Полки книжного червя

Понимаю, что выкладываю рассказ не в самое лучшее время - идет обсуждение конкурса. Но потом меня снова завертит в работе, а сейчас мне хотелось бы хоть ненадолго вернуться на форум.

Прачка

Руки стыли от холода камня, изъеденного пятнами лишайника, но опираясь на парапет башни, Рудрайг ощущал себя единым целым с упрямой, неподвластной никаким напастям, старой крепостью, вросшей в скалу. Он чуть подался вперед, словно хотел получше рассмотреть землю, лежащую у подножия, вдохнуть холодный, терпкий ветер. Разглядеть что-то прячущееся за легкой пеленой тумана или расслышать ответ на так и не заданный вопрос…
Изгибы холмов, легкие струи тумана и блестящее ожерелье реки, спрятавшейся в ложбине… Земля Унланда, укрывшись одеялом мглы, дышала прерывисто и неровно, как женщина, разметавшаяся во сне. В глубине холмов рождался и ширился звук, протяжный, томный, зовущий – то ли ветер балует в кронах замерзших деревьев, то ли одна из дочерей Дану играет на костяной флейте. Рудрайг как-то спросил преподобного Беатуса - что это? Зря спрашивал – всему есть лишь одно объяснение: «Дьявольское наваждение, молись, сын мой».
Рудрайг мотнул головой, отгоняя призывную мелодию, и медленно пошел вниз по каменной лестнице, опоясывающей башню; а ветер выл, хлестал в лицо, трепал волосы, словно заставляя снова вернуться наверх. Дикий северный ветер нес зиму и беду.
Прикрывая лицо от ветра, Рудрайг прошел через двор в часовню. Там в полумраке, тишине и покое обитал, если верить Беатусу, тот, для кого нет неразрешимых вопросов - надо лишь услышать ответ. А следом за Рудрайгом, боясь потревожить тяжелые раздумья, молча скользнула мальчишеская фигура.
Но ответ остался смутным; даже сейчас, когда Рудрайгу требовался совет, что делать с проклятым волком Уддгером, повадившимся за добычей в Унланд, святой отец сказал:
– Молись, сын мой, и услышишь.
Но наполненные гулкой пустотой чужие слова молитв никогда не умещались у Рудрайга в голове, рассыпались бесполезными осколками. А мертвые губы божественных статуй хранили молчание.
– Смирись, раб божий, – увещевал святой отец. – Прими безропотно то, что изменить не под силу. Тебе не одолеть Уддгера, у него воинов гораздо больше.
– Одному – не справиться, а вот всем вместе… Я пробовал договориться с соседями, но они боятся, выжидают. А тебя бы послушали, преподобный.
– Тогда прольется много крови. А бог того не желает, и я не поддержу тебя, Рудрайг. Отдай Уддгеру дань, которую он просит, склони голову, сын мой. И он не пойдет вглубь Унланда. Уйдет и не вернется до следующей осени.
Постукивая палкой и шаркая, старец направился к выходу, оставив Рудрайга наедине со стылым, мерклым светом, льющимся сверху сквозь узкие оконца.
Рудрайг смотрел в пустые глаза статуй и слушал тишину храма. Склонены смиренно головы каменных святых, сложены покорно руки, холодны и безучастны их лица – нет им дела до мирской суеты.
Ни движения, ни знака, кроме затаенного дыхания за плечом и поскрипывания кожи – мальчишке нелегко бездеятельно стоять и пытаться выслушать несуществующий ответ, но он боялся помешать отцу. Хотя чем тут можно помешать? Может, Беатус и внемлет вышним истинам, а Рудрайгу лишь слышится утробный вой ветра, больше похожий рыдания бау. Рудрайг тряхнул головой, обернулся и взъерошил парнишке волосы, словно стряхивая с них серый налет. И непослушные пряди полыхнули рыжим пламенем. Недаром единственного позднего сына, что подарила ему напоследок Тея, назвали Игеном. И не ошиблись: пожар – стремительный, неукротимый, своевольный. Мужчины их рода все такие, и у Рудрайга под налетом седины проблескивает огненная рыжина, и тлеет внутри искра. Но подступающая старость не только сковывает тело, но и наполняет душу не мудростью, а усталостью, затягивает перегоревшей золой когда-то пылавший высоко костер. Приходит осторожность, опутывает ум сомнениями. Беатус говорит - лишь покорность высшей воле и вера доведут до последнего порога, за которым покой. Вот только от этих слов внутри все наполняется пустотой и горечью.
– Что будешь делать, отец? Неужто и вправду снова… – слово «сдашься» так и не произнесено, и тлеет надежда на донце глаз.
Тяжелый вопрос, неподъемный.
– Я возьму отряд и поеду на встречу с Уддгером. Узнаю, чего он хочет в этот раз, – ответил Рудрайг.
Хотя, что толку – и так понятно, чего желает грабитель. Взять побольше и без труда. А если не выйдет нагнать страху, возьмет силой, огнем и сталью. Это лишь глупая отсрочка, трусоватое желание отдалить решение. Может, прав Беатус? И надо смириться, заплатить, подставить вторую щеку. Но тяжело это сделать, глядя в яркие, карие глаза сына. Трудно затушить огонь.
– Я поеду с тобой, отец!
– Нет, кто-то должен держать поводья, пока я не вернусь, – Рудрайг хлопнул сына по плечу – парень уже вырос, не боязно, учил хорошо, удержит.
«Моя кровь, – с гордостью подумал Рудрайг, напоследок обернувшись в воротах и глядя на непокорные рыжие вихры сына, – может, и пора из стареющих рук передать поводья в молодые и крепкие, которые в смирение не верят…»
И ветер в холмах пел призывно, а острый осколок месяца, похожий на зрачок рыси и тускнеющий в утреннем небе, – глядел выжидательно. Воздух терпко пах увядшей травой, подступающей зимой… и смертью. И каждый выбирает ее для себя сам. Что бы там ни говорил Беатус, а это право даровано любому воину.
Повинуясь странному ощущению чужого взгляда, Рудрайг обернулся к реке. Из пелены тумана на противоположном берегу кто-то смотрел – призывно, настойчиво. Это ни с чем не спутаешь. Так может смотреть лишь любящая женщина. И сколько бы людей ни было вокруг, точно знаешь, что этот взгляд только для тебя. Зовет и манит.
– Ждите здесь, – Рудрайг спешился и пошел в туман. Сквозь молочную мглу, в которой плыли черные остовы забывшихся в зимнем сне деревьев, по хрустящим от изморози опавшим листьям, на шум воды, по тонкой нити призывного взгляда.
У реки на камне сидела женщина и стирала. Она так низко наклонила голову, что лица не разглядеть – только грива спутанных волос. Черные крутые завитки шевелились, напоминая змей; вплетенные в волосы бусины и вороньи перья переливались синим. Тонкая рубаха оставляла открытыми руки до самых плеч, по коже вились лазурные узоры. Для удобства юбку она высоко подоткнула – хорошо видны стройные бедра и тонкие щиколотки. По левому бедру до самого колена тянулся старый шрам. Настолько знакомый, что в груди у Рудрайга стиснуло, засаднило. Он осторожно сделал шаг вперед – ошибиться невозможно.
– Теа? – окликнул он женщину. Та вскинула голову и улыбнулась легко и ласково, как умела только она. Лицо у нее было молодое, веселое, с живым румянцем. А не то восковое, измученное, которое он запомнил, когда святой отец читал над ней непонятные бесполезные молитвы на своем птичьем языке. А Рудрайгу хотелось ударить священника, схватить Теа в охапку, трясти изо всей силы, кричать и выть до тех пор, пока она не проснется. Но не нашлось таких молитв и такой силы, чтобы разбудить Теа…
– Теа… – он силился вдохнуть, но воздух в грудь почему-то не желал входить.
– Ох, Руд, рубаху мою все еще носишь? Помнишь меня? – она прополоснула в воде и встряхнула то, что стирала. И Рудрайг узнал свою рубаху, старую и ветхую, которую заставлял рабынь латать и не желал выбрасывать. Ту самую, что расшила на удачу зелеными птичками для него Теа. Только сейчас рубаха вся в крови и дырках – узор не разглядеть.
– Как же ты так изгваздался? – вроде и ворчливо, но с тенью гордости, как бранит мать сына, впервые вышедшего победителем из мальчишеской драки, спросила Теа. – Ничего, отстираю.
И снова принялась полоскать рубаху, а кровавые полосы зазмеились в прозрачной воде. Онемевший Рудрайг смотрел на сплошные дыры в ткани – места живого нет.
– Ты поторопись, – улыбнулась Теа, – я так долго тебя ждала, извелась вся. Ничего, недолго уже. А я пока рубаху залатаю. Будет целехонька. Придешь – наденешь, будем танцевать, Руд. Я столько тебя ждала… – с тоской и надеждой сказала она и протянула к нему руку. Пальцы длинные, сухие, с синими татуировками, нетерпеливо подрагивали. Лазурные спирали на бледной коже разгорались потусторонним, неживым светом. Чужие руки, не как у Теа. Рудрайг дернулся и непроизвольно поднял руку к лицу.
– Ты что это – креститься вздумал?! Поменял меня на бесполезного чужака? – лицо женщины неуловимо изменилось, став злым, глазницы заполнила тьма, подсвеченная огненными всполохами. Черным дымом заклубились волосы за спиной. Руки превратились в птичьи лапы с острыми, длинными когтями. Рубаха упала в воду и поплыла вниз по течению.
– Да что ты… – непослушными губами прошептал он.
– Забыл меня? – Она резко встала и неуловимым стремительным движением приблизилась к Рудрайгу. Положила руку на его затылок и чуть откинула голову. В раскосых глазах плескалась тьма, и жар ее тела прожигал насквозь. Рудрайг обхватил ее бедра руками:
– Нет, не забыл, – сказал он, прижимая женщину к себе все сильней и вдыхая ее запах: запах дыма, вереска и раскаленного железа. Ее рука острыми когтями впилась ему в шею, губы обжигали, отбирали дыхание, но внутри из полу-угасших, подернутых пеплом угольев разгоралось пламя, разгоняя по жилам кровь, заставляя ее стучать боем барабанов, гудеть обезумевшей волынкой в ушах. Он задыхался и тонул в горячем, темном водовороте, не желая выныривать. Но она внезапно оттолкнула его, отступила на шаг, склонив по-птичьи голову к плечу. Выкинула вперед когтистую руку, не позволяя приблизиться, оскалила в улыбке острые нечеловеческие зубы, спросила:
– Пойдешь ли за мной? Не побоишься?
Рудрайг лишь мотнул головой, в неверном свете осеннего утра полыхнули упрямым огнем рыжие пряди, так и не сдавшиеся окончательно седине.
– Тогда иди за мной. А я подарю тебе последнюю победу. Пусть поднимутся к небу столбы дыма. Пусть увидят все, что Унланд не склонил головы. И за тобой пойдут остальные. Встреть врага у моря, не дай войти в мои холмы, Руд. Смирение – не мой путь. Смерть лишь половина дороги, воин. А я буду тебя ждать там, – закричала она и вскинула руки вверх. Черные крылья ударили по воздуху – ворона взлетела, мазнула перьями по щеке Рудрайга:
– Иди за мной! – еще раз закричала ворона, роняя черное перо.
– Как прикажешь, госпожа, – прошептал Рудрайг и зажал перо в руке. Он еще немного послушал, как натужно гудит ветер, увязший в густых кронах деревьев, и вернулся к отряду.
– Что с тобой, Рудрайг? Словно на тебя Балор глянул!
– Я видел госпожу Морригу. Она полетела на восток к устью реки. И мне идти туда. Не опозорю я себя ослушанием. Ибо тогда не увижу света, который мил мне, как пела неистовая Бадб: «придет весна без цветов, скотина без молока, женщины без стыда, мужи без отваги». Что проку мне от их спасения, если в песнях будут петь о моей трусости?!
Тяжело настоящему воину верить в бога, тихого и всепрощающего, позволившего безропотно себя убить. Трудно мечтать о таком посмертном царстве, где все постно, пресно, и нежные ангелы голосами скопцов поют гимны чужому смирению, а не твоей отваге и доблести. И там, в светлых, сияющих высях никогда не придет к нему Теа, не протянет руку, не улыбнется, не выдохнет горячо в ухо: «Я ждала, Руд!» А если так, то дорога одна – вдоль берега реки, на восток к морю, на встречу с Госпожой Ворон, которая точно знает, чего желает воин.
С крутого косогора хорошо видно, как в песчаную отмель острыми носами врезались чужие корабли. Рудрайг умел считать только до десяти. А больше и не требовалось. Два корабля, не самых больших: два и еще полдесятка румов. Значит, восемь или девять десятков бойцов на одном корабле. А сколько всего у Уддгера? Что проку считать – много, безнадежно много против того, что имел Рудрайг. Тогда он разжал кулак и показал своим воинам воронье перо:
– Госпожа с нами, – сказал Рудрайг, бросая вниз с обрыва черное перо. – Она дарит нам победу и милость. Госпожа желает их крови. И кто мы такие, чтобы отказать ей?
Согласно закричали за его спиной воины, вскидывая вверх оружие, ударились о скалы волны, завизжали чайки. Тяжелые черные тучи, беременные снегом, раскинулись двумя крыльями над головой.
– Брас, Крунд! – скомандовал Рудрайг, – идите в обход по скалам. Их корабли должны сгореть! Пусть будет видно издалека, какую дань заплатил Унланд. Они не должны отсюда уйти, таково Ее желание.
Первые, крупные снежинки завертелись в воздухе. Голодный ветер завыл простужено и кинул снежный вихрь в лицо чужакам. Вторя песне ветра, завыли воины Рудрайга и побежали вниз по крутому склону к кораблям. Навстречу неотвратимой и неистовой, отказов не принимающей…

Хорошо)))
Где-то был этот рассказ, нет? Кажется, я его помню...

А быстренько сочинить или по сусекам найти и поучаствовать? Прием до 5-го вкл.

Опять мужика дураком сделала женщина. Повёлся" на ласки, на верную смерть обречён.
И к чему все эти религиозные парадигмы, если за красивостями обычная история.
Типа, кельтский эпос, модно, но не зацепило, не серчайте.

Бетти, с возвращением! Очень рада видеть тебя на сайте, и рада, что ты продолжаешь писать. Рассказ великолепный - впрочем, как и все у тебя; сочный яркий, морозом по коже бегущий. В него ныряешь, как в омут, погружаешься в тот мир, и возвращаться не хочется. Давно я так не наслаждалась рассказом, спасибо тебе!
Кстати, эта "Прачка" - переработанный вариант? Помнится, как-то давно, ранее, была у тебя небольшая миниатюра на эту тему. Или я ошибаюсь?
Жаль, мало твоих рассказов у нас на сайте... обязательно выкладывай еще, если найдешь это для себя возможным. Они прекрасны, твои рассказы :)

Irena, конечно, помните - Вы мне его когда-то очень давно вычитывали, за что как всегда - огромная благодарность (правда, мне пришлось эту мини слегка раскачать до 10000 на конкурс) , но ни на Полках, ни на ФФ его нет. А по поводу по сусекам скрести, то это только если Каса захочет и то боюсь, что в нашем с ней соавторском НГ рассказе слишком много знаков, разве только вне конкурса. А нового я давно не пишу ((( Это я так на НГ вышла "из сумрака" - "давно я шашки в руки не брал".

Smith, даже если не зацепило, просто спасибо, что прочитали. Женщины они такие - хоть богини, хоть не очень - до добра не доведут.

Каса, здравствуй, дорогая! Я тоже страшно рада тебя видеть. Да, рассказ пришлось дописывать, уж что вышло то вышло.

Я захочу, захочу! Я с тобой, Бетти, все что угодно захочу, не то что рассказ!

А хоть бы и был - это не противоречит правилам, в особенности если на ФФ
Каса, раскачай, раскачай Бетти на рассказ!

Бетти,
рассказ хорош!
Вот только священник, имхо, здесь вообще лишний. Не нужен он тут. Тем более, что наврядли он бы стал призывать к смирению перед врагом. (Это ж не перед Богом смирение-то, на кой к нему призывать?)

А рассказ на 7-небе был, кажеться, нет?

artemus, редко захожу - пропустила Ваш отзыв, а он для меня важен (имею склонность внимательно слушать замечания людей, чьи тексты не оставляют равнодушными) Говорите священник лишний? Он для меня противовес позиции Морриган. Иначе нечего противопоставить жестокой, но борющейся за свою землю Госпоже Ворон. Рассказ завязан на конфликте смирения и активного противодействия. Хотя Вы и не первый, кто говорит, что христианство никогда не призывало к смирению против внешнего врага, наоборот, воины получали прощение всех грехов, выходя на защиту родины. Это так, но Беатус (я имя выбрала не случайно) здесь чужак, а Морриган - плоть от плоти Ирландии, ее дух и голос, то что глубоко укоренилось в душе. В конце концов, Рудрай борется лишь сам с собой: своей трусостью, старостью.

То есть, священник - не ирландец?
Он не различает тех, кто нападает и тех, кто защищает свою землю?
Я тут подумал: единственный, в этом случае, напрашивающийся вариант: этот священник на стороне нападающих.
А призывать к пораженчеству можно и без ссылок на религию, просто: "своя шкура-то дороже", "лучше быть пять минут трусом, чем...", итд, итп.
(так, мне кажеться, даже колоритнее получится).

А название Унланд - совершенно неуместное в описываемых обстоятельствах, поскольку имеет вполне очевидную скандинавскую, а отнюдь не кельтскую основу - из каких соображений было выбрано?

Относительно Унланда, я точно уже не вспомню, рассказ писался давно. Но я предварительно читаю много по теме и поднять сейчас все ссылки, конечно, не смогу. Меня интересовало восточное побережье Ирландии, и где-то при чтении что-то проскользнуло, так же как и то, что слово "банши" на востоке произносится по-другому и еще некоторые мелочи. Но выкладками я Вам ответить не смогу. Если это единственное, что режет глаз в рассказе - хорошо. От Вас обычно следует более детальный разгром исторических несостыковок (о некоторых я знаю, например, про неудачный выбор времени года, о некоторых даже пока не подозреваю).

Режет глаз там достаточно моментов (допустим, отношение к христианству - "Ты что это – креститься вздумал?! Поменял меня на бесполезного чужака? " - явный анахронизм), но я не стал все подробно разбирать по недостатку времени.

Меня заинтересовало употребление заведомо скандинавского (ну, или шире - северогерманского) названия Унланд природными кельтами - для обозначения своей родной страны. Это все равно, что немцы будут называть свою Родину не Дойчланд, а Германия (последнее - римское название, вошедшее в большинство европейских языков).

Если брать реальный восток Ирландии, то историческое название Лаген. Если же используется "условно-обобщенная" фентезийно-средневековая Ирландия, то надо что-то кельтское - типа Тир-на-Рейвен (Страна Воронов)

Много лишних запятых, вы путаете отглагольные прилагательные с причастиями и деепричастиями. Но кто-нибудь и без меня сделает вам за это больно. Например: "изъеденного" - это по-вашему что, какая часть предложения?
Поэтичная, художественная речь, хвалю, но следует ее дозировать, чтобы не захлебнуться в летописной выспренности. Чаще всего это признак девичьего рукоделия: всяка нитка - золото, а стежочек с бисером. Например: "Но наполненные гулкой пустотой чужие слова молитв никогда не умещались у Рудрайга в голове, рассыпались бесполезными осколками". Можно ведь проще сказать, не надо утрировать, чтобы читатель продирался сквозь частокол сравнений, где каждый столбик с резьбой, а пенечек с инкрустацией. Эдакое фильдеперсовое щебетание очень быстро надоест - не чтение, а какое-то непрестанное сражение с надушенными платочками. Дайте вздохнуть.
Как обычно в тщательных вышиванках драматургия никудышная. Автор традиционно считает, что сказительная красота затмевает здравый смысл. Сказано было иди, и он пошел; ибо так ему предначертано. Аминь. Первый ряд в крови, остальные в слезах.
In finem хочу сказать: не умиляйтесь, будьте жестче, изобретательней; выдумывайте хитросплетения, удивляйте неожиданностями. И перестаньте полагать красоту оружием! Это мужское заблуждение, вам не к лицу.

Что Вы имеете ввиду по анахронизмом (спрашиваю без ерничества, признавая Вашу осведомленность в этом вопросе бесспорно) - Рудрайг не мог отгонять крестным знамением то, что священник, называл "дьявольским наваждением"? Мне действительно интересно покопаться в этих ньюансах, если у Вас найдется время, то хотела бы услышать Ваше мнение.

Atlas, прежде всего спасибо, что прочитали. Ну, уж сделайте поправку что я "девочка" и люблю вышивать бисером в миниатюрах - это тот же стих, построенный скорей не на сюжете, а на сплетении слов и образов. В большой форме меня на такой стиль не хватит. В большой форме выходит на первый план сюжет и его неожиданные повороты, а в мини можно и словами поиграть, пытаясь создать статичную, но красивую картинку, где упор идет на эмоции переданные светом, тенью и цветом. Всегда полагала что, "красота - оружие" исконно женская прерогатива, если б вы сказали "оружие-красота" с мужской точки зрения, я бы удивилась меньше.

artemus, Вы собственно четко озвучили то, что мне предлагают ясно внести в текст: священник пришлый и высказывает лишь волю высших церковных эшелонов - сопротивление не выгодно церкви, как таковой (кто знает, откат они взяли или еще какие договоренности), но он к пораженчеству взывает именно с точки зрения церкви на данный момент, а не христианства в целом.

Нет, я имею в виду другое.
Начнем с имени Уддгер - от древнесканд. oddr (вершина, острие (копья)) + geirr (копье) - то есть, мы имеем нападение на некое владение в Ирландии скандинавского отряда.
Соответственно, нижняя граница времени действия рассказа локализуется 795 годом, когда зафиксировано первое нападение викингов на Ирландию.
Поскольку в тексте речь идет не о единовременном нападении, а о повторяющемся нашествии с целью сбора дани, то более вероятным представляется датировка рассказа временем начиная со второй половины IX века.
НО!!!
К этому времени христианство уже лет триста как прочно вошло в жизнь и быт коренного населения Ирландии, а потому претензии Морриган - "Ты что это – креститься вздумал?! Поменял меня на бесполезного чужака?" - выглядят по меньшей мере странно. Как один из местных правителей - rí túaithe - Рудрайг просто обязан был быть крещен во младенчестве.
В принципе, можно вообразить, что в условиях постоянных военных поражений от викингов некто из местной ирландской знати решил искать сакральной помощи не
в христианстве, а у старых кельтских богов. Однако данное предположение не находит сколько-нибудь явственного подтверждения в тексте. А без такого подтверждения у читателя возникает явное ощущение "ненатуральности" происходящего. Аналогично "Унланду" в устах Морриган (ну, не может КЕЛЬТСКАЯ богиня называть собственную страну ЧУЖИМ СКАНДИНАВСКИМ именем! Не может, хоть ты тресни!).

Для исправления ситуации необходимо и достаточно вложить в уста Морриган пару фраз о том, что еще отец Рудрайга в обмен на покровительство обещал посвятить ей сына, воспитав того в языческом духе. А тот, нарушив отцовский обет, и стал таким образом виновником бедствий своей страны (это замечание, разумеется, сугубое ИМХО)



Интрига может быть еще круче - поскольку Ирландская церковь до определенного времени сохраняла большую степень автономии от Рима, который не гнушался никакими методами для подавления "сепаратистов".

О! Я не промахнулась, интересуясь Вашим мнением. Да, датировку событий и о том, что это повторяющееся нашествие для сбора дани Вы верно оценили. Много, однако, интересных мыслей: и о посвящении сына, и о методах подавления сепаратистских настроений. Я вряд ли смогу переписать рассказ - слишком старый и закостенелый, чтобы снова его разобрать на запчасти и сложить в новой интерпретации, но прям зачесались руки написать о что-то, используя Ваши подсказки. Знаний маловато - не потяну. А вот набраться наглости и спросить не хотите ли Вы побаловаться соавторством (правда, не прямо сейчас, а ближе к лету), я все же рискну. Хотя вас скорей всего Вас должен раздражать мой стиль написания.

Ну, самый простой выход - поменять имя захватчика (лучше всего на каледонское)
Тогда и менять больше особо ничего не придется (кроме скандинавского "Унланда", разумеется)



Как раз к чужому стилю я отношусь достаточно спокойно, другое дело - сюжет и историческая канва.
Кстати, а мой стиль написания не раздражает?
А то некоторые находят в нем слишком много пафоса

Что касается "побаловаться" - попытка не пытка - почему бы и нет, если есть подходящие задумки. Но про это лучше в личку.

Вау, это будет интересно)))