединяясь с возлюбленной Нитетис, царский казначей испытывал то, что не могла дать ему никакая другая женщина: он словно бы становился двоими, слившимися в одно, и словно бы сам обладал собою и отдавался себе. Он наслаждался, познавая тело жены руками и устами, не меньше, чем когда она познавала его.
Нитетис как-то в шутку заметила, что Уджагорресент любит ее как жрец: и что скоро такой любви будет вполне достаточно себя самой. Уджагорресент даже не улыбнулся словам царицы: именно так и было, его страсть походила на самоотождествление жреца со своим божеством.
Когда они этой ночью, нагие и сладостно опустошенные, лежали рядом, Уджагорресент подумал, что Нитетис всегда закрывает глаза, когда он ложится на нее: и догадывался, что его жена хочет отвлечься от мысли, что именно он берет ее и подчиняет себе. А когда она садилась сверху, всегда жадно смотрела на любовника. И Уджагорресент все это понимал - и ему доставляли наслаждение все любовные привычки своей царицы!
Нитетис, склонив растрепанную черноволосую голову, задумчиво чертила ладонью круги на его гладкой обнаженной груди, когда Уджагорресент вдруг сказал:
- Мне очень не нравится твоя эллинка. Она опасна.
Нитетис подняла голову.
- Что?..
Он действительно так думал: и сейчас напомнить об этом было самое время.
- Мне кажется, тебе не следует отпускать ее, - сказал царский казначей.
Нитетис резко отодвинулась от него. И Уджагорресент вздрогнул, ощутив ее холодную ярость: он все еще был полностью открыт для ее страстей.
- Не отпускать? Как это понимать?.. - тихо воскликнула его жена.
Уджагорресент быстро наклонился к ней:
- Экуеша могут привести нас всех к гибели! И тебя - наверняка!
Некоторое время они впивались друг в друга взглядами.
А потом Нитетис спрыгнула с ложа. Схватив простыню, она закуталась в нее и отступила от мужа, не спуская с него глаз.
- Я говорила тебе когда-то, что Поликсена - мой возлюбленный двойник, моя сестра, которая мне дорога как я сама! С тех пор ничего не изменилось для меня, царский казначей!
Нитетис понизила голос.
- Если ты посмеешь... Она моя, и уедет отсюда свободно, потому что я так хочу! И даже если она действительно захочет моей смерти и смерти Египта, во что я никогда не поверю... я никому не позволю причинить ей вред!..
Уджагорресент тихо рассмеялся.
- Ты всегда была царицей и другом больше, чем женщиной, - сказал он. - За это я и любил тебя всегда столь сильно, дорогая сестра.
Он протянул к жене руки.
- Ну же, иди ко мне. Твою Поликсену никто не тронет, пока она здесь.
Нитетис некоторое время не двигалась, глядя на него со сложенными на груди руками. Потом отбросила свою простыню и вернулась к мужу. Она устроилась у него под боком.
Однако жена не сказала ему ни слова и дернулась, когда Уджагорресент попытался погладить ее по голове.
- Я тебе не верю, - сказала Нитетис.
Уджагорресент поцеловал ее в голову.
- Прошу тебя, поверь мне, Нитетис. Я не трону твою подругу.
Нитетис наконец вздохнула и расслабилась: она почувствовала, что муж говорит правду.

* Знак покорности, который персидские цари требовали от народов, подпадавших под их власть. Известно, что в Афинах и Спарте послы Дария, присланные с таким требованием, были казнены: Геродот утверждает, что афиняне сбросили послов в пропасть, а спартанцы - в колодец, предложив взять "земли и воды" оттуда.

* Тейе (Тия) - царица Египта, супруга Аменхотепа III и мать Аменхотепа IV (Эхнатона), обладавшая большим могуществом и оказавшая большое влияние на политику сына.

* Туруша - этруски, кефтиу - критяне.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Вс мар 15, 2015 19:25 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 69

Та-Имхотеп выговорила себе дозволение остаться при царице, хотя хозяйка очень сожалела о ней: но взамен Нитетис подарила эллинке другую египетскую служанку по имени Мекет, молоденькую и не такую умелую, но и не столь приверженную вере предков, как ее предшественница. Этой девушке было совсем не так страшно покинуть родину, и даже интересно посмотреть другие земли и чужестранцев.
Та-Имхотеп всегда относилась к госпоже с долей высокомерия истинной египтянки, хотя Поликсена никогда не жаловалась на нее: но опасалась, что если увезет рабыню с собой, та возненавидит ее, хотя может никогда этого не показать. Держать рядом с собой ненавидящую тебя прислугу, которая подает тебе еду и ухаживает за твоим телом, - это как есть и спать рядом с разверстой могилой, каждый час боясь заражения трупным ядом!
Но молоденькая Мекет, казалось, только радовалась ждавшим ее переменам.
Поликсена, однако, обещала девушке, что если та умрет вдали от Египта, она найдет для нее бальзамировщиков: наверняка такие мастера уже есть в азиатской Греции! И о других слугах-египтянах, которых она с мужем вывезет с родины, тоже следует подумать.
Поликсена прогостила у Нитетис на месяц дольше, чем рассчитывала. Уджагорресент дважды уезжал, оставляя подруг вдвоем, и снова возвращался: теперь он исполнял все обязанности фараона, да еще и в военное время, хотя и в мирное время эти обязанности были тяжелы и многочисленны. Царский казначей иногда встречался с Поликсеной, за трапезой и за вином, хотя у эллинки в его присутствии кусок не лез в горло. Но она внимательно слушала, что этот вельможа рассказывал Нитетис о положении Обеих Земель: видимо, смирившись с тем, что царица все равно передаст слова мужа подруге.
Дела Та-Кемет были в плохом состоянии - Арианда ненавидели не просто так: этот вавилонский царек оказался жесток, как многие маленькие люди, неожиданно возвышенные до такого положения. Камбис неудачно выбрал наместника: а может, вообще плохо разбирался в людях.
Уджагорресент сказал, при Поликсене, и, видимо, нарочно для нее, что надеется получить денежную помощь от Дария. Новый Ахеменид обещал стать великим правителем, вторым Киром и отцом для подвластных народов: и если переговоры не сорвутся, то скоро Та-Кемет, в которую потечет персидское золото, обретет прежнее могущество.*
"Нет, царский казначей, - подумала Поликсена. - Ты сам понимаешь, что твоя страна уже никогда не будет прежней, как одомашненному псу уже не стать дикой собакой! Скоро вы только и сможете, что есть с рук у персов, а ваши боги будут на посылках даже не у Дария, а у его сатрапов!"
Конечно же, это не может быть так: богов, если они существуют, нельзя принизить. Но Та-Кемет перестала быть обиталищем богов, вот и все.
Только Нейт еще живет здесь, и уши ее отверсты для молитв. Только бы почитатели матери богов не ошиблись в своем поклонении и в своих мольбах!
Уджагорресент прибавлял, что скоро Дарий, возможно, сам явится в Та-Кемет... но едва ли это будет сейчас, и едва ли он задержится так надолго, как Камбис. И это тоже предназначалось для ушей Поликсены. Чтобы греки уже трепетали - "сердца отсутствовали в них", как выражались египтяне. Пусть эллинка передаст слова первого из благородных мужей Та-Кемет своим афинянам, спартанцам и ионийцам!
Однако пока эти скрытые угрозы только успокаивали Поликсену: она догадывалась, что Уджагорресент, когда обратил внимание на приближенную эллинку своей царицы, не раз обдумывал возможность избавиться от нее. Как из множества политических соображений, так и из обыкновенной мужской ревности. Теперь же эти общие трапезы и разговоры означали, что царский казначей намерен позволить и даже помочь жене Аристодема живой добраться до Навкратиса.
Скорее всего, она уедет из Черной Земли и назад уже не вернется. Женщины намного больше привязаны к местам, где они живут, и зависимы от мужчин, которые опекают их. А великую царицу и ее эллинку теперь разделит слишком многое.
Поликсена понимала, что, должно быть, расстается с подругой навеки... но пока не осознала этого, а только считала, сколько времени ей еще осталось до родов. Если она правильно рассчитала, осталось чуть более месяца. И Никострата она не видела уже больше двух месяцев!
Нитетис, чувствуя, что гложет подругу, несколько раз ласково просила ее задержаться в усадьбе до родов. Но этого Поликсена боялась больше всего. Остаться беспомощной, с беспомощным младенцем, во власти злейшего врага! Пусть сейчас Уджагорресент благосклонен к ней, царский казначей каждый миг может передумать!
Когда разведчики царицы, которых Нитетис послала обследовать окрестности, доложили, что все спокойно и можно отправляться в путь, Поликсена стала собираться.
Сборы заняли немного времени: Поликсена отправлялась к царице налегке. И сейчас ее повозку отяготил только окованный железом сундучок с подарками: Нитетис тоже понимала, что они расстаются надолго, быть может, навеки. Царица опять дарила Поликсене драгоценности, египетской и ливийской работы, - как память и, возможно, на случай нужды. Египет, получив поддержку и покровительство Персии, уже не будет расставаться со своими сокровищами так легко, как раньше: и ценность их в других странах снова возрастет.
- Я не останусь в такой нужде, как ты, филэ, - улыбаясь, говорила Нитетис. Слезы в ее глазах блестели как жемчужинки, украшавшие ее сандалии. - Мне принадлежат все богатства моей земли!
Поликсена опустила глаза, в который раз подумав, что дружбу нельзя отделить от политики.
- Ты вернешься в Саис и опять займешь дворец? - спросила эллинка.
- Да, - ответила Нитетис.
Поликсена посмотрела в глаза подруге и ощутила почти непреодолимое желание благословить ее на долгие годы царствования. Но не сделала этого.
- Говорят, Сафо Лесбосская бросала своих подруг из любви к мужчинам, - сказала она, коснувшись унизанной браслетами тонкой руки египтянки и невольно покраснев. - Но поэтесса, несомненно, не могла забыть ни одной женщины, которую любила. А твоего места, великая царица, в моем сердце никто никогда не займет!
Нитетис долго смотрела на нее без улыбки - и, казалось, в ее черных глазах, в безукоризненно накрашенном лице совсем не осталось жизни.
- Не сомневаюсь, моя дорогая.
Потом, кивнув, царица пригласила подругу сесть на траву под гранатовым деревом - поговорить, пока слуги укладывали последние пожитки Поликсены. Все необходимое она уже проверила сама.
Когда обе госпожи устроились рядом, царица со вздохом сказала:
- Знаешь, что сейчас больше всего печалит меня... как ни странно? Что мне ни с кем больше не доведется поговорить на языке эллинов - так, как с тобой. Лишь по делу, но не языком ума и сердца!
Нитетис усмехнулась.
- Ты, должно быть, совсем не так огорчена, что забудешь мой язык?
Поликсена промолчала: в такие мгновения притворяться было невозможно.
- Я буду писать тебе, - вдруг прочувствовав разлуку, она ощутила, как сдавило горло. - Писать о том, чего твои подданные не поймут, а значит, угрозы в этом не увидят!
Царица кивнула - и они крепко обнялись, в последний раз ощутив силу гибких гладких рук, упругость грудей, теплое дыхание друг друга.
- Ну, все, - Нитетис, вспомнив об осторожности, отстранилась первая. Ее голос тоже дрожал от слез, но только несколько слезинок прочертили обводку глаз. - Так мы никогда не простимся!
Она подняла подругу под руку. Поликсена пошатнулась, выпрямляясь: ноги у нее теперь чаще затекали, чем раньше, хотя она не позволяла себе забыть об упражнениях.
Держась за руки, царица и ее подруга дошли до повозки. Когда они остановились, Нитетис вдруг сказала:
- Я тебе положила статуэтку матери богов, на дно сундучка. Я ведь знаю, ты еще не успела посмотреть мои подарки! Эта Нейт золотая, но ее ты не продавай и никому не передаривай!
- Нет, конечно! - воскликнула эллинка.
И ей вдруг очень захотелось, еще не видев статуэтки Нейт, избавиться от этого египетского идола, который отныне будет надзирать за ее жизнью вдали от Черной Земли: как египтяне верили, что мумии видят свои погребальные камеры глазами, нарисованными на саркофагах. Но Поликсена уже знала, что не сможет и не посмеет этого сделать.
Поликсена посмотрела на воинов, которых госпожа давала ей в сопровождение: пятеро египтян, с кожей темной, как земля, с мускулистыми телами и хмурыми лицами честных служак. Это были воины царицы. Но не получил ли кто-нибудь из них тайного приказа от Уджагорресента, выполнить который для них первейший долг?..
Потом эллинка посмотрела на Та-Имхотеп, стоявшую в стороне рядом с сестрой: женщины держались за руки. Они были и оставались рабынями, но такое рабство для них было дороже любой свободы и называлось - Маат.
Та-Имхотеп вышла проводить бывшую госпожу, и когда Поликсена улыбнулась ей, египтянка широко улыбнулась в ответ, что было несвойственно прислужнице, всегда серьезной и углубленной в себя, как жрица. Выпустив руку сестры, Та-Имхотеп поклонилась эллинке, как египтяне почитали господ: простерев перед собой руки с обращенными к небу ладонями.
- Я буду молить Осириса перед его престолом за тебя, госпожа. Я буду тысячи и тысячи раз молить пресветлого бога даровать тебе тысячи и тысячи лет! - воскликнула Та-Имхотеп на языке Черной Земли. Никакого другого она не употребляла.
Поликсена изумилась, хотела ответить рабыне - но не нашлась. После такого напутствия все слова казались неуместными.
Она только кивнула и тут же отвернулась. Потом хотела еще что-то сказать царице, но тут подошла ее новая служанка, Мекет, с совсем коротко подстриженными волосами, которые всегда придерживал венчик из синих эмалевых васильков. Эта юная девица поклонилась, радостно улыбаясь и, как видно, еще не понимая до конца, что может ждать их всех впереди.
- Все собрано, госпожа.
Поликсена ласково погладила девушку по щеке, и ее волосы пощекотали руку коринфянки, неприкрытую гиматием. В Элладе волосы остригали только рабыням, но в Та-Кемет такие прически носили женщины всех сословий. Случалось, египтянки и совсем обривали голову, чтобы легче было надевать сложный парик.
- Ну так едем, - Поликсена вздохнула и обняла обеими руками свой живот. Вот о чем следовало помнить превыше всего.
Она в последний раз посмотрела на царицу - долгим взглядом, словно могла запечатлеть в памяти ее облик. Словно эти черты, - черные сложно переплетенные косы, приподнятые к затылку, тяжелые серьги с подвесками, похожими на золотую бахрому, которые почти касались плеч, глаза, полные нежной тревоги, алые губы, - не выветрятся из сердца, не успеет Поликсена доехать до Навкратиса.
Нитетис, улыбнувшись напоследок, обняла ее и поцеловала.
- Да будет тверда твоя поступь, - произнесла великая царица на языке Та-Кемет.
Поликсена поклонилась, насколько позволял живот, и молча забралась в повозку. Тут подошедший Анаксарх заглянул к ней, придержав дверцу.
- Все хорошо, госпожа? Можно ехать?
Поликсена кивнула, сморгнув слезы. Эти верные воины любили ее, и оберегали уже столько лет, за несоразмерное опасностям своей службы жалованье: хотя Поликсена и старалась награждать ионийцев при случае. И теперь ее греки, должно быть, сомневались в воинах-египтянах, которым предстоит охранять госпожу в пути вместе с ними!
Пусть даже Уджагорресента в поместье сейчас нет...
- Все хорошо. Едем, - приказала она, придав своему голосу твердость.
Мекет уже сидела в повозке среди мешков, обхватив руками колени.
Анаксарх сам захлопнул дверцу: и Поликсена услышала, что именно начальник ее ионийцев подал команду трогать. Почему-то эллинку успокоило это сознание.
Оставшись наедине со служанкой, Поликсена некоторое время прислушивалась к стуку копыт. Она подумала об остальных слугах, ехавших следом, а потом поерзала на скамье, на которой уселась неудобно. И тут впервые обратила внимание, на чем сидит ее новая рабыня.
Поликсена ахнула.
- Мекет! Ты села на мой сундучок!
Ее ларец с драгоценностями был достаточно велик, чтобы тоненькая девушка могла усесться на нем. Мекет поспешно вскочила, оглаживая платье; она чуть не ударилась головой о низкий потолок и, потеряв равновесие от тряски, припала боком к скамье рядом с хозяйкой, схватившись за сиденье. От Мекет пахло дешевым лотосовым маслом и приторным девичьим потом.
- Прошу простить меня, госпожа...
Девушка так была испугана своей неловкостью, что Поликсена пожалела ее. Она показала в угол, самый дальний от своего места.
- Сядь вон туда, на сундук с одеждой. Он гораздо больше и удобнее.
Эллинка улыбнулась, и египтянка робко ответила на улыбку; кивнув, Мекет поспешно пробралась в угол и устроилась среди вещей госпожи. Поджав ноги, рабыня затихла, как зверек.
Поликсена подумала о драгоценностях, которые она так и не посмотрела. Нет, сейчас, при этой девушке, она доставать их не будет: хотя Мекет и кажется честной и усердной. А вот статуэтка саисской богини... даже вороватая египетская служанка десять раз подумает, прежде чем притронуться к ней.
Поликсене очень захотелось взглянуть на прощальный дар великой царицы, который та, видимо, считала самым ценным.
Соскользнув со скамьи, коринфская царевна присела над окованным сундучком, как египтянки усаживались на родильный стул. Крышка была туговата, но не запиралась. Еще раз бросив взгляд на Мекет, Поликсена открыла ларец.
Несколько мгновений она, затаив дыхание, рассматривала сокровища, которые выглядели так, точно были похищены из богатой гробницы времени какого-нибудь из славных Аменхотепов, Рамсесов или Тутмосов. А может, это и вправду было так: Нитетис, не таясь, рассказывала, что расхищение древних усыпальниц - одно из самых доходных дел среди египетских грабителей, хотя и каралось оно жесточайше. Но риск стоил того. Вельможи Египта, - все, кто мог себе это позволить, - начинали обустраивать свои гробницы с молодости: и под землей в Египте скопилось едва ли не больше сокровищ, чем над землей.
Вздрогнув, эллинка подумала о том, что будет носить драгоценности, возможно, сорванные с мумий; и что сама Нитетис, живая богиня, украшает себя ожерельями и кольцами, которые могли быть совсем недавно спрятаны под погребальными пеленами и пропитаны бальзамическими солями...
Подавляя дрожь, Поликсена запустила руку в сундучок. И на самом дне, среди холодных металлических цепочек, камней и обручей, она нащупала статуэтку. Сердце эллинки стукнуло от волнения: она поспешно захватила и вытащила фигурку, которая оттянула руку, как настоящая золотая.
В повозку проникало немного света снаружи, в щели между покрывавшими ее коврами, и собственного золотого блеска статуэтки оказалось достаточно, чтобы рассмотреть ее.
Поликсена знала, что еще в древние времена в Та-Кемет были скульпторы, добивавшиеся большого портретного сходства: она видела одно из изображений великого зодчего Сенмута, с глубокими складками на щеках и усмешкой много повидавшего человека, и даже уцелевший портрет фараона-отступника - Эхнатона, хотя большая часть его статуй была уничтожена вскоре после смерти Угодного Атону. Изображение фараона-единобожца разыскал для своей царицы Ужагорресент: и Поликсена навсегда запомнила необычно выпуклый череп, удлиненный подбородок вытянутого лица, по-женски полные бедра царя, отталкивавшего своим безобразием и, вместе с тем, странно притягательного. Скульптору удалось сохранить душу Эхнатона в камне.
Золотая статуэтка Нейт, которую Поликсена сейчас держала на коленях, была выполнена с мастерством, равным искусству скульптора, изображавшего Эхнатона.
И, глядя в лицо богине, Поликсена забыла дышать.
Нейт была изображена в длинной юбке и воротнике-ускхе, который приподнимали обнаженные груди, в короне Севера, венчавшей обритую голову. Она улыбалась эллинке понимающе, немного насмешливо и с тайной угрозой... словно предостерегала свою владелицу против нарушения какого-то закона. И лицо матери всего сущего было лицом царицы Нитетис.

* Дарий действительно вкладывал средства в Египет.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Ср мар 18, 2015 23:02 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 70

Назад они ехали медленнее, чтобы не доставлять неудобств госпоже. И потому заночевали не в том селении, где Поликсена останавливалась по дороге в усадьбу. Ее ионийцы не отходили от госпожи ни на шаг, не скрывая своей вражды и недоверия к воинам-египтянам.
Поликсена остановилась на ночлег в домике при храме, который местные жрецы предоставляли за скромную плату проезжающим; но несмотря на это, эллинка несколько раз просыпалась, прислушиваясь к ночным звукам и держась за живот. Мекет, устроившаяся на тюфячке в углу, вздыхала и ворочалась во сне, но, кажется, не пробуждалась.
Утром, когда они с Мекет проснулись, служанка помогла ей умыться и причесаться, а потом они вместе поели простой еды, которую принес храмовый раб: листья салата и козий сыр на кусках лепешки, а также выпили вина, которое в Дельте везде было превосходным. Поликсена разбавила его водой. Потом отправила рабыню проверить остальных слуг.
Египтянка вернулась с сообщением, что всех с утра накормили, животные были вычищены, сыты и готовы в путь, и за ночь ничего не пропало.
Поликсена рассчиталась со жрецами, поблагодарив их за гостеприимство; подумала было о том, чтобы пойти поклониться богу этой деревни, малоизвестному Немти, богу-лодочнику, перевозившему других богов. Но потом эллинка махнула рукой: довольно с нее богов и божков Та-Кемет.
Она опять подумала о золотой статуэтке Нейт, которую везла с собой; и о том, что скажет муж, когда увидит дар царицы.
Потом они ехали целый день, несколько раз отдыхая. Им предстояло еще раз остановиться на ночлег в деревне: и эта вторая ночь тоже началась благополучно.
Но вскоре после того, как все уснули, вдруг поднялся шум, залаяли сторожевые собаки, которых держал староста. В этой деревне своего храма не было, и Поликсена остановилась в доме старосты, пожилого услужливого египтянина в длинной белой рубахе и с черной с проседью бородой. Бороды у египтян ей доводилось видеть только в деревне.
Староста сунулся к постоялице, как только псы разбудили гостей, и попросил госпожу не выходить наружу. Старик взмолился об этом знатной чужеземке, сложив руки и едва не упав на колени!
После того, как египтянин поспешно ушел, Поликсена, испугавшаяся так, что тело плохо слушалось, подошла к окошку, проделанному в глинобитной стене. Она поглядела наружу: увидела мельканье факелов... и, к своему ужасу, различила ржание коней.
- Персы! - громко прошептала она. - Неужели персы?..
Она говорила по-гречески, но Мекет поняла это слово. Коротко вскрикнув от страха, девушка упала на колени и впилась пальцами в утоптанный земляной пол, точно хотела посыпать голову этой землей.
- Смерть! Мы все умрем!.. - вырвалось у рабыни.
У Мекет пресекся голос при мысли, что ее и ее госпожу может ждать не смерть, а худшая участь. Но она дрожала с головы до ног так, что постукивали зубы, и ничего не могла сделать.
Поликсена же не могла бездействовать. Пройдясь по комнате, в которой ей велели сидеть, эллинка все же вышла в соседнюю - кладовую, из которой тесный проход между ларями с хлебом и связками лука и чеснока, свисавшими с потолка, вел на улицу.
У самой двери ее неожиданно перехватил Анаксарх: начальник над наемниками так резко заступил Поликсене дорогу, точно караулил под дверью, и госпожа чуть не ударилась животом о его панцирь. Рыжий начальник ионийцев был полностью вооружен, с обнаженным мечом.
- Госпожа, оставайся здесь, - сурово прошептал воин. - Иди назад!
Он повел головой, подкрепляя свои слова, и в его глазах отразились огни: что-то горело в стороне, будто соломенная крыша амбара.
- Это персы? Они сожгут деревню?.. - воскликнула Поликсена, невольно пытаясь высунуться из-за плеча ионийца.
- Не знаю... кажется, староста хочет откупиться. Похоже, что не в первый раз! - сказал Анаксарх.
- Должно быть, какой-нибудь сатрап разбойничает или просто кормится, - прошептала Поликсена. - Разве Уджагорресент их сдержит!
- Тише! Иди назад!
Иониец подтолкнул ее в плечо: должно быть, ему казалось, что легонько, но Поликсена чуть не упала. Она схватилась за ларь с хлебом, подвернувшийся ей под ноги.
- Если староста не спровадит их, нам придется драться! - воскликнула царевна.
- Значит, будем драться, - спокойно кивнул начальник ее воинов. - Но, может, еще обойдется. А сейчас спрячься!
Поликсена послушно вернулась в свою бедную комнату.
Мекет, по-прежнему сидевшая скорчившись на полу, быстро подняла голову и посмотрела на эллинку. Она попыталась о чем-то спросить госпожу, но нижняя губка так дрожала, что не вышло ни одного внятного звука.
Поликсена опустилась напротив девушки.
- Кажется, пока бояться нечего, враги могут уйти добром и не знают о нас... А ты сейчас сиди тихо! Молись! - приказала госпожа.
Мекет, упав на колени, уткнулась лбом в землю и обхватила руками стриженую голову; египтянка забормотала молитву.
Поликсена тоже стала повторять заученные слова египетской молитвы, похожей на заклинание, которыми наиболее посвященные жрецы Та-Кемет пытались склонить богов выполнять свою волю. "Защищена я в твоих объятиях вовеки... о великая владычица всего, что есть, и всего, чего нет..." И эллинка видела перед собой лицо бронзовой Нейт из саисского храма: но это лицо, похожее на тысячи и тысячи священных изваяний, скоро преобразилось в лицо Нитетис. Лишь чуть потончал нос, разошлись и изогнулись брови, а усмешка приобрела особое значение: и эллинке предстала великая царица, золотая Нейт, взятая с собой.
Поликсена открыла рот, чтобы обратиться к ней с молитвой; но тут послышались шаги, и в спальню вошел Анаксарх.
Поликсена хотела вскочить, но встала тяжело и неловко; Мекет тоже вскочила неуклюже.
- Они ушли?.. - воскликнула юная рабыня.
- Да, - Анаксарх кивнул, окинув взглядом обеих женщин. - Ушли.
Ионийский наемник улыбнулся хозяйке.
- Ложись отдыхать, госпожа, еще совсем темно.
Поликсена кивнула.
- Благодарю тебя!
- Благодари старосту. Он откупился от разбойников, - мрачно сказал воин и, поклонившись, ушел.
Поликсена легла на жесткую постель - на бок, как спала сейчас все время. Она думала, что уснуть будет невозможно; но сон сморил эллинку очень скоро.

Утром, пока рабыня еще спала, плеснув себе в лицо водой и даже не причесавшись, эллинка с некоторым страхом, но решительно вышла на улицу. Поликсена хотела осмотреть деревню одна, без шума; но Анаксарх со своими ионийцами нагнал ее, едва хозяйка сделала несколько шагов от дома старосты.
- Тебе нельзя ходить одной! - воскликнул воин. - Почему ты не позвала нас?
Поликсена хотела рассердиться, но тут же упрекнула себя.
- Все наши целы? - спросила она.
- Как будто бы да, - сказал иониец. - Персы, похоже, людей не трогали!
Поликсена вздохнула с облегчением.
- А где воины царицы? - спросила хозяйка.
- Разговаривают с местными... Мы хотели не пустить их, но они нас не послушали! - ответил Анаксарх с негодованием. - Этим солдатам мало до тебя дела, госпожа, а может, они что-нибудь измышляют!
Поликсена едва подавила желание схватить рыжего ионийца за крепкую веснушчатую руку.
- Ну, так проводите меня вы! - сказала она, попытавшись бесстрашно улыбнуться. - Я тоже хочу взглянуть на деревню, и мне нужно рассчитаться со старостой за постой!
Эллины вчетвером пошли по улице между плетнями, бдительно осматриваясь. Крепкие дочерна загорелые люди в некрашеных платьях и головных повязках уже занимались своими повседневными делами: копались в огородах, возились с голыми ребятишками, носили на палках воду. Кое-где женщины и мужчины, собравшись кучками, толковали о чем-то. Как видно, о ночном набеге: но слишком испуганными не казались, скорее удрученными, как будто говорили о неизбежном зле, вроде саранчи.
Завидев греческую госпожу с ее воинами, египтяне замолкали и кланялись: но посматривали на нее враждебно. "Уж не думают ли, что это из-за меня напали персы? А почему бы и нет?.." - мелькнуло в голове у Поликсены.
Она спросила, где найти старосту, и ей показали в сторону амбара. У него и в самом деле солома на крыше частично сгорела: кое-где обнажились дыры между балками. Поликсена ахнула, разглядев торчащие из пучков соломы стрелы. Она знала это искусство степняков, стрелять горящими стрелами!
Когда греки направились к старосте, то увидели, как тот сам идет навстречу; и с ним шли двое египтян Поликсены. Тут Анаксарх непроизвольно схватил хозяйку за руку: он как никогда сильно почувствовал, что эти люди враги, чем бы ни объяснялось их отсутствие.
Египетские воины, однако, поклонились эллинке, словно не заметили движения ионийца, и староста тоже склонил плешивую голову.
Но Поликсена почувствовала, что никогда уже не будет доверять им. Они были заодно с персами: персы захватили, потребили египтян и навеки приспособили к себе!
Однако коринфянка, сделав над собой усилие, поблагодарила старосту за гостеприимство и за убежище. Когда они вернулись в дом, Поликсена заплатила египтянину за всех: и прибавила еще кольцо серебра, на возмещение убытков.
Старик униженно благодарил и отказывался; но больше из страха. Перед такими важными гостями? Или перед кем-то еще?..
Потом он увязал медь и серебро, полученные от эллинки, в узел и обещал каждый день возносить за нее молитвы: правда, не упомянув имени чтимого бога.
Поликсена усмехнулась и вернулась в комнату за своей служанкой.
Мекет, казалось, уже далеко не так хотелось нового и знакомства с чужестранцами; но теперь ей было не выбирать.
Они быстро собрались в дорогу и, выехав совсем рано, через несколько часов добрались до Навкратиса. К счастью, воинам-египтянам оставалось сопровождать госпожу совсем недолго; и они выполнили свой долг до конца. Возможно, и вправду были честными людьми; а возможно, упустили случай.

Аристодем, нетерпеливо ждавший в портике, сбежал к жене по ступенькам с радостным возгласом и, сразу подхватив ее на руки, унес в дом. Потом, в ойкосе, поставил ее и отступил на несколько шагов.
Он жадно рассматривал в смешении света и теней свою смуглую черноволосую подругу, которая так приятно глазу и, вместе с тем, тревожно отяжелела.
- Я так боялся за тебя! - воскликнул афинянин: все еще, казалось, не веря, что Поликсена вернулась к нему.
Аристодем поцеловал ее.
- Я места себе не находил!
Поликсена устало улыбнулась мужу: она тоже была очень рада видеть его, но появилось в этом и еще что-то...
- Ничего. Мои ионийцы хорошо охраняли меня!
Аристодем был уязвлен, хотя постарался этого не показать.
- Хочешь сейчас увидеть сына? - спросил афинянин.
Поликсена кивнула; и внутри все сжалось от предчувствия встречи с сыном Ликандра.
Она даже не успела обрадоваться, когда увидела, как нянька ведет Никострата. А потом, присмотревшись, мать изумилась мальчику, как никогда не изумлялась до того, почти не разлучаясь с ним.
Никострат очень вырос за те два с лишним месяца, что провел без матери. И Аристодем еще говорил, что спартанцы медленно созревают!
Поликсена, опустившись на колени перед сыном, ощущая радость и почти страх перед его мужанием, привлекла его к себе и обняла. Никострат ответил на объятие, но сдержаннее, чем бывало раньше.
- Где ты была? - спросил сын, когда объятие разомкнулось. Он глядел ей в лицо своими серыми глазами с сознательностью взрослого.
Поликсена заставила себя улыбнуться.
- Далеко... Но, вот видишь, я вернулась!
Поликсена опять обняла Никострата, зарывшись пальцами в густые темные кудри: совсем такие, как у его отца... и точно так же она когда-то ласкала его отца. Горло и грудь царевны сдавило от жгучей вины и боли. И ребенок, казалось, ощутил правду, которую она еще не смела на него обрушить: хотя маленький спартанец устоял бы.
- Больше не уезжай далеко, - попросил сын, когда Поликсена отпустила его.
Мать кивнула. Она плакала, и пришлось отвернуться от ребенка, чтобы не вызвать новых вопросов. Вот когда он некстати разговорился, будто выжидал время!
Тут она почувствовала, как изнутри толкнулось дитя афинянина, и схватилась за живот. Поликсена прикрыла глаза, прислушиваясь к своему чреву и больше всего желая, чтобы все сейчас оставили ее и дали отдых.
Тут Аристодем, который с радостью и, вместе с тем, с ревностью и беспокойством наблюдал встречу матери и сына, быстро шагнул вперед и приобнял ее за талию.
- Ну, что стоишь? Забери ребенка! - гневно приказал афинянин няньке-египтянке. - Видишь, твоя госпожа едва стоит!
- Я вовсе не так устала, - Поликсена попыталась высвободиться, но супруг, не слушая, повел ее в спальню и усадил на ковер, на подушки.
- Посиди, пока тебе приготовят ванну!
Тут он впервые увидел Мекет: девушка последовала за госпожой, не зная, куда девать себя еще. В этом греческом доме и греческом городе рабыня-египтянка, прежде веселая и уверенная, не смела ни шагу ступить сама и только оглядывалась, поджавшись и обхватив свои локти.
- Это твоя новая рабыня? Нитетис подарила? - спросил Аристодем, скользнув взглядом по тонкой фигурке в груботканом калазирисе.
- Да. Пусть она поест и помоется на кухне, прикажи ее проводить! - ответила Поликсена. Ребенок опять толкался, и она стиснула зубы, схватившись за поясницу: боль охватила живот и спину.
- Ты всегда возишься со своими рабами больше, чем они с тобой, - заметил золотоволосый афинянин: но спорить не стал.
Когда Поликсена вымылась и прилегла в спальне на супружескую кровать, умытая и переодетая в чистое платье Мекет, которая заметно приободрилась, принесла ей обед. Поблагодарив, Поликсена отослала служанку: ей с мужем хотелось поговорить наедине, пусть Мекет и не понимала их языка.
Аристодем желал узнать все, чем она жила без него, - что делала в поместье Нитетис, как добиралась до Навкратиса.
Поликсена рассказала - гораздо меньше, чем супруг желал бы услышать. Но обсуждать с ним политику и, тем паче, что они с Нитетис делали вдвоем, она сейчас была не в силах. Про персов Поликсена тоже не рассказала; египетские воины царицы уже оставили дом... конечно, кто-нибудь из ее слуг проболтается, но это уже после.
- Мне царица подарила статуэтку Нейт, - сказала Поликсена, зная, что это лучший способ занять ум афинянина другим.
- Вот как? Покажи, - тут же оживился он.
- Пусть принесут мой ларец, - сказала Поликсена: не упоминая, что тот доверху полон дарами царицы.
Когда сундучок принесли, Поликсена сама подошла к нему и извлекла свою золотую богиню.
Как она и ожидала, Аристодем был поражен сначала искусством мастера, а потом сходством с Нитетис. Он видел царицу гораздо меньше, чем жена, но черты этой египтянки было очень нелегко забыть.
- Как бы я хотел узнать, кто ее сделал, - изумленно и восхищенно воскликнул молодой афинянин, любуясь установленной на столике статуэткой на расстоянии. - И кто ей это позволил!
Поликсена отлично поняла мужа.
- Кто позволил?.. Ты же знаешь египтян, - заметила она. - Они верят, что могут влиять на волю богов с помощью своего письма... или изображений.
Философ долго рассматривал богиню в короне Севера.
- Почему бы и нет? - наконец спросил он.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Сб мар 21, 2015 14:47 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 71

Статуэтка Нейт была вынесена из супружеской спальни на другой же день: Аристодем переставил ее в ойкос, сказав Поликсене без всякой язвительности, что ему совсем не понравилось, как эта богиня смотрела на них всю ночь. Он даже не мог приласкать жену под взглядом этой золотой владычицы Саиса ростом в пол-локтя.
Тем же утром Поликсена написала великой царице письмо, в котором рассказала о своем благополучном приезде и о встреченных персах; и скрепила свиток воском, приложив печать мужа. Конечно, египтяне доложили Нитетис, что доставили свою подопечную в целости и сохранности, - но, вероятнее всего, так эти воины доложили бы в любом случае.
Или Нитетис могла так думать, беспокоясь за подругу: разве мало великой царице забот!
Потом Аристодем и Поликсена уединились в перистиле - в старом саду, куда афинянин приказал вынести для жены кресло, поставив его под деревьями. Поликсена блаженствовала, вдыхая бодрящий овощной запах темных оливковых листьев, смешанный с тонким ароматом лимонных деревьев: предвосхищение азиатской Греции. Коринфянка стала рассказывать мужу о своей жизни у царицы. Ему было о чем послушать: и за то, как она провела эти месяцы, даже ревнивый супруг мало в чем мог бы ее упрекнуть.
Разумеется, кое-что осталось скрыто от него - та часть жизни, куда женщины не пускали никого из мужчин. Но Аристодем, конечно же, помнил о древних тайнах греческих гетер и жриц, которые охраняли их от мужчин еще более ревностно, чем египтянки. Вплоть до того, что жрицы убивали мужчин, осмеливавшихся подглядывать за ними.
Но он не позволял никакому темному чувству омрачить свою радость. Аристодем слушал, прислонившись к растрескавшемуся стволу оливы и не сводя с жены глаз: казалось, он наслаждается ее обликом, и ее речью, и самим ее присутствием так, что не в силах выразить это словами. Поликсена иногда прерывалась - так восхитительно было уже забытое ощущение внимания любящего мужчины, сосредоточенного на ней одной.
Но когда речь зашла об Уджагорресенте, Аристодем поднял голову и подобрался, прищурив глаза и взявшись за подбородок. Из сада Гесперид оба вернулись на египетскую землю.
- Так ты говоришь, Дарий обещал Египту помощь деньгами? - переспросил ее муж.
Поликсена закусила губу.
- Я не знаю, Аристодем. Царский казначей говорил об этом, и это весьма вероятно.
Аристодем пригладил свои светлые волосы, божественным цветом которых очень гордился, а золотой блеск усиливал разными средствами.
- Однако же весьма странно, - протянул молодой афинянин. - Неужели царь персов так легко простил Уджагорресенту мятеж и гибель значительного войска?
Поликсена покачала головой. Она потеребила лежавшие на плече волосы, которые были не только гораздо чернее, но и гораздо жестче, чем у мужа.
- Не думаю, муж мой. Дарий едва ли был столь сильно разгневан этим восстанием, чтобы прощать его с трудом... он ведь так далеко, а о Египте знает лишь понаслышке! Совсем не то, что для Камбиса было усмирять египтян самому! И Черная Земля для Дария не судьба, не откровение богов, как для Камбиса, - а всего лишь одна из его сатрапий!
Аристодем медленно кивнул.
- Думаю, ты права.
Афинянин улыбнулся.
- Я почти забыл, как ты умна!
Поликсена рассмеялась. Она снова подумала, как ей повезло. Менее умный афинянин, получив такую, как она, в жены, попытался бы принизить ее, а вероятнее всего, и вовсе запретил бы высказывать свои суждения: но с Аристодемом ей никогда не приходилось этого бояться.
Потом коринфянка спросила:
- Так ты думаешь... нам стоит уехать теперь?
Аристодем посмотрел на ее руки, лежавшие в складках домашнего египетского платья, которое скрадывало фигуру. Потом опять взглянул ей в глаза.
- Конечно же, мы останемся в Египте еще сколько потребуется. И Аристон с женой сейчас тоже никуда уехать не может.
Он прибавил с горячностью:
- И без брата я отсюда не уеду! Мы и так уже растеряли друг друга по всей ойкумене!
Поликсена вспомнила о Меланиппе, кроткой жене Аристона, которая, казалось, по ошибке богов носила имя свирепой амазонки.* Сейчас эта лемниянка была беременна третьим ребенком. Потом Поликсена подумала, как сама только позавчера ночью едва спаслась от персов.
Поликсена слабо улыбнулась, стараясь не смотреть в глаза супругу.
- Может, мне стоит навестить Меланиппу и поговорить с ней о том, как можно уберечься от беременности? Например, вымочить кусок ткани в вытяжке акации, которую используют египтянки... Думаю, Аристон не станет возражать, если узнает!
- Поговори. Вреда от этого точно не будет, - неожиданно серьезно поддержал ее муж. - Давай с тобой завтра же и навестим брата!

Весь этот день они провели вдвоем, не считая того времени, которое Поликсена посвятила сыну. Никострат снова изумил ее тем, насколько развился и умственно, и телесно, пока был без матери. Может, спартанцам именно это и полезно?
Ночью Аристодем впервые после возвращения обнял ее как муж. Теперь ему трудно было подступиться к ней, и афинянин попросил жену лечь к нему спиной.
Странно: в первый миг отдаваться так, вслепую, показалось ей унизительно - более, чем когда муж ложился на нее сверху. Тогда они были лицом к лицу, как в борьбе: а сейчас Поликсена полностью предала себя в его власть. Но скоро это ощущение униженности прошло, и сочетаться так показалось ей удивительно. Аристодем так ласкал свою возлюбленную, словно не мог насытиться, и одновременно словно боялся повредить ей каждым касанием; он весь сосредоточился на ней в эти мгновения: как сама Поликсена все чаще сосредотачивалась на себе, ощущая, как близится ее срок.
Она увлажнилась от стараний Аристодема, хотя и не достигла пика: но ей этого и не хотелось. Осталось приятнейшее чувство близости, которое обоим хотелось продлить.
После соития муж продолжал держать Поликсену в объятиях, целуя ее затылок и шею.
- Теперь у меня есть все, что нужно для счастья, - прошептал он.
Поликсена тихонько рассмеялась. Потом повернулась к Аристодему лицом: муж тоже улыбался.
- Учитель говорил: не гоняйся за счастьем, оно всегда находится в тебе, - сказала Поликсена.
А потом вдруг спросила:
- А если я рожу тебе девочку?
Аристодем нахмурился, словно на это никак не рассчитывал... потом опять улыбнулся, взяв жену за руку.
- Тогда ты посвятишь нашу дочь Афродите, - сказал он. - Боги не терпят, когда ими пренебрегают, по твоим же словам! А ты уже столько лет не вспоминала свой город и Пенорожденную!

***

На другой день они отправились навестить Аристона. Поликсена попросила позволить ей пройтись пешком, хотя муж предлагал ей носилки - знатные гречанки Навкратиса давно переняли обычай благородных египтянок.
Аристон был удивлен и искренне рад обоим. Этот кутила и жизнелюбец, несомненно, изменился, став отцом сына и дочери и ожидая третьего ребенка.
Хозяин с грубоватой, но идущей от сердца заботой сразу же предложил Поликсене сесть в кресло, поставив ноги на скамеечку, пока он поговорит с братом и похлопочет об угощении. Но Поликсена пожелала сначала увидеться с женой Аристона.
Лемниянка в это время, сидя в детской, кормила хлебом с молоком старшего сына, такого же румяного и светлокудрого, как отец, и названного в его честь. Дочка, темноволосая Эпигона, возилась на циновке с деревянной лошадкой, у которой хвост был из настоящего конского волоса. Еще не было заметно, что Меланиппа брюхата, но она казалась теперь далеко не такой цветущей и благодушной, как при знакомстве с коринфянкой. Дети уже порядком истощили эту эллинку.
Увидев Поликсену, лемниянка чуть не расплескала молоко из детской расписной чашки; потом она быстро встала и поклонилась, точно приветствовала особу царской крови. Что ж, именно так и было.
Поликсена с улыбкой обняла эту приветливую, простую гречанку, тень своего мужа - как и предписывалось греческой добродетелью. Царевна чувствовала, что Меланиппа, несмотря на накопившуюся усталость и заботы, рада видеть ее.
Когда Меланиппа препоручила детей няньке, чтобы посвятить все внимание гостье, Поликсена первым делом расспросила жену Аристона о ее доме и детях.
Лемниянка охотно и долго рассказывала: так подробно, как только одна мать может делиться с другой. Видно было, что это единственное, на чем сосредоточено ее существование.
Но потом Меланиппа спросила жену Аристодема, как она гостила у великой царицы. Лемниянка не слишком часто любопытствовала, жизнь не поощряла ее к этому; но когда Поликсена начала свою повесть, в темных, как у нее самой, глазах Меланиппы зажегся неподдельный интерес.
Поликсена рассказывала так, чтобы не слишком взволновать хозяйку; и, конечно, следила, чтобы не выболтать лишнего.
Под конец она упомянула Минмеса, врача великой царицы, и повела речь о том, какие средства египетские жены использовали для предотвращения зачатия. Меланиппа сидела не перебивая и даже без единого движения, сложив руки на коленях. Только приоткрытые губы и блеск глаз говорили о том, как жадно она слушает.
Потом хозяйка нерешительно улыбнулась и сказала, что была бы не прочь воспользоваться чем-нибудь из всего этого, но боится, что муж не позволит.
Поликсена нахмурилась, зная, что сейчас ее низкие прямые брови совсем затенили глаза. Она и вправду начала ощущать себя в этом доме владетельной особой.
- А ты спрашивала его?
Меланиппа качнула головой.
Поликсена улыбнулась, коснувшись ее опущенного плеча.
- Так я попрошу мужа, чтобы убедил Аристона. И помогу тебе достать все, что нужно.
Обменявшись еще несколькими любезностями и выражениями благодарности, родственницы расстались, и Поликсена вернулась к мужчинам.
Аристодем при виде нее сразу отвлекся от разговора со старшим братом. Поликсена, приблизившись, прошептала мужу на ухо свою просьбу.
Аристодем приподнял брови, затем кивнул.
Он обязательно поговорит с братом о его жене; для этого еще довольно времени.
Потом, наконец устроившись в кресле в большом зале и поставив гудящие ноги на скамеечку, Поликсена повторила Аристону рассказ о жизни у царицы, почти слово в слово передав, что говорила Меланиппе; если оставить в стороне то, что представляло интерес только для женщин. Рассказчица вызвала у слушателя все положенное изумление; но, к тому же, Аристон очень обеспокоился происходящим, гораздо больше супруги. Такие дела предстояло разрешать именно мужчинам.
Вскоре они распростились, с возросшим чувством общности и взаимной тревоги, которое, однако же, принесло Поликсене немалое удовлетворение. Такое родственное чувство раньше было только между нею и Филоменом. Что-то он теперь делает, как живет?..
Ее брат был слишком замечателен и слишком храбр, чтобы долго оставаться под пятой у Дария, как Уджагорресент!
Вечером Поликсена, хорошенько все обдумав, рассказала мужу о персах. Как она и ждала, Аристодем ужасно взволновался: вначале гневно упрекнул ее, что она скрыла такое важное происшествие. Несомненно, он испытал еще большую неприязнь к ионийцам, которым она доверяла больше, чем своему супругу! Но Поликсена достаточно хорошо знала Аристодема, чтобы понимать, что он не станет сердиться долго: накинувшись на эту новую задачу для своего неустающего афинского ума.
- За этим может стоять кто и что угодно, как случайность, так и умысел! - воскликнул Аристодем, меряя широкими шагами ойкос. Время от времени он посматривал на статуэтку Нейт. - Говоришь, персы никого не тронули в деревне, только забрали пшеницу из амбара и десяток гусей? Где это видано, чтобы так нападали! Им наверняка нужно было что-то другое!..
- Если даже и другое, почему именно я? - возразила Поликсена. - И почему тогда они так скоро ушли, и не обыскали каждый дом?
Она помолчала и прибавила:
- Разбойники могли не забрать все подчистую потому, что думали о прокорме поселян. Здесь ведь немало персов живет постоянно! И у них есть свои понятия... страх перед своей совестью.
Аристодем прошелся по комнате. Потом положил руку на столик, так что она почти касалась холодной золотой Нейт, и спросил:
- А если нет, и персам была нужна ты или твоя смерть, кто бы ни послал их? А египтяне, которые охраняли тебя?..
Некоторое время в ойкосе было слышно только потрескивание пламени.
Потом жена ответила:
- Сейчас нам все равно не узнать этого, и еще потому... потому, что даже если пославший их очень умен, исполнители приказа могли оказаться бестолковы. Бестолковость людей часто мешает понять их планы больше, чем слаженность и разумность действий.

Однако в Навкратисе Поликсене словно бы ничего уже не грозило: и, как бы то ни было, ей оставалось только дождаться родов. Когда пришел час, она села на родильный стул, и позвала египетского лекаря, с которым советовалась во все время беременности.
Вначале Поликсена хотела попросить, чтобы рядом с ней поставили статуэтку Нейт, как египетские роженицы вверяли себя богине Таурт. Но потом поняла, что врачу не стоит видеть эту Нейт. Хотя великая царица опять вернулась в Саис и взяла в свои руки власть над дворцом и главным храмом, эллинка подозревала, что изображение ее в виде Нейт - деяние, которое мало кто решится повторить.
Несмотря ни на что, коринфянка почти не боялась. Она знала, что еще здорова и крепка, и стала выносливей, чем в девичестве: хотя беременность ослабила ее, все пережитое придало ей сил!
Аристодем очень волновался, особенно потому, что лекарь-египтянин сразу же выгнал его за дверь спальни. Хозяин только видел, как суетятся служанки, входя и выходя: Мекет, новая рабыня жены, зашла и уже больше не появлялась. Несмотря на то, что египетская девчонка была трусовата, присутствие при родах госпожи ее не испугало.
Все кончилось очень быстро - еще быстрее, чем рассчитывал афинянин. Жена почти не стонала: и вскоре из-за двери комнаты роженицы раздался детский крик.
Даже не крик, а писк!
Аристодем бросился в спальню.
Поликсена уже лежала в кровати, а нянька-египтянка с улыбкой вытирала ребенка, которого только что окунули в ванночку, льняной простыней. Аристодем увидел светлый пушок на голове своего первенца и, ощутив внезапную робость, медленно подошел.
- Мальчик?.. - спросил он.
- Девочка, господин, - сияя радостью, ответила полногрудая нянька. Она поклонилась, потом протянула ребенка отцу.
Аристодем бережно принял золотоголовую малышку. Ему следовало бы сейчас ощутить ужасное разочарование, но губы сами собой улыбнулись, а грудь стеснил восторг, когда он ощутил у сердца теплоту сотворенного им крохотного живого существа.
Афинянин посмотрел на жену.
- Какая красавица. Мы назовем ее Фриной, - сказал он.

* "Меланиппа" буквально означает "черная лошадь".


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Вс мар 22, 2015 21:34 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 72

Вернувшись в Спарту, Ликандр узнал, что осиротел. Он не удивился этому - и был рад, что отец умер с мечом в руке, а не разбитым старостью в постели. Мать вскоре последовала за Архелаем: ей было столько же лет, сколько мужу, и Ликандр был младшим сыном в семье.
Но у него осталось двое старших братьев, каждый из которых был давно женат и имел собственных сыновей.
Вернувшись из марафонского плена, лаконец вначале избегал своей семьи, попросив принять его обратно в собрание мужчин, к "общественному столу": его взяли, и он яростно предался воинским упражнениям наравне с остальными, словно пытаясь вытравить из себя все то, что вошло в его плоть и кровь, пока он зарабатывал для своего ненавистного хозяина деньги и позировал афинянину для статуи. И все в Марафоне и Афинах узнали, что он раб! Что теперь говорят о нем по всей Аттике, если Гермодору повезло с выставкой?..
Но долго избегать своей семьи и своей славы у Ликандра не получилось. Такая слава не умирает: и вскоре бывший марафонский пленник стал замечать косые взгляды, перешептывания за своей спиной, хотя в лицо ему никто ничего не говорил.
А потом его навестил старший брат, который жил в собственном доме.
Клеандр очень напоминал младшего брата: но увидев его после столь долгой разлуки, бывший египетский наемник в первый миг подумал, что видит отца. В волнистых темных волосах Клеандра было уже много седины, а лицо прорезали морщины: но Ликандр не сомневался, что брат побил бы его, сойдись они в бою, хотя Клеандр мог быть уже освобожден от воинской службы.* Ликандр слишком долго развлекал господ Марафона потешными схватками, забыв, что такое настоящие воинские испытания!
Клеандр вызвал брата для разговора во двор, где воины обычно упражнялись в рукопашной, валяя друг друга до изнеможения и до крови. Там жестом пригласил сесть на груду необструганных досок.
Он долго разглядывал Ликандра, слишком изумленный, чтобы говорить. Наконец сказал:
- Я знал, что ты вернулся, и слышал, откуда... Я так и думал, что найду тебя здесь!
Ликандр мрачно усмехнулся.
- Что же ты раньше не пришел?
Клеандр вдруг опустил ему на плечо могучую руку; Ликандр дернулся, но сбросить ее не хватило силы и воли. Тогда он распрямился и взглянул в карие скорбные глаза брата.
- Я понимал, как тебя мучает стыд, - серьезно сказал Клеандр. - Но не дело нам избегать друг друга! Разве для этого боги привели тебя назад в Лакедемон?..
Ликандр рассмеялся.
- Я тебе одному едва могу смотреть в глаза, - сказал он. - А как посмотрю в лицо всей семье?..
Клеандр выпустил его плечо; но лишь затем, чтобы обнять этой рукой. Ощутив поддержку, которой не ощущал столько лет, Ликандр судорожно вздохнул: он содрогнулся, почувствовав, что на глазах выступили слезы. Но прежде, чем воин показал свою слабость, Клеандр горячо прошептал, склонившись головой к его голове:
- Ты не первый вернулся домой, освободившись из плена!
Ликандр посмотрел в лицо брату, и тот увидел, что из глаз марафонского пленника текут слезы. Так плакал Ахилл над телом Патрокла. Первые слезы, которые Ликандр пролил с детства, когда в него вколачивали спартанскую науку!
- Разве кто-нибудь из спартанцев возвращался домой таким образом? - воскликнул младший из сыновей геройски погибшего Архелая.
Брат прижал его к себе. Кто-то из воинов вышел во двор, и Клеандр почувствовал чужое жестокое любопытство, хлестнувшее их обоих, будто плеть; но не отодвинулся от Ликандра.
- Мы все похожи, как дубы священной рощи, как камни наших жилищ! - сказал старший брат со страстной убежденностью и желанием убедить. - Но разве хоть один из этих камней подобен другим во всем? У каждого своя судьба, Ликандр, и то, что ты вернулся, - несомненный знак богов тебе! Ты должен пойти со мной домой. Сейчас нет войны, и есть время для семьи!
Ликандр взглянул на север.
- Пока еще нет войны, - сказал лаконец.
Но он без возражений поднялся следом за братом.
- Я прямо сейчас попрошу полемарха отпустить тебя, - сказал Клеандр. - Идем, посмотришь на моих сыновей! Ты ведь так и не женился?
Он взглянул на брата через плечо и остановился: потом повернулся, почувствовав, что спросил неудачно. Ликандр стоял, вновь отрешившись от всего окружающего.
- Я был женат, и у меня есть сын, - сказал марафонский пленник, когда опять смог говорить. - Но я ни разу не видел моего сына, и уже никогда не увижу жену!
- Ты женился в Египте? На эллинке? - догадался Клеандр.
Он покачал головой.
- Как, в самом деле, удивительно судят нам боги! Но теперь уже ничего не поделаешь.
Ликандр кивнул.
Он дождался во дворе, пока Клеандр добудет для него разрешение; потом старший брат вышел, держа его копье и перекинутый через руку плащ, все имущество вернувшегося пленника.
Клеандр улыбнулся, вручая брату оружие. Плащ он сам накинул Ликандру на плечи.
- Теперь ты свободен. Улыбнись же мне, Ликандр!
И Ликандр в первый раз улыбнулся.
По дороге они ни о чем не говорили - но мучительный стыд начал понемногу отпускать бывшего воина Спарты, ничего так не желавшего, как опять занять свое место в рядах ее защитников. Он знал, что ему будет очень трудно опять стать своим в семье и среди остальных спартанцев; но встреча с братом убедила Ликандра, что это возможно.
В доме Клеандра его встретили с удивлением, но сдержанно и, казалось, были рады... конечно, брат предупредил всех. Может быть, бывшего пленника осуждали за глаза: но Ликандр знал, что в семье брата о нем никогда не будут злословить. Это были достойные люди.
Конечно, в честь возвращения Ликандра не устроили празднества - тут нечего было праздновать: но вечером Клеандр выставил на стол лучшее, что было в доме, и созвал друзей. Тех, о которых знал, что они не будут распускать языки.
Пришли не только мужи и юноши, но и их жены и сестры: в Спарте, хотя мужчины и женщины проводили вместе немного времени, - так велела военная необходимость, - встречались они гораздо свободнее, чем в Аттике, и мужская и женская половина вовсе не так строго отделялись друг от друга.
За ужином, хотя больше молчали, речь все-таки зашла о Ликандре. Кто-то вспомнил, что он служил в Египте: и хозяйка дома, жена Клеандра, попросила бывшего наемника рассказать о Та-Кемет.
Все тут же подхватили эту просьбу. Жизнь спартанцев была довольно бедна новыми впечатлениями; а те, кто уплывал в Египет, редко возвращались обратно.
Ликандру вначале смущение сковало язык; но потом он подчинился горячим просьбам. Вспоминать о Египте было не так стыдно! И он рассказал, как вначале служил на Самосе, как попал в Мемфис и какие чудеса видел там; какие удивительные порядки в этой запертой между пустынями стране, не похожей ни на какую другую. Ликандр избегал говорить только о Поликсене и своем сыне.
Но потом кто-то спросил его о Камбисе. И все спартанцы тут же напряглись, готовясь узнать о персах из уст свидетеля.
Ликандр сделал над собой усилие и согласился продолжать: конечно, ему следовало рассказать о царе царей как можно больше, пусть его место уже занял новый Ахеменид. И именно потому, что на место Камбиса пришел еще более сильный властитель!
Ликандр принялся рассказывать о персах, которых видел так близко - и с которыми жил бок о бок так долго, не имея возможности обнажить против них оружие! Ликандра слушали теперь еще более жадно и все так же безмолвно; но он чувствовал, как участилось дыхание молодых и зрелых воинов, сгрудившихся вокруг, а в воздухе сгустилась враждебность. И марафонский пленник сам сжимал кулаки в запоздалой ярости, заканчивая свою повесть. Теперь он ощущал себя среди соратников!
Когда рассказчик смолк, все стали расходиться: повесть Ликандра была кончена, но еще долго немногословные лаконцы, не умолкая, обсуждали между собой все услышанное. Кое-кто задержался, чтобы поговорить с хозяином и подольше посмотреть на необыкновенного гостя; Ликандру даже почудилось, что какая-то девушка смотрит на него дольше других. Но он запретил себе обращать на это внимание.
На следующий день Ликандр встал рано, как привык, и спросил у хозяйки, не нужно ли ей чем-нибудь помочь по дому. У Клеандра был только один раб. Но тут пришел сам старший брат, который с гордостью представил Ликандру двоих своих юных сыновей: старший сейчас жил в агеле, спартанской школе, а юноши недавно вернулись домой из школы, перейдя в старший возраст. Скоро они опять отправятся туда, обучаться вместе со зрелыми воинами!*
Вчера их весь день не было дома, и они вернулись только после ужина. Клеандр попросил брата оценить успехи юных спартанцев.
Ликандр присел на скамью во дворе, чувствуя себя стариком. Но когда юноши начали бороться, он встал, заметив ошибки в их приемах и сразу указав на них; и вскоре втянулся в это занятие.
Он освободился только к вечеру, когда к брату опять пришли гости.
И Ликандр понял, что не ошибся, почувствовав на себе взгляды незнакомой девушки. Эта девушка сегодня сама подошла к нему прежде, чем хозяйка позвала семью ужинать.
Она была высокая, крепкая и черноволосая: жесткие волосы слегка вились, ниспадая ниже талии, а мускулистые бедра показывались при каждом шаге. Спартанский пеплос не сшивался по бокам и скреплялся только поясом: у этой юной лакедемонянки тонкая талия была перехвачена бронзовым поясом из многих квадратиков.
Вдруг девушка так напомнила ему утраченную Поликсену, что атлет в изумлении встал со скамьи. Лакедемонянка рассмеялась, поняв, что завладела вниманием гостя.
- Я Адмета - дочь Агорея, друга Клеандра, - представилась она. - Я была вчера на ужине и все знаю о тебе!
Ликандр по-доброму рассмеялся.
- Все знаешь?
Он чувствовал, что девушка увлечена им. Неожиданно Ликандр понял, что это влечение может передаться ему и захватить его всего; и покачал головой, не зная, как дать понять Адмете...
Что понять?
Он посмотрел в серые глаза молодой спартанки и почувствовал, словно время остановилось. Как бывает в главнейшие мгновения жизни.
- Разве нет в Спарте юношей? - спросил воин.
Он сознавал, как неловок сейчас; но Адмету это не остановило.
- Никто из мальчишек мне не нравится, - ответила девушка. Ликандр вдруг понял, что не так она и юна: немногим моложе, чем была бы сейчас Поликсена.
- Я знаю, что ты был бы лучше многих! - сказала дочь Агорея: с прямотой, свойственной всем спартанкам.
Ликандр прикрылся от ее взгляда ладонью. Нет: он не заслужил того, чтобы...
- Ты совсем не знаешь меня, - глухо сказал он. - Я слишком многое испытал... Я навеки опозорен!
Адмета тряхнула волосами.
- Что ж, позор можно смыть! Он смывается кровью врагов! - заявила девушка.
Ликандр испытал облегчение: дочь Агорея не стала жалеть его. Она была спартанка, и она была еще совсем молода!
- Выйдем во двор, - предложил воин, чувствуя, что они уже привлекают взгляды остальных гостей.
Плечом к плечу они вышли; потом сели рядом на скамью.
Некоторое время молчали, чувствуя неловкость и невольно усилившееся от близости желание. Потом Адмета не глядя попыталась нащупать руку Ликандра, и он взял ее за руку.
Адмета вздохнула, набираясь смелости.
- Я единственная дочь у отца, и уже два года участвую в колесничих гонках. У меня неплохо получается! Ты умеешь править колесницей?
Ликандр, улыбаясь, покачал головой.
- Нет. Но я буду рад посмотреть, как ты это делаешь, Адмета!
Он чувствовал, что еще немного - и отступать будет поздно. Как с Поликсеной.
Адмета встала с лавки.
- Ну так приходи завтра в дом моего отца! - сказала она. - Я покажу тебе, что я умею!
Ликандр рассмеялся: она похвалялась перед ним, как любой спартанский мальчишка. Вдруг он с необыкновенной силой ощутил, что оказался дома; и ощутил в себе могучую жажду жизни...
- Я приду, Адмета, - обещал он.
Спартанка отступила и сделала прощальный жест.
- Хайре!
Она быстро скрылась.

На другой день Ликандр пришел в дом Агорея. Он почти не раздумывал: будто повиновался знаку богов...
Отец Адметы был богат в сравнении с другими спартанцами: обстановка его жилища была так же проста, но Ликандр сразу почувствовал это богатство, по множеству мелочей, незаметных поверхностному взгляду.
Ликандра приветствовали сдержанно, но учтиво. И не успел он сесть, как в комнату вбежала Адмета и со смехом поманила своего избранника наружу.
Когда они вышли за ворота, Ликандр увидел, что конюх уже выкатил колесницу, звпряженную четверкой нисейских коней. Персидских коней: как хорошо Ликандр помнил их!..
Но едва он ощутил горестное изумление, как Адмета подбежала к нему и дернула за плащ. Девчонка уже расшалилась.
- Эй, гляди! Смотри, как я умею! - воскликнула она.
Девушка вскочила в колесницу.
Ликандр не успел опомниться, как она разогнала коней по дороге: испугавшись за нее, воин помчался вдогонку, но, конечно, с конями ему было не тягаться. Он остановился против солнца, приложив руку к глазам: и тут в лицо ему ударил колкий ветер, полный песка, и Адмета прикатила назад.
Хохочущая спартанка спрыгнула с колесницы: щеки ее пылали.
- Ну как, хорошо вышло? Отец очень хвалит меня!
- Превосходно! - сказал ошеломленный воин.
Адмета вдруг смутилась.
- Я сейчас... Поручу лошадей рабу и вернусь, - сказала она. - Ты ведь не откажешься прогуляться со мной?
Ликандр покачал головой.
Спустя небольшое время девушка вышла. На ней был тот же пеплос, что и вчера... нет, другой, ослепительно белый, и с серебряным поясом: но такого же покроя.
- Идем! - сказала спартанка.
Они гуляли долго и долго разговаривали: и Адмета расспрашивала марафонского пленника о множестве подробностей его жизни на чужбине, прежде всего интересных женщинам.
Назад они шли взявшись за руки, и расставаться им не хотелось.
Перед воротами Адмета обняла Ликандра за шею.
- Приходи завтра! - шепотом попросила она, горячо дыша. Ее сильные руки пригибали его ближе.
Ликандр понял, чего хочет девушка: и, откинув назад ее волосы, склонился и поцеловал ее. Когда поцелуй прервался, оба трепетали от желания.
Адмета неожиданно оттолкнула его и убежала не простившись.

Назавтра спартанка пригласила своего избранника за город, в поле. Идти было долго, но обоим это было только в радость: если бы Ликандр не чувствовал, как Адмета, шагавшая рядом с ним, изнемогает от нетерпения и собственной отваги. Он знал, зачем девушка позвала его.
Когда зеленые колосья пшеницы скрыли их, Адмета остановилась и повернулась к нему. Положила руки на плечи и подняла большие серые глаза: теперь она робела и заливалась румянцем.
Ликандр нежно коснулся ее смуглой щеки. "Поликсена", - подумал он.
- Еще не поздно передумать! - сказал он.
- Я никогда не передумаю! - воскликнула оскорбленная спартанка.
И вдруг стала неловко рвать свой пояс: серебряные звенья не поддавались, и Адмета топнула ногой, чуть не плача от злости и стыда.
- Проклятье!..
Ликандр перехватил ее руки и с силой, но нежно отвел их назад. Снова откинул волосы с лица девушки; и, обняв ее, прильнул к губам долгим поцелуем. Адмета ответила, неумело, но с храброй готовностью; и тогда спартанец увлек ее на землю. Колосья сомкнулись над ними.
Ликандр старался быть нежным и призвал на помощь весь свой любовный опыт. Он чувствовал, что сильная девушка извивается в его руках от страсти: но когда он причинил ей неизбежную боль, она с криком вонзила ногти в его плечи. Ногти у Адметы были обломанные, а руки грубые; но Ликандр стерпел. Только так и должно было быть!
Когда оба, изведав всю желанную ими боль и наслаждение, лежали рядом, Адмета произнесла:
- Сейчас мы пойдем к отцу, и я скажу ему, что нашла себе мужа!
Ликандр улыбнулся и привлек девушку к груди, не глядя на нее.
- Конечно, пойдем! Но давай еще полежим тут вдвоем.
Адмета притихла и прижалась к любовнику. Они долго лежали вдвоем посреди пшеничного поля, не говоря ни слова: обнимая свою нечаянную избранницу, Ликандр гладил ее волосы.

* По спартанским законам, от военной службы мог быть освобожден гражданин, имевший троих и более сыновей. Брак же вменялся спартанцам в обязанность, и мужчины были условиями военной общины дисциплированы намного строже, чем женщины.

* Мальчики и мужчины, получавшие воспитание в агелах (спартанских школах), разделялись на три возрастные категории: от 7 до 18 лет, от 18 до 20 и от 20 до 30 лет. Тридцатилетние считались полноправными гражданами.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Вт мар 24, 2015 22:09 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 73

Сатрап Ионии сидел у себя за столом в кабинете, обставленном по египетскому образцу: со строгой роскошью, излюбленной господами Та-Кемет. В курильницах-треногах по углам дымились благовония, наполнявшие комнату кипарисовым ароматом; мозаичный пол был натерт воском, а мебель, легкая и простая, была черного дерева с драгоценными вставками. Не хватало только изображений богов в стенных нишах или на столиках - в комнате не было ни одного, египетского, греческого или вавилонского. Только горел огонь в чаше на рифленом порфировом постаменте у двери.
Филомен читал письмо, полученное из Навкратиса: раскрошив желтую восковую печать, он сидел, закинув ногу на ногу и развернув папирус на своих просторных алых шароварах. Улыбка не сходила с губ коринфянина. Но тут скрипнула дверь; Филомен вздрогнул и поднял голову.
Тугой свиток в его руках свернулся обратно, и хозяин пристально посмотрел на вошедшего.
Молодой раб в одном коротком хитоне приблизился, опустив глаза.
- Господин, госпожа просит дозволения войти к тебе.
Филомен вздохнул, поморщившись. Он до сих пор предпочитал, чтобы жена, желая видеть, шла прямо к нему, без всякого посредства; но так вела бы себя эллинка, а не азиатка!
"Чем больше людей подпадает под твою власть, тем более ты должен заботиться, как занимать их", - неожиданно подумал бывший пифагореец.
Он кивнул юноше-рабу.
- Пусть войдет, Эвмей.
Раб поклонился и направился к двери; поворачиваясь, миловидный Эвмей взглянул на своего господина из-под длинных ресниц скользящим взглядом, который можно было истолковать как угодно. Но Филомен превосходно понимал, как следует толковать подобные намеки: усмехнувшись, он поторопил юного слугу жестом.
Неужели кто-то запомнил его с Тимеем и пустил слух, что сатрапу нравятся светлокудрые юноши?
Но никто из этих лизоблюдов не понимал, что значит диас, - с того дня, как Тимей уплыл в свою Элиду, Филомен знал, что высокая любовь-дружба его юности никогда больше не повторится: и не желал никаких дешевых подделок. Тем более, став женатым человеком!
Задумавшись, эллин не заметил, что жена уже стоит перед ним. Когда он поднял глаза и улыбнулся, Артазостра поклонилась.
Филомен просил жену не делать этого - хотя знал, что персы, кланяясь тем, кто стоит выше них, ощущают себя значительнее: особенность, которую очень трудно было постичь большинству греков.
- Можно мне сесть, Филомен? - спросила персиянка.
Ее греческий был уже хорош; хотя акцент оставался, по-видимому, неистребим.
- Разумеется, - вежливо ответил супруг.
Артазостра опустилась на кушетку на изогнутых ножках рядом со столом; расправила свое платье, великолепным полотном раскинувшееся по ложу. При этом родственница персидского царя словно ненароком скользнула взглядом по кабинету: точно пытаясь оценить, что тут изменилось за время ее отсутствия, и проникнуть в мысли мужа.
- Тебе пришли новые письма? - спросила жена.
Сегодня она была без головного покрывала, как любил Филомен, и угольно-черные волосы были заплетены в косу. Взгляд эллина остановился на ее округлившемся животе, и он улыбнулся.
- Да, - мягко сказал Филомен. - Я получил деловые письма из Навкратиса.
- Деловые... и другие? От твоей сестры? - быстро спросила Артазостра.
- Да, - ответил Филомен: резче, чем намеревался. Он знал, что жена ревнует его к его собственной сестре: и, почти не зная Поликсены, ревнует тем сильнее и болезненнее.
Но персиянка не выказала никакого недовольства своему супругу и господину: она немного посидела, опустив глаза, слегка удлиненные краской на египетский манер, а потом спросила:
- И что Поликсена пишет тебе?
- Недавно она родила дочь, - сказал Филомен.
Азиатка тихо и как-то торжествующе рассмеялась.
- Она, конечно, рада?
Филомен не стал поощрять жену к дальнейшему разговору о Поликсене; он встал из кресла и, подойдя к сидящей Артазостре, обнял ее за плечи.
Артазостра сразу улыбнулась.
- Как ты себя чувствуешь? Ты здорова? - ласково спросил супруг.
- Величайший из богов милостив ко мне, - ответила персиянка.
Филомен поцеловал ее в гладкий оливково-смуглый лоб, погладил по волосам.
- Пойдем в большой зал. Там посидим и поговорим: можем во что-нибудь сыграть, - предложил эллин.
Артазостра качнула головой.
- Нет, муж мой. Я хочу просто посидеть с тобой.
Филомен бережно и уважительно поднял ее под руку и повел из кабинета. Слуги, встречавшиеся им по дороге в коридоре, низко кланялись; Артазостра улыбнулась при виде этого знака почитания, без которого люди востока не мыслили жизни, а Филомен поморщился.
Он всегда был и навеки останется эллином! Но таким эллином, который чужд и своим, и персам!
Они вошли в просторный зал с высоким сводчатым потолком: здесь было свежо, как в саду, и не только потому, что из зала ступеньки вели на озелененную террасу. Посреди зала бил фонтан. Сатрап Ионии недавно приказал устроить его для жены: персиянка, со своей склонностью к затворничеству, нечасто выходила в сад.
Они сели рядом на скамью у фонтана, и Филомен приказал подать гранатового сока и фруктов.
Однако Артазостра недолго усидела рядом с мужем: ее взор обратился на другую, затененную, половину зала, которая невольно привлекала внимание всех, кто приходил сюда. В другое время в центре внимания должен был быть фонтан: но теперь...
Персиянка быстро встала и подошла к статуе, стоявшей в тени. Это было изваяние могучего греческого воина, прикрывшегося массивным круглым щитом и присевшего перед тем, как метнуть копье. Плащ, скрепленный фибулой на одном плече, разметался по постаменту, но в остальном фигура копьеносца была нагой: и исполненной такой силы, что приводила в оцепенение всех, кто долго смотрел на нее.
Артазостра протянула руку к мраморному воину, но опустила ее, не дотронувшись.
Сцепив руки на животе непроизвольным защитным жестом, персиянка отступила и воскликнула, посмотрев на супруга:
- Почему ты не уберешь его отсюда?
Филомен встал с места и подошел к статуе с другой стороны.
- Разве ты не чувствуешь, как это прекрасно... и правдиво? - воскликнул эллин. - Разве ты до сих пор не понимаешь нашего искусства?
- Я понимаю, - персиянка говорила почти правильно. - Но ему... нет места здесь! Не место! Пусть стоит в саду!
Муж приподнял ее взволнованное лицо за подбородок и погладил по щеке.
- Пока нельзя, - ласково сказал Филомен. - В нашем саду бывает слишком много людей! И хотя я почти не принимаю у себя афинян, а тем более спартанцев, нельзя забывать об осторожности!
Он улыбнулся и обещал:
- Скоро я уберу эту статую с твоих глаз.
Потом прибавил, нахмурив низкие брови:
- Ей не место здесь, а тем более в Афинах или Спарте! Они и без того не прекращают грызню!
Артазостра вздохнула, глядя на мраморного спартанца.
- Это прекрасно, но...
Персиянке не хватило слов.
- Но обречено смерти, - закончил муж. Он улыбнулся с печальной гордостью. - Каждый из них готов умереть, Артазостра! Но что останется у нас, если погибнут все эти воины, из которых самый малый так велик?
Артазостра повела головой.
- Но ведь они неизбежно погибнут, если не склонятся перед Дарием!
Филомен, не слушая жену, медленно обошел статую.
- Эти полисы дают миру лучшее, что он когда-либо видел, - проговорил эллин. - Спарта и Афины! Но у себя это лучшее обречено на гибель!
Персиянка рассмеялась.
- Так ты думаешь вывезти из Эллады все прекраснейшее, что создали ваши мастера, - Артазостра перешла на персидский. - Пока мой народ не уничтожил ваши сокровища... в своей слепоте? Но твой народ может создавать эти сокровища, лишь пока вы сами слепы к остальному миру!
Филомен взглянул на супругу, изумленный столь метким замечанием. Потом коснулся своей подстриженной черной бороды.
- Ты права, - сказал эллин с глубокой печалью. - Вся Эллада падет, потому что избрала такую участь, противопоставив себя остальному миру! Лишь обычаи предков и боги предков дают нам силу, а значит... значит, я должен продолжать лгать моему народу во имя его блага. Я вышел из него, но никогда уже не смогу к нему вернуться.
Персиянка сочувственно взяла супруга за руку. Тот словно не заметил этого.
- Бедная Спарта! Великая Спарта! - воскликнул Филомен, глядя на статую лаконского атлета.
Он усмехнулся.
- Эта статуя могла бы сплотить греков против всех врагов, если бы они прежде того смогли договориться! Но сейчас такое необычайное явление лишь усилит наши раздоры!
Филомен рассмеялся.
- Я слышал, что несчастный Гермодор слег, утратив свое лучшее творение, а когда встал на ноги, совсем бросил ваять. Он больше не создаст ничего подобного: а значит, в Афинах сохранится мир!
Родственница Дария, казалось, уже утратила интерес к разговору.
- Твоя сестра скоро приедет?
- Говорит, что скоро, - ответил Филомен.
Тут он не выдержал и воскликнул, глядя на жену:
- Как ты смеешь ревновать? Мы с нею выросли вместе, и со смерти наших родителей у меня не осталось никого, кроме Поликсены! Я дал тебе все...
Артазостра взглянула на супруга и тут же потупила черные очи.
- Я не смею ревновать, - чуть улыбнувшись, сказала азиатка. - Я лишь хотела спросить тебя о твоей сестре! И я понимаю, что эта женщина принадлежит своей семье, - прибавила она.
Филомен кивнул.
- Так успокойся.
Артазостра поклонилась, сложив руки на животе.
- Может быть, ты сейчас пойдешь со мной к нашему сыну? - спросила она.
- Позже. Ты иди к Дариону сейчас, если желаешь, а я приду позже, - обещал муж.
Артазостра улыбнулась.
Она повернулась и удалилась, больше не кланяясь.
Филомен некоторое время с улыбкой смотрел жене вслед; а потом улыбка сошла с его губ, уступив место мрачному и подозрительному выражению.
- Нет, - прошептал коринфский царевич, запустив руку в волосы. - Не может быть!
Разумеется, нет: подозрение, вдруг посетившее его, было слишком ужасно. Поликсена, несомненно, нажила себе множество врагов своей долгой дружбой с царицей Та-Кемет... даже удивительно, как ее никто не тронул до сих пор.
- Только бы она приехала ко мне, - прошептал сатрап Ионии.
Он уже сейчас понимал, что это создаст новые великие трудности: но мысль, что Поликсена снова будет рядом с ним, под его защитой, и будет разделять все его мысли, как прежде... это возобладало над всем.
Филомен улыбнулся и, немного подумав, пошел к своему сыну следом за женой.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Пт мар 27, 2015 20:47 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 74

Аристодем настоял на том, чтобы отправиться в Ионию, как только Фрине исполнилось полгода.
- Я чувствую, что тебе опасно оставаться здесь, - сказал он Поликсене. - И чем дальше, тем опаснее!
Поликсена неожиданно знающе прищурилась, глядя на мужа.
- В этом ли причина, мой счастливый философ? Может быть, тебе просто стало скучно... и ты захотел на греко-персидскую землю, где больше опасность войны?.. Вы с моим братом очень похожи в этом! Не можете усидеть на месте и ничего не изменить вокруг себя!
- Только египтяне могут тысячи лет жить в неизменности. Но я не понимаю, как они так живут, - серьезно ответил супруг.
Он посмотрел Поликсене в глаза.
- Неужели ты в самом деле хочешь остаться в этой стране?
Поликсена потупилась. Она долго думала, а потом сказала:
- Я понимаю, что нужно уезжать, пока обстоятельства складываются счастливо... я согласна уплыть, Аристодем. Только прежде того я съезжу в Саис, и попрощаюсь со священным городом и с моей госпожой! Я не могу улизнуть от великой царицы как воровка, или обойтись равнодушным письмом... после всего, что мы испытали!
Афинянин вскинул голову, точно хотел отказать наотрез... но только побледнел, глубоко вздохнув. Он пригладил свои солнечные волосы и сказал:
- Хорошо. Но мы поедем вдвоем, или я тебя не отпущу!
Поликсена кивнула. Посетить Саис было совсем не то, что приехать к Нитетис домой.

Больше никто не попытался покуситься на Поликсену... если покушение действительно было, в чем эллинка все сильнее сомневалась.
Но когда она увидела великую царицу во дворце, - после разлуки длиннее, чем в год, - эллинке показалось, что божественная Нитетис изменилась к худшему.
То, что не может двигаться вперед, к вершине, должно скатываться назад... если речь идет о людях, а не о таком великом и прекрасно отлаженном государстве, как Та-Кемет. Эта страна погребала под множеством священных условностей наиболее талантливых и своеобычно мыслящих людей - уничтожая их, если не получалось обтесать по требуемой форме.
У Нитетис потухли глаза, у губ обозначились складки - она казалась старше своих лет, хотя была на два года младше Поликсены. И известие, что подруга покидает ее, конечно, не добавило властительнице Обеих Земель радости.
- Теперь, когда Уджагорресент лишил меня моих эллинов, почти закрыв им путь в наши города, а ты покидаешь свою подругу... я чувствую, что жизнь вытекает из меня, - сказала египтянка. - Уджагорресент все еще любит меня, меня одну... но так, точно мы с царским казначеем уже вошли в царство Осириса, где все вовеки неизменно! Такое вечное блаженство, право же, не лучше вашего Тартара!
Поликсена утешала любимую благодетельницу как могла.
- Тот, кто умнее и развитее других, часто обрекается этим на мучения, - сказала эллинка. - Особенно трудно приходится одаренным женщинам! Но ведь мы с тобой испытываем чувства, недоступные этим другим!
Поразмыслив, Поликсена прибавила:
- И если существует загробное воздаяние, оно не может быть таково, как ты говоришь! Конечно, у богов больше справедливости, чем у людей, - иначе где искать справедливость еще?
Царица бледно улыбнулась, потом произнесла:
- Мой Яхмес, мой маленький перс... Он единственный сын царя царей и уже объявлен богом! Льстецы Камбиса находили в нем черты Кира... но я думаю сейчас, что лучше всего моему Хору в гнезде было бы вырасти самым обыкновенным человеком!
Поликсена отвела глаза. Она знала, что Нитетис в этот миг завидует ее детям, Никострату и Фрине. Хотя что ждет мальчика...
- Никто не знает, что будет! - сказала эллинка.
Глядя на царицу, Поликсена, чтобы отвлечь ее, задала вопрос, который давно созрел... и который она не осмелилась задать в письме.
- Скажи, Нитетис... а кто сделал эту золотую богиню, которую ты подарила мне? Я даже у наших скульпторов не встречала таких работ!
Нитетис улыбнулась.
- Я не хотела говорить тебе... это скульптор из Ионии, грек! Он учился своему искусству вначале у ваших мастеров, а потом приехал в Та-Кемет: чуть более года назад. Почти сразу я заказала ему эту статуэтку... я не знаю никого из наших скульпторов, в которых равновелики были бы дарование и смелость для такой работы! - рассмеялась царица.
Египтянка посмотрела на подругу.
- Этот милетец долго жил под властью твоего брата, а сейчас опять вернулся к нему!
Нитетис качнула головой.
- Я, конечно же, не просила его остаться и не приказывала... такому большому мастеру место только среди ваших!
Поликсена не вытерпела и воскликнула:
- А как зовут его? Я непременно хотела бы встретиться с ним!
- Когда будешь в Милете? - усмехнулась царица. - Этого мастера зовут Менекрат, и ему нет еще и тридцати лет... возможно, он успел прославиться и в Ионии! Спроси о нем, когда окажешься там!
Поликсена смотрела на царственную египтянку с состраданием, поняв, какие чувства сейчас обуревают ее.
- Потому ты и подарила мне эту Нейт, ей нельзя задерживаться в Египте, как и ее создателю!
К горлу эллинки подступил комок.
- Если я уеду, царица, то уже не вернусь сюда!
Нитетис печально улыбнулась: но в удлиненных глазах промелькнуло лукавство.
- Никто не знает, что будет! - повторила Априева дочь ее собственные слова. - Не зарекайся, филэ!

Перед тем, как навсегда покинуть Саис, Поликсена посетила храм великой богини вместе с мужем и маленькой дочерью. Сына Ликандра они не взяли. Смышленый мальчик теперь непременно запомнил бы богиню - и, хотя спартанский ребенок был молчалив, он был очень упорен и не отстал бы от матери, не добившись объяснений, кто такая эта бронзовая женщина в египетском платье и царской короне, которой Поликсена поклонилась. А таким маленьким детям нельзя рассказывать о чужих богах - только о своих!
Поликсена вдруг ужаснулась мысли, что брат стал зороастрийцем: хотя это была самая разумная, справедливая и всеохватная вера из всех, с которыми она и Филомен знакомились, нащупывая свой путь. Аристодем был довольно равнодушен к богам, хотя и побаивался Нейт и судьбы; но философам такое отношение было позволительно. Однако воин и могучий деятель, - творец и разрушитель, каким, несомненно, станет Никострат, - не мог быть равнодушен к богам: он должен был быть божественно страстным человеком! Так же, как и художник!
Стараясь не загадывать далеко вперед, Поликсена попросила у жреца Ани благословения матери богов для своей дочери.
Жрец не отказал эллинке. Взяв девочку на руки, он унес ее вглубь необозримого храма, куда допускались только служители Нейт и те, кто был избран ею.
Через какое-то время египтянин вернулся, неся ребенка обратно: и взволнованной, полной благоговения Поликсене показалось, что от светлых волос маленькой дочери исходит сияние. Ани не взял с Поликсены никакой платы за милость Нейт - но и не сказал, какие обряды совершались, какие слова говорились над ее ребенком; а Поликсена не посмела спросить.
Так когда-то жрецы вынесли Уджагорресенту маленькую Нитетис...
Теперь Поликсене можно было не опасаться царского казначея: она покидала страну, в которой прошла ее юность, и возлюбленную подругу, разделившую с ней годы юности. Нитетис оставалась одна.

***

Вытяжка акации и в самом деле помогла Меланиппе, к облегчению всей ее семьи: больше жена Аристона не беременела. Не было больше никаких препятствий к тому, чтобы Аристон продал свой дом и перебрался в цветущую Ионию вместе с братом, как они и условились. Но неожиданно Аристон отказался.
- Я вернусь в Афины! - заявил старший сын Пифона.
Он никогда не отличался большой любовью к родному городу, так же, как и чувством долга: и Аристодем был изумлен сверх меры.
- И что ты будешь делать в Афинах? - воскликнул молодой философ.
Аристон пожал плечами.
- Не знаю. Но я буду там! Может, пожертвую свои деньги навкрарии, и мы построим еще кораблей, - рассмеялся он.
- Если ты вернешься в Афины, тебя заставят это сделать, - заметил Аристодем. - У нас нельзя выделяться богатством безвозбранно!
И он вдруг почувствовал, как щеки жжет стыд под взглядом старшего брата - который всегда жил в свое удовольствие: но теперь решил поступить как должно. Аристодем же, с юности мучившийся вопросами всеобщего блага, примеру Аристона не последовал. И более того - собирался в скором времени примкнуть к самому большому изменнику из них всех!
- Я не собираюсь перед тобой оправдываться, Аристон, - сказал философ. - Мы оба мужчины! И мы оба знаем, почему поступаем каждый по-своему!
Это была не совсем правда: Аристодем все еще не до конца понимал, почему же решил примкнуть к Филомену. Но больше он ничего не прибавил: и Аристон кивнул, понимая, что слова излишни.
- Попутного ветра тебе, - пожелал старший брат, невесело усмехнувшись.
- И тебе, - сказал Аристодем.
Они расстались без объятий. И Аристодем сознавал, что теперь отрезан от всей своей семьи и от своего города больше, чем Поликсена от царицы Нитетис. Афиняне не простят ему никогда...
Вернувшись домой к жене, Аристодем с убитым видом рассказал о решении брата. Но Поликсена нашла неожиданные слова ободрения.
- Я с самого начала не верила, что твой брат уедет с нами, - сказала она. - Филомен мой единственный брат... и твой лучший друг и пифагореец, он тебе по-прежнему ближе всех, кого мы принимали в нашем доме в Навкратисе! А что Аристон стал бы делать в Ионии? Может, он и остался бы, ради тебя... но это кончилось бы плохо.
Аристодем усмехнулся.
- Ты думаешь, что для нас все кончится хорошо?..
Жена рассердилась.
- Я обязана думать так ради нас всех, ради наших детей! Перестань так вести себя, ведь дети все видят и слышат!
Аристодем с огромным трудом совладал с собой. Он улыбнулся жене.
- Ты права. И прости мне это нытье. Мы все давно решили!
Никострату мать и отчим объяснили, что они поплывут морем в другую страну, - и маленький спартанец почти все понял. Пока мальчик еще не имел возможности узнавать что-нибудь сам... но когда встанет на ноги и осмотрится...
Впрочем, до этого еще долго.
Поликсена рассчитала нескольких слуг-египтян: у них работали слуги, получавшие плату, как это было издавна заведено в Та-Кемет. Греки держали почти исключительно рабов.
Нянька Никострата была свободной женщиной, но, к удивлению и большой радости госпожи, отказалась оставить детей. Брать в семью незнакомую няньку, да еще и второпях, было едва ли не опаснее всего!
Мекет, хотя и была невольницей, успела полюбить умную и чуткую хозяйку, и тоже ехала охотно: к тому же, юность быстро забывала свои страхи, и девушка снова горела желанием посмотреть другие страны.
Они выгодно продали дом - одновременно с Аристоном, хотя, улаживая свои дела, братья не встречались. Потом Аристодем купил для себя и семьи место на одном из торговых кораблей, который направлялся в Ионию: теперь, во многом благодаря персам, корабли даже проверенными торговыми путями редко ходили поодиночке. Хотя и страх перед бурями заставлял их сбиваться вместе, и прежде персов купцы опасались финикийцев и других пиратов. Ну а торговые пути именно поэтому были самыми опасными.
Взяв своих слуг и охрану, Аристодем и Поликсена сели на корабль и вверили себя судьбе. Никто из них достаточно не верил в Посейдона.
Супруги молча смотрели, как у них на глазах начальник триеры бросает в море обязательную жертву.
- Мама, что это он делает? - неожиданно спросил Никострат, показав пальцем на греческого моряка.
- Приносит дар хозяину моря Посейдону, чтобы тот не потопил нас, - сказала Поликсена.
Никострат кивнул и больше ни о чем не спросил. Ему недавно исполнилось четыре года.
Аристодем и Поликсена переглянулись, но ничего не сказали. И тут раздались резкие слова команды: свернули и подняли на борт носовой канат, и триера, с двумя своими товарками, стала разворачиваться.
Афинянин, качнувшись, когда судно накренилось, шагнул назад от борта, увлекая за собой жену и приемного сына. Нянька, в мешковатом азиатском платье и с головой, плотно обмотанной платком, попятилась с Фриной на руках: египтянка, как видно, очень боялась, но владела собой. Мекет блестящими расширившимися глазами смотрела на суету крепких греческих матросов, одетых в одни набедренные повязки.
Хлопнул в высоте парус и развернулся белым крылом. Он выгнулся под ветром, и корабль направился в открытое море.
Поликсена прижалась к мужу.
- Да пребудет с нами единый бог, как бы его ни звали, - проговорила эллинка.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Вс мар 29, 2015 15:46 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 75

По пути им несколько раз встречались и финикийские, и персидские флотилии: но эти группы кораблей, хотя и были, несомненно, оснащены для боя, мирно проходили мимо.
Заалевшее солнце едва начало клониться к западу, когда они во второй раз за первый день разминулись с персидскими кораблями, - начальник, весь в золоте, с укутанными в золотую ткань головой и лицом, горделиво стоял на носу передового судна. Увидев греков, он махнул своим плыть скорее: и две триеры и три биремы* послушались его как одна. До греков донеслись отзвуки команд, которые повторились на каждом из пяти кораблей: невидимые гребцы налегли на весла, и триеры и биремы набрали ход.
- Дурной знак, - сказал Аристодем жене.
- О чем ты говоришь? - спросила Поликсена, невольно крепче вцепившись в низкий борт и взволнованно глядя вслед персам. Она оглянулась на сына и дочь: Аристодему удалось добиться разрешения выпускать детей с нянькой на палубу, чтобы поменьше дышать гнилым воздухом трюма.
- Ты успокоилась, потому что они пропустили нас? - спросил ее афинянин.
Он откинул с лица жены черные волосы, которые выбились из узла: сегодня она собрала все волосы на затылке.
- А меня именно это и пугает! - сказал Аристодем. - Еще недавно мы превосходили персов в мореплавании так же, как и в бою... но за эти несколько лет не только флот их очень увеличился, но и боевое искусство. Может быть, азиаты не сравнятся с нами в храбрости: но только погляди, как слаженно они действуют! И как повинуются своим начальникам! Недостаток храбрости каждого отдельного солдата возмещается дисциплиной и общей пламенной верой... с огромной лихвой, Поликсена.
Аристодем обнял ее за плечи.
- Я знаю, что войско подчиняется иным законам, нежели каждый солдат в отдельности: и если зажечь искру в таком войске, как персидское, священное пламя охватит всех и азиаты будут сражаться как одержимые. Что они и делают!
Философ печально рассмеялся.
- Тебе стоит поговорить об этом с моим братом, - серьезно сказала жена. - Не сомневаюсь, что ты был бы хорошим стратегом! А Филомен и сам по себе очень храбр, и не забыл, что значит быть воином!
Филомен за годы своего правления Ионией брал в руки оружие, даже когда этого не требовалось: несмотря на благополучное в целом сосуществование греков и персов на этой земле, несколько раз в Ионии происходили волнения. Такие волнения остались бы почти незамеченными царем царей с высоты его трона, и рядовой персидский сатрап на месте Филомена просто послал бы для усмирения недовольных отряд воинов: но Филомен, как видно, решил дать своим подданным понять, чем греческий правитель отличается от азиатского. И не позволять забывать этого!
Супруги долго любовались морем и небом, которое отдавало ему свои краски: зрелище, которым греки могли бы наслаждаться бесконечно долго.
- Я очень хочу увидеть моего дорогого брата, - сказала Поликсена после длительного молчания: но не безысходно тягостного, а наполненного ожиданием. - Хочу понять его! Письма не скажут и десятой части того, что поймешь по одному взгляду на живого человека!
Муж посмотрел на нее... и вдруг страшное предчувствие овладело им. У всех в памяти еще была жива история сестер Камбиса: и Аристодем никогда не забывал о брачном обычае зороастрийцев. Говорили, что Камбис взял Атоссу силой, как и Роксану: но кто мог в действительности знать!
- Филомен писал, что у него жена травница и колдунья. И она, должно быть, очень ревнива, - сказал афинянин совсем некстати.
Поликсена изумилась.
- При чем здесь его жена? Я сестра Филомена!
- А о Камбисе ты помнишь? - спросил без обиняков Аристодем.
Поликсена побледнела, взгляд стал отрешенным: она не только помнила, но и почти что видела собственными глазами.
- Камбис был персом, - сказала она наконец. - А Роксана персиянкой!
Но Поликсена не смогла продолжать этот разговор, как и оставаться рядом с мужем: она ушла к детям, и вскоре, немного пошептавшись с нянькой и своей юной рабыней, спустилась с ними и с детьми в трюм, где для семьи Аристодема был отгорожен закуток.
А сам афинянин еще долго оставался на палубе - вцепившись обеими руками в борт, муж коринфской царевны до боли вглядывался в морскую даль, точно мог издали распознать и отвратить от своей семьи опасность. Ветер рвал его волосы, забирался под шерстяной плащ и хитон: но философ только откидывал голову. Аристодем оставался на палубе, пока не продрог, а темное море не слилось с темным небом.
Когда он спустился по узкой деревянной лестнице к жене, Поликсена уже спала, держа в объятиях дочь и завернувшись вместе с нею в плащ. Спартанский мальчишка спал, совершенно раскрывшись и разметавшись по узкой лежанке: хотя нянька явно старалась его укрыть перед сном.
Аристодем хотел поцеловать жену, не тревожа ее покоя; но вместо этого поцеловал золотоволосую дочку. Потом устроился там, где осталось место, не занятое женщинами и детьми, - но долго еще не мог уснуть, слушая, как шумит море и как надсмотрщики на нижней палубе почти вровень с ними, за тонкой перегородкой, понукают несчастных гребцов.
- Как тонка эта грань... между господином своей судьбы и рабом, - прошептал афинянин. - Персы никогда не забывают об этом! А сможем ли мы?..
Наконец и он тоже уснул.

Плыть морем непривычным людям было нелегко, а с маленькими детьми - вдвойне трудней; но путешествие прошло удачно. Никострат вначале был счастлив, испытав за эти дни столько, сколько не переживал за месяцы неспешной, благополучной и однообразной жизни в Египте; и у малышки Фрины щечки зарумянились от морского воздуха.
Потом, конечно, все утомились, считая и мальчика: но сын Ликандра ни разу ни на что не пожаловался.
Через четыре дня после начала плавания Поликсена схватила какую-то лихорадку, и полдня пролежала, не поднимая головы от подушки, которой служил свернутый плащ, и даже отказываясь кормить дочь: чтобы не заразить ее. Она помнила, как ее мать скончалась во время морского путешествия!
Мекет вначале попыталась ухаживать за госпожой, хотя было видно, как ей страшно: и тогда Аристодем прогнал девчонку. Египтянка тут же убежала со стыдом и облегчением.
Аристодем сидел у постели жены неотлучно - Поликсена почти никогда не болела, и тем страшнее была эта непонятная немочь. Он тоже помнил о судьбе ее матери!
Когда жена попросила пить, афинянин даже побоялся оставить ее... воды было мало, и расходовали ее очень аккуратно: под рукой у них воды не было, только в бочках, которые стояли далеко, крепко связанные и охраняемые. Но тут к постели матери протиснулся молчаливый Никострат: мальчик, как оказалось, все это время сидел, спрятавшись за полотняной разгородкой.
- Я принесу тебе воды, мама, - сказал он.
И тут же убежал: его никто не успел ни задержать, ни остеречь. А ведь ребенка множество взрослых сильных незнакомцев, уже томимых общей жаждой и оттого ожесточенных, могли не только не пустить к бочкам и сосудам с водой, но и покалечить при попытке зачерпнуть ее: а то и убить!
Поликсена, объятая тревогой, приподнялась на постели, но Аристодем заставил ее лечь обратно.
- Он придет, не бойся! - сказал афинянин.
И в самом деле: спартанский мальчик скоро вернулся, таща тяжелый медный кувшин с водой и умудрившись при этом почти ничего не расплескать. Этого кувшина у них не было.
Поликсена с благодарностью и запоздалым страхом за свое дитя приняла драгоценный дар. Она сделала несколько больших глотков, а остальное вернула мальчику.
- Благодарю тебя, милый... Теперь дай воды своей сестре и служанкам, - сказала она. - А ты сам не хочешь пить?
Никострат мотнул головой.
- Я не хочу, - сказал он: и тут же убежал выполнять распоряжение матери.
Аристодем схватил жену за руку.
- Где он взял кувшин, и как пробился к воде? - воскликнул афинянин. Видя такую находчивость ребенка, выросшего на попечении нянек, Аристодем забыл даже о собственной жажде.
- В Спарте мальчиков сызмальства приучают воровать еду, кормя их впроголодь, - сказала Поликсена. Она смотрела вслед сыну с такой же тревогой - и, вместе с тем, с восхищением, точно в ребенке проявился дар богов. - Но ведь моего сына никто этому не учил!
- Я бы сказал, что в детях порою просыпается душа предков независимо от воспитания и образа жизни, - заметил Аристодем. - И это случается чаще, чем мы думаем!
Он думал в этот миг о собственном брате, который сейчас плыл в Афины, - они удалялись друг от друга, чтобы никогда больше не сойтись.
Когда Никострат, сопя от испытанного напряжения, но втайне очень гордый собой, вернулся назад к матери, Поликсена уже сидела. Необычайное поведение сына, казалось, вернуло ей силы быстрее, чем она ждала.
Никострат попытался спрятаться снова, но она улыбнулась мальчику и позвала его:
- Поди сюда!
Маленький спартанец приблизился. Казалось, он был теперь немного смущен своим поступком: но охотно прижался лицом к коленям матери, обняв их своими сильными маленькими руками.
Поликсена погладила его встрепанные темные кудри.
- Благодарю тебя... Ты очень смелый, и очень помог мне, - прошептала она.
Тронув сына за подбородок, заставила его поднять голову.
- Но если ты украл этот кувшин, больше так не делай, - серьезно сказала царевна.
Никострат кивнул. Он улыбнулся в ответ на улыбку матери, но потом все-таки ушел и спрятался. Или убежал обследовать трюм. Поликсена теперь не сомневалась, что ее сын уже делал это, убегая из-под присмотра египтянки: и что он не пропадет в пути.
Вечером Поликсена велела няньке принести ей Фрину для кормления. Болезнь прошла, хотя некоторая слабость осталась: и перевязанные груди уже зудели от молока.
Больше Никострату не пришлось так помогать матери; но он так и не признался, где стащил кувшин, и вернуть его не удалось. Поликсена знала, что поступок сына ей запомнится на всю жизнь: как и Аристодему. И, несомненно, это маленькое геройство навсегда отложится в памяти у самого Никострата.
Именно такие поступки, кажущиеся незначительными великим мужам и просто взрослым людям, и созидают великих мужей. Зимняя непогода за стеною хижины, сотрясающая колыбель, может запомниться ребенку больше, чем буря, качающая корабль опытного моряка!
Сколько еще таких маленьких бурь будет в его детстве?

***

Милет был морской гаванью, и корабли, направлявшиеся в Ионию, вошли прямо туда. Когда Аристодем и его семья услышали об остановке, они поняли, что на этом все опасности кончились. Пока!
Но сейчас всех усталых путешественников примет дворец правителя.
Аристодем прямо в порту нанял повозку у местных греков. Он даже сказал им, кого везет и кто он сам такой. Услышав, что приехала царевна и сестра самого правителя вместе с мужем, ионийцы сразу поверили этим словам и исполнились почтительности. Несомненно, Филомен успел внушить к себе уважение - и удерживал захваченные позиции!
И он, без сомнений, часто показывался народу: Аристодем понял, что местные ионийцы узнали Поликсену в лицо. Она так напоминала своего брата!
Опять тревога стеснила афинянину грудь.
Для себя и ионийцев Поликсены он нанял лошадей. Предложил поехать на лошади и Никострату: мальчишку уже сажали на коня в Навкратисе, и хотя он не научился ездить верхом, предложение отчима принял с восторгом. Но это только потому, что любил опасности!
Удастся ли воспитать конника из спартанского мальчишки?..
Аристодем знал, что Филомен, хотя и начинал воинскую службу в египетской пехоте, давно стал настоящим конником. Его Фотинос, черный Поликратов конь, был все еще жив, и хозяин очень любил его. Но что нашепчут голоса предков сыну Поликсены?

Аристодем позаботился о том, чтобы одного из воинов отправить вестником к Филомену: и во дворец сатрапа, точнее - в огромный дворцовый сад, их препроводили с почетом.
И едва только тяжелые ворота закрылись за ними, как афинянина ожидало новое потрясение. Филомен скакал им навстречу, во главе отряда греков и персов!
Помня, каким предстал ему друг в прошлый раз, когда Аристодем приезжал на свадьбу, философ был тем более изумлен: сегодня Филомен оделся по-эллински. Черные волосы, достигавшие середины шеи, развевались при скачке; за плечами вился багряный плащ, расшитый золотыми узорами сверху донизу. Простой белый хитон позволял видеть всю великолепную фигуру: хотя на ногах, крепко сжимавших конские бока, были алые персидские сапоги со шнуровкой вместо сандалий.
Аристодем всегда следил за собой, и жене нравилось его тело: но тут афинянин ощутил стыд за себя.
Соскочив с Фотиноса, сатрап Ионии бросился к сестре, которая уже вышла из повозки: точно, кроме нее, тут больше никого не было.
- Неужели это моя Поликсена! - воскликнул он.
Бросившись к сестре, Филомен оторвал ее от земли и, высоко подняв, закружил у всех на глазах, как бывало. Сопровождавшие правителя персы, хотя давно привыкли к манерам греков и к манерам своего господина, приросли к своим коням от изумления.
- Неужели я снова вижу тебя! - воскликнула Поликсена.
Брат мог быть десять раз изменником... но сейчас, обнимая его, она плакала от счастья. У него тоже по щекам бежали слезы радости.
- А кто этот маленький герой? Неужели твой сын? - воскликнул Филомен, наконец заметив Никострата, сидевшего на лошади впереди Аристодема. Самого Аристодема коринфянин словно бы все еще не увидел.
- Это Никострат, и он и вправду маленький герой! Я тебе потом все расскажу! - с гордостью ответила мать.
- Непременно расскажешь, только потом, - сказал Филомен.
Аристодем наконец спешился, и старые товарищи серьезно посмотрели друг другу в глаза. При виде выражения мужа Поликсены восторг ее брата словно бы несколько улегся.
- Я рад тебя видеть, - сказал афинянин.
Филомен немного словно бы замешкался... потом крепко обнял друга.
- И я тебя, Аристодем. Вы все для меня как подарок бога.
Аристодему опять стало очень не по себе, но он не подал виду.
А Поликсена вдруг поняла, в чем разница между Аристодемом и Филоменом: хотя оба были очень умными и незаурядными людьми, ее брат обладал намного большей жизненной силой, чем ее муж-мыслитель. И царевна уже ощутила, как эта сила передается ей.
Сатрап Ионии обнял одной рукой друга, а другой - сестру.
- Идемте домой, - сказал он, лучась счастьем.

* Греческий боевой корабль, предшественник триеры (триремы).


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Вт мар 31, 2015 22:12 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 76

Как и ожидал хозяин, Поликсена была поражена и восхищена его дворцом: и Аристодем тоже, воспоминания успели притупиться. Кроме того, с тех пор, как афинянин был здесь, многое оказалось перестроено, украшено по-новому и переставлено.
А уж для Никострата это был просто праздник - столько закоулков, столько тайников и приключений! Только бы не сверзился ниоткуда, в тревоге думала Поликсена, и не заблудился!
- Кто построил этот дворец? Я тебя так и не спросила! - сказала царевна брату, когда они втроем сели отдохнуть и побеседовать в большом зале с фонтаном.
Поликсена обвела взглядом огромный сводчатый зал и поежилась от стеснения и прохлады.
- Мне почему-то кажется, что его возвел ты, хотя я знаю, что дворец старше! - рассмеялась она, видя улыбку брата. - Этот дворец так подходит тебе!
- Он во многом мое творение, - согласился Филомен. - К нашему дому приложила руку и моя жена. Азиатские дворцы легче перестраивать и расширять, нежели греческие: их планировка и слияние с местностью позволяют это.
Сатрап, сидевший напротив гостей в кресле, поставил подбородок на руку, так что рукав шитого серебряными птицами халата упал до локтя. Он задумчиво прибавил:
- У эллинов почему-то считается, что только мы умеем достигать гармонии в архитектуре. Но разве видела ты когда-нибудь здание, исполненное большей гармонии, чем это? А бактрийские крепости подобны гнездам орлов, свитым в скалах!
- Откуда ты знаешь? Артазостра рассказала? - спросила сестра. При упоминании персиянки она ощутила неожиданную сильную ревность, хотя все еще не видела ни этой госпожи, ни обоих сыновей сатрапа, Дариона и Артаферна.
- Да, Артазостра рассказала мне, - кивнул Филомен, слегка улыбнувшись. - Девочкой она часто путешествовала с семьей отца, Аршака, персы сохранили многие привычки кочевников... родилась моя жена в Сузах, но видела и Вавилон, и Бактрию.
Тут хозяин увидел, что Поликсена не слушает его: сестра беспокойно оглянулась в сторону террасы, откуда уже наползал сумрак, а потом посмотрела в коридор.
- Не бойся за детей, - брат угадал ее мысли. - Фрина еще не проснулась, а твой сын уже набегался и тоже спит. Я приказал стражникам по всему дворцу следить, чтобы мальчик не свалился с высоты и не уронил на себя ничего! - прибавил Филомен.
Господин Ионии улыбнулся.
- Мои воины ответят головой, если Никострат пострадает!
Поликсена бросила быстрый взгляд на мужа: и увидела, как напряженно блестят его голубые глаза.
- Вот как? Но ведь среди твоей стражи есть и персы? - спросила она.
- Уверяю тебя, что персидские охранники ничуть не хуже эллинов: я бы даже сказал, что варвары еще надежнее, - ответил Филомен. - Азиаты никогда не станут своевольничать и исполняют свой долг до конца!
Поликсена глубоко вздохнула и сделала глоток лимонной воды из кубка, стоявшего перед нею на столике. Пошевелила ногами в мягких войлочных туфлях, которые надела после ванны. Они так нежили сбитые ноги.
- Ты так и не сказал мне, кто основал дворец, - напомнила она.
- Мой предшественник. Тиран и трус, который сбежал, услышав, что идут персы, - улыбнувшись при этом воспоминании, ответил Филомен. - В первоначальном виде мой дворец был гораздо проще и в нем было гораздо больше греческого!
Поликсена опять взглянула на мужа, сидевшего рядом на кушетке. Она помнила из писем брата, что Милет, оставшийся без правителя, упорно противился Камбису, не желая отдавать своей свободы: но славный город не получил поддержки ионийских соседей и вынужден был сдаться. А вскоре власть сына Антипатра распространилась на всю Ионию.
Поликсена встала и прошлась по залу, рассматривая его: сколько было видно в свете стенных факелов. Аристодем остался сидеть: он все еще никак не вмешивался в разговор брата и сестры, но выпрямился, прищурив глаза и потирая подбородок. Филомен казался гораздо более расслабленным: он наклонился с кресла, уперев локти в колени и наблюдая за передвижениями сестры, но тоже не вставал с места.
- Как хорошо придумано, сделать фонтан посреди зала, - наконец сказала коринфянка, повернувшись к хозяину. - Как будто сад перенесли под крышу... или твоему саду стало тесно под крышей, и он разбежался по холму! - рассмеялась Поликсена.
- Это не редкость в Азии, - ответил Филомен. - Моя жена пожелала сделать так! А о висячих садах царицы Шамирам ты слышала?
- Это та, которую мы называем Семирамидой? Вавилонская царица, которая приказала страже убить своего мужа и стала править единолично? - спросил Аристодем. Афинянин впервые подал голос.
Филомен посмотрел на друга.
- Так рассказывают, - ответил хозяин дворца после долгого непонятного молчания. - И если и так, это единственный случай за всю историю!
- Этого мы утверждать не можем, - заметил афинянин. - И одному человеку вполне хватит единственного случая!
Темные подведенные глаза сатрапа блеснули. Филомен склонился к гостю, оперевшись рукой о сильное обнаженное колено, показавшееся между полами халата:
- Если это предупреждение, мой друг, я понял тебя. А если намек, намеков мне достаточно!
Аристодем почтительно склонил голову и промолчал.
Поликсена тем временем кончила гулять по залу и вернулась к мужчинам. Она села на низкую скамеечку, в некотором удалении от обоих.
- Здесь у тебя очень хорошо, только пустовато, - сказала коринфянка брату.
Филомен ласково улыбнулся.
- Ты права. Это место отдыха моей жены. Мы договорились с Артазострой, что я ничего не буду менять в этом зале без ее согласия! Может быть, Артазостра согласится, чтобы я поставил статуи по углам. Но у персов и зороастрийцев особое отношение к изображениям людей и богов!
Тут Аристодем, не говоривший ни слова, неожиданно вздрогнул и уставился на Филомена словно бы в каком-то подозрении. Но Поликсена ничего не заметила.
Опять поднявшись и выйдя на середину зала, гостья окунула руку в фонтан и пошевелила пальцами в воде: коринфянка улыбнулась. Филомен смотрел на нее с таким наслаждением, с каким мужчина смотрит на забавы любимого ребенка или любимой женщины. Он знал, что в этот миг сестра готовит возражение ему, и с нетерпением ждал ее ответа.
- Нет, статуи сюда не подойдут, - наконец задумчиво сказала Поликсена. - Статуи лучше устанавливать в коридорах или стенных нишах - там, где тесно... Или в конце молитвенного зала, перед жертвенником!
- Ты подразумеваешь египетские и вавилонские статуи, - кивнул Филомен. - Ты права! Эти восточные статуи должны быть ограничены каноном и пространством! А как насчет статуй, которые изображали бы человека в движении?
- Я таких не видела, - сказала Поликсена.
И вдруг она вспомнила о Ликандре. Брат как будто хотел навести ее на эту мысль, но зачем... так жестоко? Неужели Филомен настолько ревновал?..
Она знала, что в ревности самые справедливые и благородные люди делаются на себя не похожи. И может ли любить тот, кто не ревнует!
Царевна справилась с собой, ощущая на себе взгляды обоих мужчин, которые жгли ее. Оба, казалось, одновременно пытались проникнуть в ее мысли: и это было мучительно и страшно.
- Прошу простить меня... мне нужно к детям, а потом я пойду спать, - сказала Поликсена.
Филомен, расслышав в голосе сестры скрываемую дрожь, мягко улыбнулся.
- Конечно, иди, милая сестра. Это теперь твой дом. Ты найдешь сама дорогу?
Тут Аристодем резко поднялся. Он кусал нижнюю губу, словно что-то обдумал или на что-то внезапно решился.
- Я провожу ее, - сказал светловолосый афинянин.
Филомен рассмеялся.
- Так вы оба заплутаете. Останься, - велел сатрап Ионии. Он лишь немного возвысил голос: но Аристодем замер на месте, а потом сел снова. Как только Филомен вернулся в свою персидскую крепость, у него словно бы вся манера сменилась на азиатскую. Коринфянин и говорил, и, казалось, мыслил теперь совершенно по-другому, чем при встрече с сестрой и ее мужем!
- Мы с тобою побеседуем по-мужски, пока я свободен, - сказал Филомен гостю. - А Поликсену проводит мой стражник.
Он хлопнул в ладоши и громко позвал:
- Видарна!
И Поликсена, и Аристодем вздрогнули: от стены у выхода из зала отделился черноволосый и чернобородый стражник-перс, остававшийся невидимым во все время разговора. Или он пришел недавно, незаметно для гостей?
Удивительно было то, что хотя темная одежда и вороненые доспехи скрывали все тело азиата, голова этого человека была обнажена. Это супруги уже заметили у всех персидских воинов здесь.
- Я не люблю, когда мои слуги, а особенно мои воины покрывают головы у меня в доме, - сказал сатрап обоим родственникам, опять без труда разгадав, о чем они думают. - Защищенная голова воина означает готовность к битве, вы сами знаете! А обнаженная голова означает преданность своему господину и открытость перед ним.
Видарна стоял совершенно неподвижно, пока господин рассказывал о нем, бесстрастно глядя перед собой: и осталось только гадать, сколько азиат понял из слов Филомена. Впрочем, хозяина это нисколько не смутило.
- Проводи царевну до ее покоев, - приказал Филомен стражнику по-персидски, слегка кивнув в сторону Поликсены.
Перс взглянул на Поликсену, потом поклонился обоим, брату и сестре. Затем посмотрел на Аристодема, который опять встал с места, услышав приказ хозяина дворца... вернее, варвар посмотрел сквозь Аристодема: и афинянин мог бы поклясться, что в черных глазах стражника мелькнула насмешка.
Поликсена направилась было следом за Видарной, который сделал несколько шагов к выходу и приостановился, дожидаясь царственную гостью. Но потом коринфянка опять повернулась к брату.
- Благодарю тебя. У тебя чудесно, - сказала она. - Уверена, мы с Аристодемом не разочаруемся, познакомившись с твоей супругой и детьми!
Филомен рассмеялся.
- Уверен, что нет, сестра. Артазостра немного... дичится вас, как вы уже поняли. Но завтра она непременно выйдет к вам, по долгу хозяйки и родственницы! Думаю, ты многое от нее узнаешь!
Поликсена поклонилась; брат кивнул.
Повернувшись, она удалилась вместе со стражником.
Когда звук их шагов стих вдали, Филомен повернулся к старому товарищу. Аристодем снова сел и достаточно успел овладеть собой.
- Она очень изменилась, - сказал Филомен: и в этих словах было гораздо больше восхищения, чем порицания.
- Да. Мы все очень изменились, - ответил афинянин.
- Верно, брат мой.
Сатрап улыбнулся. Суровость слов гостя, казалось, ничуть не задела хозяина.
- Расскажи мне о себе. Все, как ты жил эти три года, - попросил Филомен.
Аристодем на ощупь налил себе вина из кувшина, плеснув воды из гидрии*. А потом начал рассказывать: друг внимательно слушал, соединив кончики пальцев и лишь иногда поощрительно улыбаясь.
Когда пришла очередь говорить Филомену, Аристодем так же внимательно слушал его. Сейчас они не спорили и не искали истину, как тогда, когда Филомен в первый раз принимал Аристодема у себя: два пифагорейца делали молчаливые выводы друг о друге.
Когда они кончили говорить, была уже глубокая ночь. Наступил предрассветный час, когда все в мире людей и духов замирало, ожидая, что принесет новый день.
Хозяин сам проводил друга до покоев жены: и, обняв на прощанье, ушел. На страже у дверей спальни стояли двое ионийцев Поликсены, и это принесло Аристодему некоторое успокоение.
Афинянин вошел в опочивальню, напоенную ароматом роз. Персидские розы были не чета египетским болотным цветам!
Поликсена спала на широкой кровати под балдахином, натянув до подбородка покрывало из мягчайшей белой шерсти и по-детски подложив ладони под щеку. Муж улыбнулся при виде этого, но потом опять стал озабоченным и хмурым. Впрочем, конечно, он устал... ему нужна завтра ясная голова, чтобы хоть что-нибудь сообразить!
Он проверил Фрину, которая спала в колыбельке в углу. Никострата поселили отдельно... мальчишке не место рядом с молодыми супругами: так сказал Филомен, лукаво улыбнувшись, когда показывал гостям их комнаты.
Аристодем лег рядом с женой, под общее покрывало, и обнял ее. Теплая близость любимой сразу успокоила его: Поликсена вздохнула и, не просыпаясь, прижалась к мужу. Она пробормотала что-то, Аристодем не расслышал... и вдруг замер, различив в бормотании жены чье-то имя. Кого она позвала, супруга или брата?..
- Все равно, - прошептал афинянин.
Он поцеловал ее.
- Ты моя, и плохо придется тому, кто попробует разлучить нас! - шепотом воскликнул философ. - Или отобрать у нас детей!
Он еще раз поцеловал Поликсену.
- Клянусь Гекатой Трехликой, - прошептал эллин, подняв кулак. И улыбнулся. Решиться было уже половина дела!
Аристодем уснул в этой чужой постели спокойно и крепко.

* Древнегреческий сосуд для воды.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Пт апр 03, 2015 19:44 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 77

Гости превосходно выспались: даже Поликсена, которой пришлось вставать ночью и кормить дочь. Фрина почти ее не беспокоила - девочка сладко спала всю ночь. И гости поняли, что проснулись довольно поздно.
Но, несмотря на это, солнце, все утро светившее через резные ставни, не успело нагреть комнату. Была ранняя весна, и прохладно в сравнении даже с египетской зимой: однако детям это было лучше всего.
Хозяин, однако, приказал с вечера принести в комнаты гостей жаровни, которые давно прогорели. Но розовый запах остался: пора цветения роз в Ионии еще не наступила, и розовое масло было добавлено в чашу для умывания.
Поликсена почти всю воду извела с вечера, но ночью воду сменили.
Коринфянка со смущением и некоторым страхом подумала, что, пока они спали, ночью тут были незнакомые слуги, возможно, персы, - обсуждали их, спящих: и какими именами называли?
К постели госпожи подошла Мекет, дрожащая и почти посеревшая от холода. И как она до сих пор не простудилась? Поликсена подумала, что рабыне нужна такая же азиатская одежда, как няньке.
Она услала Мекет и велела той одеться потеплее. И ведь даже послужить ей здесь эта девушка почти не сможет: бедная египтянка не знала никакого языка, кроме своего варварского!
Поликсена покормила дочь в постели, а потом препоручила няньке, раздумывая, как быть. Без служанки ей никак нельзя!
Коринфянка со смущением оглядывала свою с мужем богатую, но такую чужую и неудобную комнату. Она не знала, кого и о чем просить. Но тут к ней подошла женщина под покрывалом, не молодая и не старая: очевидно, персиянка.
Поликсена быстро встала навстречу неизвестной. Стража пропустила ее, как уже пропускала ночью других персов!
Женщина поклонилась: под покрывалом блеснули черно-бронзовые косы, скрученные вокруг головы.
- Я Кама, - назвалась азиатка. - Господин прислал меня служить тебе, госпожа. Я хорошо знаю свое дело, и госпожа останется довольна мной! Пока твоя девушка не научится своим обязанностям здесь!
Поликсене сразу не понравились самодовольство и бесцеремонность персиянки: при всей наружной почтительности.
Но отказать брату, если это Филомен повелел...
- Хорошо, - сказала она скрепя сердце. - Проводи меня в ванную комнату.
Мекет эллинка приказала приготовить для себя наряд. Ей подумалось, что быть госпожой и распорядительницей всех дел часто гораздо утомительнее, чем служанкой.
У нее была с собой косметика, и натрон, и масла: но достать их вчера не успели. Велеть ли Мекет сделать это сейчас?..
Кама, видя, что молодая госпожа в затруднении, просто тронула ее за плечо, направив вперед: с уверенностью матери или жрицы. Поликсена пошла за нею как была: в своем египетском белом ночном одеянии, только сунув ноги в сандалии. Она сжималась, спеша по коридору за своей проводницей... царевне так и чудились взгляды персов со всех сторон.
В прекрасной большой ванной комнате, выложенной светло-синей керамической плиткой и с водостоком, устроенным по образцу египетских, нашлось все необходимое: еще вчера Поликсена не испытала никаких неудобств, принимая ванну.
Кама действительно оказалась умелой служанкой: когда они закончили с омовением, персиянка даже накрасила Поликсену по-египетски, как та привыкла, а волосы уложила в ее любимую прическу - частью собрав узлом на затылке. Персиянка помогла госпоже укрепить повязку, которая поддерживала отяжелевшую грудь, и облачила ее в белый хитон и розовый гиматий с красным меандром по краю, расправив складки: будто уже где-то обучилась искусству укладывать греческую одежду.
Вернувшись в комнату, эллинка выбрала пару золотых запястий, золотые же серьги с подвесками и многорядное ожерелье из своих египетских украшений.
Закончив туалет, Поликсена впервые за утро обратила пристальное внимание на супруга. Аристодем, особенно не мудрствуя, надел белый хитон и такой же гиматий: его раб-грек помог хозяину умыться и расправить складки платья здесь же, в этой спальне.
- Прекрасно выглядишь, - хмуро сказал афинянин жене. После пробуждения они едва ли обменялись несколькими словами.
Поликсена мягко усмехнулась.
- А ты будто на ареопаг собрался!
- Я порою жалею, что это не так, - ответил муж без улыбки.
Поликсена чувствовала, что Аристодем хотел бы сказать ей много больше, - но сейчас для этого не было ни времени, ни возможности.
Едва гости закончили одеваться, как явился молодой раб... к счастью, грек: и сказал, что господин ожидает их к завтраку в зале с фонтаном.
Супруги переглянулись.
- Мы скоро придем, - сказала Поликсена.
Ей нужно было еще проведать Никострата: мальчика поселили в небольшой задней комнате, которая скорее напоминала комнату для прислуги. Но мать знала, что в спальне, подобной ее с мужем комнате, маленький спартанец чувствовал бы себя очень неуютно.
Когда она пришла к сыну, оказалось, что тот давно уже встал, умылся и поел - разумеется, не сам, а с помощью слуги-грека: видимо, ионийца, как и посланник Филомена.
Никострат был одет в одну всегдашнюю белую набедренную повязку, хотя и новую и чистую; а загрубелые босые ноги уже загрязнились, несмотря на умывание.
Мальчик улыбнулся матери, сохраняя при этом серьезный вид: как умел и его отец.
- Тебе не холодно? - спросила Поликсена, дотронувшись до плеча ребенка. Его крепкое тельце было горячим как угли.
Сын покачал головой: как всегда, предпочитая обходиться без слов, когда этого можно было избежать.
Поликсена нахмурилась.
- Ты не скучаешь?
- Нет, - мальчик снова покачал головой.
Мать вздохнула, потрепав его по волосам.
- Ну, иди играй.
Вечером Поликсена хотела расспросить сына, уделить ему внимание: но знала, что едва ли добьется многого. Спартанцы с малых лет приучались думать действием, а не словами: в противоположность афинянам!
И только когда придет время, ее сын покажет, насколько он умен и на что способен!
Аристодем и Поликсена направились в зал с фонтаном - дорогой, которой они все еще не запомнили: провожал их тот же молодой светловолосый раб-грек.
Ярким и чистым утром этот зал с полом из перемежающихся белых и черных квадратов, с белой каменной чашей на квадратном постаменте, выглядел гораздо приветливей.
Хозяин ожидал их, стоя у фонтана, заложив руки за спину: Филомен повернулся к гостям и радостно улыбнулся.
Он, как и вчера, был одет и вел себя по-персидски величественно: но Поликсена, посмотрев брату в глаза, ощутила, как ее наполняет радость и энергия. Хотя она знала о его тайных желаниях: может быть, именно это ее и будоражило!..
- Ты прекрасна сегодня, - сказал Филомен.
Быстро подойдя к сестре, он обхватил ее за плечи и расцеловал в обе щеки. Знак особой милости в Персии, благоволения к членам семьи, промелькнуло в голове у Поликсены.
Сердце от этого короткого объятия неистово забилось. Филомен оставил после себя аромат мускуса - и другой, тоже животный аромат: и такой же притягательный.
- Садитесь за стол, - хозяин кивнул в сторону накрытого стола: на нем был свежий хлеб с тмином, оливки, листья салата и нарезанные свежие огурцы, а также сыр и вино. Отдельно стояло блюдо с темным финиковым печеньем, которое Поликсена особенно полюбила в Египте.
Гости сразу ощутили голод при виде таких яств. Все трое сели за стол, и за едой почти не разговаривали: Филомен поглощал пищу с жадностью, которую Поликсена помнила с его юношеских лет, когда она подавала ему еду после трудного дня. Аристодем ел меньше и сдержаннее, а Поликсена уплетала свой завтрак с наслаждением молодой матери, чьи силы нужны семье.
После завтрака Филомен хотел покинуть гостей, извинившись делами, но Аристодем остановил своего могущественного друга: он набрался решимости за ночь.
Афинянин попросил жену оставить их вдвоем, и Поликсена ушла, бросив на мужа и брата опасливый взгляд. Потом Аристодем повернулся к Филомену.
- Я должен серьезно поговорить с тобой, - сказал афинянин.
Филомен усмехнулся: не то ласково, не то неприятно.
- Не сомневаюсь. Я никогда не веду праздных разговоров.
Аристодем расправил плечи. Он взглянул в сторону террасы, сощурившись от солнца, которое уже рассветилось вовсю; потом опять посмотрел на сатрапа Ионии.
- Как надолго мы здесь, во дворце?
- На сколько пожелаете, - ответил хозяин, улыбаясь.
Аристодем вскинул голову.
- Не делай вид, будто не понял! На каком положении мы с Поликсеной здесь?..
- На положении моих любимых друзей и ближайших родных, - ответил Филомен.
Но он, конечно, понял, о чем говорит друг. Пройдясь по залу, сатрап спросил:
- А что бы ты хотел делать?
- Сам содержать себя и не быть милостником, - ответил Аристодем. Внутренне афинянин удивился грубости и лживости этих слов: он хотел сказать совсем не то!
Но Филомен спокойно ждал продолжения, не выказывая никакого гнева. И Аристодем спросил:
- Могу ли я приобрести здесь усадьбу?
Филомен кивнул.
- С легкостью. В самом Милете есть прекрасные хозяйства... это как деревня в городе, - ответил он. - Есть и свободные. Я разузнаю о них для тебя.
Аристодем поклонился. Он в этот миг был очень благодарен; но ощутил, что все больше запутывается в окружающем и в себе.
- А смогу ли я снова заняться торговлей?
- С Навкратисом? Разумеется, - Филомен улыбнулся. - Ты не потеряешь своего Египта. Еще что-нибудь?
Аристодем опустил глаза. Он мысленно назвал себя подлецом, но закончил, будто движимый посторонней волей:
- Я уже давно не держал в руках меча.
- Ты хочешь освежить свои воинские умения! Это не только желательно, но и необходимо каждому благородному человеку, - сказал сатрап, улыбаясь, будто давно ждал такой просьбы.
Он прибавил:
- Быть может, нам с тобой предстоит вместе оборонять эту землю.
Афинянин поперхнулся.
- Оборонять Ионию - сейчас? От кого?..
Филомен рассмеялся.
- Разве ты не помнишь, как умер Поликрат, от которого я получил в дар и коня, и судьбу?..* Или ты не понимаешь, мой ученый афинянин, сколько неотесанных жестоких дикарей притязает на мою Ионию? Уверяю тебя, если ты озабочен этим, - среди них найдется очень мало таких, которые, подобно мне, пожелают объединить эллинов и варваров, ради торжества божественного духа!..
Аристодем быстро отвел глаза.
- Прости.
Друг горько усмехнулся.
- Прощаю.
Аристодем взялся за подбородок, прикусил губу... а потом опять взглянул на хозяина.
- Так ты хочешь, чтобы я тебе служил?
Афинянину все еще не верилось в такой оборот дела.
Филомен поднял брови.
- А разве не за этим ты приехал? Думай, что ты служишь не мне, а Элладе... такой, какой ей надлежит стать!
Аристодем медлил несколько бесконечных мгновений... а потом протянул наместнику Камбиса руку.
Коринфянин сжал ее обеими своими руками, потом притянул товарища к себе и крепко обнял.
- Если бы ты знал, сколько это для меня значит!
- Мне порою кажется, что ты великий изменник... а порою я думаю, что ты великий человек, - прошептал Аристодем в его жесткие волосы. - Я не знаю, что из этого хуже: но я согласен остаться с тобой, пока могу!
Филомен хлопнул его по плечу и посмотрел в глаза:
- Я сегодня же узнаю для тебя все, что нужно. Но если ты намерен учиться сражаться, ты будешь приезжать сюда, во дворец, где с тобой будут заниматься мои воины!
- Греки или персы? - невольно вырвалось у гостя.
Филомен пожал плечами.
- Кого выберешь. Я учился и у тех, и у других, и продолжаю это делать!
Затем сатрап ушел: сказав, что они встретятся за обедом, к которому он пригласит свою жену. Предупредил, чтобы Аристодем сказал об этом Поликсене.

Но к обеду, который подали в большой трапезной, хозяин опять явился один.
- Артазостра не желает трапезничать в обществе мужчины-афинянина, - сказал он. - Знаешь, что сказала о тебе моя гордая и благородная супруга? - посмеиваясь, спросил хозяин разочарованного и исполненного опасений Аристодема. - "Если твой друг похож на тебя так, как ты говоришь, мне нет нужды видеть его: я уже знаю его".
- Вот как! - воскликнул гость.
Филомен сжал его плечо, доверительно склонившись к другу.
- Кроме того, моя персиянка сейчас кормит нашего младшего сына. Артаферну всего два месяца, и моя жена почти не отходит от него.
Аристодем кивнул.
- Но хотя бы увидеть ее и твоих детей мы сможем? - спросил он.
- Конечно. Сейчас, как поедим, и навестим ее, - ответил сатрап.

Филомен сдержал свое слово и проводил Аристодема и Поликсену к жене, как только они встали из-за стола.
Комнаты Артазостры располагались совсем в другой половине дворца, нежели гостевые комнаты. Сейчас она была в детской, с несколькими няньками и наперсницами, и появление мужа и его родственников-эллинов испугало, если не разгневало госпожу.
Она держала на руках ребенка - двухмесячного Артаферна; и при виде светловолосого светлокожего афинянина персиянка быстро встала и сделала такое движение, точно хотела броситься прочь вместе с ребенком. Но потом, конечно, Артазостра совладала с собой.
Ее яркие губы приоткрылись, большие черные, немного навыкате, глаза заблестели, когда она перевела взгляд на Поликсену. Эта азиатка, хотя и привлекательная, не была красавицей: но была, несомненно, хорошей женой и страстной женщиной.
- Это... твоя сестра и ее муж? - спросила она Филомена по-гречески, с сильным акцентом.
Филомен улыбнулся.
- Да, - сказал он мягко, тоже по-гречески. - Поликсена очень хотела познакомиться с тобой.
Артазостра заправила за ухо блестящие черные волосы: сегодня, не ожидая вторжения чужаков, она не покрыла их и даже не заплела, и волосы ниспадали до колен. Азиатка ничего не сказала в ответ на лестные слова мужа, и Поликсену это покоробило и даже внушило страх.
Но Поликсена успела приглядеться к младенцу на руках персиянки: мальчик был хорошеньким, выглядел здоровым, а по внешности его могли бы легко принять и за грека, и за перса.
- Мне очень нравится твой сын, - сказала она госпоже по-персидски.
Артазостра вздрогнула, услышав из уст чужачки персидскую речь... потом медленно улыбнулась. Она снова села, расправив пурпурно-лиловые одежды.
- У моего сына сильная кровь, - ответила она на языке родины.
Хозяйка впервые посмотрела гостье в глаза, и Поликсена поклонилась.
Артазостра снова улыбнулась, с явным большим удовольствием: и эллинка впервые подумала, какой та могла бы быть подругой. Несомненно, эта женщина обладала не только знатностью, но и острым умом: не зря брат так часто упоминал ее в письмах!
- Надеюсь, мы подружимся, госпожа, - сказала Поликсена, теперь перейдя на греческий.
Артазостра кивнула.
- Да... надеюсь.
Небольшая ошибка в ее речи только усилила ее своеобразную привлекательность. Поликсена вдруг поняла, что сейчас Артазостра не опасна для нее - и еще долго не будет опасна: пока не отнимет от груди своего крошку-сына. Жена Филомена, как и Поликсена, кормила детей сама.
И ведь есть еще Дарион, которому всего полтора года!
Должно быть, за ним сейчас смотрят няньки.
- Могу ли я взглянуть на Дариона? - спросила Поликсена хозяйку.
- Да, - Артазостра наконец вспомнила, что они не одни. Окинула взглядом всех. - Идемте, я провожу вас.

* Поликрат погиб в 522 году до н.э.: его хитростью захватил в плен персидский сатрап Оройт и казнил неизвестным мучительным способом (предположительно, распятие или посажение на кол).


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Вс апр 05, 2015 0:15 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 78

Тем же вечером Филомен сказал другу, что присмотрел для него хороший свободный дом с большим садом и огородом - поблизости от дворца. Аристодем тут же отправился поглядеть на этот дом: даже не спрашивая, отчего тот свободен и отчего опустело столько домов благородных милетских греков. Жену он оставил на попечение брата, хотя тот был занят - и именно поэтому Аристодему было спокойно. К ужину сатрап пригласил нескольких управителей-персов и греков из ионийской знати. Он редко ел только с семьей.
Филомен не стал бы возражать, если бы сестра присоединилась к нему за ужином, - но Поликсене было достаточно переживаний первых дней во дворце. В отсутствие мужа Поликсена предпочла получше познакомиться с Артазострой. Про себя царевна называла это разведкой, на которую не способны мужчины: да и искренне хотела лучше узнать супругу брата.
Когда муж оставил дворец, предупредив, что может задержаться допоздна или вообще до утра, Поликсена послала к хозяйке дворца Каму. Она сказала, что хотела бы навестить ее, взяв с собой дочь, и провести с госпожой вечер за беседой, если у той найдется время.
Конечно, время у азиатки было: но могли оказаться тайные планы. Однако Кама вернулась с улыбкой и с воодушевлением сообщила, что госпожа согласна принять гостью.
Уж не Артазостра ли присоветовала мужу дать Поликсене эту женщину в служанки? Не рассказала ли Артазостра ей о привычках сестры Филомена, о которых знала от него самого?..
Но даже если и так, это могло ничего не значить: только меры предосторожности, которые знатные родственницы предпринимают в отношении друг друга.
Поликсена быстро осмотрела себя перед зеркалом и, найдя, что все в порядке, велела няньке взять Фрину и вместе с персидской прислужницей сопровождать свою госпожу. Египтянка боялась, и дочь от этого беспокоилась... но Поликсена надеялась, что в скором времени обе успокоятся. Артазостра сейчас тоже озабочена миром в своих комнатах.
Когда Поликсена вступила в полутемную комнату, убранную темно-алыми тканями и пахнущую амброй, она ощутила ту же томительно-сладкую тревогу, что вызывала у нее божественная подруга, навеки оставшаяся в Египте. Может быть, такие чувства вызывают все женщины, одаренные матерью богов?.. И отчего здесь так темно?
"Знает ли персиянка о том, что связывало меня с Нитетис?" - неожиданно спросила себя гостья. Ведь в Персии это, кажется, не осуждалось?
Артазостра выступила Поликсене навстречу так неожиданно, что та чуть не вскрикнула.
- Тише! - госпожа прижала палец к губам, сверкнув огромными глазами. На ней опять не было никакого покрывала, только часть волос подобрана назад. - Артаферн недавно уснул, не разбуди! Идем со мной!
Женщины на цыпочках пересекли детскую, и персиянка открыла дверь в соседнюю комнату, сразу заставив Поликсену зажмуриться: внутри ярко горели светильники.
- Это моя комната, - сказала Артазостра.
Они вошли и закрыли дверь - притворив неплотно, чтобы слышать дитя.
Артазостра повернулась к гостье. Она была высокая - одного роста с ней, что Поликсена заметила еще при знакомстве.
- Если твоей дочери время спать, можешь положить ее с моим сыном.
Поликсена качнула головой.
- Благодарю тебя, госпожа. Фрина пока не хочет, пусть побудет с нами.
Персиянка кивнула и указала гостье на мягкую кушетку.
- Садись.
Египтянка с Фриной устроилась на полу, на подушках. Несмотря на то, что это была собственная комната госпожи, здесь по ковру были разбросаны игрушки, видимо, принадлежавшие Дариону. Поликсена окинула взглядом комнату, пытаясь угадать, сколько здесь еще дверей и помещений - и сколько собственной прислуги и преданных людей у Артазостры... преданных именно ей, а не ее мужу.
Здесь, однако, не было никого постороннего. Но Артазостра не испытала никакого затруднения, обихаживая гостью: она подозвала Каму и отдала ей приказ так уверенно, точно Кама состояла в услужении у нее самой. Поликсене все больше казалось, что так и есть.
Кама скрылась в глубине комнаты... вернее, вышла в незаметную дверь: а Артазостра улыбнулась эллинке, чувствуя себя полной хозяйкой положения.
- Она принесет нам угощение.
Поликсена заметила, что акцент у Артазостры, говорившей по-гречески, почти совсем пропал. Может быть, он усиливался от волнения? И речь ее сейчас была почти правильной!
Эллинка вздохнула, не зная, как приступить к разговору. Но тут заметила, что взгляд хозяйки устремлен на ее малышку, которую египтянка заняла найденной игрушкой.
- У тебя красивая дочь, - сказала жена Филомена. - Волосы цвета солнца... у вас он почитается, не так ли? Но мы считаем, что такие светлые люди - слабые люди! Слабее темных!
Поликсена невольно перебросила через плечо концы своих черных волос.
- Может быть, - сказала она вежливо.
Но руки у нее дрожали, и сердце билось. Эта дикарка волновала ее чувства... сильнее, чем хотелось бы самой эллинке. Может, оттого, что Поликсена подозревала в азиатке врага?..
Тут вернулась Кама, с поклоном поставив перед обеими женщинами на столик поднос со сладостями и напитками. Потом служанка удалилась куда-то в тень.
Артазостра сразу схватила с блюда горсть орехов в меду и с удовольствием стала есть. Поликсена при виде этого тоже ощутила голод.
- Ешь... не бойся! - персиянка вдруг засмеялась. - Все время хочу есть!
Она была еще полновата после родов, но была хорошо сложенной, здоровой женщиной: и скоро все, несомненно, уйдет в молоко.
Поликсена присоединилась к госпоже: вдруг ей тоже стало хорошо. Может, оттого, что рядом с ней давно уже не было близкой по духу женщины?
Да что это она думает - нельзя забывать, что Артазостра родственница Дария, которая соперничает с нею за милость брата и может оказаться самым опасным врагом!..
Но это так утомительно - во всех людях подозревать врагов. Должно быть, для персиянки тоже.
Некоторое время они молча угощались, а потом Поликсена задала вопрос, который ей самой показался неожиданным. Ей столько всего хотелось узнать о жене брата - но многое нельзя было спрашивать прямо, а остальное... о чем можно спрашивать персидскую княжну?
Поликсена сказала, что вспомнилось ей из вчерашнего разговора с братом.
- Филомен рассказывал, что зал с фонтаном украшала ты сама... и что ты любишь проводить там время, госпожа. Но брат говорил, что тебе не нравятся наши статуи, которые он хотел бы поставить там. Почему ты не любишь их?
- Ваши статуи? - переспросила Артазостра.
Она усмехнулась, потом захватила прядь своих черных волос и стала играть ею, водить по своей узкой ладони, точно кисточкой.
- Да, я не хочу, чтобы в моем зале были ваши статуи! Это оскорбление!
У Поликсены уже были догадки на этот счет. Она немного придвинулась к персиянке, оказавшись в облаке ее ароматов, и спросила:
- Потому что греческие статуи нагие?
Разумеется, речь шла о мужских изваяниях.
- Нет, - к ее удивлению, ответила Артазостра. - Не потому! Потому, что вы делаете из людей богов... так легко! Делаете богов из ваших воинов!
Персиянка улыбнулась, крылья ее носа хищно раздулись.
- У нас есть тысячи воинов, в груди которых сердце льва! Тысячи умирают, но мы не ставим им статуи! А вы делаете из своих солдат богов, будто они совершенны!
Артазостра взглянула на гостью: их лица были совсем близко, и Поликсена ощутила дыхание персиянки.
- Только единый и величайший бог обладает совершенством!
- Вот как! - воскликнула Поликсена.
Такие соображения не приходили ей в голову. Артазостра действительно была незаурядно умна - пусть и выражала свои мысли совсем иначе, нежели эллины.
- Да, - сказала персиянка.
Она подумала и прибавила:
- Красота человека всегда... имеет изъяны. Мой муж прекрасен, - тут она улыбнулась, - но разве нет у него изъянов? А ваши статуи изображают то, чего нет. Ваши статуи - ложь! Разве ты не знаешь, что мы, арии, праведники Заратустры, больше всего ненавидим ложь?
- Разумеется, знаю! - сказала Поликсена.
Она ощущала в этот миг почти благоговение. Хотя знала, сколь обманчивы бывают азиаты в достижении собственных "праведных" целей.
- Но тот, кто любит, никогда не видит правды, - сказала эллинка неожиданно для самой себя.
Артазостра изумленно взглянула на нее. Потом улыбнулась.
- Это так, - сказала персиянка.
Тут Фрина захныкала, и мать, быстро поднявшись с кушетки, подошла к девочке. Она хотела есть. Поликсена взяла Фрину на руки, со смущением повернувшись к хозяйке.
- Можно?..
Артазостра кивнула.
Поликсена села рядом с ней, с дочерью на коленях, и, немного поколебавшись, обнажила правую грудь. Щекам стало жарко. Даже когда малышка начала сосать, эллинка все еще ощущала смущение: она чувствовала, что жена брата успела оценить ее наготу и продолжает смотреть вполглаза. Сколько чувственности всегда бывает между женщинами - и чем больше их женская сила, тем больше чувственность!
Покормив дочь, Поликсена увидела, что та засыпает.
- Теперь бы уложить ее, - смущенно улыбнувшись, попросила гостья.
Артазостра легко встала с места.
- Идем.
Женщины вышли в полутемную детскую, где Артазостра взяла у эллинки Фрину: Поликсена почти без колебаний уступила госпоже дочь. Между ними уже возникло понимание, какое существует только между женщинами.
Артазостра, устроив Фрину на кушетке среди подушек, жестом подозвала няньку-египтянку.
- Будь тут! - приказала хозяйка по-гречески, указав пальцем на золотоволосую девочку. Служанка Поликсены поклонилась.
Сын Артазостры, конечно, лежал в колыбели, спал большую часть суток и в таком призоре не нуждался.
Хозяйка и гостья вернулись в комнату, где снова сели.
Поликсена вспомнила, о чем шел разговор. Ей хотелось услышать все, что персиянка могла бы сказать по поводу греческой скульптуры!
- Так значит, статуй в твоем зале не будет? - спросила она.
- Мой муж ставил здесь статую вашего воина... спартанца, - ответила Артазостра. - Он занес копье! Мой муж восхищался им! Но в моем доме таких воинов не будет!
И тут она увидела, что Поликсена сидит, глядя перед собой невидящим взглядом. Персиянка даже испугалась.
- Что случилось?
Она приподнялась.
- Ты знаешь его?..
Артазостра подозревала о статуе нагого копьеносца разное - но только не это! Персиянка начала уже догадываться, в чем дело: но не знала еще, как действовать сообразно узнанному.
Поликсена наконец очнулась и попыталась что-то сказать.
И у нее получилось:
- Ты говоришь, статуя спартанца? Брат пытался поставить ее в зале?..
Она взглянула на госпожу.
- А ты знаешь имя скульптора?
Артазостра поняла, что скрывать смысла нет: все равно эллинка дознается - или будет считать, что поняла верно! Потом Артазостра поймет, что с этим делать!
- Скульптор - Гермодор из Афин, как твой муж, - сказала хозяйка.
Поликсена со стоном закрыла лицо руками.
Артазостра жадно смотрела на нее... персиянка испытывала и жгучее любопытство, и жалость от догадки, и удовлетворение. Но когда эллинка опять взглянула на госпожу, жалость возобладала. Поликсена была мертвенно бледна: как женщина, узнавшая о смерти возлюбленного.
- Я пойду. Прошу простить меня, - Поликсена стала подниматься, и хозяйка быстро встала следом.
- Ты дойдешь одна?..
- Я не буду одна. Со мной мои женщины. Где Кама?
Поликсена огляделась, как слепая. Артазостра хлопнула в ладоши, и Кама явилась. Артазостра быстро прошептала служанке что-то, кивнув на эллинку, и Кама поклонилась.
Приблизившись к сестре Филомена, персиянка осторожно, но твердо взяла ее под руку и повела к двери. Поликсена не противилась.
Когда они скрылись, Артазостра села опять. Она еще долго сидела в раздумье, кусая прядь своих волос, глядя перед собой так же невидяще, как Поликсена.
- Я должна все узнать! - прошептала она.
И только когда из детской позвал проснувшийся сын, персиянка очнулась от размышлений.

Поликсена не помнила, как вернулась в свою спальню. Она была в таком потрясении, какого не испытывала, даже услышав об участи Ликандра от брата Аристодема. Даже услышав, что брат переметнулся к персам!
Она не знала, что думать о Филомене теперь... за похищением статуи Ликандра могли скрываться такие страшные вещи, рядом с которыми даже этот поступок показался бы безобидным!
Поликсена потребовала вина. Она была намерена сегодня же встретиться с братом, чем бы это ни грозило!
Она послала своего воина в трапезную.

Филомен не отказался встретиться с сестрой: и, ввиду позднего часа, пришел к ней сам. Аристодем еще не возвращался.
- Что случилось, милая сестра? - спросил сатрап Ионии, входя в ее спальню.
Поликсена, одиноко сидевшая на супружеской кровати, подняла заплаканные глаза.
- Это ты похитил Ликандра и продал в рабство? - глухим голосом спросила она.
Филомен застыл на месте.
- Что ты сказала?..
Поликсена сжала кулаки.
- Я знаю о статуе!..
И она разразилась рыданиями.
Филомен несколько мгновений не отвечал и не двигался с места - а потом подошел к Поликсене и опустился перед нею на колени. Взял ее руки в свои. Поликсена застыла: но не попыталась вырваться.
- Я устроил похищение статуи, - тихо, убедительно сказал брат. - Ради спасения самой статуи и всех Афин от кровопролития! Я связан со многими людьми! Но Ликандра я не похищал.
Поликсена смотрела на него не дыша. Ей так хотелось поверить!
- Это правда?..
Филомен кивнул и поднес к губам ее ладони. Поцеловал ее руку, потом опять поднял глаза на сестру.
- Правда, моя дорогая.
Поликсена глубоко вздохнула.
Филомен встал.
- Тебе с Аристодемом нужно будет остаться у меня на какое-то время. Для благоустройства и покупки усадьбы нужно время! Ты согласна?
Поликсена кивнула.

Когда Аристодем вернулся, Поликсена передала мужу, что узнала этим вечером. И афинянин даже не выказал удивления.
- Я давно догадывался, - сказал он.
Но тоже согласился остаться у Филомена, пока это необходимо.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Вт апр 07, 2015 21:22 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 79

Филомен показал гостям статую - сестра требовала этого, хотя Аристодем хотел видеть ее куда меньше Поликсены. Но Поликсена чувствовала свое право получить награду за сердечные муки... хотя бы такую. Ей хотелось увериться, что ее спартанец погиб не зря!
Хозяин дворца держал последнюю и самую великую работу Гермодора в одной из кладовых, полупустой и захламленной. Только сам Филомен и немногие помощники знали дорогу туда: и могли оценить значение этого приобретения.
Коринфянин проводил сестру и ее мужа в кладовую, взяв с собой одного только светловолосого юношу-раба: которому, по-видимому, доверял более других или держал при себе для особых поручений. Этот юный иониец нес факел: даже днем в таком дворце путь приходилось освещать.
Они спустились на первый ярус, и долго шли вчетвером запутанной дорогой: у Поликсены замирало сердце, и великолепие дворца более не радовало ее. Царевна увидела в нем многое другое, помимо красоты. Факел ионийца то и дело выхватывал из полумрака уродливые фрески на стенах - сцены из мифов, сделанные каким-то бесталанным художником по приказу тирана, предшественника Филомена.... Брат до сих пор не уничтожил эти картины. А может, не желал.
Наконец они сделали последний поворот, и, пройдя немного, уперлись в дверь, почти сливавшуюся с выщербленной стеной.
- Мы пришли, - сатрап обернулся к гостям с улыбкой, в которой Поликсена почувствовала напряженность. - Я редко хожу этой дорогой, а жаль! Подобные творения рождаются раз в несколько столетий!
Помимо воли, Поликсена ощутила волнение, не имевшее ничего общего со скорбью: в ней проснулось художественное чувство настоящей эллинки, для которой скульптура была высшим выразителем и мерой прекрасного. Царевна схватила за руку мужа, хотя всю дорогу держалась от него на расстоянии. Афинянин сжал ее пальцы, ощущая то же нетерпение.
Филомен кивнул рабу.
- Открывай, Эвмей.
Он взял у юноши факел.
Помощник примерился и толкнул дверь рукой; та не подалась. Навалился, упираясь обеими руками, но ничего не вышло.
Раб сконфуженно обернулся к хозяину.
- Не открывается, господин... Заело!
Филомен покачал головой.
- Держи факел.
Когда юноша снова взял светильник, Филомен подошел к двери: немного отступил - а потом с силой ударил ногой.
Дверь с грохотом отворилась, ударившись о какие-то полки или ящики: что-то осыпалось внутри. Поликсена вскрикнула; а брат только рассмеялся.
- Ничего страшного. Там одна рухлядь, - сказал он и сделал гостям знак. - Идемте.
Ступая между деревянными ящиками и старыми глиняными бочками-пифосами, они пробрались вглубь помещения: по этому проходу с трудом можно было продвигаться по двое. Филомен шел первым, опять взяв у раба факел: и наконец сатрап поднял свободную руку.
- Глядите!
Он отступил, наклонив факел вперед: у стены было большое свободное пространство. Поликсена ахнула, а Аристодем уставился из-за ее плеча во все глаза. Жена шла первой.
В конце кладовой, у стены, стояла статуя воина, которого оба узнали с первого взгляда.
Ликандр, навеки заключенный во мраморе, заносил копье... для удара, которого никогда не сделает! Его мраморное тело напряглось в страшном усилии, которое было тщетным.
Поликсена зажала себе рот ладонью, глуша рыдания, и шагнула вперед.
Она миновала брата так быстро, что тот ощутил только ветер, поднятый ее одеждами, который взметнул пламя факела. На миг этот огонь ослепил хозяина, а когда Филомен опять увидел сестру, та уже стояла прямо перед статуей.
Гермодор мог бы гордиться собой, если бы видел в этот миг ее лицо.
Поликсена долго стояла без движения, медленно оглядывая изваяние своего первого возлюбленного; потом, переместившись, оглядела с другой стороны. Потом она отвернулась от всех, закрыв лицо локтем.
Когда полный беспокойства Филомен уже хотел окликнуть сестру, Поликсена повернулась к нему сама. Она не плакала, но была очень бледна.
- Твоя жена сказала мне, что наши статуи - ложь, потому что приукрашивают жизнь, - проговорила Поликсена, усмехаясь. - Твоя персиянка ошибалась... хотя бы насчет этой! Она не приукрасила жизнь, а воплотила в себе одну идею, многократно усилив ее! Священную для нас идею свободы!
Царевна взглянула на мужа.
- Не так ли, Аристодем?
Афинянин кивнул: не смея ни возразить супруге в такой миг, ни нарушить тишину. Впрочем, кроме нее, никто сейчас не смел говорить.
Однако Поликсена не собиралась произносить речь. Она только обернулась и еще раз посмотрела на статую первого мужа - долгим взглядом.
- По крайней мере, я вижу, что Ликандр погиб не напрасно, - прошептала царевна.
А потом вдруг подошла к Аристодему и обняла его, спрятав лицо у мужа на груди.
Афинянин прижал жену к себе, понимая, что ничего говорить нельзя. Поверх головы Поликсены он посмотрел на Филомена.
Аристодем сделал хозяину знак глазами: тот молча кивнул. Не сговариваясь, мужчины двинулись обратно к выходу: Аристодем увлек за собой жену, обнимая за плечи, и Поликсена, не противясь, пошла с ним. Они быстро покинули кладовую, и Филомен захлопнул дверь.
Некоторое время четверо греков постояли, приходя в себя после увиденного. Раб-иониец был впечатлен не меньше хозяев.
Наконец Филомен нарушил молчание: он неожиданно обратился к слуге, как к самому беспристрастному зрителю.
- Ну, что скажешь, Эвмей? Не правда ли, мы сейчас наблюдали величайшее творение эллинских художников?
Филомен улыбался - своей новой непонятной улыбкой.
- Правда, господин. Ничего подобного у нас еще не делали, - сказал Эвмей, осмелевший от столь лестного внимания. Но сатрап больше не смотрел на него.
- Я показывал эту статую нескольким милетским художникам, - сказал Филомен Аристодему и сестре.
Поликсена сделала нетерпеливое движение, и муж убрал руку с ее плеча.
- Ну, и что же? - резко спросила она брата.
Филомен рассмеялся.
- Как и следовало ожидать, никто из служителей Аполлона не спросил меня, как я получил эту статую! Им нет дела до этого - как и до мытарств своих собратьев: но смею думать, что ионийские скульпторы тоже наделены некоторым талантом и кое-чему научились, рассматривая нашего спартанца.
Тут Аристодем сердито подтолкнул Филомена в бок, кивнув на жену: Поликсена опять отрешилась от окружающего и погрузилась в уныние. Она еще долго будет соблюдать этот молчаливый траур, видный только близким!
Эллины быстро пошли назад, и на обратном пути не говорили ни слова.
Филомен распрощался с гостями в зале с фонтаном, через который они проходили. Когда Аристодем и Поликсена вернулись в спальню, коринфянка попросила мужа оставить ее одну.
Он вышел без всяких возражений. Но Поликсена не смогла долго пробыть в супружеской спальне, даже рядом с детьми. Царевна вернулась в зал и, спустившись по ступенькам, которые вели на террасу, вышла на воздух.
Эллинка долго приходила в себя, схватившись за ограждение из фигурных столбиков, которые поддерживали перила, и блуждая взором по необъятному саду, раскинувшемуся внизу.
Наконец она смогла улыбнуться.
- Мой Ликандр. Он не умер, - сказала царевна вслух. - Но стоило ли... стоило ли?..
Голос ее сорвался, став чужим. Она сама не знала, что подразумевала.

***

Позже этим днем Аристодем взял с собою жену - посмотреть дом, который предлагал им Филомен. Поликсене пришлось поехать в носилках: здесь было слишком много персов... да и положение царевны обязывало.
Поликсена почти не видела города из-за розовых занавесок, за которыми все казалось розовым, как в детском сне. Но и то, что оказалось доступно ее взору, было прекрасно. Дикие цветы в Ионии уже распускались, и зелень была необыкновенно изобильна; многие глинобитные и кирпичные дома, прятавшиеся среди садов, были ярко раскрашены. И самым завлекательным оказалось, пожалуй, то, что никогда нельзя было угадать - кто прячется за этими стенами: грек или азиат, свой или чужой?.. И кого и почему называть своим?..
- Вот наш дом, - сказал афинянин жене немного погодя после того, как она покинула носилки.
Взяв Поликсену под руку, он повел ее по дорожке между жасминовых кустов.
- Ты уже согласился купить его? - спросила жена, вглядываясь в белое строение за деревьями.
Аристодем приостановился.
- Разве тебе не нравится?
Дом был крыт черепицей, спланирован по-гречески - строго и без излишеств, и оказался одноэтажным, в отличие от египетских особняков. Однако, несомненно, был просторным.
- Там есть водосток и осталась от хозяев почти вся мебель, - сказал Аристодем. - Нам немного нужно купить, и совсем ничего не придется переделывать!
Поликсена кивнула, и они пошли вперед.
Осмотр дома занял немного времени - Аристодем отвечал на короткие деловитые вопросы жены и провожал ее, куда она хотела. Поликсена казалась озабоченной и совсем не радостной. Аристодем не спрашивал, почему: и был рад, что жена согласна с его выбором.
Когда они снова вышли в сад, Поликсена остановила мужа.
- Хозяева этого дома были убиты, - сухо и серьезно сказала она. - Разве ты сам не чувствуешь?
Сын Пифона долго смотрел на нее, и наконец сказал:
- Пожалуй, чувствую. И что же?
Поликсена мотнула головой и подняла руку, отгораживаясь от дальнейших вопросов.
- Ничего.
Она быстро прошла вперед и села в носилки, не дожидаясь мужа.

Вечером Филомен позвал на ужин их обоих: сказав, что у него будут замечательные люди, которые мечтают познакомиться с его сестрой и ближайшим другом. Аристодем принял приглашение: а Поликсена опять отказалась. Она успела условиться на этот вечер о встрече с Артазострой.
- Такие знакомства легко расстроить, но очень трудно возобновить, - сказала коринфянка разочарованному и уязвленному супругу. - Ведь это Азия!
Аристодем кивнул и поцеловал ее.
- Только будь осторожна.
Поликсена опять пришла к хозяйке с дочерью: уже рассчитав время, когда младший сын персиянки будет спать. Сегодня Артазостра занималась с Дарионом, таким же черноволосым и темноглазым, как брат. Но мальчик им не мешал.
Артазостра встретила родственницу и более приветливо, чем в первый раз, и более настороженно.
- Сегодня все хорошо? - спросила хозяйка.
- Да, - кивнула эллинка.
В груди закололо от болезненных воспоминаний; но царевна не подала виду. Именно так живут все правители, разве она не знала этого?
Когда они сели рядом и Поликсена взяла с блюда печенье, она заговорила первой: отвечая на вопросы, которых, возможно, хозяйка никогда не задала бы. Но такое женское любопытство обязательно нужно было удовлетворить!
- Этот воин, этот спартанец... был моим первым мужем, его звали Ликандр. Он отец моего сына, и служил в Египте наемником.
Поликсена прервалась, кроша печенье на поднос.
- Уже пять лет, как Ликандр ушел на войну с Сирией и пропал без вести. А недавно я узнала, что мой муж попал в плен. По-видимому, в рабстве с него и сделали эту статую! Надеюсь, что он умер!
Женщины долго молчали. Потом Артазостра сказала:
- Теперь я понимаю.
И улыбнулась. Как и Нитетис, эта госпожа не могла допустить, чтобы что-нибудь в ее владениях оставалось для нее тайной!
- Мне очень жаль, - сказала персиянка, коснувшись руки гостьи.
Поликсена кивнула, закусив губу. На ее ресницах повисли слезы, и эллинка утерла щеку.
- Это было давно... но я никогда не забуду и не хочу забывать.
Хозяйка и гостья помолчали. А потом Поликсена произнесла:
- Я давно хотела спросить тебя... есть ли у моего брата гарем?
Сам Филомен никогда не упоминал о других женщинах, кроме супруги. Но если брат стал восточным правителем - да и просто правителем...
Персиянка подняла черные полумесяцы бровей.
- Гарем?
Она усмехнулась.
- Вы, кажется, так не говорите?
Поликсена нетерпеливо вздохнула.
- Есть ли у Филомена другие женщины, кроме тебя?
Артазостра окаменела, глядя на нее, - только глаза засверкали, как у индийского идола.
- Я не женщина Филомена, - сказала персиянка с тихой яростью. - Я его жена! В Персии в домах сатрапов и князей живет много женщин, о которых никто не спрашивает! Но никто не называет их женами!
Поликсена поспешно склонила голову.
- Прошу простить меня.
Артазостра едва заметно кивнула. Было видно, что она все еще очень оскорблена.
Поликсена помялась, помолчала - потом все-таки повторила:
- Могу ли я узнать ответ на мой вопрос?
Персиянка откинула за спину косу.
- Да, здесь есть другие женщины, десять наложниц, но они все остались от прежнего господина! Мой муж не брал себе новых!
Поликсена мысленно пожалела этих бедняжек. Но египетские гаремы содержались так же: всех женщин по смерти прежнего господина передавали новому.
- А навещает ли мой брат их... или, может быть, навещал прежде?
Артазостра немного покраснела.
- Он заходил к ним вначале, но скоро перестал. К тому же, почти все эти женщины уже немолоды.
Поликсена кивнула. Она вообще не могла бы представить брата многоженцем - или мужчиной, который с равным увлечением посвящал бы время нескольким любовницам.
Артазостра неожиданно сказала:
- О таких делах не говорят с мужчинами. У нас ими занимаются евнухи, а у вас о них просто молчат!
Поликсена рассмеялась, чувствуя облегчение.
- А твой отец, госпожа? Есть у него гарем?
- У моего отца две жены, я дочь старшей - Сириты, и старшая в семье, - с гордостью ответила персиянка. - Еще у моего отца три наложницы. Все женщины его дома живут в Сузах, и еще живы его мать и бабушка!
Персиянка улыбнулась.
- Мы долго живем!
Они заговорились; но Поликсена остановилась вовремя. Как раз, пока еще не наскучила госпоже.
Артазостра простилась с сестрой мужа весьма дружелюбно, и просила заходить еще, казалось, не возражая против более тесной дружбы... но всегда следовало помнить, кто она такая.
Вернувшись, Поликсена обнаружила, что мужа все еще нет. Она забеспокоилась: раб Аристодема сказал, что господин ушел на ужин два часа назад. Должно быть, хозяин и гости пировали!
Поликсена легла спать. Вскоре после того, как она потушила лампу, раздался шум: вернулся супруг.
Его светлые волосы отсвечивали в темноте. Афинянин покачнулся, пробираясь к постели жены, а когда она в тревоге села, прошептал:
- Я пьян... Не спрашивай меня ни о чем, я сейчас лягу и усну!
Поликсена усмехнулась. Как хорошо, когда твой муж - воспитанный человек!
Когда Аристодем наскоро умылся и лег рядом с ней, распространяя винный дух, он прошептал:
- Утром твой брат приглашает нас на завтрак... и ты пойдешь!
Поликсена улыбнулась.
- Хорошо.

Завтрак был поздний, и пришли несколько человек греков и персов, державшихся весьма учтиво. Хозяин всех представил сестре: и гости кланялись ей, как царевне, говоря любезности. Среди греков оказался тот самый молодой скульптор Менекрат, о котором Нитетис говорила подруге перед расставанием и который изобразил царицу Египта в виде Нейт. Филомен уже успел увидеть эту работу и оценить ее по достоинству.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Чт апр 09, 2015 20:49 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 80

Аристодем с семьей переехал в новый дом через десять дней. Он и Поликсена вовсе не скучали в эти дни, проведенные в гостях у ее брата, - пожалуй, их даже перенасытили впечатлениями и удовольствиями. Но афинянин не скрывал своего облегчения, снова оказавшись в семейном доме.
- Ни за что не хотел бы стать правителем, - сказал он жене. - Счастье твое, что ты не бывала у брата на ужинах, только на завтраках! Его заставляют пить, когда он воздержан... навязывают женщин, когда он целомудрен!
- Кто навязывает ему женщин? - воскликнула Поликсена.
Аристодем брезгливо пожал плечами.
- Персы, мечтающие пристроить своих дочерей. Как будто Филомену мало одной азиатки в постели!
Поликсена печально улыбнулась. Он вспомнила, как прощалась с Артазострой, и как та уговорила ее взять с собою Каму, в помощь Мекет. Эллинке уже вовсе не казалось, что за этим стоит какой-то злой умысел: только знак большого расположения.
И Кама могла бы продолжать учить госпожу персидскому языку и обычаям. Уроков, полученных в Египте, было совсем недостаточно.
- Артазостра очень умна, - задумчиво сказала Поликсена. - Брат действительно любит ее, и я рада, что это так!
Философ улыбнулся.
- Ну, если ты рада, я спокоен.
Сидящая Поликсена с удовольствием потянулась и ощутила приятную боль в мышцах бедер. Она вспомнила о немногих уроках верховой езды, которые успел дать ей брат в дворцовом саду: это были очень счастливые мгновения. Филомен сажал сестру на собственного коня, и вороной красавец смирно шел под ней, хотя прежде не подпускал к себе никого, кроме хозяина. Филомен водил Фотиноса по дорожке, огибавшей беседку, которая затем вела прямо к этому увитому плющом домику.
Для таких уроков Поликсена впервые облачилась в персидскую одежду: она надела шаровары, которые в Азии иногда носили и женщины. Хотя от едкого конского пота ее кожу предохраняла алая попона, брат и сестра не рисковали явить персам непристойное зрелище.
Артазостра немало изумила родственницу тем, что, как выяснилось из разговоров, умела ездить верхом, - это было довольно редкое умение для персиянки; впрочем, как и для эллинки. Но семья Артазостры была родом с гор, где жилось гораздо привольнее, чем в городе. И Аршак посадил старшую дочь на коня тогда же, когда начал давать мужские уроки своим сыновьям. При кочевой жизни это могло потребоваться когда угодно, случись им спасаться от врага!
У Артазостры была собственная лошадка, и иногда она каталась на ней, когда ее могли видеть только собственные слуги и служанки. Чем больше Поликсена узнавала об этой азиатке, тем больше находила причин для восхищения - как и поводов опасаться дочери сатрапа.
Аристодем вскоре приступил к воинским упражнениям: каждый день с утра он отправлялся во дворец, где проводил время до обеда, и возвращался измученным. В учителя себе, как и следовало ожидать, афинянин выбрал греков, и продолжал одеваться только по-гречески.
В первые дни жене очень бросались в глаза кровоподтеки на его бледном теле, которые уродовали Аристодема, как следы побоев: в отличие от боевых шрамов, украшавших мужчин. Но и в глазах ее супруга теперь появился новый блеск, свидетельствовавший о верности себе: это был, в своем роде, весьма упорный и смелый человек.
Поликсена, которая теперь опять надолго оставалась одна, во время, свободное от занятия хозяйством и детьми, читала, писала и гуляла по саду - или, взяв охрану, выходила в город. Иногда царевна принимала гостей без мужа, который был слишком занят.
Ее искренним другом стал скульптор Менекрат, оказавшийся столь же умным, сколь и одаренным богами: он приглашал коринфянку в свою мастерскую, увлекательно рассказывая историю каждой работы. Почти во всех его скульптурах Поликсена увидела сходство с египетскими.
- Твои статуи пытаются сдвинуться с места, но между этими попытками и осуществленным усилием - огромный шаг, - сказала она художнику однажды. - Творение Гермодора возвышается над всеми остальными, как боги над людьми!
- Ты права, царевна, - согласился милетец. - Но я добьюсь не меньшего, чем великий Гермодор, клянусь тебе!
Поликсена покачала головой.
Чтобы сделать то, что Гермодор, нужно было какое-то сильнейшее потрясение... неожиданное и едва ли желанное для самого художника.

Однажды вечером, когда Поликсена вернулась с прогулки, ее неразговорчивый сын подошел к матери и сказал:
- Мама, где мой отец? Я знаю, что Аристодем не отец мне!
Поликсена давно ждала этого вопроса; давно готовилась... но так и не придумала, как ответить лучше. И она сказала, что само получилось.
- Твой отец был воином.
Никострат серьезно смотрел на нее.
- Он умер?
Поликсена кивнула.
- Да. Он был великим воином, и ты должен вырасти таким же!
- Я вырасту, - не моргнув глазом пообещал маленький спартанец.
А Поликсена уже горько пожалела о своих словах. Каждое такое материнское слово оставляет неизгладимый след в душе ребенка!
Как же быстро растет ее мальчик!
Поликсена крепко обняла сына Ликандра.
- Я всегда буду любить тебя, кем бы ты ни стал, - прошептала она.
Никострат кивнул, прижимаясь к матери. Но Поликсена уже знала, что сколько-нибудь мирная и созерцательная жизнь не для него: спартанский мальчик сам презреет такую жизнь, когда подрастет, без всякой школы. Единственное, что он сможет выбирать, - за кого сражаться.

***

Несколько недель протекли мирно. Если и были волнения, то большею частью счастливые.
А потом Милета достигли страшные вести из Египта.
Первой их узнала Поликсена, а не ее муж: коринфянке написал старый полузабытый друг из Навкратиса, египтянин, преданный Нитетис.
Царь царей устранил Уджагорресента от управления страной и опять сделал наместником перса! Нитетис в одночасье лишилась положения царицы и вынуждена была укрыться в своем поместье. А самое ужасное - был убит ее единственный сын, царевич Яхмес: египетский наследник Ахеменидов!*
"Может быть, боги не отвернулись еще от моей страны, позволив ей уцелеть, но они отвернулись от моей царицы, - писал Поликсене египтянин. - Моя повелительница бежала из Саиса после смерти своего сына, и чуть не умерла от потрясения и горя. Что будет с нами?
Уджагорресент добился для нас милости царя персов, но все мы, сыны Та-Кемет, знаем, что это значит: Дарий будет поступать с побежденными так, как ему заблагорассудится. Маат повержена. Не допусти, госпожа, чтобы подобное случилось с твоей страной!"
- Моей страной! Где она? - рассмеялась Поликсена. - У нас есть только разрозненные города, которых ничему не учит чужой опыт!
Она хотела написать письмо Нитетис, хотя знала, каким жалким утешением это будет, даже если свергнутая царица получит его.
Но тут неожиданно пришло послание от самой Нитетис.

"Я снова ношу дитя, - так начиналось это письмо, без предисловий. - И ради этого ребенка я улыбаюсь, а не оплакиваю моего мертвого сына!
Я не стану даже пытаться описать, что я испытала. Ты сама мать!
Ты знаешь, должно быть, что Яхмеса закололи во сне: он совсем не страдал... Перед тем, как мы с моим мужем вынуждены были бежать из Саиса, Уджагорресент успел допросить и казнить нескольких стражников, он пытал слуг, добиваясь признания... но все это было напрасно. Мы знаем только, что моего сына убил один из воинов охраны, которых вокруг него всегда было множество. Но это теперь не имеет значения: важно лишь то, чья воля направляла убийцу! Думаю, что за этим стоит Атосса или кто-нибудь из ее приближенных. Уничтожить такое чудовище можно, лишь отрубив ему голову!
Теперь мое сердце обливается кровью от страха за тебя и твою семью. Не приближай к себе персов и не приближайся к ним! Это змеи, которые всегда жалят, стоит их пригреть!
Но мне нельзя сейчас тревожиться: мой врач запрещает мне. И я напишу, что еще радует меня.
Дарий оставил царского казначея своим советником в Египте, и для нас еще не все потеряно. Возможно, в скором времени великий царь все же навестит мою страну и примет участие в священных обрядах. Хотя мне это напоминает только забаву победителя. Старые боги становятся сказкой для новых народов, которой победители тешат своих детей, - не правда ли, филэ?
Сохранила ли ты мою статуэтку? Я знаю, что сохранила! Пусть богиня бережет тебя, как более не способна царица.
Я тоскую по тебе более, чем способна выразить: но меньше всего хотела бы, чтобы ты вернулась в эту страну. Теперь, когда я утратила власть, мой торжествующий враг не успокоится, пока не уничтожит всех, кого я люблю.
Мы заплатили за власть полную цену.
Я всегда знала, что заплачу эту цену.
Удивительно: излив тебе мою печаль, я способна даже радоваться тому, что мой царевич умер: и умер так легко. Что ждало бы его, сына великого царя, в нынешнем мире? А его злосчастная божественность, к которой Яхмес был приговорен самим рождением? Я, жрица, не могу вообразить удела ужасней, чем всю жизнь изображать из себя воплощение бога, в которого не веришь!
Но ныне я жду ребенка от смертного, который будет избавлен от такой участи.
Может быть, я еще приеду к тебе - и мы с тобой опять обнимем друг друга и станем вспоминать то, что более никогда не повторится".

- Моя бедная Нитетис, - прошептала Поликсена, дочитав письмо. - Почему я не могу сейчас быть с тобой!
Но не только это терзало ее. Кто виновен в смерти Яхмеса? Кто бы это ни был - он так же страшен, как ее брат, действующий в Афинах чужими руками! И куда будет нанесен следующий удар?..

Когда вернулся из дворца муж, Поликсена одиноко сидела на ступенях портика. Соскочив с коня, Аристодем сразу устремился ей навстречу. Он крепко обнял жену, ни о чем не спрашивая.
- Нитетис написала мне сама, - прошептала Поликсена. - У нее снова будет ребенок, и, похоже, Дарий не намерен причинять вред Египту!
- Только править им по своему усмотрению, - кивнул афинянин.
Он усмехнулся.
- Что ж, я рад хотя бы за царицу.
- Еще ничего не известно. Кто может знать, чьи руки действуют здесь! - сказала жена.
Аристодем молча смотрел на нее. Поликсена знала, что он хочет посоветовать ей не приближаться более к Артазостре. Но даже если Поликсена будет избегать жены брата, эта азиатка останется женою брата и матерью его наследников.
- Помолимся богу, Аристодем, - сказала эллинка. - Только он видит все.
Аристодем молча поцеловал ей руку. Он уже двигался почти без боли, и синяки наполовину сошли.

* Яхмес на самом деле персонаж полностью вымышленный, хотя Камбис и мог иметь сына от египетской жены.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Вс апр 12, 2015 12:54 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 81

В жизни Адметы, дочери Агорея из Спарты, было немного радостей: и все ее радости были сопряжены с борьбой. Она не привыкла жить иначе: хотя отец, член совета старейшин, выделялся среди других спартанцев богатством и влиянием, Агорей не изнеживал своих детей.
Одной из радостей девичества у Адметы были гонки на колеснице и состязания с девушками в силе и ловкости. Вместе с подругами она впервые испытала и наслаждение любви: свободная любовь девушек, как ровесниц, так и старших и младших, встречалась в Спарте гораздо чаще, чем в других греческих полисах.* Адмета еще помнила, как однажды забежала с подругой Лиссой в дубовую рощу, посвященную Зевсу, - девушки бежали группой, после танца, который по обычаю исполняли обнаженными вместе с юношами прямо на улице. И теперь Адмета и Лисса вырвались далеко вперед: на них были только короткие некрашеные хитониски*, и сильные босые ноги взбивали пыль, неутомимые и твердые. Когда приблизилась роща, другие юные спартанки, поотстав, закричали и замахали подругам, прося вернуться: испугались гнева богов.
Но Адмета и Лисса только смеялись, обняв друг друга за талию. Адмета послала побежденным соперницам поцелуй.
- Неужто боги, давшие нам достичь священной рощи, нас за это и накажут? - крикнула дочь Агорея; и тогда остальные девушки ушли. Скоро спартанки опять перешли на бег.
А Адмета и Лисса, держась за руки, углубились в рощу: они сами еще не знали, зачем. Их распущенные волосы, у каждой достигавшие бедер, смешались: черные и ярко-каштановые. Запахло листвой и водой. А потом Лисса вдруг опрокинула Адмету на спину.
Была уже осень, и росная трава под деревьями холодила тело: пахучую землю устилали подмокшие дубовые листья. Но лакедемонянкам было не холодно, как не холодно было бежать почти нагими!
Вначале они тискались - ни о чем не думая, перекатываясь по траве и только издавая стоны сквозь зубы, как в борьбе. Потом Адмета прижала Лиссу к земле, обеими лопатками, и уселась сверху, сжав коленями еще сопротивляющиеся бедра подруги.
- Побеждена! - вокликнула дочь Агорея. Но Лисса только смеялась, ее щеки пылали, а каштановые волосы золотились, рассыпавшись по траве.
- Это кто побежден? - звонко откликнулась она: и вдруг притянула Адмету к себе, поцеловав ее прямо в изумленно раскрытые губы.
Поцелуй вовлек подруг в мир, о существовании которого дочери Спарты до сих пор только догадывались. Горячие губы и языки, ищущие пальцы, тесные объятия, сердце к сердцу, в которых ощущалась дрожь каждой мышцы соперницы; щекотание жестких волос, которые лаконские поэты сравнивали с лошадиными гривами, превознося их густоту и упругость. А потом - нежданная победа Эроса над обеими девушками. Вершина любви остра, как копье врага, на котором сосредотачивается перед смертью вся жизнь!
Они нескоро очнулись, лежа рядом на траве.
В волосах Лиссы застряли красные дубовые листья, и Адмета, засмеявшись, сбила их ладонью. Это, казалось, уничтожило неловкость, возникшую было между подругами. Лисса улыбнулась в ответ, потом первая встала, сверкнув своим молочно-белым телом. На круглой крепкой ягодице была царапина от сучка, на ногах несколько синяков.
Но Лисса не глядела на Адмету, когда надевала свой хитониск и поправляла волосы.
Адмете показалось, что Лисса ощущает печаль и стыд.
- Что мой отец скажет? - произнесла она: когда Адмета прямо спросила подругу, что с ней такое.
Адмета фыркнула.
- На что скажет? Разве мы нарушили какой-нибудь закон? - откликнулась дочь Агорея. - И разве отцам об этом рассказывают?
- Боги все видели, - сказала Лисса, хмуря прямые темные брови.
Адмета схватила подругу за плечо. Та не вырвалась, хотя и могла бы: выпрямившись и глядя на Адмету зелеными, как листва, глазами.
- Боги часто наказывают людей за любовь... ты сама знаешь! - сказала дочь Агорея. - Но трусливых и слабых они презирают! И уж лучше быть наказанной!
Лисса вздохнула, но жаловаться больше не стала.
- Я знаю, что после любви часто приходит печаль, - прибавила Адмета. - Я слышала, как мужчины говорили об этом! Так улыбнись теперь!
Лисса заставила себя улыбнуться. А когда девушки вышли из-под деревьев, скоро они вновь пустились бегом: и это состязание, любимое обеими, прогнало остатки грусти.
Вернувшуюся Адмету мать отругала за перепачканный и порванный хитониск, но ничего не спросила о том, где побывала дочь. Если Адмете боги пошлют дочь, она тоже не станет много спрашивать ее о ее молодых забавах!
Адмета догадывалась, что такой прием ждал дома и Лиссу.
Они еще встречались какое-то время наедине, и несколько раз предавались любви: но потом расстались, казалось, больше не выделяя друг друга среди остальных. Но знали, что подарили одна другой ярчайшие воспоминания, которые хранятся всю жизнь.
Пусть страсть и приносит потом печаль.
Любовь к Ликандру была первой такой любовью спартанки - к мужчине: и оказалась не только много сильней, но и гораздо продолжительней. Но почему-то Адмете представлялось, что этот союз с марафонским пленником тоже не продлится долго... и принесет печаль, еще большую.
Ликандр полюбил ее. Он вошел в дом Агорея как сын, не имея ничего своего и не желая обременять семью старшего брата собой и своим прошлым. Но он был не хуже спартанцев, всю жизнь сражавшихся за свою родину. Адмете сразу показалось, что этот пленник лучше их!
Однако она чувствовала, что ее будущий супруг совсем другой. И она с первой встречи знала, что Ликандр сделает ее своей женой и будет любить всеми силами души. И так и случилось.
Этот незнакомец взял всю ее и посвятил всего себя ей... ничего лучше, чем принадлежать ему и бороться с ним на ложе, дочь Агорея не знала.
Но он был пришлый, он принес с собой много такого, что желал бы сохранить в тайне: однако в соединении обнажались не только тела, но и души. Адмета один или два раза услышала имя "Поликсена", вырвавшееся у ее возлюбленного.
Это было больно и оскорбительно, как незаслуженный удар плетью... но Адмета ничего не спросила, когда поняла, что имя соперницы вырывается из глубин души мужа и что он не властен над этим. Она тоже иногда, принимая его в объятия, видела и ощущала не его, а другие тела и лица... любовь объединяет всех и не имеет границ: лишь честность и преданность имеют значение. Это и есть супружеское счастье!
Но они гораздо больше думали друг о друге, чем об остальных.
Адмета понесла вскоре после свадьбы, и оба очень радовались этому. Вскоре после того, как эта новость стала очевидной для всех, - спартанский пеплос больше показывал, чем скрывал, - началось очередное волнение в Мессении: и Ликандр вызвался идти подавлять восстание в числе первых. Адмета даже не подумала сказать ничего против: как ни любила мужа. И именно потому, что любила!
Он смывал свое прошлое своею и чужой кровью, избывал его!
Воины вернулись с победой, потеряв немного человек: Мессения снова покорилась. Ликандр вернулся к жене - Адмета знала, что он вернется.
Но предчувствие окончательной разлуки у лакедемонянки усилилось. Любовь между супругами только возросла за то время, что они не видели друг друга: но увеличилась и печаль Ликандра. И теперь чаще и дольше им владела печаль после соития.
Адмета никогда не выспрашивала того, что бывший невольник хотел утаить от жены; но в одну из ночей, когда оба сидели без сна на своей кровати в просторной спальне Адметы, она первая заговорила об этом.
- Ты вернулся другим, я знаю, и странно было бы ожидать иного. Ты видел большой мир, - тут спартанка улыбнулась.
Ликандр ответил на ее улыбку - но потом опять погрузился в невеселую задумчивость. Адмета придвинулась к возлюбленному и обняла одной рукой за мощную шею.
- И теперь Спарта не может более вместить тебя... как разорвал бы лоно матери ребенок, если бы попытался вернуться в него, когда вырастет, - тихо проговорила жена.
Ликандр быстро взглянул на нее.
- Вот как?
Вдруг его передернуло от боли.
- Так ты по-прежнему думаешь, что мне здесь не место?..
- Нет, - Адмета быстро приподнялась на коленях и обхватила ладонями лицо воина, заставив посмотреть на себя. - Нет, любимый! Но мне кажется, что ты сам, придя домой, не находишь себе места... ни в Спарте, ни где-нибудь еще.
Ликандр усмехнулся.
- Это правда.
Он обнял ее за обнаженные плечи и погладил по щеке.
- Но ты не должна страдать от этого.
А перед глазами гоплита неожиданно встала такая же ночь, такой же разговор... и жена, которая, будучи так же тяжела его ребенком, говорила с ним перед прощанием. Может быть, и теперь ему суждено навеки покинуть эту вторую супругу, не увидев своего второго ребенка, - а с ними покинуть и весь мир? Боги не предлагают одного и того же дважды!
Он лег и уложил рядом Адмету, поглаживая ее тугой живот.
- Мне очень хорошо с тобой. Надеюсь, что и тебе со мной, - тихо проговорил спартанец. - Только не спрашивай меня...
Адмета кивнула, устроившись на сгибе его могучей руки.
- Не буду.
А сама подумала о своем отце... о своих конях, любимой белой четверке, вызывавшей зависть и вопросы подружек. И о других конях и колесницах в Спарте подумала. Большой мир стучался в ворота Спарты, Азия пока только стучалась, а скоро будет ломиться. Но защитят ли свою родину такие, как Ликандр, - неизбежно изменившиеся?.. Хуже или лучше других они стали?
- Не думай ни о чем. Спи спокойно, - любимый муж поцеловал ее. - Мы делаем что можем, но наша судьба решится без нас!
Спартанцы так не говорили. Те, что не побывали за морем и не служили на чужбине.
Но Адмета знала, что Ликандр прав.

Ликандр оказался прав.
Он успел увидеть своего второго сына и взять его на руки. Адмета увидела, как лицо ее мужа озаряет счастье, незатемненное никакой памятью о прошлом.
Старейшины присудили мальчику жить - и это тоже было мгновение из тех, что помнятся до самой смерти.
А потом началась новая война с Мессенией: ахейцы мстили за свое поражение, и более яростно и упорно, чем восставали прежде. Ликандр снова вызвался идти в поход.
Провожая его, Адмета посмотрела в серые глаза, блестевшие между наносником и нащечниками шлема... и почувствовала, что спартанец не вернется. И это не погрузило ее в уныние: наоборот, приподняло над всею жизнью! Ликандр тоже ощущал возвышенность этого мига.
- Со щитом или на щите, - сказала Адмета, подавая ему щит.
Несколько мгновений еще длилось безмолвное прощание - а потом он ушел: любимый супруг, счастливый отец. Боги дают своим избранникам много: и скоро отнимают, чтобы слаще и светлее была радость.
Адмета коснулась своего уже ставшего плоским живота... и две слезинки выкатились из глаз. Потом спартанка улыбнулась.
Ликандр не желал бы ничего другого.
Он не разорвет лоно своей матери.

Его принесли на щите, вместе со многими другими. Спарта снова победила - но немалой ценой.
С Ликандром пал и его старший брат, Клеандр: они лежали рядом на своих сдвоенных щитах, товарищи подняли их над строем, - и так же, плечо к плечу и голова к голове, братьев возложили на общий погребальный костер.
Много вдов и осиротевших детей собралось у костра - но слез было мало. Угрюмая, гордая скорбь владела всеми гражданами Лакедемона: и немало воинов улыбалось, глядя на покоившихся на своих алых плащах храбрых товарищей, чью участь они готовились разделить.
Адмета была в числе тех, кто поднес факелы к поленнице. Хотя эта честь прежде всего предоставлялась мужчинам и воинам, возможно, приняты были во внимание положение и заслуги Агорея, члена герусия?
Сына спартанки держала на руках мать Адметы: потом, когда огонь охватил поленницу и мертвых и взметнулся к небесам, молодая вдова опять взяла на руки свое дитя.
Его назвали Клеандром, в честь брата Ликандра, который пал вместе с ним. Мальчик не боялся и не плакал, глядя на огромный гудящий огонь, от которого отлетали искры и рассыпались черные хлопья, скоро закоптившие лица и одежды людей.
У Адметы на глазах были слезы, но она улыбалась, высоко подняв голову. Ликандр избыл... избыл свою судьбу. Там, далеко в Египте, он любил другую эллинку - в память о которой и женился на Адмете: Ликандр любил женщину по имени Поликсена, был ей мужем и отцом ее сына. Но именно дочь Спарты сейчас хоронила его. Прах Ликандра развеется над родной землей, смешавшись с прахом других ее славных сыновей: и души спартанцев навеки останутся здесь.
Адмета повернула голову и встретилась взглядом с Лиссой, чьи каштановые волосы более не струились по ветру, а были собраны на затылке. Подруга юности обнимала руками округлившийся живот. Лисса открыто плакала, но, увидев улыбку Адметы, так же открыто улыбнулась.
Лисса не была замужем, и своего ребенка зачала в свободной любви.* Сегодня она провожала юного возлюбленного, едва успевшего познать ее ласку: как Адмета хоронила мужа.
Их любимые жили и умерли достойно спартанцев, и род их не прервется.
Но Адмета знала про своего мужа и другое. Он совершил великое дело для всей Эллады там, на чужбине: пусть даже сам не думал так и до самой смерти стыдился пережитого. Адмета давно поняла о Ликандре больше, чем другие спартанцы. Женщины часто без слов понимают то, что мужчины познают только на собственном тяжелом опыте! И сыну Ликандра тоже была уготована особая судьба - мать чувствовала это.
Назад Адмета и ее мать шли вместе с Лиссой, которая пришла на похороны возлюбленного одна - не принадлежа к его семье.
Агорей не пришел проводить павших воинов. Но и против гостьи не возразил.
Седовласый, но еще крепкий геронт усадил овдовевших подруг за стол, выставил перед ними краснофигурную ойнохойю* с трилистниковым горлышком и гидрию с серебряной чеканкой. У них в доме были такие красивые вещи, которые не выставлялись напоказ. Сам хозяин сел напротив дочери и ее подруги, улыбаясь тонко и мрачно.
- Легкого пути павшим через Реку, - сказал Агорей, наливая Адмете и Лиссе разбавленного вина. - Многие еще падут! А вы так молоды!
Адмета смотрела на отца, не притрагиваясь к своему бронзовому кубку. Она думала, почему Агорей так легко принял Ликандра в семью: когда мать противилась и разубеждала мужа. Агорей знал, что Ликандр будет искать смерти... более, чем другие воины!
И войдя в семью геронта и посмотрев на нее изнутри, Ликандр тем более будет искать смерти.
Адмета молча выпила. Она снова подумала о своих белых конях и колеснице, купленной у персидских торговцев.

* Вопрос гомосексуализма в Древней Греции - особый; и хотя у эллинов не было понятия "греха" в христианском смысле, часто гомосексуализм считался антисоциальным и вовсе не был бесконтрольным, как это нередко пытаются представить сейчас. В отношении педерастии (связей мужчин с юношами и мальчиками) одним из наиболее распущенных полисов были Афины, ввиду закрепощенного положения женщин. Но имеются свидетельства, что в Спарте
мужского гомосексуализма было значительно меньше, тогда как женский был более распространен, хотя и те, и другие формы отношений встречались повсеместно как в Элладе, так и в Азии. Любовь женщин можно назвать отголоском матриархата - и в Спарте это может означать уравнение статуса мужчин и женщин, поскольку спартанки пользовались намного большей свободой и правами, чем женщины в остальной Греции. Заметим, что часто эротическая любовь по понятиям греков вообще исключала сексуальные отношения - как у женщин, так и у мужчин.

* Короткий хитон для занятий спортом.

* Мессения - соседняя с Лаконией область, подчиненная ей: на подавление восстаний в Мессении уходила значительная часть военных сил спартанцев. Также в этих областях отмечены постоянные конфликты дорийцев (пришлых завоевателей) и ахейцев (коренного населения).

* Это допускалось в Спарте, а дети, происходившие от таких союзов, назывались "парфении" (девой рожденные) и имели особый статус, но могли входить в число аристократов.

* Сосуд для вина.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Чт апр 16, 2015 20:44 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 82

Дарий не обманул ожиданий покорившихся египтян - занятой сверх меры своими азиатскими войнами и подчиненными областями от Вавилона до африканской Кирены, своими изменщиками, своими женами, своими приближенными и наследниками, царь царей, однако же, направил в Та-Кемет много талантов, воинов и работников, на подавление беспорядков и расширение храмового строительства: к необыкновенной радости жрецов. Следом за Камбисом Дарий позволил поименовать себя фараоном, приняв тронные имена Сетут-Ра и Мери-Амон-Ра - "Потомок Ра" и "Возлюбленный Амоном-Ра".
Дария восхваляли во всех храмах Черной Земли "за превосходность его сердца" - он сделался в глазах египтян особой более божественной, чем когда-либо был Камбис.
Нитетис, не снимавшая синих траурных одежд, скрывалась в своем поместье так долго, что своим собственным подданным, хотя и бывшим, стала казаться мертвой или навеки опальной. Ей не было сейчас дела до остального мира. Похоронив в своем сердце сына, рожденного от завоевателя, бывшая великая царица вынашивала второе дитя - от главного советника этого завоевателя на своей земле.
Уджагорресент, занятой надзором за работами по всей стране, египетскими и персидскими чиновниками, навещал свою супругу нечасто - но достаточно для того, чтобы оставаться драгоценным для нее и не растревожить ее сердца.
Однажды, привезя Нитетис дорогие подарки, на которые дочь Априя взглянула равнодушно, царский казначей сказал:
- Я велел от имени царя царей начать строить для тебя заупокойный храм на острове Пилак*. Как делалось в древние времена богов! Этот храм будет посвящен тебе и Яхмесу, воссоединившемуся с прародителем Осирисом и плывущему сейчас вместе с прежними царями на ладье Месектет*!
При звуках этой речи Нитетис очнулась от своего мрачного безразличия.
- Заупокойный храм - для меня? Самое время! - усмехнулась царица.
Потом она села, с изумлением глядя на мужа: полностью осознав смысл сказанного.
- Ты строишь храм для богини на троне, я верно поняла? И для сына Камбиса?..
Уджагорресент сел рядом и взял ее холодную руку.
- Царица, - сказал он со всею мягкостью: хотя в глазах светилось самодовольство. - Разве можно было придумать что-нибудь лучше, чем именно сейчас напомнить людям о твоей божественности? И божественности твоего сына, наследника Месут-Ра Камбиса?
Нитетис резко встала с места. Теперь лицо ее ничего не выражало.
- Я не вернусь более в Саис. И как могла бы я сделать это с твоим ребенком в утробе?
- Ты не вернешься более на трон, - согласился царский казначей. - Но тебе он и не нужен, как не нужен земной престол матери богов! Дарий сейчас властвует сердцами наших подданных более, чем многие из сынов Амона! Пора тебе разделить с персом эту власть!
Нитетис прошлась по комнате, взявшись за поясницу. Потом повернулась к Уджагорресенту.
- А что будет, когда Дарий приедет к нам? Разобравшись со своими вавилонянами, мидянами и эламитами, он двинется сюда, я это чувствую! Ему нужно наложить руку!..
Царский казначей промолчал. Только глаза его так многозначительно блестели, что Нитетис не понадобилось более слов.
- Ты хочешь напомнить царю о смерти Яхмеса, - тихо проговорила царица. - Напомнить о том, что это убийство требует расследования и отмщения! Что ж, возможно, он и послушает тебя.
Нитетис сделала паузу.
- Но неужели ты и вправду веришь, что Дарий обвинит в этом свою главную царицу, даже поссорится с Атоссой? - воскликнула она. - Та уже родила персу наследника!
- Мне докладывали, что Дарий чаще посещает Артистону, другую дочь Кира, - сказал Уджагорресент. - Артистона его любимая жена!
Нитетис махнула рукой.
- Это ничего не значит. Такие, как Дарий, прекрасно умеют отделять страсть от политики. Он не Камбис! И где найдет он замену Атоссе?
Уджагорресент, быстро встав с места, пересек комнату и, приблизившись к своей жене, взял Нитетис за плечи. Он осторожно повернул ее лицом к себе.
- Пока не думай об этом.
Обняв Нитетис за начавшую полнеть талию, Уджагорресент настойчиво проговорил:
- Тебе нужно поехать взглянуть на строительство. Народ... да и персы тоже... слишком долго не видели тебя.
Царица поморщилась.
- В разгар шему? Я там умру от жары.
- Нет. Ты не умрешь... это не твоя судьба, - сказал царский казначей.
Нитетис едва заметно улыбнулась.
- Хорошо. Я поеду.
Уже мягче она прибавила:
- Это прекрасный подарок и мудрый ход. Во всяком случае, своевременный!
Уджагорресент поцеловал ее в лоб, увенчанный тонким золотым обручем вместо урея.
- Надеюсь на это, великая царица.

Путь на юг по реке, несмотря на донимавшую жару и мух, был полон огромного и даже приятного предвкушения. Угроза, теперь таившаяся за прибрежным камышом, за каждым кустом, не столько пугала Нитетис, сколько возбуждала ее силы. Она часто подолгу сидела на палубе своей раззолоченной барки под красно-белым полосатым навесом: вдова Камбиса приказала поднять и царские флаги. Воины охраны, отборные египтяне, не раз пытались заслонить Нитетис от любопытных взглядов, которые она чувствовала во множестве: люди на обоих берегах и проплывавших мимо лодках и плотах глазели на нее так же жадно, как тогда, когда ее везли в Хут-Ка-Птах пленницей Яхмеса Хнумибра!
Но сейчас люди Та-Кемет вставали в покорную позу, склоняя головы, стоило царице только посмотреть в их сторону. Маат все еще жила в сердце каждого. А Нитетис запрещала своим стражникам закрывать собой госпожу.
- Все должны видеть меня! И Север, и Юг должны вспомнить меня! Когда же, как не сейчас? - сказала она.
Когда солнце поднялось высоко, Уджагорресент, также все это время остававшийся на виду, заставил Нитетис уйти в единственную каюту. Там он сам принялся смачивать ей лоб и виски, предложил воды с лимонным соком и вином - этот напиток готовить египтян научили персы.
Нитетис долго обмахивалась веером из желтых страусиных перьев, а потом сказала одышливо:
- В этой стране жара расслабляет ум и сгущает кровь. Я поняла, почему война прекратилась и прекращается всякий раз, когда какой-нибудь азиат ее начинает. Для персов у нас даже жить тяжело... а попробуй-ка заставить их раздеться!
Уджагорресент рассмеялся.
- Ну, кое-кого мы заставили, дорогая сестра.
Над сооружением нескольких новых храмов Та-Кемет трудились персидские зодчие, некоторые из них переняли веру египтян. Ну а египетскую манеру в рельефах на стенах дворцов Суз и Пасаргад теперь узнавали все приезжие: та же неподвижность богоподобного владыки, строгие сидячие и коленопреклоненные позы, поворот в профиль - при этом глаза изображенных смотрели прямо на зрителя.
Уджагорресент еще не видел этого, но надеялся увидеть своими глазами, отправившись ко двору Дария в числе его свиты.
Нитетис легла и немного подремала, а Уджагорресент, укрыв супругу легкой простыней, велел смотреть за ней рабыне и сам прилег отдохнуть на циновке.
Когда смерклось и стало прохладней, они вышли на палубу, и Уджагорресент приказал сделать остановку и причалить к берегу. Но ужинать они остались на царской лодке - в темноте было плохо видно красно-белые флаги и полосатый навес... а может, царские символы было видно слишком хорошо.
Уджагорресент приказал продолжить путь, невзирая на темноту.
Вскоре за стенкой каюты послышался отчаянный крик и плеск. Уджагорресент выбежал на переполох и узнал, что зазевавшегося гребца стащил в воду крокодил.
Царский казначей рассмеялся.
- Хорошая жертва Себеку! - сказал он.
Жрецы крокодилообразного бога продолжали приносить в жертву людей, как в глубокой древности: хотя теперь боги редко требовали этого. Уджагорресент велел продолжить путь.
Вернувшись к жене, Уджагорресент увидел, что царица так и не проснулась. Благоговейно поцеловав ее прохладную щеку, он лег рядом и заснул, приобняв Нитетис.

Причалив к острову, Уджагорресент возвестил о прибытии своей супруги и бывшей супруги Месут-Ра Камбиса. Начальник крепости, защищавшей Пилак, в испуганной и благоговейной радости предложил царице для проживания свой собственный дом в стенах крепости, многократно извинившись за его непригодность для обитания божественной особы.
Уджагорресент остался доволен. О, он знал, как воздействовать на умы! Только потому он и царица все еще были живы и правили.
Храм в южной оконечности острова из желтоватого песчаника уже начал подниматься, окруженный пальмами. Почти голые работники, перекинув через плечо кожаные лямки, привязанные к деревянным салазкам, тащили на место каменные блоки. Там, у подножия лесов, стоя на которых, чертежники расчерчивали и размечали уже готовые куски стен, командовали египетские надсмотрщики в полосатых платках и длинных полотняных рубахах.
Увидев царские носилки, окруженные воинами, начальники над работами и многие рабы попадали ниц, выронив из рук все, что держали.
Нитетис, выйдя из носилок наружу, недоуменно нахмурилась: те, кто пал ниц, так и остались в этой позе, но группа тянульщиков - рабов, таскавших камни, - просто бросила свой груз. Эти люди мрачно смотрели на царицу, и даже надсмотрщики, оробев и перед их скученностью, и перед великой госпожой, не решались прикрикнуть на них или ударить кого-нибудь в такое мгновение.
- Да это же греки! Все они эллины! - потрясенно и негодующе воскликнула Нитетис, наконец узнав это племя.
- Верно, госпожа, это экуеша, - усмехнулся Уджагорресент. - Царь царей недавно прислал нам много "живых убитых". Это и киренеяне, и азиатские греки. Они хороши для тяжелых работ.
Нитетис схватилась за лоб, хотела сказать еще какую-то резкость... но промолчала.
- Показывай мне мой храм, - велела она мужу.
Уджагорресент поклонился.
- Как пожелает великая царица. Эй, вы! - тут же свирепо обернулся он к надсмотрщикам. - Заставьте работать эту падаль, или вы сами хотите на их место?..
Надсмотрщики сразу очнулись при этой угрозе. Засвистели над голыми потными спинами тянульщиков бичи, и послышались крики боли: кто-то из греческих рабов упал, но остальные тут же снова взялись за дело. Они только казались сплоченными и сильными: египетское искусство разъединения и подавления пленников скоро отбивало охоту бунтовать у самых отчаянных.
За пленными эллинами присматривали еще и воины, но сейчас в военной силе не было нужды. Царица же старалась более не замечать рабов. Скоро ей удалось отвлечься от них: в ее будущем поминальном храме уже было на что посмотреть!
Осмотрев уже готовую часть храма, Нитетис сверилась с чертежом, с которым Уджагорресент познакомил ее еще дома, в Дельте. На строительство должно было пойти два вида камня - твердый песчаник и гранит для облицовки. Толстостенное и приземистое, как почти все святилища Та-Кемет, это здание имело три ряда колонн - три скрытых колоннадой парадных входа, обращенных на север, к дороге, и на запад и на восток, к реке, которая омывала остров. Колонны и близость к реке зрительно приподнимали храм и придавали ему легкость, которой, по словам Поликсены, отличались все храмы ее земель...
- Такие входы с колоннами называются пропилеи, так их зовут мастера экуеша, - сказал Уджагорресент над ухом у жены. - Они будут видны далеко всем проплывающим!
- Если тебе удастся это... это будет изумительно, - сказала Нитетис, стараясь не думать об экуеша. - Но много ли людей узнает о нашем с сыном храме, когда он в таком потаенном месте?
- Уже много знает, - ответил ее супруг. - Люди уже поклоняются этому месту, как будущему вместилищу твоего духа! Среди твоих почитателей немало персов!
Он улыбнулся.
- Могу вообразить, в какой ярости Атосса!
Нитетис быстро обернулась к мужу.
- Не думаешь ли ты, что Атосса убедит мужа в неправомочности возведения этого храма?.. Ведь я более не божественная супруга!
- Атосса, насколько я могу судить, брезгует нашими священными обычаями и до сих пор не поняла, в чем состояли обязанности ее и твоего мужа здесь, - усмехнулся царский казначей. - Не бойся, возлюбленная сестра: даже если Дарий возьмет царицу с собой, в Та-Кемет Атосса будет бессильна. Женщины подобны деревьям, которые нельзя вырывать из своей земли!
Когда Нитетис утомилась обходом и обсуждением храма, да еще и невыносимой жарой, Уджагорресент предложил раскинуть навес и поесть: но царица отказалась, пожелав вернуться на лодку. Казалось, она не могла есть, глядя на греческих рабов.
"Она еще не видела, сколько пленников экуеша согнано в каменоломни! - мысленно усмехнулся царский казначей. - И тех, которым персы отрубают уши и носы, а то и руки, дабы они не сбежали: персы превосходно знают, насколько люди этого народа страшатся оказаться увечными и обезображенными и предстать в таком виде перед соплеменниками".
Особенно много таких калек было среди работников мастерских и художников в самой Персии: но и с Египтом царь-победитель, объявленный фараоном, делился своей военной добычей.
После еды и отдыха в каюте Нитетис снова вернулась на остров: и теперь уже вносила собственные предложения в план строительства храма. У нее был верный глаз и прекрасное художественное чутье, и Уджагорресент с удовольствием принимал поправки жены. Она уже прониклась значительностью этого сооружения.
Но когда спустились сумерки, царица покинула остров и приказала сейчас же плыть домой, отказываясь воспользоваться гостеприимством начальника крепости. Уджагорресент понимал, почему его супруга не желает задерживаться здесь, и не спорил с нею в такое время... что ж, когда настанет пора отделки храма, нанесения священных рельефов и картин, а потом церемония освящения, экуеша здесь уже не будет. Половина греков просто не доживет, а остальные будут отданы обратно в рабочие дома, для распределения на другие строительные работы и работы по поливу садов: а может, и в южные золотые рудники, в сердце раскаленной горы. Рудники постоянно требовали пополнения.

Нитетис опять укрылась в своем поместье: и по истечении четырех месяцев родила дочь. Уджагорресент не был настолько тщеславен и глуп, чтобы огорчиться тому, что стал отцом царевны. Царица была избавлена от всех затруднений, которые вызывает рождение мальчика: а их дочь - от участи, постигшей маленького Яхмеса.
У Уджагорресента до сих пор не появилось сыновей - и это его только радовало. Слишком много как недругов, так и друзей постоянно искали у него слабые места!
Девочку назвали Ити-Тауи - "Объединяющая Обе Земли": одним из имен Мемфиса. Имя, в эти дни приобретшее особенное значение.
Вскоре Нитетис с маленькой дочерью уже по собственному почину отправилась навестить остров Пилак и посмотреть на свой храм.

* Современный остров Филэ у первого порога Нила.

* Ладья, в которой, согласно поверьям египтян, "Великий бог" (Ра) совершал свое путешествие вместе с умершими царями Та-Кемет, которые становились покровителями своей страны наравне с богами. Месектет - ночная ладья Ра: днем Ра плыл в барке Манджет.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Пн апр 20, 2015 20:06 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 83

Поликсена с мужем и детьми прожила у Филомена целый год без всяких потрясений. Это было похоже на жизнь в Навкратисе: островок, процветание которого даруется многими жертвами, остающимися невидимыми для его обитателей. Но, конечно, правитель Ионии, а вместе с ним и Аристодем и Поликсена были хорошо осведомлены о том, какими усилиями поддерживается мир на их земле.
Как бы то ни было, Милет нравился гостям гораздо больше Навкратиса. Тот город был слишком египетским - и слишком большой отпечаток на его умственную и общественную жизнь наложили обычаи Та-Кемет. Здесь же, несмотря на сильное азиатское влияние, развивались философские школы: школа греческой мысли зародилась именно в Милете, отцом ее был Фалес, навеки прославивший Ионию, - Фалесу наследовал Пифагор, теперь перебравшийся в Италию. Слава Пифагора как математика, мистика и космополита прогремела на закате его лет - много позже того, как самосский мыслитель выпустил в мир первых учеников. Сейчас величайший из живущих мыслителей собрал вокруг себя целое братство посвященных.
Но и Милету было много чем гордиться. Здесь выступали софисты и мудрецы, дошедшие до того, что отрицали всяких богов, пытаясь найти объяснение всему в природе и вычислить закономерности всех явлений. Такой натурфилософии сочувствовал и Филомен - хотя правитель Ионии был далек от того, чтобы объявить природу законодателем всего, и твердо верил в стоящую за естественными законами божественную силу.
Помимо философии, развивались здесь и искусства - живопись и скульптура, выделившаяся в особый ионийский тип. Тот самый, который Поликсена назвала "переходным". Атлеты и герои ионийцев еще не вознеслись в могучем усилии, но приготовились к нему.
Сама царевна в обществе мужа и брата успела посетить, помимо Милета, несколько процветающих ионийских городов: правитель брал с собой, как это было у него давно заведено, смешанный отряд из греков и азиатов, и в таком окружении ионийцев почти не удивляла женщина, схожая с сатрапом лицом, статью и одеждой. Поликсена, освоив верховую езду и получив в подарок от брата собственного коня, постоянно надевала персидское платье на верховые прогулки. Правда, поверх шаровар сестра правителя носила длинную шелковую распашную одежду, полностью скрывавшую штаны, когда она шла пешком. Она нашла, что это не только удобно, но и красиво.
Памятуя об обществе персов, даже ее муж не мог возразить против таких пристрастий Поликсены: хотя сам Аристодем сохранял верность греческой одежде, как и греческому вооружению. Афинянин продолжал упорно учиться оружному бою у воинов Филомена, и через несколько месяцев уже смог похвалиться перед супругой своими успехами.
Поликсена радовалась достижениям мужа, хлопала им - хотя оба отлично понимали, что настоящую проверку воинские умения проходят вдали от женских глаз. И Аристодем не знал, молить ли ему высшие силы о такой возможности.
Поликсена довольно часто навещала во дворце Артазостру, и каждый раз им находилось о чем поговорить. Жизнь и история персов, которые со стороны могли показаться довольно однообразными, были намного богаче и занимательней, чем до сих пор представлялось эллинам. И чем лучше Поликсена успевала в персидском языке, тем лучше могла оценить наследие этого народа.
Особенно теперь, когда столько народов объединились под властью царя царей, питая друг друга так плодотворно, как раньше нельзя было и помыслить! Еще для Кира Великого Персида, в которой он вырос, была гораздо меньше.
Когда младший сын Филомена достаточно окреп для дальних прогулок, Артазостра стала сопровождать мужа и его родных в их путешествиях по Ионии - по обычаю своих соплеменников: а может, по причине неутихающей подспудной ревности к сестре мужа, своей новой подруге.
Эти родственницы неожиданно почувствовали сильную взаимную тягу... может быть, отчасти питавшуюся того рода чувствами, что нередко испытывали друг к другу обитательницы больших персидских гаремов, годами томившиеся без господина, и знатные девушки. Почти не смущаясь, в скором времени Артазостра рассказала эллинке, что в девичестве развлекалась с собой и со своими служанками так же, как сама Поликсена: не находя другого выхода своему любовному томлению. Но и иных причин для взаимного расположения у благородных молодых женщин оказалось достаточно.
Удивительным образом, чем больше стала их привязанность, тем больше сделалась и неприязнь - двойственность чувств, свойственная Азии. Но Поликсене было отрадно сознавать, что Артазостра сопровождает ее не только как жена своего мужа.
По большей части персиянку с детьми несли в закрытых носилках - но иногда дочь Аршака пересаживалась на лошадь, которой правила не хуже Поликсены, несмотря на отвычку.
По вечерам, когда маленький отряд останавливался под открытым небом, а не под крышей, Поликсена много времени проводила в шатре у персиянки, где они собирали всех детей, пока мужчины занимались своими делами. Филомена эта женская дружба и забавляла, и радовала: он все замечал, но ничему не препятствовал. Аристодем же чем дальше, тем больше сердился и ревновал... между ним и женой произошло несколько пылких ссор из-за этого, и афинянин чуть не поднял на Поликсену руку. Но он сдержался. Поликсена, возмущенно заявив, что не делала ничего предосудительного, прибавила, что персиянка никогда не смогла бы занять в ее сердце место Нитетис.
Аристодем понимал, что это правда: и в конце концов извинился за свою несдержанность. Женщинам необходимо общество друг друга, особенно если они умны. Не он ли сам когда-то мечтал об этом?
Но все чаще афинянин чувствовал отчужденность от жены, о которой никому не говорил и на которую не имело смысла жаловаться. Зов крови - самый сильный на свете!
Однако они с Поликсеной продолжали крепко любить друг друга и довольствоваться своей супружеской жизнью.
Их дети росли, и хотя больше пока в семье не ожидалось прибавления, им было вполне достаточно своих сына и дочери.
Фрина чем дальше, тем больше обещала стать красавицей; а Никострат - отважным воителем. Сын Ликандра уже пробовал свои силы на окружающих мальчишках, вырываясь из-под материнского и нянькиного присмотра и забираясь в соседские сады: и часто являлся домой весь в синяках, а то и в крови, но редко приходил неудовлетворенным. Похоже, Никострат и его маленькие приятели если не колачивали всех, с кем сходились по своему возрасту, то никогда не оставались в долгу.
Мать пробовала бороться с этим, но противостоять проказам ребенка становилось все труднее: отчим тоже терялся перед Никостратом, потому что ни сам он, ни его братья никогда не были в детстве такими забияками. Кроме того, Аристодем никогда не имел на пасынка того влияния, какое имела мать. Похоже, спартанцы учились чтить своих женщин с рождения: хотя это не мешало им рисковать собой при каждом случае.
Поликсена попросила брата найти для Никострата наставника - который учил бы мальчика кулачному бою, борьбе, плаванию и всему, что понадобится воину. Как и в Египте, много воинов в Ионии в мирные дни маялось от безделья. Филомен охотно согласился – и, более того, предложил, когда Никострату исполнится шесть лет, взять племянника в школу при дворце, недавно учрежденную им наподобие спартанской: хотя, конечно, с менее строгими правилами.
В великой Персии не было военных школ для детей, как не было до сих пор централизации и организации власти, подобной египетской. Знатных детей обучали их отцы, как Поликсена уже знала со слов Артазостры; а простые солдаты обучались как придется. Для многих первый бой оказывался последним… хотя при такой численности азиаты могли нести много большие потери, чем греки, не теряя своей боевой мощи.
Поликсену обрадовало, что в школе Филомена не было персидских детей: благородные персы не доверяли своих сыновей чужестранцам, а простолюдинам доступ в школу был закрыт.
Когда Аристодем узнал об этом разговоре, он был так возмущен, точно Поликсена отдавала в учение его собственного сына, не спросив согласия отца. Поликсена в ответ довольно резко напомнила мужу, кем он приходится Никострату… для афинянина, имевшего только одну дочь, подобное было особенно чувствительным ударом.
После этого объяснения Аристодем и Поликсена не разговаривали несколько дней.
Впрочем, потом Аристодем заговорил с женой первым и признал ее правоту. Конечно, где еще, как не здесь, мальчик должен был стать мужчиной!
Поликсена обрадовалась примирению, но понимала, что слишком часто оказывается права и слишком часто поступает по-своему, чтобы это не уязвляло мужа. Это оказалось тем более тяжело, что вокруг них почти не было афинян: никого, чья судьба была бы неразрывно связана с городом Девы.
Поликсена чувствовала, что между нею и мужем возникла трещина, которую никак не удается залатать. Это могло кончиться плохо. Но ничего поделать было нельзя.
То, что разделяло их, было им неподвластно.
Когда наступила новая зима, Поликсена получила письмо от Нитетис. Она давно завязала переписку с другом-египтянином, который уведомлял эллинку о судьбе царицы: от него Поликсена знала, что Нитетис жива и невредима, что у нее появилась дочь, которую та растит в своем поместье. Убийцу Яхмеса искали, но до сих пор не нашли.
Но Поликсена почти не надеялась получить весточку от самой Нитетис. Слишком много времени они провели вдали друг от друга… гораздо больше теперь разделяло их, чем связывало. Со слов малознакомого человека Поликсена не могла представить себе царицу сейчас. Не могла понять, затянулись ли ее раны; и как можно успокоить ее боль!
Но Поликсена сразу же вспомнила госпожу, когда развернула папирус, исписанный по-гречески. Нитетис писала ей своей рукой.
Царица долго рассказывала о своей малышке Ити-Тауи, которая врачевала ее сердечную рану, – рассказывала так, как только одна мать может делиться с другой. Нитетис просила подругу написать о своих детях и о том, чем Поликсена занята сейчас.
Эллинка ощутила неожиданную вину, прочитав эти излияния. Ведь царицу некому было уведомлять о делах Поликсены!
Потом Нитетис перешла к описанию дел государства. Она рассказывала, какое строительство развернулось по всей ее стране – о том, что за всеми управителями Та-Кемет Дарий сохранил их должности; жрецы не терпели никаких ущемлений, какие испытывали при Камбисе, царь царей выказал почтение их богам и не тронул храмовых сокровищ.
Эллинка ожидала такой политики: но эти отношения между Персией и Египтом, больше похожие на союзничество, чем на подданство, весьма встревожили ее.
Совершенно удивительным для Поликсены оказалось то, что Уджагорресент отправился ко двору Дария, чтобы укрепить позиции Та-Кемет и завязать нужные знакомства: и лично послужить своему новому повелителю, чем сможет. Уджагорресент приглашал с собою и Нитетис, свою жену и царицу, но Нитетис твердо отказалась: заявив, что царица Та-Кемет не покинет своей страны.
Поликсена терялась в догадках, что заставило ее подругу отказаться поехать в Персию: оттого ли она не последовала за мужем, что слишком многих опасалась при персидском дворе, начиная с Атоссы, - или живой богине не позволила гордость. Или Нитетис осталась затем, чтобы позволить слухам о себе множиться. Ничто так не смущает противника, как неизвестность.
"Бедная Нитетис, - думала эллинка. – Она совсем одна теперь!"
Поликсена написала царице подробное письмо о том, как обстояли дела у нее самой и во всей Ионии. Она заверила госпожу в своей любви и верности.
Им обеим оставалось только ждать.

***

Уджагорресент пробыл в Персии ни много, ни мало – полгода. Когда он вернулся, заупокойный храм Нитетис, о котором царица ни словом не обмолвилась подруге, оказался уже почти достроен. Нитетис сама руководила работами в отсутствие царского казначея.
Храм дочери Априя походил на все храмы Та-Кемет – и не походил ни на один из них. Светло-серый блестящий крапчатый гранит облицовывал стены; светло-желтые колонны с капителями-лотосами образовывали пропилеи, закрывавшие три низких квадратных входа. По сторонам центрального входа должны были стоять две женские статуи – две одинаковые богини Нейт, каждая с лицом Нитетис: но для этого требовалось призвать из Ионии Менекрата. Кроме него, никто не умел и не смел так ваять. Нитетис решила, что сделает это позже: она была теперь уверена, что скульптор не решится отказать.
Два пилона из гранита, каждый испещренный сверху донизу священными письменами, обозначали вход в храмовый двор, который еще только будет замощен и застроен.
Изнутри стены из песчаника были оштукатурены и уже частично расписаны. Войдя в храм, можно было сразу же увидеть его вечную обитательницу: Нитетис во весь рост, кое-где даже много выше натурального роста, в профиль, воскуряла фимиам и приносила жертвы зеленокожему Осирису, дарителю плодородия и царю земного и загробного миров, а также Нейт и Хатхор. Царица совершала преклонение также перед троном Амона-Ра, которого жрецы Та-Кемет записали в отцы Дарию.
Солнцеликий отец на этих фресках нисколько не походил на сына-перса, зато Нитетис на каждом портрете вышла как живая: подобный белой лилии смуглый стан, облеченный полупрозрачным льном, большой черный глаз, тонкая линия носа, сочные насмешливые губы, жесткий церемониальный парик… Яхмес, который был запечатлен у колен матери и вместе с нею простирал руки к богам Та-Кемет, тоже вышел очень похожим на себя: цветом кожи и лицом этот маленький полуперс очень напоминал египтянина. Счастье, что Камбис так и не увидел, как взрослеет его сын!

Приехав в Египет, Уджагорресент узнал, что Нитетис вместе с дочерью незадолго до его возвращения отправилась на Пилак, в недостроенный храм: царский казначей тут же поспешил следом, не дав себе нисколько отдохнуть.
Нитетис остановилась у начальника крепости острова, у которого отказалась гостить в первое посещение.
Войдя в маленькое святилище, где еще ни разу не звучали песнопения жрецов, Уджагорресент застал там жену с дочерью Ити-Тауи на руках. Нитетис обернулась на стук шагов с изумлением, испугом и радостью.
Бросившись к жене, Уджагорресент схватил девочку и расцеловал ее бритый лобик. Потом осыпал поцелуями Нитетис.
- Почему ты не поехала со мной в Персию! – воскликнул он.
- Потому, дорогой брат, что в Персии даже царица не может путешествовать так, как я, - улыбаясь сквозь слезы, ответила Нитетис.
Погрузив руки в ее мягкие волосы, Уджагорресент страстно поцеловал жену в губы.
- Ничего, скоро Персия сама приедет к нам! – сказал царский казначей, победно смеясь.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Чт апр 23, 2015 20:41 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 84

Менекрат получил письмо с печатью великой царицы спустя год и восемь египетских месяцев* после того, как свел знакомство с Поликсеной. Нитетис приглашала скульптора в Египет для более серьезной работы, чем отливка статуэтки высотой в пол-локтя.
Она знала, что грек работает с камнем, как и с металлом, и ваяет статуи в человеческий рост. Нитетис обещала художнику славу, золото... и возможность снова запечатлеть свою красоту, которую даже видеть позволялось избранным.
Конечно, эллин был волен отвергнуть это предложение. Но слишком заманчиво оно выглядело: получить новый заказ от самой великой царицы и стать известным благодаря этому! А также посмотреть на Обе Земли под властью нового персидского царя, куда более грозного, как и более великодушного, чем прежний: как рассказывали о Дарии.
Поликсена, узнав о приглашении, полученном Менекратом, сама не зная почему, очень встревожилась за своего друга: хотя знала, что иониец окажется под покровительством Нитетис. Менекрат тоже немного испугался такой нежданной чести: но для художника мысль о боговдохновенном труде пересиливала всякий страх.
Этот молодой многообещающий скульптор стал Поликсене самым близким - и, пожалуй, единственным другом-мужчиной. Аристодем никогда не ревновал жену к Менекрату, зная, что у подобных людей страсть к своему искусству выжигает все остальные страсти. Еще у царевны были знакомые - но близкие более мужу, чем ей. Поликсене очень жаль было расстаться с этим милетцем.
Менекрат ободряюще улыбнулся коринфянке на прощание, когда в последний раз пришел ее навестить.
- Я, наверное, не смогу писать, царевна, - никто не станет беспокоить всадников и перевозчиков ради такого, как я. Но когда возвращусь, расскажу все, что видел и слышал! - сказал он.
По слухам, Дарий учредил службу почтового сообщения у себя в Персии: но для Египта слова Менекрата, конечно, были справедливы.
- Будешь моими глазами и ушами в Египте, - грустно пошутила Поликсена. Она поцеловала молодого художника в лоб, под пепельными завитками: точно младшего брата или любимого подданного.
Вдруг ей стало очень не по себе от своей шутки. Название "глаза и уши" в Та-Кемет обозначало дворцовых соглядатаев: это была очень важная должность, но шпионы карались очень жестоко, будучи пойманы.
Скульптор поцеловал руку Поликсены, присовокупив с улыбкой, что наконец-то у него появился случай изваять прекраснейшую из жен Та-Кемет по своему желанию. Менекрат понимал, что был избран царицей не только из-за своего мастерства, которым в Та-Кемет обладали многие художники, - но и, в первую очередь, из-за одному ему присущей манеры.
К тому же, хотя Менекрату давно хотелось изображать женщин, в Ионии найти подходящую модель было очень нелегко. Эллины редко позволяли своим женщинам позировать, в большинстве случаев находя это постыдным и непристойным; ну а об азиатах и говорить было нечего.

Вестник царицы, получив согласие эллина, взял его с собой, купив ему место на том же торговом корабле: как и было предусмотрено. Помимо желания вновь увидеть прекрасную Нитетис и сослужить ей почетную службу, эллину не терпелось поглядеть, чем Египет Дария отличается от Египта Камбиса.
Навкратис иониец застал таким же, как раньше. Однако ему было приказано сразу же ехать в Дельту, в поместье Нитетис, где он уже бывал несколько лет назад, делая золотую статуэтку Нейт: высокая честь и знак большого доверия. Там, где начинались владения Нитетис, милетца и его спутника должна была встретить охрана царицы.
Менекрат не сомневался, что наперсница царицы писала Нитетис о нем и его успехах на родине, в Ионии. Молодой скульптор был очень польщен и взволнован, однако помнил, как следует себя вести.
Нитетис на ее земле надлежало чтить как богиню - со всею серьезностью: к тому же, хотя и в Греции художники ставились не слишком высоко, в Египте они почитались немногим выше рабов, почти всегда вынужденные зависеть от благостынь покровителя. Ну а тем паче - чужеземцы.
Наняв лодочника-перевозчика, Менекрат и его проводник добрались вверх по реке до ближайшей к поместью царицы пристани. Их уже дожидались воины, прямо на берегу.
- Я Менекрат из Милета,- сказал гость по-египетски, вдруг оробев перед этими меднозагорелыми людьми с гладкими лицами, облаченными в белые льняные доспехи. Такие доспехи были одними из самых прочных.*
- Мы знаем, кто ты, экуеша, - ответил греку один из солдат. – Идем с нами.
Менекрат кивнул. Он вздохнул, подумав, что не оставил на родине ни жены, ни детей… а с другой стороны, может, это и к лучшему?
Он и его спутники быстро углубились в пальмовую рощу; и шли пешком довольно долго. Потом между стволами эллин стал замечать белые промельки; и наконец деревья расступились, и Менекрат увидел озеро и белую стену господского дома.
Ему велели ждать – один из воинов отправился доложить о нем. Менекрат ждал: тощий мешок, перекинутый через плечо, вдруг показался ему очень тяжелым.
Нитетис вышла навстречу ионийцу, как когда-то приветствовала на этом самом месте любимую подругу. Царица радостно улыбалась.
- Приветствую тебя снова в моем доме, Менекрат из Милета, - сказала она на его родном языке, остановившись перед художником.
Менекрат облизнул губы, покосился на египтян, стоявших у него за спиной… а потом опустился на одно колено, как и в Элладе, и в Египте делали воины, воздавая почести своим владыкам. На губах Нитетис мелькнула усмешка.
- Этого достаточно, - сказала она по-гречески. – Поднимись.
Менекрат поцеловал край ее голубого платья. Его ухо тут же уловило возмущенный ропот: прикасаться к царице было святотатством! Но Нитетис все так же благосклонно улыбалась.
- Будь моим гостем, - сказала она. Ее акцент стал заметнее за то время, что Менекрат не видел Нитетис… и, снова посмотрев царице в лицо, он увидел тонкие морщинки у губ и складку между бровей. Но она все еще была нечеловечески прекрасна.
- Я никогда не бывала в Ионии и других греческих землях, - Нитетис снова улыбнулась, но удлиненные черным глаза влажно блеснули. – Надеюсь, ты подробно расскажешь мне о своей родине и о моей дорогой подруге.
В первый раз, когда Менекрат делал с нее золотую Нейт, царица не требовала от него рассказов… тогда милетец был для нее одним из многих художников, едва ли выше раба. А сейчас он служил Нитетис напоминанием обо всем, что она утратила, лишившись своей наперсницы и других приближенных эллинов. Менекрат был далеко не глуп.
Он пригладил свои пепельные волнистые волосы и низко поклонился.
- Буду счастлив послужить твоему величеству.
Он знал, что "его величество" в Та-Кемет служит только для обращения к богам и божественным властителям. Удовлетворенная Нитетис с улыбкой кивнула.
- Идем. Здесь нет никого, кроме меня, кто понимал бы ваш язык, так что можешь говорить свободно.
Повернувшись, египтянка направилась вперед: Менекрат успел разглядеть под ее легким платьем очертания гибкой спины, бедер и округлых ягодиц, и даже вспотел от волнения. Но Нитетис скоро оставила его позади, и между греком и царицей Египта оказались воины в белых тканевых панцирях и шлемах.
Они миновали царский сад, в котором алые цветы преискусно чередовались с синими и белыми, а круглые пруды - с круглыми клумбами. Когда они оказались в трапезной, Нитетис сразу же приказала рабу проводить гостя в ванную комнату – одну из нескольких личных купален, пристроенных к господским покоям. Ему отвели собственные покои на втором этаже!
В прошлый раз Менекрата поселили в одном из помещений для слуг.
А сейчас человек тщеславный и охочий до богатства провел бы в его спальне немало восхитительных мгновений, просто любуясь обстановкой.
Менекрат не был ни тщеславен, ни охоч до богатства, но пришел в восторг, осматривая свою спальню. Сундучок для вещей, с крышкой, инкрустированной перламутром; большая кровать с тончайшим пологом, защищавшим от мух; изящные столик и кресло, отделанные слоновой костью. А также большой письменный стол.
Вторая комната должна была послужить ему временной мастерской: как Менекрат понял, заглянув в нее.
Тут художник вспомнил, что Нитетис ждет его. Быстро оглядев себя в сияющее медное зеркало на держателях в виде двух Хатхор, - такое большое, что скорее подошло бы женщине, - Менекрат поспешил обратно в трапезную. Его проводил слуга.
Царица была одна, если не считать безмолвных воинов и прислужников. Она сидела за столом – небольшим обеденным столиком, накрытым на двоих.
- У вас цари часто разделяют трапезу с простыми людьми. Я тоже иногда поступаю так, - сказала египтянка. – Ешь и пей, пока будешь отвечать на мои вопросы.
На столике был кувшин вина и большое блюдо фруктов; а также блюдо, полное ароматного румяного хлеба, который египтяне выпекали с кислым молоком и пряностями. Когда Менекрат неловко сел, перед ним поставили еще большую миску горячего чечевичного супа.
Царица время от времени отщипывала виноград и прикладывалась к своему кубку – но более затем, чтобы сотрапезник чувствовал себя спокойней в ее обществе.
Утолив первый голод, милетец принялся рассказывать. Он завел речь о Поликсене, понимая, что великая царица желает узнать прежде всего… но, упомянув Артазостру, прикусил язык. Скульптора внезапно прошиб холодный пот. Нитетис вовсе ни к чему было знать, что Поликсена так близко сошлась с другой женщиной: что бы ни стояло за этой дружбой!
Менекрат рассказал о персиянке лишь столько, сколько требовалось, чтобы не возбудить подозрений. По крайней мере, он надеялся на это! Нитетис слушала очень внимательно, лишь иногда задавая короткие вопросы.
Когда гость опустошил свою миску, то почувствовал, что сыт по горло… и просто слишком волновался, чтобы есть. Тогда Нитетис с улыбкой сказала:
- Довольно пока. Я вижу, что ты устал! И я счастлива была услышать от тебя, что моя Поликсена здорова.
Она встала, и эллин тут же вскочил, чуть не уронив свой стул. Он почувствовал, что волосы намокли от пота и хитон прилип к спине, хотя это была вся его одежда.
- Ступай отдохни, - распорядилась хозяйка. Она окинула его заботливым взглядом. – Это самые жаркие часы, все будут спать! Потом я снова призову тебя, и расскажу, что от тебя требуется.
Нитетис удалилась, а Менекрат вернулся в свою спальню в сопровождении раба, приставленного к нему для услуг.
Художник лег на кровать – не столько потому, что устал, сколько потому, что ему нравились ее мягкость и роскошь. И только когда раб задернул полог, Менекрат вспомнил, что царица совсем недавно лишилась единственного сына.
Во время беседы она никак не выказывала своих чувств: но, конечно, это следовало помнить постоянно! Как и то, что у царицы на руках маленькая дочь: с которой Нитетис, видимо, и проводила время, расставшись с гостем.
Скоро Менекрата и вправду сморил сон.

Его разбудил раб-египтянин, потряся за плечо. Поднявшись, все еще ощущая сонливость, Менекрат умылся с помощью прислужника; тот причесал его и расправил на нем одежду. Эллин попросил воды: после дневного сна всегда хотелось пить.
Потом раб проводил его в кабинет, располагавшийся на том же верхнем этаже. Менекрат уже бывал здесь.
Нитетис сидела за столом спиной к нему, склонившись над какими-то папирусами; когда эллин переступил порог, царица обернулась.
- Поди сюда! Рассмотри это как следует.
Менекрат приблизился и поклонился. И сразу же всмотрелся в чертеж, лежавший перед госпожой.
- Это план уединенного храма на острове Пилак, который уже почти готов. Тебе следует познакомиться с ним, - сказала Нитетис. - А вот это рисунки, изображающие храм.
Менекрат внимательно рассмотрел и чертеж, и рисунки, выполненные на папирусе черной краской с безукоризненной четкостью и точностью.
Он обратил внимание на новшества в конструкции спланированного по-египетски здания. Нитетис обрадовалась, что эллин это заметил.
- Пропилеи, обращенные на три стороны света, здесь к месту, не так ли? Богиня этого храма не замкнута сама на себя и не застыла в своем величии, как многие... а открыта всем, кто явится почтить ее.
- Какая богиня, моя госпожа? - спросил молодой скульптор.
Но он уже знал.
- Вот эта, - Нитетис спокойно указала себе в грудь. - Это мой заупокойный храм, посвященный также моему сыну Яхмесу.
Менекрат быстро потупился. Его пробрала дрожь при мысли о Яхмесе; и о том, что владыки Та-Кемет с молодости строят свои гробницы и ездят любоваться ими.
- И от меня требуется... - начал эллин.
- От тебя требуется сделать две одинаковые статуи из песчаника, в полтора моих роста. Статуи будут довольно велики для тебя - но мне известно, что ты работал с мрамором, а песчаник более мягкий камень.
Нитетис сделала паузу.
- Две статуи Нейт с моим лицом и телом! Это священнодействие - ты будешь ваять вместилища моего духа, тебе понятно, экуеша?
Менекрат низко поклонился. Он облизнул внезапно пересохшие губы.
- Да, великая царица.
Набравшись смелости, скульптор прибавил:
- Но мне нужно прежде всего увидеть сам храм.
- Не прежде всего, - египтянка качнула головой, и качнулись перекинутые на грудь тонкие косы, концы которых были схвачены хитрыми плоскими золотыми зажимами. - Прежде всего, Менекрат, ты поработаешь с глиной. Сделай статуэтку высотой в пол-локтя... такую же, как золотая Нейт. Как ты сам представляешь себе мои священные статуи. Если мне придется по вкусу твоя работа, мы вместе отправимся в храм, и ты и рассмотришь, и зарисуешь все, что тебе хочется.
Великая царица улыбнулась гостю и провела пальцем по губам. Потом слизнула оставшуюся на кончике пальца хну.
- Ну а потом ты отправишься в мои каменоломни, знаменитый мастер экуеша, и сам подберешь нужный камень! Скульптору лучше всего самому выбирать материал по себе, не так ли?
Менекрат поклонился. Сердце его вдруг сжалось от смутного, но скверного предчувствия.
- Как пожелает ее величество.
Нитетис склонила голову. Она опять коснулась пальцем губ.
- Хорошо. Тогда начинай сейчас же. За глиной сам не бегай, - царица вдруг весело рассмеялась. - Ее тебе принесут столько, сколько нужно, и все остальное, что тебе потребуется! Проси сей же час все, в чем почувствуешь нужду!

Когда Менекрат отправился спать после нескольких часов упорного труда, он, хотя и лег поздно, даже не брал в руки глины. Взамен того скульптор извел целый ворох прекрасного папируса на рисунки, которыми по большей части остался недоволен. Прежде, чем приступить к лепке, ему требовалось вообразить богиню Обеих Земель во всех подробностях и запечатлеть ее со всеми атрибутами: и притом так, чтобы она имела черты живой Нитетис. Это было затруднительно при всех ограничениях, налагаемых священными правилами, - статуи должны были быть стоячими, с опущенными вдоль тела руками и лишь немного вынесенной вперед левой ногой; узкий длинный калазирис закрывал фигуру до щиколоток, а ожерелье-ускх скрывало грудь и плечи. Но все же, тронув изгибы тела египтянки то там, то здесь, придав бровям легкий излом и коснувшись кистью краешков губ, мастер добился того, чего желал. Менекрат отобрал два рисунка - будущая статуя в фас и в профиль.
Устало вздохнув, художник встал из-за стола и потряс натруженной рукой. Он взглянул на остатки своего ужина, состоявшего из хлеба с вкусным египетским пивом, и позвал раба, чтобы тот убрался в комнате и помог ему умыться.
Завтра он вынесет на суд царицы эти рисунки. Только бы госпожа не разгневалась!
Когда эллин лег в постель и раб оставил его одного, художник вдруг почувствовал свое одиночество среди всех этих людей. Он с юности был один, избрав стезю скульптора, - но всегда ощущал свою сопричастность судьбе родной Ионии и всех ее детей. А для египтян он был существом более чуждым, чем их священные животные!
Но Менекрат знал, что найдет успокоение в работе, - как было всегда. Молодой скульптор улыбнулся, вспомнив о необычайной заботе царицы.
Еще немного помечтав, что принесет ему завтрашнее утро, он крепко заснул.

* Все 12 египетских месяцев имели по 30 дней: остальные пять дней года добавлялись в конце последнего месяца.

* Позже льняные доспехи использовались в армии Александра Македонского. Это была уже широко распространенная технология.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Иранское солнце Мемфиса
СообщениеДобавлено: Вт апр 28, 2015 21:18 
Не в сети
Мастер
Мастер

Зарегистрирован: Сб ноя 13, 2010 17:56
Сообщений: 1221
Глава 85

Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою?
А.С.Пушкин, "Клеопатра"

Когда милетец проснулся, молодой раб-египтянин уже стоял у его постели. Менекрат, пожалуй, обошелся бы без этого соглядатая; но делать было нечего.
Эллин совершил омовение с помощью слуги, стоя нагим на камне в купальне, и позволил умастить себя шафранным маслом. Потом надел чистый хитон, взяв из своего сундука: смен одежды у него было не так уж много.
Он поел у себя в комнате, а потом, захватив два последних рисунка, пошел в сопровождении египтянина туда, где в этот раз царица дожидалась его. Это оказалась крыша особняка, превращенная в сад, - едва эллин поднялся по лестнице, как оказался среди цветов и даже деревьев, которые росли в больших емкостях с мягкой пахучей черной землей.
Менекрат оглянулся на своего прислужника в длинной белой юбке и с гладко выбритой головой, с руками, украшенными браслетами; и вдруг ощутил себя неловко даже в обществе этого прислужника. На самом Менекрате не было ни краски, ни украшений, а хитон его из грубоватого льна впору было бы носить любому домашнему рабу в Элладе.
Дома это милетца нисколько не смущало. В Египте же простота в обыкновениях, столь высоко ценившаяся эллинами, служила только еще одним и несомненным поводом для презрения!
Он еще раз быстро взглянул на свои папирусы. Верно ли он угадал, какие статуи хочет царица?..
Нитетис сидела в кресле, без навеса - в тени тутового дерева: и на коленях египтянка держала ребенка. Менекрат остановился, будто налетев на стену.
Великая царица с улыбкой взглянула на гостя и посадила лежащую девочку прямо: словно затем, чтобы дать экуеша полюбоваться ею. Конечно, все матери в этом одинаковы!
Царевна Ити-Тауи была голенькая... и бритоголовая. Только один черный локон был оставлен на темени и падал на плечико, слегка завиваясь. Когда царевна подрастет и станет девушкой, ей будет позволено отпустить волосы.
- Красавица, правда? - спросила Нитетис. - Я люблю выходить с ней на солнце по утрам, когда еще не наступили часы ярости Ра.
Потом взгляд царицы упал на свитки под мышкой у эллина, и материнская гордость и умиленность на ее лице тут же сменились холодностью властителя и оценщика. Она кивнула на папирусы.
- Докладывай.
Менекрат поклонился. И, словно очнувшись, протянул царице оба рисунка.
- Я должен был вначале нарисовать статую, прежде чем приступить к работе с глиной. Пусть твое величество не сердится!
Нитетис, сведя брови, взяла свободной рукой первый рисунок - изображавший статую в фас. Долго изучала его; потом не глядя протянула руку за вторым папирусом.
Наконец Нитетис подняла глаза.
- То, что нужно. Я не ошиблась в тебе, экуеша! Теперь ты можешь начать работать с глиной.
Она посмотрела на дочь, аккуратно промокнула своим тонким вышитым платьем ее мокрый ротик и подбородок. Потом опять взглянула на грека. Ее губы снова тронула улыбка: и египтянка вдруг стала неотразимо чарующей.
- Если я буду нужна тебе, чтобы стоять или сидеть перед тобой, - или ты усомнишься в том, верно ли помнишь, как следует изображать матерь богов, смело обращайся ко мне. Пока я не вижу ошибок, но позже они могут появиться, а это недопустимо.
Потом она кивнула в сторону лестницы.
- Иди, работай! Скажи, чтобы тебе дали глины, и приступай.
Менекрат поклонился и ушел, ободренный и полный нетерпения. Хотя и страх его перед этой работой увеличился. Какого бога мог он молить о помощи – готовясь изображать Нейт? И не оскорбится ли сама Нейт таким вмешательством чужестранца?
Но потом Менекрат полностью сосредоточился на перенесении на глину облика великой царицы: эта земная богиня казалась более доступной и снисходительной.
Два дня ушло на изготовление глиняного образца. За это время Менекрат ни разу не побеспокоил госпожу – зрительная память и внимание к деталям позволяли ему с легкостью восстановить перед глазами ее облик. Кроме того, малые размеры не требовали большой точности. С самими статуями будет гораздо труднее.
К тому же, линии тела богини не только были наполовину скрадены платьем - Нитетис была сложена как обычная стройная египтянка, каких Менекрат видел много. Ее привлекательность была неуловима… художник уповал, что передаст хотя бы малую долю этого обаяния теми скупыми средствами, которыми он располагал.

Однако, увидев свежевылепленную статуэтку, Нитетис была восхищена. Как тогда, когда он сделал статуэтку Нейт: египтянка сложила руки перед грудью и коротко рассмеялась. В этом смехе прозвучало больше самодовольства, чем похвалы мастеру. "И как люди могут различать, что обозначает смех", - впервые в жизни неожиданно подумал эллин.
Когда Нитетис подняла глаза, все посторонние мысли тут же покинули милетца. Он вдруг ощутил себя под взглядом царственной женщины пустым и звонким, как опорожненная ойнохойя.
- Превосходно, - сказала Нитетис.
Эллин улыбнулся, но еще не обрадовался.
"Ну а если ей только это и нужно было - и для изготовления статуй с этого образца у царицы найдется собственный скульптор?" - вдруг подумал Менекрат.
- Я очень довольна тобой, - сказала Нитетис снова и прошлась перед ним, сложив руки. - Но ты допустил одну ошибку. Корона Севера выглядит не так.
Царица отдала приказ рабу, который все эти дни обслуживал Менекрата. Тот, поклонившись, пятясь ушел и вскоре вернулся с чашкой воды.
К полнейшему изумлению грека, Нитетис несколько раз сама погрузила руки в воду и размочила еще мягкую глину: а потом несколькими ловкими движениями изменила форму конусообразной короны, венчавшей голову богини. Приплюснув ее сверху, египтянка загладила царский убор с боков.
- Если бы ты оставил корону Нейт как есть, это было бы преступление, - сказала Нитетис, улыбаясь. Она поднесла к лицу перепачканные руки и вдохнула запах глины. - Но надеюсь, ты понял разницу.
Менекрат поклонился: страх отпустил его. И в этот миг, при виде смеющейся царицы с руками, перемазанными в глине, как у горшечника, художнику показалось, что он постиг тайну очарования Нитетис, которого не мог передать даже самый послушный материал.
Нитетис вернула ему статуэтку.
- Готовься, через два дня мы отправимся на Пилак! - приказала великая царица.

***

Даже на царской барке помещение, где можно было укрыться от жары и от чужого внимания, оказалось только одно. Впрочем, скульптору это все равно показалось гораздо удобнее, чем путешествовать морем на битком набитом корабле.
Сидя под навесом среди молчаливых и полных сдержанной неприязни египетских матросов и слуг, Менекрат посматривал в сторону каюты - задрапированного яркими полотнищами деревянного домика, где укрылась Нитетис со своей дочерью.
"Выдержала бы она путешествие морем?" - подумал милетец неожиданно. Он усмехнулся украдкой. Конечно, Нитетис едва ли когда-нибудь придется путешествовать морем; ну а уж если выпадет случай, она не удовольствуется чем-нибудь меньше собственного корабля. А те, которые умеют требовать, и получают желаемое гораздо чаще!
Менекрата никто не стерег, стражники только лениво посматривали в его сторону; однако сам молодой скульптор старался, чтобы его не могли разглядеть с берега. В нем, с его светлыми волосами и кожей, легко признали бы грека: и Менекрат не желал чинить своей покровительнице неприятностей.
Однако, пока была возможность, по пути на юг сам милетец старался разглядеть как можно больше на берегах. Но зрелища были довольно однообразными – бурый камыш, который сухо шелестел на ветру, метелки папируса. Иногда виднелись бедные деревни – египетские мальчишки, всю одежду которых составляли тряпочки между бедер, пасли гусей или с криками плескались в реке. При виде царской барки дети застывали с открытыми ртами, точно это сам солнечный бог плыл мимо.
На ночь, когда негде было остановиться, барка приставала к берегу, и воины стерегли госпожу, окружив ее с земли и расположившись на палубе. Менекрат тоже часто не спал в такие ночи, глядя на Нил, похожий на широкую лунную дорогу, и пытаясь различить очертания знакомых предметов, которые темнота превращала в застывших в ожидании врагов.
Несколько раз они останавливались в городах, но эллин никогда не видел их прежде и не мог оценить перемен, которые города Юга претерпели под властью персов. И если Менекрата что и поразило, так это то, что он не заметил ни перемен, ни персов! Начальники городов, которые оказывали гостеприимство великой царице и ее свите, были сами египтяне и были окружены чистопородными египтянами, с уст которых, казалось, никогда не срывалось ни одно чужеземное слово. Воины, стоявшие на стенах укреплений и храмов, также были египетскими!
"Никакой перс не согласился бы нести службу здесь", - думал художник, глядя, как эти люди часами стоят на жаре, от которой, казалось, самый мозг готов был вскипеть под волосами и шлемом. Сам он оставался в тени все время, покуда была возможность, и на солнце заматывал голову.
Но эллин вспоминал, как Камбисовы воины, следуя за царем в землю Куш и лишившись пищи и воды, начали поедать друг друга, только бы не отступить, - и понимал, что дело в другом. Это была сознательная политика персов, в которой он по-прежнему ничего не понимал, хотя почти не отходил от царицы.
По пути на священный остров они побывали и в некогда великих Фивах – Уасете, как называли этот город египтяне, и в Танисе, соперничавшем с Фивами, но Менекрат не узнал для себя ничего нового. Даже пожелай он и в самом деле шпионить в пользу греков, он бы не преуспел. Менекрат все еще неважно говорил на языке этой страны: а в тех домах и храмах, где принимали Нитетис, все беседы велись только на языке Та-Кемет.
Эллинский художник, которого сама царица принимала у себя в доме как желанного гостя, никогда еще не чувствовал себя таким ничтожным, как в обществе этих разряженных велеречивых людей.
Однако он не сомневался, что все они замечают чужака, - и гадал: не лучше ли было бы Нитетис оставить его на ладье? Или она брала с собой грека в пику кому-то?..
Он гадал, где может быть Уджагорресент, - самый могущественный человек в Та-Кемет, советник Дария, бывший придворный и теперешний тайный возлюбленный и супруг вдовствующей царицы. Уджагорресент был тем, кто закрыл Черную Землю для греков после смерти Амасиса. Как бы царский казначей посмотрел на то, что Нитетис всюду берет с собой художника из Милета?
А может быть, это ее собственная политика, непонятная Менекрату?.. Эллин терзался догадками, но прояснить все могло только будущее.
Сама царица, если даже и желала поговорить с ним, всю дорогу оставалась в обществе своих служанок, нянча свою маленькую дочь. Жара немало утомляла и ее, и ребенка.
На острове Пилак Менекрат впервые получил возможность провести время с Нитетис без чужих глаз. Госпожа пригласила скульптора в храм, и он все досконально осмотрел, получив от царицы подробные разъяснения. Менекрат был восхищен этим святилищем, напомнившим ему древние микенские сооружения: хотя зодчий был египтянином, никогда не покидавшим своей земли.
Царица остановилась у начальника крепости, и пожелала задержаться на несколько дней, чтобы отдохнуть и завершить все дела.
В первую ночь Менекрат как следует выспался. С ним, говоря по справедливости, и в дороге обращались скорее как с гостем, чем как с малозначащим слугой: в богатых домах он мягко спал, мылся с натроном, его умащали маслом и даже делали массаж. Здесь о скульпторе тоже хорошо позаботились.
Весь следующий день он не видел великой царицы - и, заблаговременно получив от нее разрешение гулять по острову, в одиночестве посетил храм и измерил пропорции, которые ему необходимо было знать для работы. Свои вычисления Менекрат записал, и уже после этого долго бродил по пустым комнатам, любуясь настенной росписью и вдыхая запах еще свежих растительных красок и мела. Кое-что милетец срисовал на память. Когда еще греку будет позволено так свободно ходить по этому дому богини?
Вернувшись домой, Менекрат еще какое-то время поработал в уединении, а перед сном с удовольствием принял ванну.
А на следующую ночь его вдруг вызвали в спальню царицы.
Полный тревоги, Менекрат встал, оделся и поспешил за служанкой, которую звали Астноферт и которая состояла при Нитетис уже много лет.
Войдя в комнату, слабо освещенную ночником, эллин остановился.
Нитетис сидела на постели, одетая в длинное белое ночное платье. Ее волосы были распущены, на лице никакой краски. Ему показалось, что перед ним другая женщина.
- Подойди, - велела великая царица.
Менекрат приблизился. Он услышал, как за спиной со стуком закрылись двери. Ему вдруг стало трудно дышать: художник начал догадываться, чего желает египтянка.
- У тебя были женщины в Ионии? - спросила она, неотрывно глядя на широкоплечего эллина.
- Да, - скульптор потупился. Ему было двадцать семь лет, но он почувствовал, что краснеет, как мальчик. - Давно... это были рабыни, великая царица.
Нитетис изогнула одну тонкую говорящую бровь.
- Но не твои рабыни? Так значит, никто еще не говорил тебе, что ты красив?
Она улыбнулась мягкой материнской улыбкой... а потом поманила его пальцем. Менекрат шагнул к ней, как в безумном, блаженном сне: молясь всем богам, только бы сейчас не проснуться. Ему вдруг стало все равно, что будет завтра.
Нитетис неожиданно встала на ноги и обхватила его рукой за шею; другую руку погрузила в пепельные волосы грека.
- Сейчас нет никого, кроме тебя и меня, - горячо прошептала она ему на ухо. Ее ногти впились в шею художника; и его неожиданно охватило такое желание, какого он не знал в жизни.
Нитетис прихватила зубами мочку его уха; а потом, рассмеявшись грудным смехом, повалила его на постель. У царицы были сильные руки, но эллин, конечно, намного превосходил ее силой. Он мог бы вырваться и убежать! Но Менекрат сознавал, что царица убьет его, если он ее отвергнет. И уже ничто не заставило бы его оторваться от этого тела, гладкого, как вода, и жаркого, как пустыня.
Менекрат уже забыл, как ласкать женщин; но Нитетис почти все сделала сама. Он был ее властелином - и она тоже овладела им, как неукротимая стихия. Эллин не знал, сколько это длилось, он забыл самого себя: он отдал возлюбленной все, что мог.
Потом, когда он лежал в полузабытьи, ощущая голову царицы у себя на груди, а все тело его еще пело от любви, Нитетис сказала:
- Ты никому не проболтаешься об этом.
Молодой скульптор приподнялся на ложе.
- Так ты больше не позовешь меня?..
Обнаженная Нитетис быстро села и посмотрела ему в лицо. Он увидел, как дрогнули гордые губы.
- Не смей ни о чем сожалеть!
Менекрат мотнул головой.
Он поцеловал ее ладонь, а потом соскользнул с постели. Эллин нашарил свою одежду, не смея больше глядеть на царицу.
Скульптор нашел только хитон, но ушел, оставив в опочивальне набедренную повязку. Он чувствовал спиною взгляды стражников. Те все поняли и все слышали - но, разумеется, ничего не скажут!
Он все-таки уснул: и эллину опять приснилась царица, которой он опять дерзновенно обладал.

На другой день Нитетис приветствовала его и держалась с ним как ни в чем не бывало. Менекрат вдруг ощутил себя оскорбленным... но понял, что пал жертвой царской причуды. Сама царица едва ли даже считала случившееся изменой своему мужу. Кто он такой, жалкий ремесленник, рядом с Уджагорресентом?
Однако позже, поразмыслив, чуткий и умный эллин начал понимать, что Нитетис провела с ним ночь, повинуясь не капризу и даже не сладострастию, которое, несомненно, было ей присуще. Она отдалась ему из отчаяния, которое не могла высказать никакими словами - только языком своего тела!
Менекрат знал, что Нитетис постарается вычеркнуть случившееся из памяти; но сам он остался глубоко благодарен своей божественной возлюбленной. Даже если подобное больше никогда не повторится; даже если Нитетис более не удостоит его и взгляда.
Художник твердо вознамерился сохранить эту ночь в тайне. Не из страха за себя - ради Нитетис.
Через несколько дней, когда великая царица завершила свои дела на Пилаке, они покинули остров. Нитетис направилась домой, а Менекрат, которому дали собственную лодку и сопровождение, был послан в каменоломни Сиене* - выбирать камень для статуй.

* Современный Асуан.


Вернуться наверх
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 115 ]  На страницу Пред.  1, 2, 3, 4, 5, 6  След.

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 13


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
cron
Литературный интернет-клуб Скифы

статистика

Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Template made by DEVPPL Flash Games - Русская поддержка phpBB