Полки книжного червя

Глава 94

Граф Андраши сидел ночью в своих покоях, за письменным столом – без сна, один: ему привычно было это бессонное одиночество, в действительности заполненное до отказа призраками прошлого и настоящего. Будучи один, большой белый паша в действительности вел самые страшные войны: за свою душу – и за души и судьбы тех, кто вверился ему.
- Нет, - прошептал византийский принц, схватив в обе горсти свои золотые локоны. – Я так не поступлю… Ты не знаешь меня - и не одолеешь меня…
Он поднял голову и воззрился на ту, которую видел в черной пустоте своей спальни. Протянул руки к этой потусторонней угрозе; но скрюченные пальцы схватили только воздух. Однако Андраши улыбнулся, сверкая глазами и раздувая ноздри, как будто одержал победу.
- Я знаю, что мы можем так же властвовать вами, как вы нами, - знаю благодаря тебе! – страстно прошептал граф. - О да, мы едины, в жизни и в смерти! И я возьму тебя, потому что я – твой природный господин!
Андраши встал со стула и вдруг пошатнулся; белый свет в окне озарил его, явив хрупкость, беззащитность этого могущественного человека – и вдруг он повалился на колени, а потом и навзничь, как будто неведомые прочим силы поразили его за неведомое прочим святотатство. Он захрипел, закашлялся, подняв длиннопалую бледную руку и повернув лицо к двери, словно в тщетной безмолвной мольбе о помощи, – а потом уронил руку снова и застыл.
Венгр долго лежал так, точно в глубоком обмороке, разметав золотые волосы и светлые шелковые домашние одежды по темному ковру. Только слабые колыхания груди под халатом выдавали, что он еще жив. Потом в коридоре скрипнули половицы, и белый рыцарь зашевелился, но встать сам не смог.
Вошел мальчик.
Турчонок застыл на несколько мгновений при виде простертого господина – а потом подбежал к нему и ловко обхватил графа за плечи, помогая сесть. Андраши улыбнулся: он был трогателен в эту минуту. – Спасибо, - одышливо прошептал граф, поведя голубыми глазами на слугу. – Дай мне пить, Юнус.
- Вина, господин?
- Нет… Просто воды.
Маленький прислужник поклонился и убежал.
Андраши несколько мгновений еще сидел, покачиваясь и закатывая глаза, - ему было так дурно, что не высказать никакими человеческими словами: он сделался бел, как на пытке, но эта духовная пытка казалась хуже любой телесной. Венгр чувствовал себя так, точно его всеми силами пытаются вытеснить и из мира живых, и из мира мертвых.
Вернулся Юнус и, став на колени, напоил белого рыцаря, поддерживая его голову. Зубы у Андраши стучали, его трясло, и половина воды пролилась ему за воротник; но потом стало полегче.
Судорожным жестом он отпустил слугу – и еще несколько минут приходил в себя, уткнувшись лбом в ковер.
Вдруг венгр вскрикнул и отшатнулся, учуяв что-то; он перекатился через голову и встал. Рука его сжалась на рукояти кинжала.
Бывший князь тяжело дышал, глядя на стрелу, просвистевшую над его головой и воткнувшуюся в ковер: стрела была отягощена запиской.
- Дракула, - прошептал граф, улыбаясь безумной улыбкой.
Упав на колени, он сорвал пергамент и поднял к свету.
"Выйди во двор немедленно", - приказывала записка по-венгерски.
Усмехнувшись, Андраши подошел к окну. Он распустил пояс халата, словно подставляясь под опасность.
- Почему бы и нет? – прошептал венгр.
Он снял и бросил халат на ковер. Потом надел поверх рубашки кожаный жилет, поверх его – кафтан, без всякой металлической обшивки; препоясался мечом и вышел из комнаты. Никто не встретился ему, и никто не воспрепятствовал.
Как самый обычный смертный, один из могущественнейших в империи людей вышел через дверь-арку и спустился по лестнице во двор, под свое же окно. Он замедлил шаг, вглядываясь во тьму: но долго вглядываться Андраши не пришлось. Ночной тать явил себя, ступив навстречу хозяину.
Этот человек широко раскрыл пустые руки, а на лице его была улыбка, исполненная бесконечного сочувствия.
Андраши замер, наполняясь изумлением и гневом.
- Сам?.. – пробормотал он, устремляясь на пришлеца: рука метнулась к мечу.
- Стой!
Абдулмунсиф простер к нему ладони, останавливая, умоляя взглядом.
- Стой, господин! Стой, - прошептал он. – Ты видишь, я безоружен.
Андраши разжал руку, сжимавшую рукоять; по губам скользнула улыбка, исполненная презрения и разочарования.
- Я так и думал, - пробормотал он. – И ты, Брут. Так всегда бывает.
Белый рыцарь опустил голову.
- Ну? Сколько вас еще? – спросил он. – Дожидаешься подмоги?
- Я один, - ответил турок.
Он подошел к неподвижному Андраши, коснулся его плеча – и вдруг обнял. Андраши не сопротивлялся, только закрыл глаза и стиснул зубы.
- Я всегда один, - шептал Штефан, гладя своего вождя по спине. – Как и ты – как каждый из нас, воинов света, пока мы не собираемся вместе… Но ты уже переполнен, мой дорогой брат… Ты взял на себя слишком много.
Андраши дрожал и едва слышно шептал проклятия; Штефан гладил его теперь по голове, точно мать.
- Я хочу спасти тебя – затем и пришел, - прошептал он. – Ты учуял измену, и ты прав: это мой брат. Разве ты не знаешь, что…
Андраши усмехнулся.
- Ну да, - сказал он.
Оба паши посмотрели друг другу в глаза.
- Я очень хочу, чтобы ты жил, - прошептал Штефан.
Андраши улыбнулся этим словам, как давно известной гнусности.
- Позволь не поверить тебе, мой дорогой брат.
Он отвернулся, точно вдруг утратив интерес к турку. В темноте этих мужчин было бы очень легко спутать - и тому, кто их хорошо знал: казалось, даже жестам их обучал один наставник.
- Впрочем, мне уже все равно, - наконец проговорил венгр. Он прикрыл глаза и мучительно улыбнулся. – Господи, я буду даже рад…
- Тебе рано умирать – ты должен сначала исцелиться! – сурово возразил Штефан: казалось, он обеспокоился этим желанием не на шутку.
Бела Андраши опустил голову и ждал.
Штефан несколько мгновений помолчал, подбирая слова, - потом сказал:
- Я предоставлю тебе убежище на севере, князь. Ты знаешь не хуже моего, что здесь тебе оставаться невозможно. Время пришло…
Андраши кивнул, слабо улыбаясь.
- Да, - сказал он. – Конечно.
Штефан взглянул на его окно: благовонный светильник, занавешенный кисеей, озарял стол с разваленными на нем бумагами.
- Бела, ты должен сейчас вернуться к себе и взять все, что следует унести, - тебе лучше знать, что это, - сурово сказал турок, точно понукал младшего; или господина, вдруг лишившегося своей воли. – Через час выходи во двор, и мы побежим. Медлить нам нельзя.
Граф пристально посмотрел ему в глаза, улыбаясь все той же слабой презрительной улыбкой, – а потом махнул рукой и удалился. Штефан проследил, как его вождь скрылся в доме; прослушал, как взошли по лестнице и затихли его шаги.
- Бог тебя благослови, мой дорогой, - прошептал турок.

Через час с небольшим белый рыцарь вышел, закутанный в простой темный плащ; когда он выпростал руку, приветствуя Штефана, в лунном свете холодно взблеснула кольчуга. Меховая шапка отбрасывала тень на все его лицо.
Штефан кивнул.
- Поехали.
Когда они сели в седла, он прошептал, склонившись к безмолвному товарищу:
- В высшей степени мудро, как и всегда!
Андраши поднял голову, и турок впервые увидел его лицо.
- Я не так еще ополоумел, как тебе представляется, - холодно сказал низложенный князь Валахии. Штефан растерялся и вскинул руку:
- Постой! Я вовсе не хотел…
Венгр, не удостоив его ответом, дал шпоры; и Штефану пришлось самому замолчать и пришпорить лошадь, чтобы обогнать своего пленника и показывать ему дорогу. Они выехали со двора вдвоем – и уже за воротами к ним присоединились еще трое.

Василика спала, свернувшись на диване и обняв подушку, как дитя; она вскрикнула и села, услышав шум. Ковровая дверь приоткрылась.
Села в углу и Анастасия.
- Одевайся, бери вещи и идем! – приказал снаружи чей-то шепот.
Василика узнала этот шепот; и она подчинилась ему без колебаний, с большею готовностью, чем послушалась бы самого Штефана. Они с Анастасией принялись за сборы, со сна и в темноте наталкиваясь друг на друга; голос в коридоре выругался и поторопил их, но Василика в этот раз не уступила, пока не собрала все. У нее ничего за душой нет, кроме того, что с собой!
Одевшись и взяв сумку, валашка подошла к ковровой двери, и Корнел схватил ее за руку и вытащил наружу.
- Бегом! – приказал он.
- Я сама! Помоги Анастасии, ей трудно! – воскликнула Василика шепотом. Она не стала спрашивать, что с евнухами и ночным караулом. Корнел схватил за руку пожилую гречанку, и они втроем поспешили по пустому коридору; Василике казалось, что каждая тень готова на них наброситься, каждый лунный луч из окна уличает их. На повороте она различила какую-то темную груду тряпок, чуть не споткнулась от испуга – но удержалась на ногах и полетела дальше, больше всего боясь отстать от своих спутников. Сердце у беглянки так и заходилось.
Они спустились по ступенькам и вышли в какую-то низкую дверь, около которой тоже не было стражи.
- Как ты… Что ты сделал? – спросила Василика витязя, пытаясь отдышаться на холодном воздухе.
- Я вошел свободно, - к ее удивлению, ответил Корнел. – Евнуха оглушил, чтобы он не завопил.
Витязь улыбнулся.
- Здесь все же не такая тюрьма, как кажется, - объяснил Корнел. – Вернее сказать: такая тюрьма, в которой нужно знать все порядки… А ты не султанская наложница, а своего паши. Штефан показал мне дорогу.
Василика возмутилась.
- Я не наложница!
Корнел усмехнулся и кивнул.
- Ну да, жена – знаю, - ответил он.
Потом сжал зубы и зыркнул на женщин черными глазами.
- Хватит болтать, пошли! – приказал витязь.
Василика, схватив за локоть Анастасию, двинулась следом за Корнелом туда, где были привязаны две лошади: одна из них – Годже. Беглянка потрепала кобылку по мягкой рыжей гриве, поцеловала в белую звездочку на лбу: приветствуя ее, собираясь с духом.
Корнел схватил Василику сзади и силой подсадил в седло. Выругал ее опять, сказав, что так они точно кончат пытками и смертью; потом сел на своего коня и поднял к себе на седло Анастасию.
Василика знала, что сейчас некогда спрашивать; и так же ясно она знала, что Корнел никогда ее не предаст – раньше умрет сам, защищая ее. Она ощущала это куда яснее, тверже, чем даже в объятиях любимого.
Они помчались вперед, точно убегая от призраков ночи. А тени стлались по сторонам их, обгоняли – и это бесконечное состязание выматывало из себя и живых, и мертвых.

Глава 95

Василика плохо видела в темноте – а Корнел, казалось, видел как кошка: и он сделался их глазами, как и их силой. Василика думала только о том, как бы не подвести своего спасителя: хотя его намерения оставались для нее тайной.
Они остановились только один раз, когда выходили в какую-то дверь в стене дворца, скрытую кустами. Василика догадалась, что дверь та же, через которую входил к ней прежде Штефан, - ее покровитель говорил об этом пути: он должен был служить одним исполнителям тайных дел, и непосвященные о нем не знали. Потому и Корнела впустили без проволочек и подозрений.
Дверь легко подалась в ответ на удар рукояткой меча. Из кустов, с обеих сторон, торчали чьи-то ноги: одна подошва ярко блестела гвоздями. Василика на миг зажмурилась от страха, но ничего не сказала. Она последовала за Корнелом, ведя в поводу свою лошадь, - и только исподволь думала, что же могло подвигнуть этого валаха на столь безумный шаг.
Снаружи Корнел снова подсадил ее на коня, и Василика увидела, как к ним приближаются еще шестеро человек. Двоих она узнала тотчас, и ей стало радостно, несмотря на все страхи: это были Михня и Ливиу, два других воина Дракулы.
И вдруг Василика догадалась, чего хочет Корнел. Она взглянула на своего похитителя, и тот ответил ей мрачным значительным взглядом.
Потом ударил пятками своего коня, на котором сидела ее бедная служанка, и Василика принуждена была подчиниться этому движению: могучие и верные товарищи Корнела по сторонам ее тоже пустили лошадей вскачь. Куда ей теперь деваться от них? Попросить защиты у Штефана – но где сам Штефан? Может быть, Корнел решил бежать с нею в Венгрию, минуя всех турок? Но как он мог так поступить, ведь дал слово своему князю…
Вопросы одолели ее как рой пчел, жалящих голову, туманящих сознание; Василика скакала, чуть не плача от отчаяния. Сильные люди без конца играли ею, торговали ее, вырывали друг у друга как приз на турнире – а ей оставалось только повиноваться победителю!
Будь прокляты все мужчины!..
Василика вцепилась в поводья, страх и негодование охватили ее. Потом остался один только страх, беспредельный, как ночь. Они подъехали к городским воротам, и их остановила стража.
Тюрбаны, крючковатые носы, кривые сабли… громкая начальственно-брезгливая речь, вдруг показавшаяся Василике невероятно уродливой. Господи Иисусе!
Она видела как во сне, что Корнел, этот богатырь из древних былей, показывает туркам бумагу, спрятанную на груди. Нет – конечно, их не выпустят; конечно, мужчин бросят в тюрьму, а ее с Анастасией…
Ворота отворились. Путь был открыт, куда бы он ни лежал!
Василика обозрела дорогу, черную с белым, белую с черным – только эти цвета оставляла им полная луна, владычица ночи.
Беглецы проехали; и когда ворота за ними закрылись, Корнел обернулся к своим спутникам и поднял руку. Он широко улыбался, и Василика не могла не улыбнуться в ответ; пусть ее лица никто не видел под покрывалом.

Когда восторг от этой маленькой победы схлынул, Василика немного успокоилась. Мужчины люди, и слабы по-своему, как женщины по-своему, подумалось ей; а ей можно то, чего Корнел не простит никакому мужчине. Когда они сделают привал, Василика пристанет к нему и расспросит, куда они направляются и почему. Он не сможет лгать ей так твердо, как туркам!
Вспомнив о дворце позади, Василика стала оглядываться; этот новый страх почти вытеснил все остальное. Вдруг за ними послали погоню?
Но они скакали одни – мимо рощ, полей, одиноких спящих домов. В них жили такие же простые люди; должно быть, добрые люди… Как удивительно…
Они один за другим перешли ручей, и на лужайке Корнел остановился, и все следом за ним. Анастасия в объятиях валаха была едва жива. Василика уже ясно различала лица своих попутчиков; она посмотрела на небо, и в тот же миг до беглецов донесся крик петуха.
Корнел рассмеялся.
- Время нечисти прятаться под землю! – объявил валах.
Спрыгнув с коня, витязь снял с него гречанку; приказал остальным спешиться. Василика соскользнула с мокрой спины Годже, подумав, что нечисти не помеха даже самый яркий солнечный свет. Только свет души. Но им устрашить мертвых уже нечем – они уже с ними одно…
Василика сразу села на свой плащ; но когда она увидела, что садится Корнел, подобралась к нему поближе. Корнел не шелохнулся; но когда Василика тронула своего похитителя за руку, он повернулся к ней тотчас же.
Василика открыла лицо и улыбнулась. К ее удивлению, Корнел улыбнулся тоже. Нет, этот человек не желал ей зла!
- Корнел, куда мы едем? – спросила она прямо.
Она ожидала услышать любую ложь – Корнел непременно выдал бы ей, что лжет, но правды не сказал бы. Или даже сразу срубил бы правду: что он решил увезти ее с собой в Венгрию.
Разве Василика может что-нибудь сделать?
Корнел сказал правду, но совершенно неожиданную.
- Мы едем по поручению Штефана, на место встречи с ним, - сказал витязь Дракулы, просто и открыто глядя ей в лицо. – Он поручил мне вызволить из гарема тебя и твою служанку.
Василика изумилась.
- Таким образом? Ты вошел ночью, заколол стражников, ударил евнуха…
Тут она вообразила, что сделают с евнухом за пропажу невольницы, и ей пришлось засунуть пальцы в рот, чтобы не вскрикнуть.
- Почему бы Штефану не увезти нас среди дня, законно? – шепотом спросила Василика, когда совладала с собой. – Ведь он законный наш господин!
Корнел кивнул.
- Он бы поступил так, если бы было можно, - ответил витязь. – Но Штефан взялся за такое дело, которое должно сделаться в полнейшей тайне от султана и в большой спешке: ему недосуг было приехать за тобой. Сейчас… сейчас, к тому же, Штефану и его людям крайне опасно бывать при дворе.
Корнел улыбнулся.
- Я представил все так, точно сам похитил тебя и увез от поганых, - сказал он. – Обо мне слышали и при дворе Мехмеда.
"И ради этого вы погубили столько людей?" - изумилась Василика еще сильней.
Хотя что же тут удивительного? Война уносит куда больше людей, чем погибло нынче ночью! Это была только предосторожность!
И тут Василика поняла смысл слов Корнела. Она догадалась, что Штефан замыслил – и, быть может, уже осуществил похищение белого рыцаря; и сделался врагом его могущественным сподвижникам. А может, и не только.
Василика зажала рот ладонью; карие глаза округлились от понимания всего размаха замысла, который претворялся в жизнь в эти самые минуты.
- Господи вседержителю, - прошептала она. – Неужели мой дорогой Штефан…
Корнел опять улыбнулся и взял ее за руку большой теплой рукой, заскорузлой от непрестанных суровых упражнений. У Штефана тоже были сильные руки – но больше руки мыслителя, а не воина… Руки распорядителя судеб…
- Твой сокол залетел слишком высоко, - сказал витязь, понимавший все ее душевные движения. – Высоковато для простых людей вроде нас.
Василика потупилась и покачала головой. Нет, он не заставит ее такими словами разлюбить своего друга и господина. У нее есть только одно сердце, которое она может подарить.
Корнел, впрочем, ничего больше не сказал. Он только нашел среди своих вещей и протянул ей еще запасной плащ - на меху.
- Завернись, простынешь… Тебе нужно поспать.
Василика посмотрела по сторонам и увидела, что Анастасия давно уже спит. Поблагодарив Корнела, Василика устроилась на земле, холод которой проникал даже сквозь всю ее добротную шерстяную и меховую одежду.
Корнел разбудил ее, казалось, едва только Василика смежила веки. Она поняла, как долго спала, лишь увидев над головой солнце.
Корнел накормил ее – это так живо напомнило ей бегство из Тырговиште, что Василика отвернулась, пока ела свой сухой хлеб, смаргивая слезы. Потом они сели на отдохнувших лошадей и поехали дальше.

Они ехали так несколько дней – почти не разговаривая; Василика не решалась выспрашивать еще, хотя подозревала, что Корнелу известно больше, чем он сказал. Они оба подозревали друг о друге то, чего не произносили вслух.
Корнел сдержанно, но постоянно заботился о ней и ее гречанке. Василика знала, что другие их греческие слуги остались со Штефаном, и тот распорядился ими еще давно. Простые люди всегда в воле господ – что же она жалуется?
Она жаловалась, что отстала от простых людей и так и не пристала к господам; как и Корнел, ее спаситель. Они с ним были потерянные люди, самое сподручное орудие князей и пашей.
Василика так утомилась дорогой, своими мыслями и предчувствиями, что когда она увидела впереди другой отряд, то даже не сразу поняла, что это за опасность; услышала резкий, как удар бича, окрик Корнела, сразу построивший всех. Михня и Ливиу подъехали к Василике с боков, защищая ее, и она ощутила враждебность витязей к приближающимся туркам. Что бы они ни пережили вместе со Штефаном, эта ненависть к туркам была свята.
Воины вокруг обнажили мечи. Василика разглядела среди стремительно подъезжающих всадников рыжие кудри… и золотистые; и ей стало ясно, что это конец. Каков бы тот ни был.
Здесь они разойдутся: разойдутся безвозвратно. Или полягут в бою, уже не разбирая, кто друг, а кто враг.
Василика едва удержалась от того, чтобы зажмуриться, когда к ней подлетел Штефан на вороном коне – с разрумянившимися ланитами, с голубыми глазами, сверкающими весело и грозно. Оружия он не вынимал; и валахи опустили мечи и дали ему дорогу. Не смущаясь никем здесь, турецкий рыцарь схватил Василику и стиснул в объятиях, так что даже оторвал от седла и ноги ее беспомощно лягнули воздух, теряя опору.
- Пусти!.. – взвизгнула валашка; но турок, смеясь, уже перетащил свою возлюбленную к себе в седло. Он поцеловал ее, потом опять прижал к груди.
- Великое чудо. Вот что делает вера, - прошептал он.
Беззастенчиво обернулся к своему златокудрому пленнику; и Василика наконец тоже нашла в себе силы поглядеть в лицо Белы Андраши.
Тот сидел совершенно белый – как будто его все то время, что Василика не видала своего врага, протомили в темницах. Однако Андраши был спокоен, и даже не брался за меч. Очевидно, он догадался о таком исходе уже давно; несомненно, различил среди людей Штефана и Корнела…
А Штефан как ни в чем не бывало спрашивал, счастливо заглядывая Василике в глаза:
- Здорова ли ты? Не оголодала? Она у тебя похудела, - тут он сдвинул брови и посмотрел на Корнела.
- Не прогневайся. Я берег ее как мог, Абдулмунсиф-паша, - ровно ответил валах.
Василика увидела, как переменяются краски на лице витязя; Штефан тоже увидел это и улыбнулся. А Василика думала: неужели они с Корнелом догадались про Штефана верно? И что тогда будет?
"Василика – царственное имя", - вдруг вспомнились ей слова возлюбленного.
- Я простыла, кажется, - жалобно сказала Василика, видя, как волнуются вокруг кони, ощущая, как ей сообщается пугающая страсть мужчин, прежде всего и всегда жаждущих битвы. Штефан тихо рассмеялся.
- Скоро мы приедем в мое приграничное поместье. Там хорошо располагать наших людей, - объяснил он подруге. – Они прежде всех видят, чего ждать империи великого султана с венгерской стороны.
Штефан наградил Андраши долгим взглядом; тот ответил ему взглядом равной силы и значения.

К вечеру они прибыли в поместье – целительно пахнущее кедром и сосной, уютно озаренное фонарями. "Вот бы зажить здесь", - подумала Василика.
И вдруг ей стало страшно, что Штефан именно здесь надумает поймать ее на слове, взять то, что она ему предложила в гареме.
Однако Штефан был далек от этого… и словно бы даже думал не о своей подруге, говоря с нею; и неудивительно – под боком у него были такие важные и беспокойные люди. Когда Василика устроилась на ночь, возлюбленный расцеловал ее и оставил в обществе Анастасии.
Они пересидели в поместье два дня, собираясь с силами. Василика почти не видела мужчин. Штефан иногда заглядывал к ней; однажды заглянул и Корнел, но оба едва ли сказали с нею несколько слов.
Василика не находила себе места.
Под вечер второго дня Штефан пришел к ней сказал, что они продолжат путь. Василика заключила, что он не намеревался оставлять ее здесь; и не решался спускать с нее глаз. Что ж, очень разумно.
Василика оделась тщательно, как можно более тепло и удобно: Штефан привез ей еще одежду. А когда Василика увидела Корнела, была ошеломлена – в черных доспехах, при мече в черных ножнах, с мощным турецким луком за плечами, витязь казался несокрушимым. Вороной конь под ним был ему под стать: Василика только сейчас заметила, как хорош этот рыцарский конь, с которым Корнел сливался подобно кентавру, как все витязи Дракулы – прирожденные наездники.
Василике было очень страшно – и тоскливо, и весело. Как будто ее выдавали замуж за незнакомого, но желанного жениха. Но ведь этого не может быть – что ей сейчас думается?..
Штефан и Андраши предстали ей в похожих посеребренных доспехах, белых плащах. Как будто уже и между собою договорились о подмене. Анастасию они тоже взяли с собой: гречанка очень хотела. Она уверяла, что может и сама усидеть на лошади, если понадобится. Ей, как и Корнелу, и другим православным христианам, невмоготу было оставаться у турок!
Василика сама попросила еще одну лошадь у Штефана: ее покровителю не очень это понравилось, однако он уступил. Посоветовал валахам привязать свою подопечную к седлу – и не выпускать из рук повода.
Когда они покинули усадьбу, некоторое время ехали молча – быстро, как люди, хорошо сознающие общее стремление и согласные в нем. Василика не могла думать, что ждет их впереди, совсем немного погодя…
И наконец это произошло.

Штефан остановился; и следом стали все остальные. Валахи сбились вместе, турки – друг с другом; Анастасия осталась среди валахов, а Василика на своей Годже сидела между обоими противниками, думая о Елене Троянской.
Корнел выехал немного вперед и протянул руку к Штефану.
- Что же, пора, Абдулмунсиф-паша?
- Да, - ответил Штефан. Он посмотрел на венгерского пленника, сидевшего на своем белом коне рядом. – Бела, брат мой…
Андраши взглянул исподлобья на Корнела – и вдруг отъехал в сторону. Спокойно обнажил и воздел меч, указывая Корнелу в грудь.
- Пусть он убьет меня здесь.
Белый рыцарь и черный рыцарь впивались друг в друга взглядами – как когда-то давно, на турнире перед лицом короля Венгрии. Но Корнел не доставал меча из ножен. Андраши дышал с присвистом сквозь зубы, но напасть первым не мог.
Наконец Штефан подъехал к Андраши и сказал – он боялся его тронуть:
- Бела, не нужно… Хватит.
Венгр обратил на него сумасшедшие синие глаза, отвел меч от Корнела – и всем на миг показалось, что Андраши пронзит грудь турка. Василика вскрикнула. И тут началось все разом.
Корнел схватил за повод лошадь Василики; она закричала от неожиданности и испуга, а Михня выбил меч из руки отвлекшегося Андраши. Валахи окружили белого рыцаря.
- Вперед! – закричал Корнел.
И он устремился вперед; и валахи увлекли за собой Василику.
- Штефан! Штефан! – закричала она, вцепившись в гриву Годже, чтобы не сорваться.
- Куда! – закричал обезумевший и осатаневший Штефан. – Ах вы, собаки! За ними!..
Однако кони валахов были быстрее коней турок; они вынеслись вперед, но отряд Штефана нагонял их. И когда валахи отделились от турок, Корнел прянул в сторону и, развернувшись назад, стал стрелять с седла. Этим искусством он уступал одному только своему господарю.
Вот пал один, второй преследователь по сторонам Штефана; и тогда турки заколебались, стали отставать. Кони валахов уносили седоков все дальше и дальше.
- Штефан, я люблю тебя! – обернувшись, прокричала Василика, срывая голос; она не знала уже, услышал ли ее этот самый дорогой человек, от которого ей оставалась только память, только неутихающая боль. – Я люблю тебя, мой сокол, мой князь!..
Дробот копыт оглушал ее. Михня крепко держал повод ее кобылки; Василика рыдала и выкрикивала прощания, которые теперь уже только понапрасну разносил ветер.

Глава 96

Их было теперь восьмеро – считая одних мужчин, против графа Андраши; но, несмотря на это, Корнел приказал изъять у своего пленника все оружие, стоило им достаточно удалиться от турок.
Андраши не сопротивлялся, понимая – тем, что осталось в нем разумного, - что только еще больше унизит себя. Хотя этот человек сейчас не казался опасным противником: скорее больным, которого бесчеловечно подвергли такому обращению. Василика против воли то и дело засматривалась на белое лицо венгра – так напоминавшее ей лицо, которого она никогда больше не увидит.
- Тебе его не жалко? – шепнула она Корнелу, когда тот наконец обратил внимание на нее.
Корнел пристально посмотрел в ее заплаканные глаза.
- Белый рыцарь замечательно это умеет – размягчать человеческие сердца, - сказал витязь. – Но только не мое.
Впрочем, Андраши не связывали: на время дневки. Ночью его свяжут. Корнел посмотрел на Василику, сжав губы, - и подумал, что такие безумцы, как Андраши, бывают опаснее здоровых и сильных бойцов, когда ими овладевают демоны.
Пока воины разжигали костер, ели и пили, поили лошадей, Василика сидела одна, уткнувшись лбом в колени. Корнелу пришлось потормошить ее и накормить отдельно.
Она поела, поблагодарив только кивком. Корнел был рад, что Василика ест и говорит хотя бы немного. Только бы ей не заболеть от тоски – а ведь впереди еще такой долгий путь!
Когда они расположились на ночлег, Корнел самолично подошел к графу, чтобы связать его. Не скрывая своих намерений, достал веревку.
- Не обессудьте, жупан, - сказал он по-венгерски.
Глядя, как просто и серьезно этот валах смотрит на него, Андраши на несколько мгновений потерял дар речи.
- Неужели вы настолько способны прощать и смиряться? – прошептал он. – И вы думаете, что я…
- И вы способны, - сказал Корнел.
Он склонил голову.
- Чтобы возвеличиться, порою нужно умалиться, - сказал он. – Вы сделали свое дело, граф. Бог вам воздаст. Но если сейчас поддадитесь сатане…
Андраши прикрыл глаза.
- Да что вы можете знать, - прошептал он. – Ты думаешь, что сейчас – или что когда-нибудь потом в своей жизни будешь способен понять добро и зло? Княжий отрок! Вечный младенец!
Корнел покраснел.
- Давай руки, - негромко приказал он.
Андраши повернулся к нему спиной и протянул руки. Корнелу вдруг стало не по себе, когда он коснулся бледных тонких кистей; он стянул их плотно, но не слишком туго. Над этим человеком дико было совершать насилие – это неожиданно показалось чем-то невозможным, как если бы какой-нибудь солдат Понтия Пилата вдруг понял ясно, кого возводит на Голгофу.
Корнел встряхнул головой и отогнал наваждение. Он затянул узлы на ногах венгра.
- Спи, - велел витязь пленнику и отошел туда, где сидела Василика. Бедняжка не могла лечь, пока видела его борьбу с Андраши.
- Василика, я лягу рядом с тобой, - тихо предупредил витязь.
Василика посмотрела на него, широко раскрыв глаза, - а потом кивнула, не возразив ни словом. Ей никогда не нужно было объяснять лишнего.
Корнел лег так близко от нее, чтобы можно было дотянуться рукой; сам же держал руку на эфесе меча.

Корнел проснулся посреди ночи – пришло его время заступать в караул. Он ощутил теплое прикосновение к плечу; улыбнулся, охваченный умилением и жалостью сразу. Василика приткнулась к нему во сне.
Корнел получше закутал ее в плащ, бережно отвел с лица упавшие на него спутанные каштановые волосы. Василика вздохнула и улыбнулась, не просыпаясь: Корнел печально улыбнулся тоже, понимая, кто ей снится.
Он встал и проверил лагерь. Все было спокойно. Граф тоже не шумел – Андраши сидел в стороне от всех со своими связанными руками и ногами, подобно бледной статуе, и неподвижно смотрел куда-то во мрак. Он как будто бы не спал совсем.
- Он что, так и не ложился? – спросил Корнел часового Ливиу, охваченный внезапной тревогой.
- Представь себе – нет, - ответил витязь, с такой же тревогой. – Так и сидит как сел. Я ему сказал, что нам завтра скакать весь день и его развезет в седле…
Ливиу махнул рукой.
- Он меня точно и не услышал! Спит он так, что ли!
Корнела передернуло.
- Ну, ты иди ложись, - велел он Ливиу.
Он стал, положив руку на рукоять меча, и устремил взгляд на графа.
Через полминуты отвлекся от него, не увидев никаких перемен, - главная угроза сейчас исходила не от Андраши. Корнел посмотрел по сторонам; потом, навострив уши, стал неподвижно. Когда он опять взглянул на венгра, тот уже лежал; и у Корнела, непонятно почему, тоже отлегло от сердца. Приближаться к пленнику витязь не стал.

Наутро, вопреки опасениям, Андраши не выказывал чрезмерной усталости – и даже как будто посвежел, оправился за эту ночь. Василика, скакавшая рядом с Корнелом, теперь почти не смотрела на пленника. Он ей перестал нравиться тотчас, как перестал вызывать жалость.
Нет, это был не Штефан, совсем не Штефан – только не для нее!
К вечеру вдруг пошел снег, рановато для Турции; и хотя снег был не холодный, а мягкий, влажный, этого было уже достаточно для женщин. Корнел заставил их пить вино, которое согрели в котелке. Простудиться насмерть – проще простого!
Разрумянившаяся Василика улыбалась Корнелу, хотя благодарила его сдержанно, с опаской. Как же ему было не понимать, чего она боится! Витязю Дракулы стало очень горько.
- Мы так приедем только к Рождеству, - чихнув, сказала Василика. Она усмехнулась. – Ведь католическое Рождество такое же, как наше?
Корнел кивнул.
О, если бы хоть что-нибудь в католичестве было такое же, как у них! Чем дольше Корнел жил в Венгерском королевстве, тем больше понимал, что пропасть между ними непреодолима. Они были "сущности, которые не смешивались" - именно так когда-то сказал князь: когда женился на своей венгерской княгине.
Корнелу сделалось жаль Андраши, этого католика, который ушел от такой веры, от которой ни шагу ступить нельзя, - от веры-душегубицы. Не прав ли граф был, требуя легкой смерти? Что ждет его, когда он попадет в руки короля?
Но это не ему решать – и даже не ему просить за Андраши: князь Дракула знает лучше и скажет лучше, если потребуется.

Какие-то силы хранили их всю дорогу – кроме того, что простудилась и Анастасия, переносившая северную болезнь тяжелее Василики, ничего больше не случилось. Андраши больше не чудил, ложился со всеми.
Беглецы пересекли венгерскую границу, когда уже замело все равнины. Им пришлось остановиться на несколько дней на постоялом дворе – из-за Анастасии и двоих венгров, которых тоже прихватил кашель. Василика с трудом переносила грязь и смрад, от которых отвыкла в Турции.
- Добрым католикам вера вообще мыться запрещает, - шепнула она Корнелу, невесело улыбаясь. – Кто часто моется, уже еретик! Убежать бы от такой добродетели!
Корнел внимательно взглянул на нее.
- Здесь ведь холодно, - заметил он. – Не наберешь дров зимой – на мытье-то, если кто бедный. А из благородных господ еретиков много…
Он поморщился и замолчал. Нет, они никогда не станут здесь своими. И слава всем святым.
- Хорошо, что хоть на холоде не так смердит, - прошептала Василика, натягивая на нос шерстяной шарф.
Корнел вдруг подошел к ней совсем близко и взял ее за плечи.
- У меня дома всегда чистота, - тихо сказал он. Ласково погладил ее руки; Василика оцепенела, глядя в глаза своего спасителя.
- За это меня и считают здесь еретиком, - прибавил витязь.
Василика хмыкнула; кровь прилила к щекам.
- Ну уж, ты скажешь, Корнел-бей!
Больше ничего не получалось от смущения. Корнел опустил руки, но продолжал смотреть ей в лицо. Они до сих пор не говорили еще, где Василика поселится – и какую судьбу ее спаситель уготовил ей.
- Ты приглашаешь меня в свой дом? – спросила Василика. Корнел кивнул и опустил глаза.
- Тебе все равно некуда больше деваться, - ответил он. – Я мог бы попросить за тебя короля, чтобы тебя взяли во дворец…
Василика ахнула.
- Я ведь не говорю по-венгерски! И там…
Она осеклась. Корнел неприятно рассмеялся.
- Да, жено, - сказал он. – Там ты себя не соблюдешь. Уж лучше султанский гарем, чем венгерский двор.
Василика закрыла лицо руками.
- Корнел, - прошептала она, - я не хочу, чтобы ты тешил себя мыслью, которой тешишь сейчас… Я знаю, что значит для мужчины полюбить. Я не хочу мучить тебя. Если тебе будет трудно со мной…
- Я все равно тебя никуда не отошлю, - сурово возразил Корнел. – Что я – упырь, наших жен католикам кидать, как кости?
Он замолчал, видя, как побледнела спасенная.
Улыбнулся ей, от души желая успокоить – и понимая, что не получится.
- Насильничать я никогда не буду, - мягко сказал витязь.
Он бы обнял ее, но понимал, что Василика испугается. Если бы он только мог показать ей свою душу, показать, что на свете бывает нерушимая верность! Но теперь – как она поверит?
- Я на самом деле нечасто бываю дома, - сказал Корнел. – У меня там сын… малыш, один…
Он помрачнел.
- Я бы помогла тебе с твоим сыном, - с осторожностью сказала Василика.
Корнел улыбнулся, не глядя на нее.
- Я бы очень этого хотел, - сказал он. – Около Раду совсем нет наших женщин. Не стало с тех пор, как не стало Иоаны. Я бы так хотел, чтобы он видел истинно благой пример…
Василика закраснелась и опустила глаза.
- Но как это будет можно? Чужой женщине – приехать к тебе и зажить в твоем доме, если она тебе не жена? – спросила она.
Корнел сложил руки на груди, выставил ногу.
- Я хозяин, - ответил он. – Мне решать, кому жить со мной! Слово мое тяжелее всех в моем доме!
Он хотел уйти, от слишком большой неловкости, возникшей между ними, - но Василика вдруг цепко схватила его за руку. Корнел изумленно посмотрел ей в лицо.
- Я нужна Штефану, я буду принадлежать ему, пока он жив, – и далее того, - сурово проговорила она. – Тебе понятно?
Корнел даже не улыбнулся. Он понимал, что Василика может ударить его, как бы ни робела перед ним и его славой в другое время.
- Да, - сказал витязь. – Понятно.
Он поклонился. Василика стояла с высоко поднятой головой. Корнел быстро вышел, не оборачиваясь; ему не хотелось, чтобы Василика почувствовала его взгляд.

Когда они въехали в Буду, Корнел первым делом отвез Василику и Анастасию в свой дом.
Дом, который сохранил для него Николае! Родной дом – дом нестерпимой памяти!
- Я не хочу, чтобы тебя видел король – или кто-нибудь при дворе, а меньше всего священники, - сказал Корнел. Он был очень догадлив; Василика кивнула.
- Конечно, - сказала она.
Андраши и его охрана ждали на постоялом дворе; Корнел колебался, но страстное желание увидеть сына победило.
Он постучался – и ему отворил старый привратник-венгр; тот чуть не умер от удивления, увидев прежнего хозяина, овеянного такой славой. Что-то он привез теперь? Спутницы Корнела заставили венгра закреститься за спиной господина. Привозить женщин от турок – кто может знать, какая в них скверна!
Однако в глаза венгр, конечно, ничего не сказал. Проводил всех в дом, стараясь как мог выказывать радость.
В прихожей все стали; Василика видела, как волнуется ее спаситель.
- Раду! – прошептал он. – Кровинка моя!
Василика схватила его за руку.
- Сын признает тебя, вот увидишь!
Корнел засмеялся.
- Ну да… Признает он такого гостя, как же!
Тут раздались твердые детские шажки, и навстречу Корнелу вышел Раду. Корнел едва верил своим глазам – мальчик так окреп и вырос, пока его не было, точно сама католическая Дева Мария поила его молоком. Черные курчавые волосики достигали плеч, широко поставленные зеленые глаза смотрели с изумлением – но в них горел тот же огонь, что в Иоане, что в самом Корнеле.
- Ты кто? – спросил Раду.
Маленький хозяин!
Корнел улыбнулся и шагнул ему навстречу, раскрывая руки. – Я твой отец… Отец, - говорил он; Раду не пятился, но и не двигался с места. – Ты совсем забыл меня? – спросил черный рыцарь.
Он опустился на колени.
И тут личико Раду просияло.
- Отец?
Он бросился к Корнелу и обхватил его за шею. Это невинное создание не пугалось ни морщин, ни седины своего молодого отца: откуда ему было знать, что это печать греха, мучения, какой грех он мог видеть на своем отце?
- Ты воевал? – воскликнул малыш.
Корнел рассмеялся и прижал его к груди.
- Да, мой милый, - ответил он. – Я воевал и победил.
- А где мама? Где дядя? – спросил Раду.
Корнел помрачнел. Он молчал несколько мгновений, гладя волосы сына, - потом ответил:
- Бог забрал их к себе на небо. Они оттуда смотрят на тебя… хранят тебя от всякой беды…
Раду вздохнул.
- Жалко, - сказал он.
Корнел быстро отстранил его от себя и строго посмотрел в глаза.
- Что тебе жалко? У Господа им хорошо! – воскликнул он.
У Раду вытянулось личико.
- Господь всех забирает от меня, чтобы им было хорошо.
Василика даже вздрогнула, услышав такие слова из детских уст. Но Корнел снова обнял сына, гладя его по волосам, укачивая.
- Я тебя никогда не оставлю, - прошептал он. – Слышишь?
Наконец отец с сыном отвлеклись друг от друга, и Раду заметил в темноте прихожей чужих женщин.
- А вы кто? – воскликнул он.
Василика рассмеялась и шагнула вперед.
- А я княжна, которую твой храбрый отец спас от турок, - сказала она. – Ты знаешь, какой он храбрый?
- Знаю, - с гордостью ответил Раду. – Я буду таким же, как он!

Вскоре, познакомив Василику со своим домом и велев слугам позаботиться о ней и гречанке – особо наказав согреть для них побольше воды, не жалея дров, - Корнел оставил дом, чтобы отправиться с самым важным поручением. Графа Андраши надлежало представить королю, явив Матьяшу Корвину его дела – так, как это было возможно сделать. Впрочем, здесь Андраши придется говорить самому за себя – ему одному, как он в полной мере отвечал за свои деяния в Блистательной Порте.
Корнел вернулся домой только следующим утром.
Василика почти не спала, несмотря на большую усталость. Она сидела под окном и жгла свечу; молилась, грела на свечке руки и снова молилась. Василика понимала, что и сам Корнел в нешуточной опасности.
Но вот наконец раздался стук копыт по брусчатке.
Василика вскочила; она побежала вниз по лестнице, даже не одевшись, забыв о своих шароварах, на которые косились все обитатели дома.
Корнел вошел, устало откинув капюшон. Он остановился, глядя себе под ноги.
- Ну, что? – тихо спросила Василика.
- Андраши отвезли в Пешт, в крепость, - ответил Корнел, не поднимая глаз. – Король не говорил с ним, только посмотрел издали… допрашивал одного меня… К графу для беседы его величество приедет позже, вместе с архиепископом.
Василика ахнула.
Она хотела спросить, наградили ли Корнела за такую прекрасную службу, - но не смогла ничего вымолвить. Только шагнула к своему спасителю, и они обнялись.

Глава 97

Василике отдали комнату, принадлежавшую Раду Кришану. Над этой комнатой много и любовно трудились хозяйские руки – но Василике было страшновато опять подпасть под такую боярскую власть. Даже посмертную.
Пока решалась судьба Андраши и Корнела, Василика сидела, не поднимая головы от работы, - только это отвлекало мысли: она шила себе теплые нижние штаны, которые наденет под платье. Никто из валашских жен не нашивал подобного – если и прикрывали чем-то живот, стыд, то только набедренной повязкой. Хотя откуда ей знать? Разве она всем заглядывала под юбки?
"Почему нельзя принять чужой полезный обычай без того, чтобы не поддаться врагу и душой?" - подумала Василика.
И почему все люди, сколько их ни есть, враги друг другу – зачем столько мученья на свете, почему Бог сделал так? И чем больше на свете добра, тем больше и зла. А если исчезнет зло? Тогда не народится больше таких воителей, как Штефан, Корнел, Иоана – мир оскудеет лучшими человеческими образцами.
"Чтобы в мире нарождались лучшие люди, мир должен непрерывно мучить себя".
- Вот ты и ответила на свой вопрос.
Василика отложила работу и, почти не удивившись, - с какой-то радостной злостью оборотилась к черной демонице, сидевшей в кресле боярина Кришана положив ногу на ногу. Марина улыбалась ей со спокойным сознанием своего достоинства.
- А теперь скажи мне, княжна Фатиха, стоит ли рождение такой княгини, как моя сестра, мученья тысяч и тысяч простых валахов? – задумчиво спросил вампир.
- Нет! - быстро сказала Василика.
Марина рассмеялась и погрозила ей пальцем.
- А подумала, что да… Ты мне не солжешь! И ведь тебе это нравится, не так ли, - что я тебя вижу насквозь?
Она потянулась, как кошка, и переменила позу – закинула теперь правую босую ногу на левую; движение тела смутно угадывалось под одеждой. Василика неотрывно смотрела на белое непроницаемое платье Марины и думала самую глупую и непристойную мысль на свете – которая вдруг показалась ей самой существенной на свете. В самом деле: как одеваются мертвые в воскресении?
- Что у тебя под платьем? – спросила Василика.
Марина улыбнулась и, склонившись, не спеша стала поднимать подол, обнажая смуглые ноги, украшенные золотыми браслетами, как и ее руки.
- Сейчас увидишь, моя милая.
Василика в ужасе замахала руками. – Стой! Я и так знаю!
Марина острозубо засмеялась и опять вольготно откинулась в кресле, свесив обнажившиеся по локоть руки на обе стороны подлокотников. Подол опять упал до самых босых ступней.
- Ты хочешь знать, как мне не стыдно? – спросила демоница. – И как Господь дозволяет такую мерзость? А я знаю, чего бы ты хотела сейчас, - насладиться со мной, как ты это делала со своим турком!
- Это невозможно, - прошептала Василика, рдея и дрожа.
- Невозможно, пока ты себе не разрешишь, - возразила боярская дочь.
- Я не хочу, - прошептала Василика.
- Ты наслаждаешься мучительным воздержанием, - улыбаясь, заметила Марина, - как католические угодники – самобичеванием! А зачем? Ты желаешь меня, и разве это измена?
Марина поправила черные волосы, лаская свою жертву взглядом. Она воркующе засмеялась.
- А я бы тебя полюбила. Я ведь не Корнел, не мужчина и даже не человек – много больше, чем человек!
При виде безмерного ужаса на лице Василики демоница перестала улыбаться и пожала плечами.
- Если Господь всеведущ и вездесущ, - проговорила боярская дочь почти с досадой, - вообрази себе, как Он мучается, сущий во всей этой бессмыслице!
Василика нахмурилась, припоминая греческих мыслителей, которых проходила со своим возлюбленным.
- Господь не сущ, - прошептала она. – Он вне пределов всякой сущности!
- Так говорил святой Ареопагит*, - согласилась Марина. – Но это только слова человека. А я не человек, и вижу то, чего он не видел. Господь страждет, и не может не мучиться – и мы, Его низшие слуги, не отпали от Господней благодати, а достойны были бы высшей награды за наше долготерпение и черную работу!
- Так ваша награда уже в том, что вы делаете, - прошептала Василика. – Ведь тебе желается жить так, как ты живешь!
- И Господь наслаждается мучением, которое Сам же и причиняет Себе, - усмехнулась Марина. – Господь поистине превосходит совершенством все христианские добродетели, которые состоят в страдании!
- Любовь не может не страдать, - сказала Василика.
Марина вздохнула, опустив длинные черные ресницы. Она как будто бы занавесила свою сущность.
- Такой же спор сейчас белый рыцарь ведет с архиепископом, - заметил вампир. – Бела Андраши хочет, хорошенько разозлив католическую церковь, отмучиться на костре и попасть в рай – понимаешь ли, что за рай ему уготован?
- Тот, в который он сам проложил себе путь, - прошептала Василика, взявшись за сердце. – Он станет князем тьмы… Он жаждет этого… И вы все, мелкие бесы, подпадете под его власть.
- Если кто из нас и мелок, то только не я, - возразила Марина. – Я весьма преуспела в добродетели, которая особенно ценится среди нашего племени, - я очень горда! И чем больше борюсь с живущими, тем больше укрепляюсь в моих добродетелях. Прокладывая себе дорогу в свой рай, вы помогаете мне строить мой.
Василика долго не знала, что отвечать на это.
Наконец она сказала:
- Так ты помешаешь Андраши умереть? Ведь ты не хочешь, чтобы он скрестил мечи с княгиней Иоаной! Теперь она не поддастся ему, как жена мужу!
Марина в удивлении качнула головой.
- А ты умнее, чем я думала, - сказала она. – Да, милая княжна, теперь я не хочу того, чего хотела прежде. Моя сестра отвоевала себе трон, и теперь ее - и ничье другое время править Валахией! Женщина должна вернуть стране то, что отняли мужчины!
Василика закрыла лицо руками.
- Все это время ты соспешествовала врагам Дракулы и помогала османам, жаждущим крови всего мира, - прошептала она. – И только теперь поняла, что натворила.
Марина хмыкнула.
- Ну да. Но я не жалею, - сверкнув алыми глазами, прибавила демоница. – Именно это сделало меня тем, что я есть.
Вампир рассмеялся.
- Вознесение Марины Кришан стоило мучений тысяч и тысяч простых людей!
Василика вскочила с места в гневе; но нежить уже пропала.
Василика прошлась по комнате, исполненная ярости на это существо, - а потом поняла, что только радует Марину, и унялась.
А потом Василика вспомнила, где она находится, - и ужаснулась. А ну как ее подслушали слуги? Она схватилась обеими руками за свои шаровары, это одеяние "блудницы чертовой", и подошла к двери.
Василика выглянула наружу.
В конце коридора стоял Раду Испиреску; они уставились глаза в глаза.
Василика перевела дух и подманила мальчика рукой. Он подошел, как послушный слуга; но посмотрел на нее прямо и дерзко, как маленький господин.
- Здесь никто больше не проходил? – спросила она.
- Нет, - ответил мальчик. – Только я.
Василика потрепала его по волосам и поцеловала в лоб; Раду принял ласку с каким-то снисходительно-стыдливым удовольствием. Они с этим маленьким витязем сразу понравились друг другу. Потом Василика отправила Раду прочь, играть, и подумала с большой тревогой, что на Рождество его так или иначе придется вести в церковь – и самим пойти...
Она вернулась к своей работе.

Вечером Василика, оправдывавшая свое звание хозяйки, сама проследила за тем, чтобы в гостиную подали ужин. Корнел был неприхотлив в еде и, казалось, равнодушен к удобствам; но ей хотелось, чтобы он почувствовал женскую заботу, которой так долго был лишен.
Все его время опять заняла дворцовая служба. Король дал ему отдохнуть только несколько дней после возвращения. Что же: может, это добрый знак – Корнел нужен Корвину, как и раньше? Если бы только он побольше рассказывал, а не валился, поужинав, сразу спать…
Когда в прихожей раздались шаги, Василика не стала сразу выбегать навстречу – Корнел не любил этого; он знал, что она все равно ждет его в доме, к ужину, и успевал, направляясь в гостиную, стряхнуть с себя заботы, о которых не хотел говорить. И Василика успевала отряхнуться от мыслей, которых не следовало знать ему.
Хозяин появился на пороге озаренной каминным огнем комнаты и, немного помедлив, поднял на Василику глаза и улыбнулся. Она встала и, слегка поклонившись, пригласила его к столу. Корнел прошел и сел; однако не принялся сразу за еду, но не потому, что хотел прочесть молитву. Они никогда не молились перед трапезой.
Корнел поиграл ножом.
- Раду ужинал? – спросил он.
- Конечно, - сказала Василика.
Детей возраста Раду уже часто сажали за стол со взрослыми – но Раду кормили отдельно, легкой пищей, и укладывали спать рано. Корнел посмотрел на Василику с благодарной и грустной улыбкой – а та подумала, что наконец стряслось несчастье. Уж не умер ли страстотерпец Андраши?
- Как дела во дворце? – спросила Василика.
Корнел принялся есть; и не отвечал ей, пока не опустошил наполовину свою тарелку с маринованными овощами, заедая хлебом и сыром. Сделав несколько глотков вина, он откинулся на спинку стула и вздохнул.
Прикрыл глаза, а Василика подумала: уж не засыпает ли? Но Корнел глухо заговорил, не открывая глаз:
- Во дворце все так же, как и прежде, - его величество строит свои козни и раскрывает чужие… Теперь он вынужден даже изменить своему обычному милосердию.
Корнел открыл глаза и усмехнулся, посмотрев на свою гостью.
- Несколько придворных, обвиненных в чернокнижии, брошены в тюрьму. Боюсь, им не поздоровится. Король не может теперь вольнодумствовать и попустительствовать вольнодумству так, как раньше, - католичество набрало слишком большую силу.
Василика встрепенулась; огляделась, но в гостиной они были одни.
- Корвин также взялся за очищение ордена Дракона… то есть пытается это сделать, хотя это ему не под силу, - продолжил Корнел. – Он начал бы, пожалуй, с меня… но я ему нужен, и нужен моему князю, у которого жена на сносях. Матвею предстоит вскоре короноваться – а это значит, что он нуждается в опоре как никогда.
Корнел помолчал.
- Кроме того, при дворе уже опять поговаривают о крестовом походе. Денег в государстве снова не хватает, они выброшены на священную корону – но папа все-таки донял нашего короля.
Василика взялась за щеки и посмотрела на него большими глазами.
- И ты уйдешь?
- Как Бог даст, - ответил Корнел.
Они взялись за руки и долго не разнимали их.
- Быть может, сам король возглавит этот поход, - прибавил Корнел.
Василика подумала об узнике, который останется здесь под властью духовенства – когда король уйдет на войну.
- А как же Андраши? – шепотом спросила она.
Корнел поднял глаза к небу.
- Мне кажется, что он так и нарывается, чтобы его приговорили к смерти, - прошептал витязь. – Но ведь бывает смерть похуже костра.
"Это уж точно", - подумала Василика, усмехнувшись.
- Ты знаешь, как его допрашивают? – спросила она.
Корнел качнул головой.
- Я знаю, что попы при дворе гудят, как пчелиный улей, - а ведь католические священники самый скрытный народ, - усмехнулся он. – И знаю, что архиепископ, советник короля, зачастил к графу Андраши в крепость, точно на службу. Наговориться не могут о высоких вопросах.
Корнел беззвучно засмеялся, схватив себя за волосы.
- Я знаю, что делают с нераскаявшимися грешниками здесь. Могут посадить в яму и, заковав в цепи, оставить изгнивать в собственных нечистотах – насколько хватит мочи доживать: это может быть и десять лет, и все двадцать. Господи, я жалею, что не убил его тогда, когда он просил меня в дороге…
Василика схватилась за голову и зажмурилась. Она скрестила под юбкой ноги в вязаных чулках и низко склонилась к коленям – чтобы Корнел не увидел ее лица.
Почувствовала, как витязь касается ее плеча.
- Господь благ на небеси… - прошептал он. – Всем когда-нибудь простится…
- Временный ад может быть страшней вечного, - откликнулась Василика. – В него легче верится!
Она вздохнула.
- И даже временный ад вечен в Господе, разве не так?
- Оставим эти мудрствования церковникам, - откликнулся Корнел. – Господь превосходит всякое наше разумение!
Василика наконец вспомнила о том, что не притронулась к еде, - и стала есть; Корнел присоединился к ней, и они вместе закончили трапезу.
Потом Корнел вдруг попросил:
- Принеси эту книгу, которую подарил тебе Штефан в гареме. Я хочу послушать ваши персидские стихи.
Василика с веселым изумлением вскинула брови.
- Как угодно!
Она поднялась наверх – и вскоре вернулась, бережно неся книгу Омара Хайяма.
Они с Корнелом уселись на коврик перед камином – и Василика принялась вполголоса читать стихи, тут же переводя их на валашский язык. Корнел слушал молча; и хотя Василика переводила с трудом, неуклюже, во взгляде черного рыцаря светилось восхищение.
Потом они распрощались и поднялись наверх – каждый пошел спать на свою половину. Они как-то незаметно поделили между собой дом: иначе, нежели он был разделен при жизни Иоаны.

Василика уснула быстро – и приснился ей яркий, чудный сон: таких она не видела даже тогда, когда жила со Штефаном в Турции.
Во сне она предавалась любви со своим господином – и совершила с ним то, что так и не удалось совершить наяву. Она была так счастлива, точно наконец воспарила в небеса: как предрекали ей строки, вышитые Штефаном на рабочей перчатке.
А потом Василика проснулась: тело еще сводили блаженные судороги, но душа уже обескрылела. Она вспомнила, как долго уже разлучена со своим другом. Что, если это повредило им обоим? Что, если со Штефаном в Турции сейчас происходит то же, что с Андраши здесь?
И чем грозит им всем крестовый поход, которого наконец добилась от Корвина римская церковь?
Василика уткнулась лицом в набитую травами подушку и тихонько взмолилась о помощи всем благим силам, какие знала. Но она не знала уже, кого считать за такие благие силы.

* Дионисий Ареопагит – афинский мыслитель, христианский святой I в. н.э.: его сочинения, известные как Ареопагитики, оказали огромное влияние на христианскую философию.

Глава 98

В Рождество Василика впервые увидела короля – и Влада Дракулу, такого, каким он стал в плену: вместе с его женой, бледной и некрасивой, благочестиво некрасивой. Василика знала уже, что благородные венгерки-католички могут прятать под такой благочестивой невзрачностью.
Руки Илоны были сложены на раздувшемся животе. Но рожать ей, казалось, предстояло еще не скоро – однако, несмотря на это, Влад Дракула не отходил от своей княгини, вокруг которой волновалась толпа придворных. Валашский господарь был гораздо уродливее жены – и ниже ростом; но, в своих великолепных платьях, они удивительно подходили друг другу.
Увидев довольного Дракулу, Василика вдруг почувствовала себя так, точно ее предали; чтобы избавиться от этого чувства, она нашла и сжала руку Корнела, ответившего ей таким же пожатием. Простые люди никогда не должны забывать друг друга. Если государи – соль земли, то они – земля.
Василика была одета торжественно, но строго; однако, несмотря на это, была куда краше большинства знатных венгерок, разодевшихся к мессе в пух и прах. Драгоценные кресты этих дам слепили глаза. Василика вдруг вспомнила, что на ней самой давно уже нет креста – он потерялся где-то в Турции; но она никогда не повесит на шею чужое распятие, а тем паче католическое. Крест у каждого свой.
Корнел с сыном около нее являли собой образцы красоты – мужской и детской, невинной. Рядом с венграми Корнел, даже какой сделался теперь, был очень хорош. Немало женщин заглядывалось на него, перешептывалось – но он ни на кого не смотрел.
Впрочем, видя Василику, венгерки сникали - и начинали перешептываться уже с насмешливым изумлением. Однажды, когда слуха Корнела Красавчика коснулся такой шепот, он оглянулся на насмешниц – и они побледнели и смолкли. Со стороны трое валахов казались семьей – да они и были семьей, куда более, чем многие соединенные фамилией и кровью венгерские господа, как бы ни любезничали друг с другом.
Во время службы Василика увидела также и других витязей – они стояли под радужным витражным окном в стороне от сидящих прихожан: угрюмые, смуглые, чуждые остальным. Им не приходилось переходить в католичество и губить свою душу за всех, как это сделал их князь.
Василика, Корнел и Раду тоже стояли в стороне. Но король увидел и приветствовал их, и этого было довольно.
Когда месса была окончена, молодой Корвин еще раз одарил их своим вниманием. На улице, привлекая множество взоров, его величество приблизился к Корнелу и, улыбнувшись, поблагодарил его на валашском языке за верную службу.
- Желаю вам счастья, мой отважный рыцарь, - сказал Матьяш, переводя взгляд с Корнела на его спутницу – а потом обратно. – Вы заслужили его как никто другой.
Василика покраснела; Корнел опустил глаза. А Корвин только рассмеялся. Все трое понимали – и вокруг все придворные поняли намек, даже если не поняли языка; Корнел низко поклонился, не меняясь в лице. Кивнув валахам, белокурый король удалился вместе с женой; юная королева Каталина на прощанье наградила Василику добрым и сочувственным взглядом.
Когда их величества отошли, Корнел выругался сквозь зубы.
- И ведь их не упрекнешь! – сказал он своей спутнице, почти с отчаянием взглянув ей в глаза. - Для себя-то они правы!
- Это было бы так прекрасно в глазах короля – ведь твой Раду уже католик, - прошептала Василика, всем сердцем сочувствуя своему другу. Она положила руки на широкую грудь Корнела и заглянула ему в глаза. – Правда?
- Нет, - угрюмо откликнулся Корнел. – Мой Раду православный христианин, как мы с тобой.
- Он еще слишком мал, - сказала Василика.
Раду глазел по сторонам, на нарядных и пересмеивающихся по-праздничному людей, - еще не понимавший никаких божественных поименований, какие навешивали на него, а только желавший всем существом походить на отца.
Когда они шли домой, Василика тихонько спросила Корнела:
- А ты никому здесь не говорил, что мы муж и жена?
Корнел уставился на нее в величайшем изумлении.
- С какой стати? Я сказал им, что ты моя дальняя родственница, которую я выручил из беды и приютил; и это почти так…
Потом он помрачнел и прибавил:
- Я предстою королю, и не могу лгать ему в таких вопросах. Он по-своему велик, несмотря на молодость, - и заслуживает, чтобы ему служили честные люди.
"Тебе просто противно лгать больше, чем это совершенно необходимо, - подумала Василика. – А королю Венгрии давно уже не противно – хотя вы с ним ровесники. Потому он и король".
Однако Матьяш богато наградил Корнела деньгами за турецкие подвиги; и прежде всего – за пленение графа Андраши. Все эти деньги ушли на дом, на хозяйство: ушли без остатка. Корнел хотел купить подарок Василике, но она отказалась, сказав, что для нее не может быть лучшего подарка, чем жить здесь, под его защитой. И так и было: все счастье, которое она могла иметь, Василика привезла с собою из Турции и носила в своем сердце.
Однако Корнел подарил ей немало сохранившейся в сундуках дорогой одежды своей жены, потому что у Василики не было платьев, в которых приличествовало появляться на людях здесь. Сейчас, на рождественской мессе, на глазах у всех придворных Корвина, Василика с ног до головы была одета с плеча Иоаны… Она сама расставляла и ушивала эти платья – нижнее и верхнее; Иоана походила на нее сложением, но была стройнее и выше ростом. Однако вышитый цветами бархатный плащ Иоаны, на меху и с высоким воротником, застегивающимся на горле камеей, подошел Василике прекрасно.
Мужчины могли и не помнить таких вещей; но придворные дамы, несомненно, помнили все.
И, конечно, помнил все король, понимавший в нарядах не хуже любой модницы – и столь же внимательный к мелочам, которые были так существенны.
- Да мы и не могли бы сочетаться здесь, даже если бы пожелали – и будь это по чести, - вдруг сказал Корнел: он молчал уже долго. – Здесь нет ни одной церкви.
Василика грустно рассмеялась.

Вскоре после этого Корнел принес Василике новости – что инквизиция оставила Андраши в покое и он заключен в пештской крепости в одиночестве.
- Должно быть, заключен за все преступления против короны, - сказал Корнел. – Не против церкви.
Хотя Андраши, несомненно, заслуживал казни как государственный преступник не меньше, чем как еретик, - его оставили жить, и жить довольно сносно. Василика горячо благодарила Бога. Хотя такое положение могло перемениться в любую минуту: великих грехов с Андраши никто не снимал, и казнь могла быть просто отложена, как это любили делать католические власти.*
Они зажили такой странной семьей: согласно и хорошо – насколько им могло быть хорошо в своем положении. Корнел отлучался часто и надолго, порою по неделям не бывая дома. Когда же он появлялся, то, казалось, приносил с собою войну, для которой был рожден. Василика видела, как он упражняется с мечом во дворе, и восхищалась и ужасалась – хотя восхищалась больше. Они с Корнелом были единодушны, если не единокровны.
В марте короновался Матвей Корвин. Василика, стоявшая подле Корнела, как всегда во время церковных церемоний, видела, какое лицо у короля под тяжелой золотой шапкой, как в его больших светлых глазах блестят слезы гордости и умиления; слышала, как хлопают и выкрикивают здравицы придворные, и хлопала и кричала вместе со всеми. Не потому, что боялась наказания, - а потому, что уже пленилась и восхищалась королем Корвином, умевшим очаровывать людей любой веры.

Спустя месяц после коронации своего кузена Илона, урожденная Илона Жилегай, княгиня Дракула, подарила господарю долгожданного сына.

В один из дней, которым граф Андраши потерял счет, в коридоре за дверью его узилища послышался топот многих пар ног. Шли военные люди: и шли по делу.
Андраши не встал с места – он сидел на табурете у голой стены; только откинулся к стене и сложил руки на груди. Ворот его простой рубахи был распахнут; и хотя Андраши по-прежнему тщательно брил бороду, как в католическом прошлом, на его груди не было креста.
Вошел король Корвин – в короне, осенявшей гордое, умное чело; со светлыми вдохновенными глазами. Его тотчас обступила грозная стража, вошедшая следом, - так, точно безоружный Андраши мог атаковать сразу их всех и победить.
Белый рыцарь улыбнулся гостям.
- Что угодно вашему величеству?
Он неприкрыто рассматривал Корвина с головы до ног – и снова с ног до коронованной головы. Король нахмурился.
- Граф, я пришел сюда не шутить с вами. Ваши прегрешения бесчисленны, как вы прекрасно знаете сами и даже не думали отрицать… но я, милостью, дарованной мне Господом, предлагаю вам прощение.
Андраши приподнялся; потом сел обратно. Голубые глаза, засиневшие от любопытства и насмешки, беззастенчиво оглядывали молодого короля, и тот, несмотря на свою корону, отвел глаза, как нашкодивший ученик перед учителем.
- Но ведь вы не просто так прощаете меня, ваше величество? – спросил ставленник Корвина после долгого молчания.
Улыбка не сходила с его губ.
Корвин кашлянул и кивнул, снова обретая свое достоинство.
- Да, мой друг, - сказал он. – Я предлагаю вам смыть ваши грехи кровью неверных в священном походе, в который я снаряжаюсь, повинуясь воле нашей матери церкви. Вы заслужите или полное прощение, возвращение ваших дворянских прав и награду здесь – или небесный престол, воссев одесную Господа.
Тут Андраши расхохотался. Он смеялся, откинув голову, и этот оскорбительный звук эхом отражался от стен; Корвин отскочил, как от заразы, и быстро осмотрелся, словно с этих стен на него сыпались отвратительные насекомые. Стражники выхватили мечи.
- Стоять! – крикнул Корвин. Он сжал тонкие губы; шагнул к Андраши и поднял руку, указывая пальцем в его грудь, лишенную креста.
- Как вы смеете так разговаривать со мной, помазанником Божьим? – тихо и зловеще спросил король. Крест на его золотой шапке сверкал в полутьме камеры.
Андраши перестал смеяться; но улыбаться не перестал.
- Я вам не друг, ваше величество, - сказал он, глядя Корвину в глаза. – И я не буду сражаться за католическую церковь. Лучше сгнию здесь.
- Очень хорошо, - сказал Корвин: когда осознал этот ответ.
Он отступил от узника и скорбно взглянул в глаза офицеру, сопровождавшему его. Тот потупился с видом сочувствия и негодования. Корвин усмехнулся.
- По-видимому, слишком мягкое обращение еще больше повредило вашу душу, - произнес он, снова взглянув на графа. – Я позабочусь.. чтобы о вашей душе отныне пеклись лучше, мой несчастный Андраши.
- Вы достойный сын своей церкви, ваше величество, - сказал Андраши, продолжая глядеть на Корвина в упор.
Бледные щеки короля тронул румянец. – Идемте отсюда, это бесполезно, - сказал он своей охране.
И Корвин вышел.
Спустя несколько часов после посещения его апостолического величества графа Андраши перевели в сырой подвал, где приковали цепью к стене. В этом месте ему не оставалось ни света, ни простора, ни надежды.

Корнел пришел к Василике, звеня оружием и доспехами. Она долго смотрела на своего заступника, молитвенно сложив руки, - а он улыбался ей. Потом Корнел опустился перед Василикой на одно колено и, схватив рукой в латной перчатке край ее платья, поцеловал его.
- Повяжи мне на руку свою ленту, - попросил витязь, потупив взор.
Василика покачала головой, не находя слов. Корнел служил ей как католический рыцарь, поклоняющийся чужой жене.
Василика расплела косу, обхватывавшую голову, и зеленую шелковую ленту повязала Корнелу выше правого локтя. Потом Корнел встал, и Василика припала щекой к его груди.
- За римскую церковь? – прошептала она.
- Нет, - ответил Корнел, прижавшись губами к ее волосам. – За мой дом и моего князя.
Потом они вместе направились во двор, где их уже ждал Раду. Корнел обнял и его; и Раду прижался к отцу с полным сознанием происходящего, с горячей любовью.
- Не покидай меня насовсем! – попросил он.
- Ждите меня, - строго велел Корнел своей семье, оглядывая их обоих. – Слышите?
Оба кивнули.
- Береги себя и Раду, - попросил витязь Василику.
Она, улыбаясь со слезами, подала Корнелу шлем.
Черный рыцарь надел его, сел на коня – и еще раз посмотрел на людей, которых любил. Лицо его было открыто, и он улыбался.
- Да хранит вас Бог, - сказал Корнел.
Раду и Василика помахали ему руками. Корнел кивнул и отвернулся; тронув могучего черного коня, он выехал со двора.
Когда копыта стихли, Василика опустилась на колени и крепко обняла Раду; тот прижался к ней, как к матери.

* В теории делом святой инквизиции было не казнить еретиков, а способствовать их возвращению в лоно церкви; если же они упорствовали, то передавались светским властям. На практике казнью вероотступников занимались как церковные, так и светские власти, и процедура расследования и вынесения приговора изменялась в зависимости от отношений церкви и государства в разных католических странах. В Венгрии католическая церковь не имела такого влияния, как в Испании.

Глава 99

Венгерское войско двигалось быстро, красиво – у короля Венгрии еще оставалось чем расцветить свой выход. Сам он ехал впереди, в блестящих белых латах, и голову его вместо шлема венчала святая корона: по сторонам Матьяша скакали лучшие рыцари, казавшиеся защитниками этого креста, блистающего на королевской голове. Глаза Корвина тоже блистали. Казалось, он истово верует, что этот крест дарует ему победу: что его плоть неприкосновенна для вражьего оружия, как неприкосновенна она для его подданных.
Корнел ехал по правую руку от короля – и подчинившись этому устремлению, и словно бы в стороне от него. Он не верил в святость папской воли – и среди венгерского войска, подалее от Матьяша, тоже было немало таких неверующих: царил разброд умов и сил. Нет, никогда подобная слабость не одолевала конников Дракулы!
"Не будет нам доброго", - думал витязь.
Может быть, их разгромят назавтра же – и возьмут корону Корвина вместе со всеми его мечтаньями о всемогуществе. Не потому, что сейчас в войске шатание умов; не потому, что воины Корвина трусливы. Потому, что их предводитель – не полководец по натуре; и все это чувствуют…
Сам Корнел, каково бы ни было уныние, умел преображаться в минуту опасности, обретая силу и разгораясь огнем, который пока еще никакому врагу не удалось потушить; но он не знал, каковы в бою его венгерские товарищи. И потому вверил себя судьбе, как делал всегда.
- Жаль, нет с нами князя, - сказал ему Ливиу, когда они разбили лагерь и валахи смогли сойтись и поговорить.
Корнел улыбнулся товарищу.
- Ты думаешь, король выпустил бы зверя из клетки? Стоит князю оказаться среди нас, как командование у венгров сменится! Люди сразу видят, кто настоящий воин!
Ливиу засмеялся с наслаждением, тряхнув длинными темными волосами и расправив широкие плечи. Валахи пожали друг другу руки так, что хрустнули не то доспехи, не то кости.
- Да и из-под охраны король нашего господаря не выпустит, - прибавил Корнел, опечалившись и понизив голос. – Корвин умен!
Ливиу кивнул.
- Однако хочет отличиться там, где не получится, - в разведке и в бою, - заметил он. – Он никуда нас не приведет – как бы не завел куда не следует...
- Нишкни! – рассердился Корнел. – Заведет – значит заведет, а ты знай выбирайся!
Он сел и принялся чистить оружие, ни на кого больше не глядя. Часовые уже стояли на постах – Корвин, в отличие от князя, оглядывался на каждом шагу; однако у него не было той безрассудной лютости, которая принесла Цепешу его военные победы.
Потом Корнел напился из фляги и лег отдохнуть. Он глядел в небо и улыбался. Откуда-то витязь знал, что вернется домой.

Вскоре они вторглись в подчиненную туркам Боснию, где встретились с вражеским отрядом. Король дал противнику бой, едва разглядев, кто перед ним: выбросив вперед повелительную руку. К этому времени Матьяш уже снял корону – и, должно быть, жалел, что не оставил венец Иштвана в Венгрии; но и без короны он не потерял присутствия духа, вопреки ожиданиям. Корвин сам сражался в первых рядах, хотя сражаться пришлось недолго: рыцари закрыли собой священную особу государя и довершили дело. Враг был разбит – потому, что малочислен и захвачен врасплох…
Однако эта победа опьянила и осчастливила сына Яноша Хуньяди. Матьяш был ранен в руку, и, казалось, счастлив, что ранен; побледневшего от потери крови, его торжественно перевязали на лужайке, где венгерская армия встала лагерем в следующий раз. До тех пор король не позволял оказывать себе помощь.
Корнел понимающе улыбался, глядя на это, стирая кровь со своих вороненых доспехов – вражью кровь, которая нечасто смешивалась с его собственной. Сегодня же он не получил ни царапины.
Сняв испачканную перчатку, Корнел стянул ленту, которую повязала ему Василика, и поцеловал ее. Потом стал снимать доспехи, следуя примеру остальных.
Когда пришло время надевать доспехи, Корнел подошел к Ливиу и попросил повязать себе ленту снова. Товарищ улыбнулся, выполняя этот обряд.
- Жениться ты так и не думаешь? – спросил Ливиу. Он сам принял католичество и женился следом за своим князем.
Корнел сдвинул брови.
- Я просил тебя это не поминать!
Ливиу покачал головой.
- Гляди – упустишь, - заметил он. – Уведут ее – оглянуться не успеешь.
- Не уведут, - коротко ответил Корнел.

Несколько дней спустя они подошли к боснийской крепости Яйце. Король воззрился на нее как на Иерусалим, доставленный ему домой. Подняв перевязанную руку, Корвин перекрестился.
- Мы возьмем ее сегодня, - прошептал он, отбросив с глаз светлые волосы, неопрятно свисавшие из-под позолоченного шлема. – Видите – небеса подают нам знаки. Святая дева улыбается мне из облаков.
Никто, кроме Корвина, этого не видел; но после его слов всем сразу же представился ангельский лик. Рыцари вокруг Матьяша закрестились.
Они расположились на отдых на этом же месте, откуда могли обозревать крепость, и король собрал недолгий военный совет. Особенно он прислушивался к Корнелу. Прямо на земле Корнел начал чертить план, который продолжил король; они толкались плечами, спорили до хрипоты, забыв, кто они друг другу.
Потом Корвин встал с места и громогласно созвал свое войско, точно на него вдруг снизошел дух отца, грозы турок.
- Мы атакуем немедленно! – громко крикнул он, воздев свой стяг и размахивая им. – Такова моя королевская воля!
Корнел открыл было рот; но остановить то, что началось после слов Матьяша, было уже невозможно. Венгры прихлынули к своему предводителю, и Корнелу на миг показалось, что они задушат его от избытка любви; они видели в нем живое знамя войны, каким был его отец. А потом все принялись строиться вокруг короля, и Корнел занял свое место в авангарде. Он посмотрел по сторонам и увидел Ливиу. Товарищ поднял кулак и стукнул себя в одетую броней грудь.
А потом король прокричал:
- В атаку!
И венгерская сила устремилась вперед. Как всегда в такие минуты, Корнел ощущал себя уже не вполне собою, а частью этой конницы и рати: он многократно принимал в себя – и многократно возвращал товарищам их силу; переходя от одного бойца к другому, сила войска все крепла, все разгонялась. Казалось, ее станет, чтобы спалить и потоптать весь мир. Вскинулась и опустилась на крепостную стену осадная лестница, и Корнел, спрыгнув с коня, начал стремительно взбираться по ней, ощущая в себе силу взлететь, когда она кончится; солнце слепило, но и вслепую валах бил так же верно, бесстрашно. Пораженные стрелами, справа и слева от него кувырком полетели со стены двое воинов, ладивших сбросить ему на голову камни. Перед Корнелом вырос пращник, который не успел раскачать свое оружие: Корнел полоснул ему по горлу мечом. Еще один рывок – и стена будет его! Но тут кто-то внизу истошно закричал и схватил витязя за ногу; лестница под Корнелом зашаталась, и вдруг его ноги опалил жар, как будто на земле разгорелся ад.
Зарычав, Корнел рванулся наверх, но тут пылающая лестница дрогнула и подломилась под тяжестью людей, в попытке спастись тянувших друг друга в эту преисподнюю. Корнел стал падать навзничь; он падал на что-то живое, кричащее, мучающееся, и когда сверху обрушилась лестница, мученье поглотило его.

Когда Корнел очнулся, он почувствовал, что лежит на чем-то мягком; потом все тело наполнилось болью, и, пошевельнувшись, Корнел ощутил, что перевязан во многих местах. Правая рука покоилась в лубках. Она была, несомненно, сломана.
- Где я?.. – спросил Корнел; но тут его рот накрыла чья-то прохладная ладонь, а уши обжег знакомый голос.
- Я и не думал, что ты такой живучий. Вот уж воистину – дьявол прибирает своих.
- Верно, - прохрипел Корнел.
Он застонал от боли и ненависти. Открыв глаза, витязь увидел холодную улыбку турецкого рыцаря, белые зубы которого до сих пор остались совершенно целы.
- Куда ты меня затащил? Зачем? – спросил Корнел, косясь на глухую стену, видневшуюся за спиной своего целителя. В углу, на кошме, трепетал огонек светильника.
- Тебе вредно говорить, Корнел-бей, - ответил турок.
Он посмотрел в глаза витязю и усмехнулся.
- Что, скажи по совести – не думал, что мы еще встретимся?
Корнел глубоко вздохнул.
- Христом-богом тебя прошу… убей меня или отпусти, - выговорил он с натугой. – У меня в Буде сын, который останется один.
- Неужели? – спросил Абдулмунсиф. – Разве ты не привез в Буду женщину, которая о нем позаботится, если ты умрешь?
Корнел покачал головой.
- Я ни к чему не принуждал ее...
От умелой, хлесткой пощечины его голова мотнулась так, что мир раздвоился. Два Абдулмунсифа нависли над ним, как будто мало было одного. А потом Корнел, рыча от ярости, вскинулся на постели; но схватить врага ему было нечем. Одна рука была спеленута, другая заблудилась в воздухе; в глазах потемнело от потери крови. Абдулмунсиф засмеялся.
- Аллах велик и справедлив, - сказал он. – Теперь ты никуда не денешься, пока не расскажешь мне все, неверная собака.
Корнел покачал головой.
- Ты… Слушай…
И тут его осенило.
- Ты видел, что у меня на руке?
Сердце его забилось.
- Ты снял ее?
- Что? Зеленую ленту? – спросил Штефан.
Он посмотрел на Корнела.
- Конечно, я видел ее и снял. Подарок возлюбленной христианскому рыцарю… воину величайшей христианской державы, - проговорил он. – Но теперь этот талисман тебя не спасет.
Корнел закрыл глаза.
- Это значит, что Василика тебе верна по-прежнему, - прошептал он. – Если ты не знал, паша… такой подарок делают чужие жены, и он значит, что рыцарь не добился благосклонности дамы. Эта лента - все, чем твоя жена удостоила меня.
Штефан долго молчал – Корнел мог почти рукой пощупать это ошеломленное молчание.
Потом турок сказал:
- Так ты увез ее… и добивался? Долго?
Корнел закрыл лицо здоровой рукой; застонал от боли в раненом боку.
- Василика живет со мной, но мы не делали ничего непристойного. Она заменила мать моему Раду. Господи, если бы только ваши распутные умы были способны это понять!
- Я не хуже тебя знаю христианские обычаи – и знаю, сколько в них целомудрия, - оборвал его спаситель.
Голос Абдулмунсифа так и сочился ядом.
- Странно, но тебе я даже начинаю верить! Только такой, как ты, и мог, пожалуй, увезти женщину, чтобы потом молиться на ее ленту или туфлю…
Корнел закатил глаза.
- Сам-то ты кто? - простонал он. – Пес смердящий… И ты еще можешь упрекать меня…
Абдулмунсиф молчал, с ненавистной улыбкой рассматривая его лицо. Гордость снова всколыхнулась в Корнеле, и он попросил:
- Убей меня!
- Нет, - ответил турок. – Это не по-христиански.
Он усмехнулся.
- И ты многое должен мне рассказать, когда поправишься.
Корнел покорно закрыл глаза.

Через какое-то время – может, несколько часов, а может, целый день – Корнел узнал, что боснийская крепость была взята, а потом к ее защитникам подоспела свежая сила. А сам Штефан, Абдулмунсиф-паша, был здесь по поручению султана и давно знал о планах Матьяша…
- Твои венгры отступили, оставив тебя лежать на поле под грудой трупов, - объяснил турок. – Кажется, погиб еще кто-то из витязей Влада. Такой здоровый, в светлых доспехах…
- Ливиу, - сказал Корнел.
Он стиснул зубы.
- Господи!
- Господь не слышит – надо забраться повыше, - совершенно серьезно ответил Штефан.
Корнел нетерпеливо вздохнул.
- Где мы сейчас?
- Далеко от твоего дома, - сказал Штефан. – Нужны будут храбрые товарищи, чтобы добраться до Венгрии, - даже такому герою, как ты!
- Мне нужно в Венгрию, - прошептал Корнел. – Там Раду и Василика. Они не смогут без меня.
Он не видел, как полыхнули гневом глаза Штефана, - был поглощен страданием за родных людей.
- Пожалуйста, - сказал Корнел, едва заставив себя это произнести.
Турок удивленно улыбнулся.
- А ты тоже можешь быть покорным, когда прижмет! Вы, христианские рыцари Валахии, как чирьи на лике Господа со своей гордостью!
Корнел сжал в кулак здоровую руку.
- Я тебя прошу!
- Пока еще рано об этом говорить, - ответил Штефан. – Сядь, я тебя покормлю.
Корнел уже смирился с таким обращением – хотя есть ему давали только однажды.
Он глотал обжигающую похлебку, которую Штефан скармливал ему с ложки, как маленькому ребенку; потом турок вытер ему рот. Потом велел лечь и заснуть.
Корнел лег и забылся сном, в котором увидел плачущего сына, плачущую Василику… они умоляли его о спасении среди языков огня, которые пожирали самого витязя.

Через какое-то время Штефан вытащил раненого на воздух.
- Посиди тут, тебе это полезно, - сказал он.
Корнел, насколько успел оглядеться, понял, что заключен в какой-то крепостце. Оказаавшись снаружи, он удостоверился, что так и есть. Укрепление, возведенное или захваченное турками, было обнесено стеной, под которой расположились турецкие воины.
Было тепло, и Корнел с удовольствием дышал воздухом свободы, сидя на пороге. Абдулмунсиф, сидевший напротив на траве, внимательно смотрел на него.
- Как она там? – наконец спросил турок.
- Она в Венгрии так же не на месте, как и у тебя в Турции, - ответил Корнел, не глядя на него. – Но она любит тебя и помнит, и будет любить до смерти. Это такая женщина.
- Я знаю, - спокойно сказал Штефан.
Корнел быстро взглянул на его красивое благородное лицо, дышавшее тонким превосходством; потом отвел глаза.
- Как твой брат? – тихо спросил он.
Корнел видел перед собой живого Штефана, отправленного с важной миссией, - это уже сказало ему немало; хотя на самом деле это знание было только начало догадок. Но, конечно, спрашивать напрямую он не мог.
Штефан некоторое время не отвечал, расправляя рукава рубашки, – а потом сказал:
- Плохо, дорогой.
Корнел закусил губу и запустил руку в отросшую бороду, догадываясь, что скрывается под словами турка. Лицо Штефана осталось бесстрастным, но видно было, как он печалится. Потом Штефан прибавил:
- Я теперь как моя княжна – воспитываю детей моего брата.
Они снова надолго замолчали, слушая, как трещат сверчки.
Наконец Корнел сказал:
- Андраши сидит в темнице. Он долго нарывался, чтобы его убили… даже меня подначивал… но я не послушал. И король тоже оставил его в живых.
Штефан улыбнулся, но ничего не ответил.
А Корнел вдруг попросил:
- Принеси мне мой меч.
Он знал, что меч его уцелел с ним.
Турок взглянул на него исподлобья – но не возразил. Поднявшись, он прошел мимо Корнела внутрь крепости; вскоре вернулся, неся меч витязя.
Подал его, обратив острием к себе; Корнел принял меч в левую, здоровую, руку.
И вдруг с такой силой всадил этот меч в землю, что тот ушел в нее до половины. Положив руку на серебряный с золотом эфес, Корнел сказал, глядя на Штефана:
- Я никогда не смогу расплатиться с тобой за мое спасение. И это не благодарность.
Он глубоко вздохнул.
- Я клянусь на этом мече, которым я добыл себе славу и жизнь, что, если мне суждено вернуться в Венгрию… то я никогда не подвергну бесчестью твою жену, тебя и себя.
Он тряхнул до сих пор гудящей от ушиба головой и посмотрел своему спасителю в лицо, обрамленное рыжими кудрями. Корнел все еще не мог взять в толк, как султан дозволяет приближенному мусульманину эти кудри.
- Ты веришь мне? – спросил витязь.
- Да, - ответил Штефан. – Но я никогда не прощу тебя, пока ты жив.
Он быстро встал и ушел в дом, оставив Корнела одного на пороге с мечом в руках. Щурясь на красноватое вечернее солнце, витязь сидел и смотрел, как на стене и под стеной ходят стражи.

Глава 100

Василика дожидалась Корнела долго – сколько воевал король Корвин; и когда увидела, как возвращаются войска, исполнилась радости и страха. Страха было больше. Василика знала, какой храбрец Корнел, - и разве не самые смелые гибнут в бою первыми?
Она, держа за руку Раду, вместе с толпою других жителей Буды вышла на улицу – встречать короля. Тот возвращался не с победой. Василика уже знала это: слухи, как это всегда бывало, опередили его величество, и именно нелестные слухи разбегались всего быстрее. Король, который ехал на белом коне бледный и измученный, держался со своим обычным приветливым величием; но подданные, шумно приветствовавшие его возвращение, уже знали, что он не воин.
Что же с того? Матьяш Корвин – наместник Господа на земле; а это значит все. Он может отправлять за себя сражаться других; и тем и будет стоять Венгрия, пока это угодно Богу.
Корвин салютовал подданным поднятой рукой, и женщины ахали при виде белой перевязи на монаршей деснице. Молодого короля благословляли, плакали. А Василика стояла ни жива ни мертва. Она знала, что вернись Корнел домой, он ехал бы в первых рядах, подле короля, - он многократно заслужил это право! Погиб! Пленен! Что из этого ужасней?..
- Где отец? – спросил ее и Раду: нетерпеливо, удивленно.
- Я… узнаю, дитя мое, - ответила Василика, немного укрепившись. – Потерпи! Мы подождем!
Она сжала руку Раду и быстро увела его в дом; и там, не в силах больше сдерживаться, убежала в свою комнату и расплакалась. Василика плакала, пока не потеряла голос; слезы, так долго сдерживаемые, разбередили ей душу – и уверенность в том, что с Корнелом стряслось несчастье.
Но, быть может, она рано убивается? Может, она просто не разглядела своего воина в рядах венгров?
Стемнело; дома Буды, должно быть, наполнились – которые ликованием, а которые и плачем. Над одним домом Корнела висела неразрешимая тревога. Василика сидела без сна и ломала руки.
Раду пришел к своей названой матери снова и долго не уходил от нее спать – чуял беду; пока Василика не отправила его в постель почти насильно. Она не могла сейчас думать ни о ком, кроме Корнела.
Она долго сидела не смыкая глаз, размышляла, сердце стеснялось все больше – и наконец Василика решила, что сделает. Она переждет немного – а потом пойдет к самому королю.
Василика еще не говорила с Корвином с глазу на глаз; даже вообще еще не говорила с ним – но сейчас не боялась этого. Король очень нуждался в Корнеле; и он был слабее Корнела, слабее валахов…
Василика стала на колени и долго молилась – не заученными, а своими словами, идущими от сердца. Она положила несколько земных поклонов и надолго осталась так, припав головой к полу.
- Мне все же страшно, - прошептала валашка.
Она перекрестилась и встала. Нет: ей не должно быть страшно. Как всегда в такие минуты, Василика ощутила, точно какая-то могучая сила толкает ее вперед. Могучие невидимые союзники держали ее под руки.
Под руки ее и отвели в постель, и уложили; Василика даже засмеялась от этого странного чувства, чувства чужой воли над своим духом и телом.
Потом она уснула; и горела огнем, и всхлипывала во сне, и металась – как будто далеко от нее сейчас убивали что-то, без чего она не могла жить.

Еще два дня Василика провела в таком ожидании – она осунулась, почти не ела, почти не спала. Страшные образы грезились ей не только во сне, но уже и наяву. Раду притих и сидел в детской, не поднимая головы; когда Василика, повинуясь долгу, приходила к нему, Раду не откликался на ее объятия, на ласковые слова. Василика плакала уже и при нем – а мальчик глядел на нее большими неподвижными глазами и словно бы накалялся против всего мира.
Потом Василика, сжав сердце в кулак, решилась пойти к королю. Она приготовилась принять страшное известие; хотя для нее и Раду это означало смерть. Король содержал их лишь постольку, поскольку они жили с Корнелом; куда же им податься теперь?
Разве станет Корвин и дальше урезать расходы своего обедневшего двора, своей голодающей армии ради валашской семьи, которая ему отныне бесполезна? Василика уже знала характер короля – и не питала ложных надежд.
Она как раз собиралась выйти из дому, как услышала топот внизу и громкий стук; и громкие голоса. Василика застыла столбом. Кажется, Корвин опередил ее!
Василика стала быстро спускаться по лестнице, придерживая юбки; она во все глаза смотрела на двух гвардейцев в обшитых кольчужной чешуей кафтанах, при мечах, топтавшихся грязными сапогами в ее прихожей. При виде хозяйки, однако, один из венгров прижал руку к груди и поклонился.
- Сударыня, я имею приказ препроводить вас к королю. Именем его величества приказываю вам следовать за нами.
Василика стиснула руки, глядя на мощные тела, грубые лица вошедших. Она не сомневалась, что если она замешкается, они схватят ее и поволокут за собой, как мешок.
- Хорошо, - сказала она.
Офицер кивнул и отступил, пропуская ее вперед. Василика печально улыбнулась и толкнула дверь; конвой последовал за нею.
Ее повели быстро, но без грубости, без оскорблений. Гвардейцы короля шагали справа и слева от нее. Василика обоняла тяжелый запах мужских тел под форменной одеждой и думала, что никогда не замечала его у Корнела. Свое всегда сладко.
Господи! Неужели же он мертв!
Она зашаталась и почувствовала, как сильная рука офицера поддержала ее под локоть.
- Крепитесь, сударыня! – сказал венгр.
Она всхлипнула и закусила губу. Эти люди сочувствовали ей – и почему-то Василике казалось грешным, преступным принимать их соболезнования: как будто она вместе с ними сейчас хоронила своего дорогого друга и покровителя.
Они остановились перед входом во дворец. Обменялись несколькими словами с алебардщиками, стоявшими у дверей, - а потом прошли внутрь.
Василика никогда еще не бывала во дворце; и сейчас не ощутила его великолепия. Ее сердце затрепетало, как птица, когда над нею вознеслись высокие мраморные своды, а в глазах зарябило от богатых гобеленов и богатых одежд придворных. За этими гобеленами гнездились клопы, под одеждами царедворцев от нечистоты гноились язвы и кишели блохи. Католичество было прекрасно только с виду.
Ее вели коридорами, в которых ей встречались группки гвардейцев и знати, кидавшие на Василику мрачные подозрительные взгляды. Она радовалась, что не слышит их разговоров.
Наконец она и ее стража остановились перед дверями, у которых ей опять было приказано подождать.
И вот двери распахнулись, приглашая ее внутрь. Василика осенила себя широким крестом и ступила в королевские покои.
Сразу у порога она, повинуясь какому-то внутреннему велению, низко присела и склонила голову. Оставалась так, пока не услышала приказ подняться.
Корвин сидел в кресле - как когда-то принимал кузину, жаловавшуюся на невнимание Влада Цепеша. И так же, как на Илону, молодой король взглянул на Василику; и улыбнулся ей одними уголками губ.
- Не бойтесь, госпожа. Подойдите и сядьте.
Василика увидела пустое деревянное кресло по правую руку от его величества; король был так любезен, что позволял ей сесть в своем присутствии! А может, готовился сообщить ей такое, что ее ноги не удержат?
Глаза Корвина были глубоки и печальны.
- Что угодно вашему величеству? – дрожащим голосом спросила Василика по-венгерски, хотя Корвин обратился к ней по-валашски.
Король взглянул на гостью. Лицо его было почти прозрачным от пережитых испытаний; правая рука все еще оставалась перебинтована.
- Можете говорить на своем языке.
Он глубоко вздохнул и склонил голову. Потом произнес, не глядя на валашку:
- Сударыня, я должен сообщить вам ужасное известие.
Василика утонула в кресле, как в пучине. Она беспомощно смотрела на Корвина – и видела на лице его вселенскую скорбь.
- Корнел Испиреску пал смертью храбрых при взятии крепости Яйце.
Василика шевельнула онемевшими губами. Потом выговорила:
- Как… Это известно наверное?
- Я своими глазами видел, как он был сражен, - глухим невыразительным голосом ответил Корвин; он потер переносье и опять поник головой. – Его тело не было найдено – как и тела многих других наших доблестных воинов. На войне теряется счет человеческим жизням, сударыня…
Василика сжала руки и закусила губу. Она заплакала: не видела нужды и не могла больше сдерживаться. Скорее ощутила, чем увидела, как Корвин поднялся из кресла – золотым вихрем, облаком духов. Ее затрясло от этого впечатления могущества, торжествующего над ее горем.
Корвин остановился перед нею.
- Госпожа, я любил этого прекрасного рыцаря и дорожил им не меньше, чем дорожу его… и вашим государем, - мягко произнес король. – Мое сердце скорбит вместе с вами.
Василика подняла заплаканные глаза. Она ничего не ответила.
Корвин отступил от нее и медленно прошелся по комнате. И вдруг он спросил:
- Сознайтесь, сударыня… вы были тайной женой Корнела Испиреску? Вы венчались с ним?
Казалось, Корвину была уже безразлична смерть витязя. Василика вся подобралась в своем жестком кресле, не зная, как отвечать на такой вопрос. Ее охватил ужас.
- Ну же, говорите, - подбодрил ее Корвин. Она поняла, что теперь белокурый король улыбается. – Вам ничего не будет за такое признание.
- Нет, государь, - сглотнув слезы, ответила Василика. – Мы с Корнелом не венчались!
- Не венчались, - мягко повторил король венгерский. – Ну разумеется.
Казалось, он был удовлетворен.
- Как бы то ни было, я чту память Корнела и положу вам такое содержание, какое назначил бы его вдове, - сказал Матьяш.
Василика вскочила с кресла и упала на колени; это получилось само собой, от слабости и благодарности. Лицо ее заливал румянец стыда от подозрений, которые высказал король; но благодарность была сильней.
- Вы бесконечно добры, ваше величество!
- Первейший долг короля – опекать сирых и убогих, - строго сказал Корвин.
Василика поднялась с колен и осталась стоять, сжав руки.
- Однако вы слишком хороши, чтобы увянуть бесплодно, - произнес король, красивым движением откинув за спину длинные светлые волосы и развернувшись к ней.
Василика распахнула глаза от страха; но Корвин смотрел отстраненно и не делал попытки приблизиться.
- Вы получили образование, госпожа? – спросил он.
Василика боялась подумать, к чему все это; чем дальше, тем больше боялась признаться самой себе. Но она покорно ответила:
- Да, ваше величество, я училась… Я знаю греческий…
- Греческий? – переспросил Корвин, точно в удивлении.
Потом он улыбнулся и мягко закончил:
- Тогда вы поистине образованны.
Король слегка поклонился. Василика повесила голову: ее бросало то в жар, то в холод. Она боялась вообразить, чем кончится эта аудиенция.
- Но вы особа незнатного происхождения – не так ли? – продолжал допрашивать Корвин.
Василика качнула головой. Король улыбнулся.
- Думаю, что смогу устроить ваше будущее – и будущее мальчика, которого вы растите, - сказал он. – Это мой христианский долг.
Тут Василика все поняла; у нее в глазах померкло.
- Но, государь…
- Я понимаю, - холодно сказал Корвин. – Вы носите траур; и я уважаю вашу скорбь. Но сейчас вся Венгрия оплакивает своих усопших вместе с вами. Военное время требует суровых решений.
Он смягчился при виде ее слез – и, приблизившись, коснулся ее руки. Василика содрогнулась.
- Я дам вам время оплакать Корнела как этого требуют обычаи вашей родины, - сказал Корвин. – Потом вы должны будете явиться ко двору, и я, по праву и обязанности вашего опекуна, подыщу вам достойного мужа из числа своих приближенных. – Голос его снова стал ледяным. - Вы поняли меня, сударыня?
- Да, ваше величество.
Василика сама не понимала, как еще стоит – как еще не потеряла рассудок, не набросилась на короля, погубив разом себя и Раду. Но она стояла и спокойно отвечала Корвину.
- Прошу ваше величество дать мне на траур хотя бы несколько месяцев.
- Вы их получите, - смягчившимся тоном обещал Корвин.
Он помедлил.
- Можете идти.
Василика низко присела – и, повернувшись, направилась к двери. Лицо у нее распухло от слез; казалось, распухло и сердце, так, что готово было разорваться. Во рту появился вкус меди.
У выхода Василика помедлила, склонив голову; но не смела обернуться на короля.
Она думала, что Корвин уже забыл о ней; но тут за ее спиной опять прозвучал его голос:
- Даю вам мое королевское слово, что устрою вашу судьбу наилучшим образом.
Василика вышла не оборачиваясь.

Спустя две недели Корвин сидел за столом в своих покоях и, медленно шевеля губами, словно вдруг разучившись, читал письмо, которое держал в руках. На лице его было выражение неверия и ярости.
Закончив чтение и опустив бумагу, Корвин прошептал:
- Будет возвращен частями… подброшен во двор к Дракуле? Перед тем отдан янычарам на поругание? Или живым – в обмен на… Поскольку у меня мало денег…
Король задохнулся и рванул воротник.
- Да будь у него в плену даже сам Дракула! Ставить королю Венгрии, заступнику всех христиан, такие условия!
Он позвонил в колокольчик. Когда из двери, скрытой занавесью, явился бесшумный слуга, Корвин приказал позвать доверенного секретаря.
Когда тот явился и сел, готовый к работе, Корвин с ледяным выражением принялся диктовать ответ.

Глава 101

Василика не знала, почему вдруг к ней прикомандировали с десяток гвардейцев, - она только проснулась посреди ночи от топота, оружейного звона; и с ней весь дом. Василика испугалась, что сейчас ее будут хватать; она накинула поверх сорочки просторное домашнее платье и сунулась в коридор. Там нос к носу столкнулась с капитаном, уже поднявшимся к ней наверх.
- Что вам нужно? – воскликнула валашка.
Офицер мрачно улыбнулся; потом поклонился.
- Король приказал охранять вас день и ночь, сударыня, - сказал он. – Вы преважная особа! – не удержавшись, прибавил венгр. – Теперь мы будем состоять при вашем доме, уж не взыщите.
Василика попятилась от офицера в комнату; потом остановилась. Она трудно дышала, стягивая на груди платье.
- Меня арестуют?
- А стоило бы? – спросил капитан, исподлобья взглянув на нее. Он покачал головой. – Нет, это ради вас самих. Король так велел, большего я не знаю.
Еще раз поклонившись, он повернулся и направился вниз.
Василика схватилась за голову и попятилась еще дальше в спальню. Потом захлопнула дверь и села на свою разобранную постель, когда-то служившую ложем великому боярину Кришану.
Все это было связано – одно тянуло за собой другое: гибель Корнела, беседа с королем и это распоряжение. Но как?
Быть может, здесь, в Буде, у нее нашлись такие недоброжелатели, что пришлось приставить к ней охрану, как к принцессе? Не завидуют ли венгры ее красоте… может, милостям, которые король обещает ей? Или Корнел попал к врагам…
Василика ахнула и вскинулась, пораженная новой мыслью. Тело Корнела не нашли – уж не жив ли он; уж не томится ли в плену у людей, которым понадобилось добраться до нее – а может, до сына Корнела, до боярского сына? Но кому они здесь настолько нужны?
- Штефан, - прошептала Василика. – Боже мой.
Она встала и, двигаясь в оцепенении, подошла к окну. Посмотрела в ночное небо.
- Государыня, помоги мне… - прошептала невольница.
Несмотря на ужас, надежду, любовь и ненависть, которые взвихрились в ней разом, Василика думала с необычайной ясностью.
Штефан. Ее великая любовь. Он помнил о ней, он жаждал ее; но соединиться им уже нельзя.
- Нет, нет, - шептала Василика, стискивая руки.
Мало того, что Корвин наконец изведал битвы – и испытал себя в бою, и проиграл туркам! Мало того, что он обещал ей заступничество! Даже если бы Корвин не дал ей своего королевского слова – он не может выдать ее турку, пусть и бывшему союзнику: выдать женщину мусульманам для христианского монарха совсем не то, что выдать мужчину!
И ведь Корвин настоящий католический рыцарь, благороднейшей фамилии, вдруг вспомнила Василика. Он привычен к политической лжи – но есть такие поступки, которые для него совершенно запретны.
Это то, что непонятно Штефану, как бы он ни был умен.
Тут Василика осознала, что происходит, - и закоченела.
Штефан, ее возлюбленный, сейчас пытает Корнела, ее любимого друга? Он убивает его тело, убивая свою душу?..
- Я не верю! – воскликнула Василика, топнув ногой.
Она мотнула головой. Нет: такого не могло быть! Штефан мог пригрозить королю расправой над Корнелом – но сам никогда бы не подверг Корнела бесчестью! Ведь он… в числе видящих…
Василика выглянула в окно. Склонилась над землей, схватившись за ставень; потом склонилась еще ниже, так что закружилась голова.
- Слушай! – громко позвал внизу, во мраке, один из ее стражников. Василика вздрогнула и выпрямилась. – Слушай! – протяжно отозвался второй с другой стороны. Они перекликались так, точно весь город не спал – или они имели полное право тревожить жителей Буды ради нее, словно какой-нибудь принцессы крови.
- Княжна Фатиха, - негромко сказала Василика в ночь, насмешливо улыбаясь самой себе. – Княгиня…
Она обернулась, точно вдруг вспомнив о неотложном деле, - потом быстро пересекла комнату и, выйдя в коридор, направилась на другую половину, в спальню Раду. Мальчик спал крепко – на спине, разбросав руки; голову он, словно в бессознательной родовой гордости, отвернул к стене. Черная копна волос рассыпалась по подушке.
Василика погладила его по голове. Мальчик дрогнул и улыбнулся во сне.
- Матушка, - пробормотал он.
Василика утерла навернувшиеся на глаза слезы и поцеловала его. Потом тихонько вышла, прикрыв за собой дверь.
Вернувшись к себе, Василика легла в постель и накрылась до подбородка шерстяным одеялом. Подложила руки лодочкой под щеку. Она глядела перед собой неустающими блестящими карими глазами.
- Стереги меня крепко, король, - прошептала валашка. – Очень крепко. Ты не знаешь этого человека.
Она отвернулась к стене и уснула тяжелым, без сновидений, сном.

На другой день Василика встала рано, как привыкла, и, умывшись и одевшись, направилась вниз. Она вышла из дому. Ее караул заметно приустал; но при виде нее капитан оживился, поднялся с садовой скамьи и поклонился.
- Как почивали, сударыня?
- Хорошо, - улыбаясь, ответила Василика. – Вы не устали, господин офицер?
- Ничуть, - уверил ее капитан. Он широко зевнул и протер глаза. Василика засмеялась, отчего офицер смутился, но не обиделся. В нем совсем не осталось вчерашнего недружелюбия.
- Все ли было спокойно? – спросила она.
- Все спокойно, - приосанившись, заверил широкоплечий румяный капитан. – Мимо нас мышь не прошмыгнет!
Василика кивнула.
- Прекрасно, - сказала она, хмурясь. Посмотрела по сторонам. – Я прикажу, чтобы вам дали вина… или пива… что вы предпочитаете?
- Да что вашей милости будет угодно, - добродушно ответил венгр. – Нам сейчас сменяться с поста, так что можно и выпить… Смена должна вот-вот прийти, - объяснил он хозяйке.
Когда явились свежие и серьезные стражники – которые будут дежурить у дома до заката – Василика стала перед ними, не пуская внутрь, и сложила руки на груди.
- Вот что, господа, - сказала она. – Мне сегодня нужно будет отлучиться в город… в доме кончаются припасы. Ко мне нечасто является на постой столько гостей сразу.
Она обвела взглядом всех мужчин.
- Мне нужна охрана.
Один из венгров, со знаками отличия, кивнул. Василика помедлила и прибавила:
- И чтобы те, кто останется, глаз не спускали с моего ребенка!
Начальник отряда удивленно усмехнулся, оглядев красивую дерзкую валашку, и прищелкнул каблуками.
- Будет исполнено! – сказал венгр.
- И еще, - прибавила Василика. – Пить на посту вы сможете только воду… Те, от кого вы меня защищаете, не пьют.
- Понятно, - сказал гвардеец короля.
Он словно бы даже не слишком удивился; а Василика еще больше укрепилась в своих подозрениях. Она про себя жарко взмолилась небу за обоих своих мужчин – любимого и единственного друга. Только бы они не стали друг другу волками! Господи, сохрани!
Она пошла на рынок в сопровождении слуг и охраны; и продолжала молиться про себя, чтобы расплата за эти милости наступила как можно позже. Чтобы она не наступила никогда. Василика молилась о возвращении Корнела.

Возлюбленный витязь Дракулы, обнаженный по пояс, упражнялся с мечом во дворе – во дворе большой турецкой крепости, и не так, как привык: одной левой рукой, хотя мечом владели обе. Правая, госпожа, по-прежнему висела на перевязи.
За его занятием, сидя кто где на стене и на голой земле, наблюдали несколько янычаров – бывших христиан, сломленных отуреченных христиан, вислоусых и бритоголовых: и в их глазах тускло светилось восхищение, похожее на ненависть… или ненависть, похожая на восхищение. Вот Корнел в последний раз рубанул деревянного болвана; и поднырнул под него, когда тот качнулся навстречу сломанной руке витязя всем своим весом.
Корнел быстро отступил, опустив меч, - он тяжело дышал; его пошатывало. В глазах было темно, надсаженные раны опять болели.
Янычары засмеялись, переговариваясь по-турецки. Корнел откинул со лба мокрую седую прядь и поднял голову; он широко повел мечом, который, казалось, сросся с его левой рукой. Смех сразу утих.
Корнел улыбнулся, пропуская мимо ушей последовавшие за этим ругательства изменников, – они были ему музыкой, похвалой. Потом он расправил ноющие плечи и вошел внутрь крепости. На ходу вогнал меч в ножны, висевшие на поясе шаровар.
Он ступил в комнату без окон, с низким потолком, но с коврами, войлоками и умывальным тазом, стоявшим на табурете в углу. Больше Корнелу сейчас ничего не нужно было. Он стал умываться, полной горстью зачерпывая воду и поливая могучую грудь и спину. Вода стекала по его рубцам: старым и свежим, подживающим.
Встряхнувшись, витязь огляделся вокруг отдохнувшими глазами, точно ожидал увидеть что-нибудь новое. Но он почти не видел нового в последние недели – и пока находился в крепости, и ранее того. В эту твердыню, вторую по счету, его привезли с завязанными глазами.
Корнел провел рукой по лицу.
- Василика, - прошептал он. – Раду, сердце мое…
Он мог надеяться на спасение – и с каждым днем все больше. Но не слишком ли поздно это будет?
Тут послышались мягкие ровные шаги, и в комнату вошел другой человек, облаченный в халат. Его рыжие волосы, как всегда, в красивом беспорядке покрывали плечи.
- Быстрые успехи, - одобрительно сказал начальник крепости, осмотрев Корнела. – Ни одной новой царапины. Я слышал, как ты взбесил янычаров.
Корнел взглянул на него и улыбнулся.
- А почему бы тебе самому сейчас не помериться со мной силой, Абдулмунсиф-паша?
- Не хочу, - ответил Штефан. – Не хочу тебя унижать – мне придется тебе поддаваться, - без улыбки объяснил он.
Корнел покривился и хлопнул себя по колену. Он выпрямился и посмотрел на Штефана черными серьезными глазами.
- Не знаю, что ты рассчитываешь с меня получить, - так же серьезно сказал он своему спасителю. – Я ведь совсем дешево стою.
Витязь невесело засмеялся.
- Как оказалось.
Штефан подошел к нему и положил руку на мокрое плечо.
- Нет, мой друг, - сказал он. – Ты стоишь очень, очень дорого.
Корнел вскинулся и уставился турку в лицо; взгляд его потемнел. Но он ничего не сказал.
Штефан убрал руку.
- Моя бедная жена, - произнес он, точно вдруг забыв о присутствии Корнела – или о его значении. – Я знаю, каково ей там. Она не может найти себе места в мире – и никогда не найдет…
- Не тронь ее, - мрачно пригрозил Корнел.
Штефан взглянул на него своими голубыми глазами.
- О несчастные, - только и сказал он.

Срок траура, назначенный Василике, минул. Она появилась при дворе в назначенное ей время – и ее сразу же охватил заботами король; и самого пристального внимания удостоили его советники-церковники. Впрочем, они не трогали ее, и пока Василику развлекали без всяких притязаний… особенных притязаний: хотя немало придворных преследовали ее жадными взглядами. Однако все знали, что это подопечная короля, - и более дерзко посягать на нее не смели.
Василике одного за другим представляли благородных господ Венгрии – ей, дворовой девушке дикой, темной валашской княгини; а ей были почти безразличны титулы и родословные этих людей. Среди них попадались и красивые,чистоплотные, утонченные… подражатели и духовные братья короля Матьяша, не уступавшие его величеству талантами, были вовсе не так редки при дворе, как Василике думалось сперва. Голова за головой склонялись перед нею, белые пальцы, украшенные фамильными перстнями, подхватывали ее руку для поцелуя. Василика пролетала перед кавалерами в танцах, которым удивительно быстро училась под водительством самого короля, - а сердце ее оставалось холодным.
Она непрестанно молилась о возвращении Корнела – но напрасно.
Сам Корвин так и не покусился на нее, наблюдая за ее любовными делами со стороны и наслаждаясь, - но Василика знала, что время забав кончится, как только он пожелает. Если она не сделает выбор сама, король венгерский выберет за нее.

Глава 102

Жених Василике сыскался – хотя сама она никак поклонников не привечала; и это оказался молодой и пригожий дворянин, барон, из сподвижников короля. Венгр был даже застенчив, против обыкновения здешних галантов, которые задавали все больше жару друг другу, весьма поощряемые дамами. Но избранник короля натурой походил на саму Василику.
- Я подумал, госпожа, что вам весьма пристанет такой муж, - улыбаясь, сказал Корвин. – Мой любезный Лорант Дьюла скрытен, как вы, но в глубине его сердца таятся многие сокровища. Он будет верен вам всю жизнь и окружит заботами.
Василика низко поклонилась, прижимая руку к бьющемуся под алым шелком сердцу.
- Вы бесконечно добры, ваше величество…
Перед ее мысленным взором стояло лицо осиротевшего Раду, его глаза, большие, как у больного. А король, приятно усмехнувшись, взял Василику за руку и провел ее по залу, где они стояли, - точно в танце.
- Брак с вами честь для юного барона, хоть вы и не дворянка, - сказал он. – Вы принесете Венгрии славных сыновей!

Потом Василику оставили наедине с Дьюлой – и она почти не слушала, что говорит ей этот жених, который, казалось, искренне увлекся ею; он не сводил с прекрасной валашки глаз и все держал ее руки, не позволяя себе более дерзких ласк. Потом Василика заставила себя улыбнуться молодому венгру – и тот расцвел, и его излияния забили ключом. Сам себя приведя в восторг, барон упал перед Василикой на колени и поцеловал ей обе руки, а потом оба колена. Он клялся со слезами в голубых глазах, что будет защищать ее и служить ей всю жизнь.
Василика засмеялась – а на грудь давила жаба, а во рту было мерзко, точно она отведала мертвечины.
"Я ем мясо Корнела", - подумала она.
Махнув рукой, валашка наконец спровадила своего поклонника. Пока она еще могла ему приказывать…
После свадьбы ее положение переменится на противоположное – ей ли не знать, как это всегда бывает! Дьюла давно ушел – а Василике все казалось, что он стоит рядом и гладит ей плечи холодными, как у покойника, руками. И отогнать его уже нельзя ничем.

Дьюла отгулял с Василикой положенное число свиданий – сколько дозволил им милостивый король; Василика едва проронила со своим нареченным несколько слов, но барону, похоже, вполне хватало собственных мечтаний. После свадьбы он все равно сделает ее такой, как ему хочется…
"Нет, этому не бывать, - думала невеста. – Я раньше наложу на себя руки. Я смогу!"
А пока она так думала, ей уже шили свадебное платье – златошвейки короля, по приказанию Корвина, не на шутку увлекшегося замечательной игрой. Однако перед самым венчанием король опять призвал пред свои очи Василику и поговорил с нею вполне серьезно: даже более, чем серьезно.
- Василика, - сказал Корвин, прохаживаясь перед сидящей Василикой по залу: теперь называя ее по имени, как приближенную и близкую его сердцу особу. – Я знаю, что вы хорошая христианка.
Он остановился и устремил на нее проникновенный взгляд: глаза Корвина влажно блестели. Казалось, жемчужины своих слез он заронит слушательнице в самую душу.
- Но вам нужно причаститься истинной благодати – благодати нашей католической церкви, - продолжил король. – Ведь вы знаете, что для брака с моим верным слугой вы должны стать католичкой?
Василика медленно склонила голову и осталась в таком положении.
Она не подняла головы и тогда, когда Корвин опять заговорил. Молодой король слегка задыхался от волнения.
- Я желаю вам только добра… и знаю, что этот шаг очень труден для вас. Но его нужно сделать, милое дитя.
Он поднял ее голову за подбородок – точно мог быть ей отцом, хотя годился разве что в старшие братья. Но нет же! Никогда католический король не будет ей брат!
Корвин увидел, как засверкали темные глаза валашки, как морщины исказили лоб – и, нахмурившись сам, произнес:
- Идите. Вам нужно спросить совета у собственной совести – а она, несомненно, даст вам лучший совет…
Василике, конечно, следовало бы на прощанье приложиться к королевской руке; но Корвин и сам не удостоил ее такой чести, видя, в каком она расположении духа.

Наконец Василика снова очутилась во дворце – окончательно: в руках портних и прислужниц. Все это было как будто не взаправду. Жениха она теперь не видела совсем: и радовалась хотя бы этому.
Ее наряжали так, как это было принято здесь, в католической стране, - вместо полюбившихся нижних штанов обернули и пропустили между бедер кусок холста, да и то только потому, что Василика попросила. Она услышала неодобрительные слова, которыми обменялись венгерки, - и ей стало дурно: служанки говорили о поясе целомудрия. Такой пыточной конструкции Василика еще не видела. Но ей опять представилось, что лучше было бы умереть, чем попасть в Венгрию, в руки святых истязателей.
Василика знала, что отречься от своей веры ей предстоит перед алтарем – перед лицом жениха и самого короля Корвина, который столько для нее сделал. Его величество обещал дать за ней и приданое. Неудивительно, что барон сгорал от нетерпения.
Служанки воткнули ей в волосы золотые с жемчугом булавки – а Василике вдруг представилось, как она вонзает такую драгоценную булавку в горло спящему Дьюле. Или бодрствующему, все равно. Он ведь этого совсем не ожидает – не правда ли?..
Облачив невесту и покрыв вуалью, нарядные прислужницы повели ее в храм, держа под руки. Они теперь улыбались, гордясь таким важным делом.
И вот она уже шла по проходу между скамьями, в радужном сиянии, лившемся из окон, - точно навстречу ослепительному счастью. Жених уже ждал ее. Дьюла обернулся к ней, простерев руку; он тряхнул длинными темными кудрями:
- Ну наконец-то! Как долго я ждал!
Схватив ее руку, венгр прижал ее к губам и долго не отнимал. Василика потянулась к волосам – поправить прическу; она огладила жемчужные украшения под покрывалом.
Потом они с Дьюлой очутились рядом на коленях, а перед ними возник важный худой священник с подстриженными седыми волосами и гладким лицом. Как у евнуха.
Но он не спешил начинать обряд. Сперва священнослужитель обратился к одной Василике: к чему приготовились все.
Василика подняла вуаль, чтобы лучше рассмотреть своего палача. Потом сцепила руки перед грудью. Руки были холодными и плохо слушались.
Матьяш Корвин терпеливо и ласково улыбался, глядя на это христианнейшее дело.
- Дочь моя, - строго начал священник. Он протягивал ей крест: крест нужно было поцеловать, как исполнялось у католиков. – Согласна ли ты…
Василика закрыла глаза: ей хотелось уснуть, уйти – получить хоть какое-нибудь избавление. И вдруг в мягкой, доброй темноте, окутавшей ее, всплыло лицо, которое она всегда помнила и не могла забыть. Зеленые глаза сверкнули мучительным всезнанием и предостережением; а с рубиновых уст сорвалось:
- Нельзя, Василика!
- Нельзя, - пробормотала Василика.
Вокруг ахнули. Священник склонился к самому ее лицу; изо рта у него прескверно пахло:
- Что ты сказала?..
- Нельзя! – крикнула Василика.
Она вскочила с колен; сорвала с себя вуаль, потом стала срывать ожерелья и перстни. Остановилась в этом безумном занятии, тяжело дыша. Корвин смотрел на нее, приоткрыв рот и подняв к устам руку; что же до Дьюлы, то он чуть не лишился чувств.
- Я не могу принять католичество! И не могу выйти за тебя! – яростно бросила Василика жениху при общем ошеломленном молчании. Ей было уже нечего терять.
Барон поднял руку; на лице его появилась мольба. Но было слишком поздно.
- Взять ее и отвезти в пештскую крепость! – приказал Корвин, ткнув пальцем в валашку. Справедливого короля колотило от гнева – так, что свита даже расступилась в испуге. – Эта безбожница будет сидеть там, пока не одумается!
Василика опустилась на пол в полуобмороке. Это было слишком для нее. Грубые руки подняли ее под локти и поволокли – прочь с королевских глаз, прочь из Божьего дома, где ей отныне не было места.

Василику под стражей перевезли из Буды в Пешт – и препроводили в крепость, в которой отбывал наказание и Корнел, и князь Дракула. Но не на таком положении, как она.
Ее свели вниз, в подвал, - и ее окутало такое зловоние, что Василика едва не потеряла сознание во второй раз. Зловоние просачивалось из-под одной двери – с окошком, забранным решеткой. Василика даже зажмурилась, чтобы не видеть, что там, за этой решеткой.
Ее ввели в соседнюю камеру, с полом, устланным соломой. Впитывать то, что следует, догадалась Василика. Со стены свисала железная цепь – с какой целью, догадаться было тоже нетрудно.
Узница сидела смирно, пока на ее шее заклепывали ошейник, как у собаки или раба. Потом хлопнула дверь. Шаги тюремщиков удалились; она осталась одна.
Василика вздрогнула, сразу ощутив, как стало холоднее. Здесь никто не согреет ее. Она поежилась и легла на солому, которая была пока еще чистой; холод отвлекал от тюремной вони.
Но задремать Василике не удалось – в соседнем помещении послышались шаги; они так отдались в ее измученном теле, как будто топтали ее саму. Валашка застонала.
- Кто там ходит? – громко спросила она на языке своей родины: почти не ожидая ответа.
Шаги замерли.
А потом Василика услышала голос – тихий, хриплый; а может, так он звучал сквозь стену.
- Я знал, что мы еще встретимся, – и знал, что именно здесь.
Василике почудилась радость в этом голосе. Она быстро села, пытаясь унять изумление: на сильные чувства здесь не было сил.
- Граф?.. Андраши? – быстро спросила Василика.
Она вспомнила золотоволосого красавца, так похожего на ее Штефана, на ее любовь. Ей захотелось вскочить и посмотреть в свое решетчатое оконце на двери; но ноги и все тело онемели.
Но через свое оконце она все равно разглядит только коридор, хотя слышать своего соседа может ясно.
- Хотела бы я увидеть тебя сейчас! – вырвалось у нее помимо воли. За стеной раздался смех.
- Это зрелище не для твоих нежных глаз.
Слова узника отрезвили Василику. Она сжалась, сберегая тепло, - обхватив колени руками и уткнувшись в них лбом.
- Тебя пытали? – спросила она неверным голосом. – И меня будут пытать?
- А ты как думаешь? – откликнулся Андраши.
Да, в его голосе прозвучало торжество; но усталость больше – бесконечная усталость.
- Я знаю, за что ты брошена сюда, - знаю, как если бы сам видел тебя и Корвина, - сипло проговорил белый рыцарь. – И знаю, что с тобой сделают, если ты не отречешься от своей... ереси.
Он посмеялся.
- Господи, - прошептала Василика. – Помоги нам.
За стеной замолчали. Василика думала уже, что Андраши больше не откликнется – ведь ее шепота он, конечно, не расслышал! Но тут граф ответил. Проговорил громко и искренне, как давно наболевшее:
- Знаешь ли, что хуже всего?
- Что? – воскликнула узница.
- То, что они в самом деле верят – преискренне верят, что спасают наши души, - медленно сказал Бела Андраши.

Однообразие ее заключения в первые сутки нарушилось только приходом тюремщика, который принес ей жидкую кашу и солоноватую колодезную воду в кружке. Стражник подсунул посуду в отверстие под дверью и ждал, пока она все не съест; или не откажется есть.
Василика все съела и вытолкнула посуду наружу без единого слова благодарности. Внутри все сжалось в ожидании того, когда придут за ней самой.
Узница провела ночь, полную мучительного отчаяния: в эту ночь, первую ночь в тюрьме, она то задремывала, то просыпалась, как будто ее расталкивали. Ей казалось, что она заболевает. Как это было бы хорошо!
Андраши за стеной замолчал так наглухо, точно и вправду умер. Но ему приносили еду, как и ей. На другой день их пришли кормить в один и тот же час; в остальном от графа давно отступились, как поняла Василика. Но и ее саму, только-только попавшую между жерновами, никто не пытал, даже не допрашивал.
А на второй день к ней пропустили ее жениха, молодого барона, который, как ни удивительно, не испугался смрада и ереси. Он принес ей теплый плащ, в который Василика закуталась, пока слушала венгра. Лорант Дьюла, подойдя к ее окошку и прижавшись лицом к решетке, умолял Василику покориться.
- Покайтесь! – говорил барон. – Покайтесь, Василика, дорогая, и король смилуется над вами! Мне нестерпимо видеть вас в таком положении!
Он прервался, взволнованно дыша, - а Василика подумала, в оцепенелом удивлении, что, кажется, Дьюла и вправду хочет ее спасти.
- Подумайте о вашем сыне, - сказал венгр.
Василика вскочила на ноги, вся в соломе, растрепанная и яростная.
- Меня не заставил отречься даже сам король – неужели ты думаешь, что это сделаешь ты? – крикнула она. Василика сама не знала, что подвигло ее на такой ответ: она даже испугалась собственных слов. Но Дьюла смирился и отступил. Василика услышала, как он уходит прочь – медленно, шаркая ногами.
Наверное, будет просить за нее короля – если хватит твердости; но король после неудачного крестового похода отвердел как бриллиант. Умолять его в вопросах веры теперь бесполезно.
Василика иногда думала о Раду… но княгиня Иоана запретила ей отречься от веры даже во имя собственного сына.
Андраши молчал; жених ждал, и король ждал, пока ей станет невыносимо. Василика молилась о болезни и смерти.

Глава 103

Корнел облачался в доспехи.
Он надевал то, что было на нем в том последнем, судьбоносном, бою – и что уцелело. Нагрудник и наручи пришли в негодность, и отличная черненая кольчуга тоже. Поэтому сейчас он поддел турецкую, которую получил взамен: под кольчугой на нем было два теплых халата.
Последним витязь взял в руки венгерский шлем с забралом: вмятина на затылке лишь немного попортила его. Корнел взял шлем подмышку и направился во двор.
Его спаситель сидел там на свежеспиленном бревне. При виде валаха Абдулмунсиф улыбнулся и встал. Подошел к Корнелу, и они крепко пожали друг другу руки.
В старые времена - в борьбе с товарищами, за руку, - Корнел валял всех, кто против него ни выходил…
Абдулмунсиф улыбнулся в другой раз и отпустил правую ладонь Корнела.
- А ты левша от бога, - заметил он, посмотрев в его суровое лицо. – Тебя ведь переучивали на правую руку?
Корнел нахмурился еще больше, точно вспомнил что-то очень неприятное. Абдулмунсиф понимающе кивнул, ожидая ответа.
- Меня сразу учили сражаться как следует по-христиански… Сотник из Тырговиште, потом князь, - сказал витязь.
Он огляделся, обозрел высокие стены и турецких солдат, занятых кто делом, кто праздной болтовней; потом глубоко вздохнул.
Посмотрел на благороднейшего турка и покачал головой.
- Я никогда не…
Штефан улыбнулся и приложил палец к губам.
- Ни слова больше. Все уже сказано, Корнел-бей.
Он откинул рыжую непокрытую голову и вдруг свистнул, точно подзывая коня. Несколько бритых голов, склоненных над игрой в кости, тотчас поднялись. Встав с места, турки быстро приблизились к своему начальнику и окружили его и Корнела.
Штефан положил руки на плечи Корнелу и одному из своих воинов.
- Вы все помните?
- Все, Абдулмунсиф-паша, - немедленно ответил турецкий солдат, которому Штефан сильно сжал плечо. Начальник кивнул.
- Прекрасно, - сказал он.
Штефан замялся, словно бы вспомнив что-то напоследок. Раздвинув полы златотканого халата, он запустил руку в карман пурпурных шаровар и выудил свиток.
Посмотрел в глаза витязю, очень серьезно. Ветер шевелил его яркие волосы, солнце золотило его всего – и Корнелу представилось на миг, что они снова в Стамбуле, и Штефан снова счастлив со своей женщиной.
- Если доедешь живым, отдашь это Василике, - сказал турок. – Ты обещаешь?
Корнел кивнул.
- Передай ей, что я люблю ее… как христианин, - произнес Штефан, точно подарил самый дорогой подарок.
Штефан развернул – и поцеловал свиток, склонившись над бумагой и опустив длинные рыжие ресницы. Корнел не мог видеть, к какой святыне тот прикладывается.
- Передай моей жене, что я буду любить ее вечно, - улыбнувшись, сказал византийский принц.
Корнел поклонился.
- Великое слово даю, - поклялся он.
Витязь подошел к коню, которого держал под уздцы слуга, и убрал свиток в седельную сумку. Конь, тоже подаренный ему здесь, взамен старого боевого товарища, покосился на Корнела темным глазом и фыркнул.
Потом витязь снова повернулся к Штефану, и они крепко и сердечно обнялись. Штефан похлопал Корнела по спине, потом сильной рукой подсадил в седло.
- Давай сам. Я тебе верю, - сказал он, протягивая валаху полотняную повязку. Корнел молча наложил ее себе на глаза и стянул узел на затылке.
- Готово, - сказал он.
Он покрутил головой, показывая, что честен; пощупал узел. Потом взялся за поводья.
- Я тебе тоже верю, Абдулмунсиф-паша, - произнес витязь.
Штефан улыбнулся, хотя Корнел больше не мог его видеть. Он подошел к коню Корнела и похлопал его по холке. Прошептал несколько слов на ухо, и конь тронулся шагом; Корнел качнулся в седле, невольно стиснув зубы. Старые раны никогда не забывались вполне. Турки, отряженные начальником крепости, окружили валаха и повели его, не отставая ни на шаг. Корнел держался за повод одной левой рукой, и хотя сидел крепко, пошатывался с отвычки. Турок, ехавший справа от него, увлекал его коня за собою.

Когда наконец с него сняли повязку, Корнел посмотрел вокруг себя так, точно его вдруг помиловали на плахе. Турки-проводники, сидевшие вместе с ним у костра, сочувственно усмехнулись.
- Скоро уже, Корнел-бей, - сказал один – тот самый, который вел его коня.
- Вы разве не здесь со мною распрощаетесь? – нахмурив брови, спросил Корнел. Попутчики засмеялись.
- Один ты заплутаешься или погибнешь, - сказал ему старший. – А нам приказано довести тебя до самой венгерской границы.
Корнел опустил голову и поглядел на свой турецкий доспех.
А послание, которое он везет с собою, - что мог человек, подобный Абдулмунсифу, написать своей возлюбленной, которая давно уже живет с другим, пусть и не отдавалась ему?
Он подавил сильнейшее искушение заглянуть в чужое письмо. Зажмурился и пробормотал молитву для укрепления духа. В эту минуту Корнел мысленно посетил свой дом, что позволял себе нечасто: это было страшнее, чем самый жестокий бой. Что там делают с его семьей, оставшейся без кормильца, – ведь Василике и Раду, конечно, его представили павшим? Без сомнения, Корвин давно списал его со счетов…
Корнел встал и, отойдя от костра, вытащил меч из ножен. Он попытал его правой рукой – и остался недоволен. А ведь он ни разу даже не дрался по-настоящему с тех пор, как попал в плен!
Валах вернулся к костру и остановился, не присаживаясь опять. Он угрюмо попросил:
- Едем… Чем меньше мы задерживаемся, тем лучше.
Турки, не споря, поднялись с мест. Костер залили, лошадей отвязали; Корнел первым вскочил в седло. Он осматривался с мрачным вызовом – с высоты, от которой отвык, с высоты, которую опять покорял.
Отряд поскакал дальше; Корнел раззадоривал чужого коня, не жалея на него шпор, и повторял про себя, что успеет, что не даст никакому врагу в обиду ни сына, ни Василику. Как бы его ни принял Корвин.

Василика впала в спасительное отупение – похожее на спячку. Лихорадка не брала ее, но и душевные, и телесные силы почти оставили узницу. Ей не о чем было здесь заботиться, некого защищать и некого беречься. Оставалось ждать избавления, как Божьего чуда, - или смерти.
Она лежала в углу, когда к ней снова пришел барон. Василика села – с трудом, и подняла голову.
Венгерский жених подзывал ее; она не встала и даже не двинулась с места. Василике показалось, что Дьюла дергает решетку, и валашка улыбнулась этим тщетным усилиям. Пусть же она поскорее опротивеет ему настолько, чтобы отступиться от нее навеки. Чего они все ждут?
Когда Дьюла ушел, Василика опять легла, забившись в угол. Ей казалось, что ее заживо погребли вместе с графом: вначале она думала, что их отправят на костер, связав спина к спине. Но, должно быть, слишком велика честь для валашской чернавки.
Она ждала, чего угодно, - но цепенела все больше, и эта готовность к избавлению истекала из нее по капле, но неотвратимо, как вода, сочившаяся с потолка.

Валашский рыцарь медленно подъехал к воротам своего дома. Корнел остановился, точно ошибкой завернул к чужим, - он преодолел путь, который, казалось, был не по силам человеку, но не мог превозмочь себя и постучать. Кто скажет ему, что он еще не сделался здесь чужим?..
Выйдет ли к нему сын – и что скажет, признает ли снова? Выйдет ли Василика?
- Василика! – крикнул Корнел, вдруг обезумев от ужаса. Он спрыгнул с коня и, бросившись к воротам, ударил в них кулаком.
- Отворяйте! – рявкнул он. – Хозяин приехал!..
Корнел чуть было не схватился за меч. Но кого здесь рубить, за какую измену? Куда все запропастились?
Ворота заскрипели, приоткрылись, и в них просунулась голова старика-привратника.
Он округлил глаза и присел от страха, цепляясь за цепь, которой закладывались створы. Впалый рот бормотал молитву.
Корнел улыбнулся и достал меч; он направил его на слугу. Витязь уже не сомневался, что без него произошла большая беда. Его предали - как всегда и все предавали.
- Где мой сын и моя хозяйка? – спросил валах, наступая на венгра. Тот дернулся, словно чтобы опять запереть ворота; но не отважился и попятился от господина, который неуклонно следовал за ним, не опуская меча.
Они оказались в саду, и венгр наконец закрыл ворота. Корнел не помешал ему запираться – это сейчас даже к лучшему.
Но когда слуга закончил, Корнел стремительно шагнул к старику и схватил его за шиворот; рубаха и плащ на том треснули.
- Где моя семья? – спросил витязь, едва разжимая губы.
- Сын… Ваш сын дома, господин, - ответил венгр. Корнел ошеломленно отпустил его.
На миг ему стало стыдно.
А потом он крикнул, вытаращив обезумевшие глаза:
- А где Василика?..
Венгр быстро отступил назад; но недалеко. Он перекрестился.
- Госпожу забрали в тюрьму.
Привратник посмотрел по сторонам, и в следующий миг Корнел понял, чего тот искал. Из-за деревьев выступили двое гвардейцев. Пока Корнел переводил взгляд с одной начищенной нагрудной бляхи на другую, к ним присоединился третий. Валах засмеялся.
- Мой черед? Славно король честит нас! Ах, славно он нас благодарит!
Корнел не сопротивлялся, когда один из стражников положил ему на плечо тяжелую начальственную руку.
- Опять в крепость? – спросил витязь.
- Насчет вас распоряжений не было, жупан, - сказал ему гвардеец.
Корнел изумленно посмотрел тому в лицо.
- Так-таки и не было?
- Никто уже не чаял, что вы вернетесь, - ответил венгр.
Теперь стражники отступили от него и опасливо осматривали.
- Пока вас не было, на дом напали враги, - неожиданно продолжил тот, кто заговорил с ним. – Хотели похитить госпожу. Король ее вовремя в крепость упрятал!
У Корнела зазвенело в ушах. Он бессмысленно осматривал гвардейца – от сапог до бороды. Запустил руку в собственную бороду, которую не сбривал с тех пор, как отрастил в плену.
- Какие враги? – хрипло спросил валах.
Гвардеец усмехнулся. Лицо его выразило даже приязнь к Корнелу – того рода приязнь, которую рождает ненависть к общему противнику.
- Да сказывают, что турки.
Стражник сплюнул себе на сапог.
- Такие ловкачи! Влезли через стену – никто из прислуги даже не чухнулся, - проговорил он. – Украли бы вашу хозяйку, как пить дать, если бы не мы!
- А вы тут при чем? Ведь Василика в тюрьме? – спросил Корнел.
Он говорил медленно, соображал тоже медленно – как те преступники, которых казнили, оставляя по пояс в ледяной воде.
- Она в тюрьме недавно, - ответил гвардеец. Теперь он взглядывал на Корнела с сочувствием. – А мы тут давно службу несем, почитай, с самого возвращения короля…
Венгр вздохнул.
- Чем-то ваша Василика не угодила его величеству, а чем, не знаем! Жалко, право слово! Такая красивая госпожа, и такая разумница…
Корнел навалился обеими руками на меч, который упер в землю.
- Я хочу видеть сына, - глухо сказал он.
Стражник кивнул.
- Идемте, - сказал он. – Сынок ваш в доме, с нянькой.

Корнел не подошел к сыну и не окликнул его – хотя вся душа витязя рвалась навстречу мальчику. Только посмотрел из-за двери детской, как Раду забавляет старая гречанка: Анастасия рассказывала ему сказки своей обетованной земли…
Потом Корнел вышел обратно в сад.
- Я готов, - сказал он ждавшим в молчании стражникам. – Ведите меня.
Те не сразу схватили его. Некоторое время венгры не решались последовать словам витязя, глядя на него с почтением и сочувствием: враждебность почти вся исчезла. Потом старший кивнул и подошел к валаху.
- Идемте, господин. Король, конечно, сегодня же пожелает видеть вас.
Они направились к воротам – но вдруг Корнел выбросил вперед руку и остановил свой конвой. Он запустил руку за пазуху и вынул сбереженный свиток. Рывком раздернул послание Штефана, предназначавшееся Василике.
Бумага оказалась чиста, как первый снег, - только посреди листа был начертан крест: перечеркнутый греческий крест. Корнел медленно повторил пальцем святой знак. Крест был начертан кровью.

Глава 104

Корнел шагал по коридорам дворца, опустив голову, как будто неся тяжкую вину, - а на самом деле просто не мог сейчас выдержать взглядов, которые кидали на него благородные венгры, знакомые столько лет. Достаточно было легкого, неуловимого поветрия из Рима, чтобы вчера еще приветливые, почтительные знакомцы превратились в смертельных врагов.
Витязь сознавал, что только конвой, пожалуй, ему сочувствует – эти воины несли почетную обязанность, но в душе своей были такие же простые служаки, как и он сам. Они не понимали религиозных тонкостей – и только это, пожалуй, и сберегало их души.
Корнел остановился перед дверями, за которыми ждал распорядитель его судьбы – его ровесник, и вполовину не такой смелый и испытанный в боях, как он, но навеки поставленный и над ним, и над его господарем!
Что он учинил с Василикой?..
Корнел велел себе успокоиться. Сейчас горячность только повредит делу. Он всегда терпел, сколько мог, - теперь же должен перетерпеть больше, чем может.
Витязь толкнул резные двери, гладкие, как зеркало, и шагнул в королевские покои. Он по-прежнему не поднимал глаз, хотя ощутил присутствие Корвина – и его изумленное, ледяное внимание. Короля предварили о возвращении Корнела; но этого было недостаточно, чтобы его величество успел овладеть собой, увидев человека, которого не раз мысленно похоронил!
Корнел подошел к креслу-трону и преклонил колени. Он глядел на мягкие сафьяновые сапоги короля, на высоких каблуках, – куда новее и наряднее его собственных. Правый каблук нетерпеливо пристукнул по полу.
Потом Корвин холодно приказал ему встать.
Корнел встал – и покачнулся от слабости. Он вынужден был прикрыть глаза на миг, чтобы побороть ее. Но монарх, расположившийся в кресле, рассматривал его без всякого снисхождения.
Наконец он спросил:
- Почему на вас турецкое одеяние?
Корнел понял, что сможет ответить только правду.
- Разрешите мне сесть, ваше величество, - попросил витязь. – Я очень устал - и на ногах не смогу отвечать как подобает…
Корвин кивнул.
- Садитесь.
Казалось, этикет его сейчас заботит меньше всего – меньше всего остального. Корнел опустился в деревянное кресло, ощутив блаженство, знакомое только людям, долго бывшим в походе и истосковавшимся по самым обыкновенным удобствам.
Корвин несколько мгновений молчал, соединив на коленях тонкие руки, - потом поднял глаза и снова холодно приказал:
- Так отвечайте, почему вы одеты как турок?
Как будто он под сводами своего дворца отдалился от всего, что составляло жизнь его солдат, - от всех приемов и хитростей, к которым прибегали на войне. Или здесь, в окружении духовных и светских советников, Корвин взглянул на эти уловки другими глазами…
- Я был отпущен из плена, ваше величество, - сказал Корнел. – Этот доспех дал мне Штефан, брат из ордена Дракона…
Корвин сжал руку в кулак, глаза его вспыхнули.
- Он мне не брат! – выкрикнул король; и только тут витязь понял, в какой он ярости. Корвин не умел изливать ярость по-мужски, избывать ее быстро; и оттого она была только страшнее.
Король порывисто встал и принялся расхаживать перед валахом – он то сжимал, то разжимал руки, дышал как после схватки. Глаза его блестели, бледное лицо порозовело.
- Я был слишком… мягок, - наконец выговорил Матьяш. – Слишком добр с теми, кто этого не заслуживает. Пора с этим покончить.
Он повернулся к Корнелу.
Витязь остался сидеть как сидел – только склонился вперед, пытаясь найти взгляд Корвина.
- За мной какой-то грех, ваше величество?
Король резко рассмеялся.
- За нами всеми грехов без счета, жупан! Чаша терпения небес переполнилась! Христианское дело гибнет, в нем нет единства, - тут он наставил длинный палец в грудь Корнелу, - потому что преступный раскол существует в христианских душах. Господь требует…
Он прервался и вздохнул.
- Мы недостойны Его прощения, - прошептал Корвин. – Нам нельзя мириться с ересью в наших рядах так же, как мы не терпим магометан.
- Я не еретик, - громко сказал Корнел.
Корвин вздрогнул и взглянул на него с подозрением – нет, с брезгливостью, которая выступила под ледяною вежливостью, как нечистое белье под выходным платьем.
- Может быть, - наконец сказал король. - Но больше я не могу вам верить.
Корвин вдруг закрыл лицо руками; плечи его поникли.
- Ваша… родственница глубоко разочаровала меня.
Корнел перевел дыхание. Наконец речь зашла о Василике!
- Государь, в чем провинилась перед вами Василика? – осторожно спросил он.
Корвин тяжело задышал.
- Эта особа, - отрывисто сказал он, - оскорбила святость нашей веры в Господнем доме, перед лицом служителей церкви! Эта простолюдинка отвергла в высшей степени благородного и добродетельного жениха, которого я, в своей бесконечной милости, предложил ей!
Корнел стиснул подлокотники кресла; он мог бы так и умереть в этом кресле, как боярин Кришан.
Потом он произнес:
- Жениха? Но, государь, я…
- Вы ей никто, довольно лжи! - яростно перебил его Корвин. – Вы бесчестите себя - и эту женщину вашей крови, обитая с нею под одной крышей, - неужели вы все еще этого не понимаете?
Он прервался.
- Поскольку вы не желаете жениться на ней по нашему обычаю и упорствуете в своем прелюбодеянии, я решил покрыть ваш с нею грех и выдать эту девицу замуж за моего преданного вассала, который наставит ее на путь истинный! Пока ее пороки, как плевелы, совсем не загубили ее души!
Корнел молчал – а король Венгрии все расхаживал перед ним по залу, потрясая кулаками. Так ронять свое достоинство он мог себе позволить только перед необузданным валахом…
Вдруг Корвин притих и подошел к витязю Дракулы вплотную.
- Она бывшая наложница Абдулмунсифа-паши, - прошептал он. – Вы думаете, я не догадался? Я должен был бы отправить ее в монастырь во искупление ее прежних грехов… но она недостойна такого святого места. Уже тем, что не принадлежит к нашей вере, как и вы!
Король прервался, сжав тонкие губы так, что они побелели. А Корнел, опустив голову на грудь, едва удержал горькую усмешку, вспомнив, что слыхивал о католических монастырях – как мужских, так и женских.
- Принимать католичество и вступать в брак она отказалась, - снова раздался над ним резкий, яростный голос Корвина. – И что прикажете мне делать с вами обоими?
Корнел опять поник головой. Матьяш Корвин не моргнув глазом губил многотысячные армии; смешивал веры и обычаи, образуя высокие политические союзы… а сейчас исходил пеной из-за двух православных людей, которые даже не дворяне!
Корнел знал, что бывают минуты, когда мелочи могут перевернуть человеку всю душу. И для короля сейчас как раз настала такая минута.
- Ваше величество…
Глядя на застывшее лицо Корвина, витязь неожиданно подумал, что Абдулмунсиф мог добиться от короля уступки, о которой сам он и не подозревал. Но чем тот мог грозить? Убить пленного валаха? Но разве его жизнь такая уж ценность?
Корнел поднялся с кресла и опять преклонил колени перед государем.
- Ваше величество, - тихо попросил он. – Разрешите мне увидеться с Василикой. Быть может, сестра моя сама себя не сознает…
Корвин усмехнулся.
- Вы заслуживаете того, чтобы вполне разделить ее участь!
Он замолчал, оглядывая смиренную могучую фигуру. Когда Корвин заговорил снова, в голосе католического короля прозвучал насмешливый интерес.
- Так вы будете уговаривать вашу сестру склониться передо мной и моим повелением? Забавно! Хотел бы я это увидеть, в самом деле!
Корнел молчал, не поднимая головы и не разгибаясь, – хотя мука, которую он испытывал, была почти непереносима.
И наконец Корвин произнес:
- Хорошо. Вы увидитесь с нею, а потом можете вернуться домой. Ваш сын, крещенный в истинной вере, заслуживает отца, каков бы тот ни был.
Корнел медленно встал. Все его раны горели так, точно их натерли солью.
- Умоляю короля приказать отвезти меня к Василике немедленно. Я знаю, что она страдает.
Матьяш Корвин брезгливо усмехнулся. Потом хлопнул в ладоши, словно нехотя.
Корнела повели прочь. А витязь думал о той слабой надежде, которая осталась им… о князе. Он еще не видел его. Насколько он нужен Корвину… и может ли заставить короля помиловать Василику? И пожелает ли это сделать – теперь?

Когда Корнел спустился в подземелье, он не был удивлен – только пришел в едва сдерживаемое бешенство. И в таком месте эти изверги держали женщину - валашку? Василику?..
Он приблизился к ее двери и взялся за прутья решетки. Корнел несколько мгновений перемогал ужас перед тем, что время, страдания и эти палачи могли сотворить с его сестрой.
А потом громко окликнул ее.
В глубине камеры, у самой дальней стены, вскрикнул женский голос. Это была она!
Корнел стиснул решетку и зажмурился. Когда он открыл глаза, Василика была перед ним.

Она исхудала, побледнела, обтрепалась – но изменилась меньше, чем он боялся.
Они долго смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Потом Василика улыбнулась.
С несказанной нежностью она воскликнула:
- Друг мой! Любимый!
Ее слова потрясли Корнела; как он порою мечтал, чтобы Василика назвала его своим милым! Но это было навеки запрещено.
Она протянула ему через решетку руку – рука прошла свободно; и Корнел припал к ней губами.
- Господи! Какая худая!
Потом он выпустил тонкие пальцы и крикнул на все подземелье:
- Пустите меня к ней! Сейчас же!..
И таков был его голос, весь его вид, что стражники не посмели спорить. Дверь отомкнули; и Василика оказалась перед ним на пороге.
Витязь стиснул ее в объятиях, едва не задушив; Василика с плачем повисла у него на шее, целуя лицо, шею – куда могла достать.
- Он отпустил тебя? – воскликнула узница.
И тут Корнел ощутил, что на ней ошейник. Взревев, витязь схватился за ее цепь и дернул так, что чуть не вырвал кольцо из стены; опомнившиеся стражники вбежали и схватили его за руки. Валахов растащили.
Корнел отбросил стражников в стороны.
- Прочь! – крикнул он.
Снова подбежав к Василике, витязь достал и протянул ей смятый белый лист.
- Это тебе… Штефан шлет тебе свою вечную любовь… и этот крест, - прошептал он.
Василика прижала послание к груди. Она плакала от счастья.
- За это я готова умереть! – воскликнула узница.
Корнела схватили и вывели из комнаты; он больше не сопротивлялся. Но когда дверь за ним захлопнулась, он вывернулся из рук служителей и подошел к решетке. Василика снова была там – цепляясь за прутья последним усилием.
- Я тебя спасу! – сказал Корнел.
Василика слабо улыбнулась.
- А его? – прошептала она.
Корнел метнул изумленный взгляд на соседнюю дверь.
- Там – он? – шепотом спросил витязь. Василика кивнула, смеясь сквозь слезы.
- Я попытаюсь, - сказал Корнел.
Он еще не знал – как; но знал, что сделает все, что в человеческих силах.
А Василика вдруг прошептала:
- Корнел… Я знаю, что здесь дела чести, даже церковные, можно разрешить поединком… Если тебе позволят стать моим защитником…
- Я готов! – воскликнул Корнел, не задумавшись ни на миг.
- Не вызовешь ли ты сразиться моего жениха? – прямо спросила Василика. - Он не выстоит против тебя!
И тут Корнел осознал себя; осознал свою безжизненную правую руку. Но кто он будет, если сейчас возьмет свои слова назад?
- Я тебя спасу! – вновь поклялся валах, ударив себя в грудь.
- Я знаю, - ответила Василика с нежностью, с любовью.
Корнел поцеловал руку, которую Василика подала ему на прощанье, - и направился прочь. Поднимаясь из клоаки на вольный воздух, он ступал все тверже. Он повторял свои клятвы.

Глава 105

Корнелу очень хотелось сменить платье и вымыться – но он не мог думать об этом, вспоминая о грязи, в какой нашел Василику. Однако теперь его едва ли пустят к королю снова…
И сын! Раду!
"Я никому не отдам ни тебя, ни ее", - подумал витязь.
Он вернулся домой – и, ни с кем из испуганных слуг не вступая в разговоры, приказал согреть себе воды и приготовить чистое платье. Корнел не показывался сыну, привыкшему, что в доме толкутся чужие; и не мог предстать ему таким грязным… таким поганым турком, как сейчас.
Когда он вымылся и умастился благовониями, Корнел посмотрел в зеркало, и витязю показалось, что ему усмехается чужое лицо – с проседью в черных волосах и бороде, с черными лукавыми глазами: лицо могучего и старого благородного человека, которого Корнел ненавидел до тех пор, пока не очутился в его шкуре. Судьбу не всегда получали новой – слишком часто ее жаловали… с чужого плеча.
Потом воин пошел к сыну.

Когда он остался в столовой один – слуги, не убрав со стола, по его приказанию ушли и оставили господина в одиночестве - к нему пришла Анастасия. Глядя на валаха темными настрадавшимися глазами, гречанка села рядом. Положила ему на плечо мягкую коричневую от природы и старости руку.
Корнел взглянул на нее исподлобья и улыбнулся. Он сам не знал, чему. В нем было слишком много чувствований, чтобы выразить их хоть какими-то словами.
- Раду сейчас сказал мне перед тем, как заснуть, - с мягким акцентом проговорила Анастасия, - пусть отец вернет мне матушку Василику…
- Ангельское звание, - прошептал Корнел.
Анастасия встала с места и обняла его голову.
- Бог тебе поможет. И я за тебя помолюсь, - сказала она.
- Спасибо, - прошептал витязь.
Он долго еще сидел так, уткнувшись в ее высохшую грудь, одетую темным платьем. Анастасия едва ли была красива даже в молодости – но была когда-то красива для человека, простого грека, который ее любил… Будь он жив сейчас…
Корнел поцеловал грудь, к которой прижимался. Ощутил, как гречанка судорожно вздохнула; она притиснула своего господина к себе обеими руками со всей забытой неутоленной любовью.
Валах поднял голову и увидел красоту, неподвластную времени. Анастасия утирала глаза концом темного покрывала. Ее черные косы расплелись и падали на плечи.
- Ты святой, - прошептала она. – Я таких, как ты, еще не видела…
Корнел встал, взял ее за плечи и крепко поцеловал в лоб. Потом отвернулся и быстро покинул столовую.
Анастасия собирала пустую посуду, склонившись над столом, - так низко, что даже стены и тени, роящиеся на них, не видели ее лица. Потом ее дрожащие руки замерли, и Анастасия принялась всхлипывать. Люди, подобные Корнелу, не могли гибнуть – люди, способные к такой любви: святой, страшной, великой.
Корнел заснул в своей спальне один – вернее говоря, он долго не спал: улыбался, глядя в потолок. Перед ним теснились лица людей, которых он хранил от смерти - и которые хранили его тем, что жили на свете. Он хотел бы жить с ними и любить их вечно.
Потом он закрыл глаза и заснул. Тени от ветвей, колеблемых ветром в открытом окне, бродили по его спокойному мужественному лицу, обрамленному темной бородой. Потом лицо его исказилось, с губ сорвался стон: Корнел увидел своих врагов.
Он выехал на арену на своем черном коне, и враги уставились на него со всех сторон. И главный неприятель, самый ненавистный, устремился витязю навстречу: тот, кто жаждал завладеть его сокровищем. Темные кудри венгра рассыпались по золоту и стали новешеньких доспехов, дарованных королем и не знавших битвы; голубые глаза и губы под полоской усов смеялись над увечьем, которое Корнел получил в смертном бою. А у молодого барона много свежих сил, много похоти к чужим красивым женам!
Корнел воздел свое копье и воззвал к небесам; и с небес вдруг полился кровавый дождь, точно в своей мольбе витязь нечаянно поразил копьем небесный свод. Все зрители в амфитеатре закричали от ужаса, и барон закричал от ужаса, напрасно прикрываясь щитом от этого ливня. Корнел оглушительно засмеялся: он один здесь не боялся крови, отданной за святое дело!
С ревом витязь устремился на врага и ударил; и копье глубоко погрузилось в его сердце. Но барон не умер. Дьюла схватился за оружие, поразившее его плоть, и глаза его открылись: теперь закричал от ужаса Корнел, потому что глаза врага были красны, а между губ показались клыки…
С криком Корнел сел в постели и перекрестился.
Он рывком откинул одеяло и встал. Подошел к окну и шире распахнул ставни; холодный ветер освежил его, окончательно пробудил от видений, и Корнел улыбнулся, раскрыв ворот рубашки. Он долго дышал полной грудью, потом нашарил на исполосованной белыми рубцами груди крест и поцеловал.
- Мое дело свято, - прошептал валах.
Он вернулся в постель и проспал до самого утра без сновидений.

На другой день витязь проснулся поздно. В одной рубашке и шароварах он вышел к завтраку, который ему приготовила добрая Анастасия, и который она разделила с ним, чувствуя без слов, что у валаха на сердце.
Раду тоже ел с ними. Мальчик молчал и неотрывно смотрел на отца, как будто запоминал, постигал – каким ему следует быть, когда он вырастет…
Корнел взял сына на колени, и тот прижался к нему без слов. Так они и сидели – маленькая семья единоверцев против целого мира врагов.
Потом Корнел поцеловал Раду и препоручил его Анастасии. Встав из-за стола, витязь сказал гречанке, что пойдет во дворец; и служанка понимающе кивнула и увела мальчика. Корнел поднялся к себе и нарядился в чистое венгерское платье. Доспеха он не надевал: у него не осталось приличного рыцарского вооружения. Только меч, как и свою честь, он сохранил и препоясался им.
Сев на турецкую лошадь, которой далеко было до его боевого коня, Корнел поехал во дворец. Он думал, что добьется приема у короля – или князя, или обоих; непременно добьется, пока решается это проклятое сватовство, чтобы Василику перевели в место получше. В этом-то господа не могут ему отказать – ведь барон не хочет погубить свою невесту!
Корнел прикрыл глаза и вновь ощутил густой и горячий, соленый дождь, орошающий лицо. Он облизнул губы.
У дверей витязь спешился.
- Мне нужно к королю, - сказал он страже, скрестившей перед ним алебарды.
Теперь, когда он был без конвоя, чист и одет по-венгерски, на него смотрели куда приветливее. Люди очень ленивы умом, подумал Корнел.
Его проводили к Матьяшу – но не в собственные покои его величества, а в пиршественный зал, где еще звенели тарелки и кубки. Корнел этого не ожидал. Почему-то ему стало очень больно, когда он увидел, как король смеется за трапезой с кем-то из своих соседей.
Среди сверканья золота, серебра и хрусталя Матьяш Корвин поднял голову и увидел валаха – и улыбка его на миг поблекла. Потом гладкое лицо короля опять прояснилось, и он приветливо кивнул витязю. Как будто вчерашняя отповедь Корнелу только приснилась.
- Садитесь с нами, жупан, - сказал Справедливый король. – Вина ему! – приказал он.
Корнел медленно перекинул ноги через лавку и сел. Ему казалось, что ему только что при всех отвесили пощечину: не так, как Абдулмунсиф-паша. А опозорили публично, незаслуженно и несмываемо…
- О чем вы хотите просить? – произнес Корвин.
Светло-серые глаза его смеялись над золотым кубком, как будто он заранее торжествовал над любым выпадом, который сделает валах. Корнел поискал глазами господаря – и не нашел его.
- Я хочу просить ваше величество, чтобы Василику перевели в место почище, - сказал он, опустив бородатую голову.
- Это уже сделано, - непринужденно ответил Матьяш. – Я посчитал, что излишняя суровость может повредить здоровью невесты барона. Любезный Дьюла очень просил меня за свою избранницу.
Корнел прикрыл глаза и стиснул кулаки под скатертью. Король мастерски поставил его на место.
Витязь схватил свой кубок и сделал несколько больших глотков. Красное вино потекло по бороде.
- Король, - хрипло сказал он по-валашски, так что поняли только они двое. – Я прошу тебя о милости… о святой милости…
Корвин перестал улыбаться.
- Говори, - приказал он.
Корнел поднялся из-за стола и опустился на колени – при всем собрании. Придворные ахнули.
- Король, я прошу разрешения защитить мою сестру от посягательства барона, которого она не желает себе в мужья; прошу разрешения отстоять ее мечом и копьем, в поединке! – громко сказал витязь.
Матьяш долго смотрел на него. Корнелу вдруг показалось, что во всем зале остались только они двое. Взгляд короля скользнул по рукам витязя, правой и левой, потом снова поднялся к лицу.
- Ты и в самом деле хочешь этого?
Корнел кивнул.
- Ничего другого я не могу хотеть. Это мое право и долг, - сказал он.
Корвин вздохнул, и Корнел вдруг ощутил его – как ни дико это было - товарищем по несчастью…
- Хорошо, - сказал его апостолическое величество. – Тебе дадут новый доспех… и дадут скрестить мечи с Лорантом Дьюлой. Но пеняй сам на себя, если тебе не посчастливится.
Корнел встал и низко поклонился.
- Благодарю тебя, государь, - сказал он.

Амфитеатр был полон, как тогда, когда Корнел сражался за честь собственной жены. И, как тогда, и теперь женщина, которую он защищал, сидела в первых рядах. Но сидела она склонив голову, как преступница; щеки валашки пылали, и она сжимала кулаки, сдерживая обуревавшие ее гнев, стыд и страх. По сторонам Василики, и позади нее, расположились стражники; на ней было белое платье и такое же покрывало, полностью скрывавшее волосы, как у послушницы.
Корнела обрадовало хотя бы то, что Василику, судя по всему, теперь содержали чисто, давали мыться и хорошо кормили. Пусть и обращались с ней так только из соображений выгоды…
Он вспомнил, как увиделся с князем и излил ему свою душу. Витязь поклонился господарю в ноги, а Дракула поднял его своей могучей рукой и обнял, точно Корнела захлестнули огненные крылья, - потом отстранил от себя и сказал, посмотрев ему в глаза:
- Иди и дерись.
Казалось, этими словами он передал витязю свою силу. Корнел ощутил себя несокрушимым, как в былые времена. Выходя же от господаря, он увидел его жену, княгиню Илону, державшую на коленях сына, хотя тот был уже велик. Корнел поклонился ей.
Княгиня кивнула в ответ, но от нее на Корнела пахнуло таким омерзением, что он чуть не задохся.
Ему не нужно было объяснять причин. Господи Иисусе, сможет ли он когда-нибудь отмыться от своей дурной славы? Здесь, в Венгрии, Корнел жил куда строже, чем многие благородные католики; он жил так и прежде своего пленения, не считая самых злых, самых отчаянных дней. Но кому он сможет это объяснить?
Никому, кто сам не переживал таких злых, отчаянных дней.
Корнел очнулся, услышав громкий голос герольда, выкликавшего их с бароном имена и звания. Корнел до сих пор еще не видел своего противника, только знал, что тот молод и неопытен, - и с удивлением понял, как похож Дьюла на его страшную грезу. Сталь с золотом, облекавшая неразвитые плечи; темные кудри, голубые глаза, смотревшие с юношеским вызовом. Этот венгр был едва ли не моложе Василики; и, как и она, весь так и пылал, взглядывая то на невесту, то на своего соперника. Барону представлялось, как он сразит Корнела, плохо оправившегося от своих ран, о которых ему, конечно, уже нашептали, и сделается героем в глазах прекрасной валашки…
Наивный! Ему не посчастливится, как бы ни повернулось дело!
Корнел посмотрел в сторону зрителей – и увидел белое платье Василики, как знамя целомудрия. Теперь она прожигала взглядом своего жениха.
Поединщики сели на коней, и герольды развели их. Корнелу подали копье. Он схватил его правой рукой, которая слегка дрожала; витязь чувствовал, что десятки пар глаз ловят каждое его движение.
Им крикнули сходиться – и Корнел, повинуясь не разуму, но сердцу, перебросил копье в левую руку; когда он помчался на врага, он сам казался себе неотвратимым копьем судьбы. Корнел успел увидеть расширившиеся от ужаса голубые глаза барона, то, как дрогнуло копье в его правой руке… а в следующий миг Корнел вышиб его из седла. Дьюла грянулся оземь и остался лежать как мертвый.
Крики, возгласы изумления, проклятья обрушились на валаха. Он старался не слышать их; спрыгнув с коня, Корнел подошел к сопернику. Пока Корнел спешивался, Дьюла приподнялся; когда же витязь приблизился, он быстро и неловко встал. Мечи они обнажили одновременно.
Меч лег Корнелу в левую руку. Казалось, уже это наполнило Дьюлу каким-то суеверным страхом; раз и другой их оружие скрестилось и отскочило друг от друга, отражаемое с равною твердостью, но на третий раз Корнел выбил меч из руки барона. Тот больше не сопротивлялся; и когда Корнел приставил меч к его горлу, лишь едва слышно пробормотал проклятье.
- Довольно! Довольно! Расходись! – выкрикнул голос короля.
Матьяш стоял на ногах вместе с доброй половиной своей свиты. Корнел ощутил, как к нему с обеих сторон подходят стражники. Он посмотрел в глаза Корвину.
- Ты победил, валах, - сказал Матьяш.
Улыбка его не сулила витязю ничего доброго.
Корнел низко поклонился. Он едва заставил себя взглянуть на Василику, которая сейчас была бела как полотно ее платья.
"Теперь ты спасена от этого брака, сестра", - подумал он как раз в тот миг, когда ощутил на своем плече руку стражника.

Глава 106

Корнела в цепях отвезли в крепость, из подземной тюрьмы которой он вызволил Василику – лишь затем, чтобы обречь другой тюрьме. С ним никто не разговаривал – венгры взирали на него в мрачном молчании, как на колдуна, нечаянно обнаружившего себя, и боялись любого слова, которое вылетит из его рта. Так, должно быть, когда-то они глядели на Андраши.
Василику везли отдельно от Корнела – но он знал, что их посадят в крепость вместе; надеялся только, что за его подругой сохранят лучшую и более светлую комнату. На всем пути валахи обменялись только несколькими взглядами, полными огня и боли; ни один из них другого не упрекал. Им оставалось лишь молиться за святые души друг друга.
Корнела свели в подвал и посадили на то место, где сидела его сестра. Туда, где догнивал в своей мерзости граф-еретик…
Витязь услышал, как тот загремел своей цепью, приветствуя собрата по несчастью. Он-то, глупец, надеялся спасти и белого рыцаря – но как могли спастись они, когда этой высшей власти подлежал сам король?
Корнела приковали к стене – не только за шею, но и за руки, должно быть, препятствуя колдовству; витязь только усмехнулся. Оставшись один, валах скорчился на соломе, сберегая последнее тепло, и принялся молиться. О спасении… для Василики, себе Корнел его уже не чаял. Но Василика еще могла вернуться к его Раду - и вырастить его сыном своего отца.

Василику вернули туда же, где она провела немногие дни перед судом чести: в верхнюю комнату, чисто убранную и с окном, дававшим много света. Но сейчас весь свет померк для нее.
Когда дверь захлопнулась, она стала на колени и принялась молиться. Молитвы перемежались стонами отчаяния; Василика била себя в грудь и ломала пальцы. Лучше ей было бы выйти за барона, чем подвергнуть Корнела такой страшной участи! Теперь никто его не спасет!
Но нельзя! Нельзя продавать веру!
"Легко тебе говорить, государыня, - тебя не заставляли так выбирать, как меня", - подумала Василика.
- Я должна была бы принять барона своим мужем, - прошептала она в тоске.
"Ты и сейчас еще можешь принять его мужем", - прозвучал ясный женский голос в ее голове.
Василика, с которой давно уже такого не бывало, вздрогнула и поднесла пальцы к вискам.
"Вот, кстати, он снова идет к тебе, упросив короля: выгляни в окно, - сказала княгиня: голос ее ударял больно, как медное било. - А немного погодя Дьюла войдет в твою дверь и опять будет умолять тебя о любви! Ты согласишься ее дать?"
- Никогда! – воскликнула Василика. Она стиснула зубы и спрятала голову в коленях.
Ей показалось, что холодные руки гладят ее по волосам, с которых свалилось монашеское покрывало.

Голос княгини не солгал: Дьюла и в самом деле вошел к ней немного погодя. Он опять принес ей теплую одежду и одеяла, которые сам разложил на полу – Василика отказывалась к ним притронуться и даже шевельнуться.
Потом Дьюла стал перед нею на колени – валашка сидела на табурете у окна, и солнце освещало ее прекрасные черты, отливало алым в кудрявых каштановых волосах, ниспадавших на грубую белую ряднину. Василика безмолвно рассматривала дорогое шитье баронского кафтана – молодой галант уже успел переодеться.
- Зачем ты пришел? – наконец спросила она.
Валашка говорила совсем неласково, но темные глаза ее держали его на месте, точно зачаровывали. Дьюла не смел думать об этом.
- Дорогая, я хочу вызволить вас отсюда, - сказал венгр. – Умоляю вас позволить мне это!
Алые губы тронула усмешка.
- А ты не желаешь знать, чего хочу я сама?
- Я не могу позволить вам умереть!
Барон, который ее совсем не слушал, вдруг схватил ее ноги и уткнулся в них лицом; Василика гадливо дернулась, но потом застыла. Дьюла надсадно дышал ей в колени.
- У тебя болит грудь? – спросила Василика с холодным отвращением. Венгр поднял голову.
- Василика, я люблю вас, - прошептал он. – Я буду любить вас пока дышу, вопреки всем человеческим и божеским законам… Вы самое дивное создание под солнцем…
Он схватил край ее платья и прижался к нему губами.
- Желаете вы этого или нет, я – ваш и только ваш.
Василика дернулась снова и в этот раз освободилась без усилия; она отвернулась к окну. Дьюла, забыв себя, любовался ею.
Валашка долго молчала, а потом холодно произнесла, не поворачиваясь к своему поклоннику:
- Дьюла, если ты и в самом деле любишь меня, а не просто жаждешь насытить свою похоть, ты выслушаешь то, что я скажу.
- Что вам будет угодно! - сказал барон, преданно глядя на ее профиль.
Василика повернулась к нему лицом.
- Сейчас по твоей вине в подземелье заключен Корнел, витязь князя Дракулы, - сказала она. – Скоро его казнят лютой смертью, обвинив в колдовстве, которого он никогда не творил. В этом человеке моя душа, и без него я не буду жить.
Барон никогда еще не слышал, чтобы женщина произносила такие речи. Чем-то Василика напоминала ему цыганку, как все ее племя, - чаровницу, вещунью, в чьем пламени сам жаждешь сгореть. Василика улыбнулась, не отрывая взгляда от лица юноши.
- Ты слышал меня?
- Что же я могу сделать, чтобы отвратить его смерть? – вырвалось у барона. Само вырвалось.
- Если ты любишь меня, ты должен выдумать, - холодно ответила Василика.
- Я… выдумаю, - прошептал Дьюла.
Василика вдруг увидела, что кожа у юного благородного венгра нежная, как у девушки. Она подняла руку и провела ладонью по его щеке – просто потому, что ей захотелось так сделать. Лицо барона загорелось под ее пальцами; он трепетал, блаженствуя от ее ласки. Василика отняла руку.
- Иди к князю Владу и его княгине, - приказала она. – Иди, лети стрелой! Пади в ноги княгине Илоне и умоляй ее добиться у своего кузена помилования! У нее тоже есть сын, как у Корнела, - она должна послушать тебя!
Барон встал: вдохновенный, счастливый безмерно тем призраком, которым она его поманила.
- Я сейчас же иду! – воскликнул он.
Он быстро пошел к двери; но вдруг стал и умоляюще обернулся на свою возлюбленную.
- Но, Василика… Вы обещаете…
Она покачала головой.
- Я ничего не могу тебе обещать.
Она не отказывала прямо; она оставляла ему надежду. Застенчивый и хрупкий Лорант Дьюла вдруг ощутил себя ростом с гору: он ощутил, что если исполнит службу, которую ему задали, для него не останется уже ничего невозможного.
Когда он ушел, Василика опустилась на колени и осталась так, закрыв лицо руками.
За что они так мучаются – и настанет ли этому конец?

Дьюла вышел от кузины короля раздавленным - как вошел к ней полным надежд. Эта молодая мать, царственная особа, приняла его – только затем, чтобы посмотреть, как он валяется у нее в ногах, а после прогнать. Перед тем она изжалила его словами, от которых не было противоядия. Еретик! Пособник дьявола! Содомит! А он сам – не таков же, если заступается за этого валаха?..
Дьюла не уходил до тех пор, пока Илона не приказала страже вышвырнуть его. Но и после того он до ночи околачивался под ее окном – умоляя, угрожая, сетуя. Когда его хотели выволочь из сада, барон схватился за меч. Дьюлу оставили в покое, как безумца, опасного более всего для самого себя; а он не терял надежды найти или короля, или князя и вымолить у них свою мечту. Если же нет… Если нет…
Казалось, что пештская крепость вот-вот поглотит еще одного узника.

Илона, спавшая подле мужа, проснулась оттого, что сын заплакал. Княгиня выскользнула из постели, не разбудив Влада, и, босая и простоволосая, поспешила к своему Михне. Она взяла его на руки и ощутила, что он горит.
Сын рос крепким и здоровым, и этот недуг ужаснул ее. Княгиня, не зная, что делать, принялась молиться; потом зажгла свечи, подняла слуг. Поднялся и князь – и он тоже, смертный, человек, не знал, что делать!
Если княжич умрет?
"Это валашская ведьма наколдовала!"
Илона, обеспамятев от страха, кое-как оделась и, схватив ребенка, побежала с ним к королю. Матьяш спал чутко; но не любил, когда его поднимали с постели посреди ночи, даже по большой надобности. Но теперь Илоне было это все равно.
Она ворвалась в королевские покои и бросилась к Корвину, протягивая ему на руках орущего Михню. Король опешил.
Он неловко кутался в шелковый халат, отступая от черноволосого младенца.
- Что это такое, Илона? Успокойте его!
- Вы, вы один в силах его успокоить! Это вы повинны!.. – бросала Илона в лицо королю. Ее тонкие брови совсем потерялись в складках, избороздивших бледный лоб, зубы обнажились; никогда еще она не казалась двоюродному брату такой безобразной. – Вы допустили к себе эту колдунью… и она сглазила мое единственное дитя! – выкрикнула княгиня.
Илона рухнула на колени, исступленно прижимая к себе ребенка; казалось, она не замечает, как тот тяжел.
- Матьяш, подумайте о том, что вы сами бездетны, - страстно прошептала княгиня. – Уж не эта ли валашка виновата в вашем несчастье? Сожгите ее вместе с ее проклятым содомитом, и Господь снова улыбнется нам!
- Прекратите!..
Илона вскочила с колен и отпрянула; повелительный голос хлестнул ее, как бичом.
- Возвращайтесь к себе, уложите ребенка и молитесь о его здоровье! – приказал Корвин. – Я не желаю больше видеть вас и слышать эти бредни!
- Ах, вы… У вас нет сердца, - прошептала Илона. – Никогда не было!
- Убирайтесь! – приказал король.
Илона ушла, рыдая вместе с ребенком; Корвин только морщился, слушая, как они удаляются. Потом скрестил руки на груди, склонил голову и принялся мерить шагами комнату.
Казалось, король венгерский лихорадочно раздумывает о нескольких вещах сразу – о нескольких важнейших государственных делах, которые требовали разрешения одновременно.
- Я должен это сделать, - прошептал Корвин. – Иначе никак нельзя! И пусть они провалятся в тартарары, вместе с моей сестрицей!

Двери тюрьмы отворились перед Василикой и Корнелом, когда оба узника приготовились к смерти – настолько, что вернуться к жизни для них было мучительно, как прозревшему опять взглянуть на солнце.
Освобожденные заключили друг друга в объятия, которые, казалось, никогда не разомкнут. Этого не понять было никому, кто не испытал того, что они по вине друг друга – и ради друг друга…
- Идем домой, - нежно сказала Василика.
Они не знали, как объяснить свое спасение; и не требовали никаких объяснений ни у стражи, ни у королевского вестника. Им было достаточно этого мгновения.
Корнел взял свою хозяйку за руку, и они пошли, опираясь друг на друга. Венгры провожали их взглядами – молча, как будто наблюдали какой-то священный обряд.
Люди, которых они так и не разгадали, удалились, прихрамывая, но ни разу не обернувшись.

- Теперь – навсегда, - сказала Василика Корнелу, когда они остались без чужих ушей. Витязь покачал головой.
- Нет… Только на минуту, - прошептал он. – Но и этой минуты довольно… на целую жизнь.
Он поцеловал ее.

Эпилог

Белу Андраши выпустили из крепости через два месяца после освобождения Василики и Корнела; валахи так и не встретились с ним, к счастью для всех троих. Незаконного графа отвезли к его дряхлой матери, ревностной католичке. Он скончался у нее на руках через полгода – тихой христианской смертью; но никто, даже соборовавший* его священник, не мог разобрать, что шептали немеющие губы человека, некогда возмечтавшего покорить себе и мир, и небеса.
Когда дыхание белого рыцаря улетело, глаза его оставались открыты – глаза, не страшившиеся смерти до самого последнего мгновения.

Лорант Дьюла долго осаждал Василику – она не ожидала такого упорства от навязанного ей жениха; потом он отступился и лишь молча страдал по ней. Барон исчез из Буды, уехав не то в скромное имение своего отца, не то на землю, пожалованную Корвином ему самому; Василика слышала, что он так и не женился. Она узнала, что Дьюла умер совсем молодым, сражаясь за короля против последних мятежных феодалов.
Михня Дракула поправился. Илона, кузина короля, родила князю еще одного сына, названного в его честь.
Корнел все еще жил и служил королю, хотя голова его совершенно побелела, а морщины на лице больше не разглаживались и не скрадывались ни светом, ни тьмой. Он тоже больше не женился - и жил почти в монашеской строгости; и был удовлетворен своею участью, год за годом наблюдая, как взрослеет его сын.
Когда Раду Испиреску исполнилось тринадцать лет, он, подобно отцу, принес присягу Матьяшу Корвину, который все еще правил – и все еще был бездетен. Но его правление вознесло Венгрию на вершину могущества, какого она не знала ни до, ни после Справедливого короля.
Раду был католиком наружно, но сердце его оставалось православным, и горе было бы тому, кто посмел бы покуситься на святыни его сердца. Он вырос сильным юношей с длинными черными волосами, широким в кости, как его славный дед, но красивым и чутким душою, как родители.
Василика дожила до присяги своего пасынка – а потом, как будто только дожидалась разрешения, заболела и слегла.
Корнел, который был тогда дома, Анастасия, Раду – все люди, любившие ее, наперебой стремились посидеть с хозяйкой и поухаживать за нею; но Василика отказала им. Тем паче воспротивилась, когда сесть у ее изголовья захотела вся семья.
- Как будто перед смертью, - улыбаясь, сказала она. – Не провожаете ведь вы меня!
Корнел и Анастасия ушли; а Раду, который все последние годы звал ее матушкой, отчего-то никак не желал. Василика попросила, чтобы он обнял ее и поцеловал – крепко, очень крепко.
- Мне так будет легче, - прошептала она.
Раду сел подле нее и охрипшим голосом спросил:
- Ты умираешь, да?
Василика закрыла глаза.
- Милый, пожалуйста, оставь меня… И молчи…
Она сама сознавала, как жестока с этим юношей, совсем не знавшим родины – и узнававшим ее только в лице, в голосе, в руках своей второй матери. Но иначе Василика не могла говорить. Она и так сейчас собрала последние силы, чтобы не заплакать - не уронить, не предать себя.
Она ощутила, как Раду больно; потом ощутила, как он склонился над нею, коснувшись теплым дыханием ее лба, и поцеловал названую мать. Потом перекрестил.
Потом юноша встал, судорожно вздохнул, как будто всхлипнул и сдержался неимоверным усилием, - и быстро вышел из комнаты. Хлопнула дверь. Василика вздрогнула.
Она шевельнулась всем телом и приподнялась на ложе, точно вдруг воспротивилась неизбежному, - и только тут поняла, как ослабела. У нее похолодели руки, отяжелели ноги. Стало тяжело дышать. Василика попыталась глубоко вздохнуть – и ощутила, как что-то давит ей грудь.
Открыв глаза, она совсем не удивилась, увидев над собою смуглое лицо, белозубую жуткую улыбку. Марина навалилась на нее обоими твердыми локтями. Черные ее волосы щекотали умирающей лицо.
- Ты дождалась, - прошептала Василика.
Марина приникла к ней, почти совсем легла на нее – и это было сладостно, как засыпать в мороз. Нежить холодила ее своим телом - но дохнула в ухо горячим:
- Теперь ты будешь танцевать со мной.
Василика закрыла глаза. Сил сопротивляться тому, что овладевало ею, больше не было; и она ожидала полной темноты, забвения, сладостной потери себя. Но это умирание так и не наступило. Исподволь изумившись, Василика ощутила позыв подняться, легкость – и встала на ноги, не чувствуя никакой больше тяжести, даже собственного веса.
- Что?.. – спросила она.
- А вот что, - шепнул вампир ей в ухо.
На кровати перед ними лежало мертвое тело – мертвое, чужое тело. Каштановые волосы тронула седина, морщины прочертили смуглый лоб, пролегли в уголках закрытых глаз. А сама Василика чувствовала себя совсем молодой и сильной. Ее глаза открылись, чтобы узреть то, чего не вынес бы никакой смертный.
Она радостно рассмеялась – и Марина рассмеялась в ответ и притянула ее к себе, переплетя пальцы с ее пальцами. Боярская дочь поцеловала ее сначала в щеку, потом в уста, крепко и головокружительно. Как будто напоила живительным нектаром.
- Теперь и ты будешь танцевать со мной! - сказала Василика.
Марина свела брови и посуровела, как доверенный слуга, которому не к лицу пустые разговоры.
- Идем, Христова невеста.
Она повела Василику за руку – прочь из дома, в окно. Они пошли без оглядки, ступая по воздуху, как по земле, - оставив позади ненужное старое мертвое тело и живых людей, которые скоро набегут сюда и будут вопить.
Василика ощущала, как с каждым шагом у нее прибавляется сил – и зоркости, и чуткости. Она слышала, как шумит ветер в ветвях яблонь Корнела. Слышала, как застучали двери и забегали люди в доме Корнела, который они с Мариной оставили далеко позади; ощутила, как зарыдал витязь, упав на колени подле ее ложа, – и как заболели все его старые раны…
Василика ахнула и схватилась за правую руку, в том самом месте, где она была сломана у ее друга.
Марина остановилась, немного отстранившись, глядя на нее с полным пониманием.
- Это поначалу трудно, но ты научишься этим владеть, - сказала она.
- Это когда-нибудь кончится? – прошептала Василика.
- А ты хочешь этому конца? – тут же спросила боярская дочь.
- Нет, - твердо сказала Василика.
И громко потребовала:
- Отведи меня к государыне.
Марина ослепительно улыбнулась и протянула ей обе руки.

Через два года, через четырнадцать лет после своего пленения, князь Дракула - с благословения Матьяша Корвина – поздней осенью выступил в поход против Бесараба Лойоты, захватившего трон Валахии, когда скончался младший брат князя. Влад Дракула одержал победу и был провозглашен правителем Валахии в третий раз.
Но через месяц князя свергли. Господарь Валахии погиб как жил - сражаясь за свободу своей земли. Ненавистники, которых Влад Цепеш имел без числа, отыскали и изрубили его мертвое тело, а голову доставили в Стамбул – в подарок султану, чтобы насадить на кол на городской стене.*
Возлюбленный витязь Дракулы тоже пал в этом бою - и его сын, сражавшийся бок о бок с Корнелом, вернулся в Венгрию с остатками королевского войска, так и не найдя отцовского тела.

Корнел лежал на поле брани, жестоко израненный, - и чувствовал, как жизнь покидает его; и не жалел ее.
- Я жил как должно, - прошептал витязь.
Перед ним возник образ неземной красоты. Корнел поднял руку, чтобы перекреститься; но рука отказала ему, и он смог только прошептать:
- Княгиня…
И вдруг немощь оставила черного рыцаря, и он поднялся на ноги, точно обновленный. Корнел преклонил колени перед своей госпожой.
- Чем я могу послужить тебе?
Он ничему не удивлялся – только ощущал, что все идет как должно.
Иоана отдалилась и засияла перед ним на небосклоне, как звезда.
- Лучший государев слуга, лучший рыцарь, - сурово проговорила она. – Ты славно жил – но истинное твое испытание только начинается.
- Я готов ко всему, - хрипло сказал Корнел.
Иоана улыбнулась.
- Ты обретешь силу тысячи воинов, - проговорила она. – Но силу свою ты обретешь также и в слабости. Ты будешь ощущать ликование бесчисленных победителей – и мучения бесчисленных их жертв. Пока стоит Валахия, ты пребудешь на страже ее свободы.
Корнел склонил голову.
- Повяжи мне на руку свою ленту, - сказал он.

* Соборование – таинство, в котором при помазании тела елеем на больного призывается благодать Божия.

* Предположительно, именно такова была смерть и судьба тела Влада III, погибшего в конце 1476 или в начале 1477 года.

Happy end.
Такие они, вампиры.
Говорят, что сына Дракулы тоже убили, старшего.

Вампиры, однако, не как персонажи румынского фольклора - а скорее как проекция коллективного бессознательного этого героического народа... Воплощение румынской духовности в той форме, которая была ими ожидаема, - чему в помощь необыкновенная интенсивность переживаний и мировосприятия людей позднего средневековья. Таков мой художественно-паранормальный замысел. )
Можно интимный вопрос: вам понравилось?

Да. Прочитала с удовольствием Что ж, замысел весьма интересный. Идея нравится.

Спасибо.

MadameD, Ваша книга чудесна)) Постоянно чувствуется атмосфера средневекового мира – как будто не читаешь, а переносишься в прошлое. Складывается впечатление, что именно так всё происходило “на самом деле”… И как будто проживаешь все события вместе с героями…

Кстати, о героях: очень яркие и убедительные образы, гораздо интереснее многих реальных людей. Временами я очень переживала за Ваших персонажей))

Интересно раскрыта тема вампиризма) Иоана – чудо, удивительный человек (и не только человек), одна из моих любимых героев. Вообще, про них всех можно говорить очень долго, и кого-то одного выделить сложно. Особенно понравились Василика, Дракула, Корнел, Штефан и Андраши – яркие и удивительные личности) Такие люди и творят историю))

Концовка романа несколько неожиданная, но тоже очень понравилась

В общем, теперь я определилась с любимой книгой) Хотелось бы увидеть экранизацию Вашего романа!

Большое спасибо за такой развернутый комплимент - а более всего, конечно, греет душу, что Вы записали мою книгу в любимые. Я сама писала ее с большой любовью. (И немало нового узнала для себя в процессе.)



Безусловно. ) Но одна из идей "Орлиного гнезда" - предопределенность событий, которые сделали моих героев тем, чем они стали. "Блаженны нищие духом". То есть та же Василика, конечно, прекрасный образец отважной и верной валашской женщины - но она не стала бы такой, если бы не гибель Иоаны и не временное безумие Штефана и графа. Кисмет у каждого свой.
"- Никто не может изменить свою судьбу - ни раб, ни даже кнес.
- А этот человек смог" (фильм "Волкодав")
(Я сама тоже фаталистка, кстати говоря, - так же, как и верующая: и потому считаю, что хотя каждого человека делает то, как он преодолевает свою судьбу, само это преодоление неслучайно и не может быть случайно.)
Конечно, Вы заметили некоторую эпичность образов моих главных героев - и прежде всего это касается румын (валахов): поскольку они действительно больше язычники, более отсталые по сравнению с более культурно развитыми Венгрией и Турцией, независимость от которых Валахия отстаивала на протяжении многих веков. У валахов и православие (как и русское православие) больше отдает язычеством, и поэтому оно здоровее, чем жесткий, даже бесчеловечный католицизм венгров.
И притом, что Валахия дичее обоих государств, которые стремятся прибрать ее к рукам, у валахов крепче семейные устои и идущая из глубины веков, еще родоплеменная взаимная поддержка (я, когда описывала князей и воинов Валахии, беспрестанно вспоминала Русь в борьбе с "передовой" Византией.) Я ведь, кажется, выше уже сравнивала Иоану с княгиней Ольгой? Мне кажется, эта правительница должна была быть чем-то похожа на мою героиню: тем более, что во времена Ольги и ее сына Святослава шло такое же объединение Руси под знаменем христианства, как и Валахии - во времена князя Дракулы. Но во времена Дракулы в Валахии давным-давно сложилось организованное православие, и церковь превратилась в мощный институт, часто злоупотребляющий своей властью.
Пятнадцатый век - время необыкновенного влияния организованного христианства (и организованного ислама); и их противоборства. И, вместе с тем, - время глубокого кризиса разросшихся и усложнившихся церковных институтов, поскольку их обещания (вечных мук для огромного большинства грешников и неопределенного "спасения души" для меньшинства) и требования, которые они предъявляли к человеческой жизни, тогда уже мало отвечали духовным запросам людей.
Таким духовным запросам отчасти и отвечают мои "вампиры", которые для меня являются плодом длительного изучения паранормальных явлений. ))
Еще раз спасибо.