Полки книжного червя

Ну вот, заинтриговали «педагогическим романом». Без авторского представления вымирающему как вид читателю тяжело примерять костюмированный фрагмент к разным жанрам…

Письмо, согласна с Atlas'ом, отчасти женственное: прекрасно-благородные юноши с «рафинированной нежностью черт» и «голубой кровью», тем более означенные «пунктиром», слегка утомляют. Как и аристократические имена (Горации де Шалоны и Филиппы д'Этранжи громоздки в каждой строке) - лучше бы после представлений ограничиться фамилией для педагогов и именами для мальчиков.

Стилизация под 19 век: чтобы выдерживать ее за пределами заглавий, зачищая язык от «в принципе», «безумно нравится», «интеллектуалов» и т. п. анахронизмов, нужно потратить много сил. А материал и без этой стилистической экзотики похвально нетривиальный и трудный для автора – история, богословие, педагогика, история церкви.

Главный вопрос - почему Безансон? То же доступнее на российском материале (мало ли в нашем 19 в. было лицеев и частных школ). Иезуиты-педагоги, конечно, славились, но представить их программу и методики по популярной литературе довольно сложно. Уже первый урок вызывает сомнение «детсадовской» темой сочинения (мифология) терциариев. По-моему, должна быть позамысловатее, а проверяющий латинские сочинения учитель должен чертыхаться от обилия ошибок. Преподававший в эти же времена в иезуитской школе русский эмигрант Печерин вспоминал, что его уроки казались иезуитам сложными, а он учил древние языки в рамках университетского курса…

Он только обзыватся и дразнится. Да и то не в рифму.

На российском материале не получится: католических коллегий в России не было. Что до методик, тут автор, проклиная все на свете, все же смог раздобыть латинский устав Клаудио Аквавивы 1599 года «Ratio atque institution studiorum societatis Jesu» и перевел его. Возможно, не без ошибок, ибо с окончания универа, где он специализировался в классической филологии, минуло немало лет. Но в общих чертах все, в принципе, понятно. В этом смысле роман грамотен, полгода на перевод и понимание убито было. Автор сначала местами вкраплял некоторые объяснения и комментарии из Устава в текст, но потом они вылетели - нужно объяснять принципы воспитания через героев и сюжет.
Что до аристократов, так в Уставе Аквавивы прямо рекомендовалось отбирать дворянство и людей красивой внешности - в тексте же есть объяснение этому. А вот женственность описаний... Это не годится. Как сделать текст жестче и брутальней?
Что до Печерина - это русский, который хотел быть католиком. Роман же - просто о католиках и идеальных принципах воспитания. А мифология... так не в мифах же дело. Они анализировали души.

Из общих соображений по первым двум главам :

1. Абсолютно необходимо хоть какое-то действие. Крайне желательно чтобы оно служило переходом к событиям последующих глав.

2. Действующих лиц опять же крайне желательно описывать или в процессе действия или в восприятии фокального персонажа.

3. Отвлеченные справки, слабо связанные с конкретными эпизодами вроде - "Десятилетия эти были не лучшими для ордена. Политики в обеих палатах парламента, простаки и интеллектуалы с учеными степенями, одержимые развернувшейся в стране истерией, разоблачали «козни» иезуитов..." - очень сильно тормозят читателя.
Их либо нужно выносить в отдельную часть (помните "Информация к размышлению" в "Семнадцати мгновениях"?), либо преобразовывать в диалоги/мысли персонажей - окрашивая сухие факты их личным восприятием.

4. Сочинения учащихся - гладко, прилизано, правильно и... скучно донельзя - не знаю, найдется ли такой индивидуум, который не вывихнет челюсть, читая текст про них. Ну, Дюрану по должности положено читать указанную скукотень, но читателя-то за что?! Ну, не заседание же педсовета в конце-то концов!

Жизненно необходимо больше прямых цитат из сочинений и эмоционально окрашенных мыслей учителя относительно текста - примерно так:

«Что послано – надо пережить и перетерпеть, непереносимого Бог не посылает…» - "Вот ведь новый Сенека явился на мою голову! Не рановато ли такие мысли в четырнадцать-то лет? Тьфу ты, ну и осел же я! Дюпон ведь последнее время с книжкой Ренана не расстается, вот у ренановского Марка Аврелия стоицизма и поднабрался..."

_____

P.S. Вообще говоря, автору бы неплохо объяснить - какие он задачи ставил перед первыми главами и куда хотел привести события. Потому как сейчас в тексте нет ничего, что заставило бы обычного читателя продолжить чтение - да, гладко, да, правильно и грамотно написано, но кюхельбеккерно и тошно.

О... Этого автор не предусмотрел. Задача любой иезуитской коллегии - воспитание ревностных католиков (все ведь финансируется Ватиканом), то есть фанатично преданных Церкви людей. И воспитывают их фанатично преданные Церкви люди. Не может Дюран так думать, как вы предлагаете, с такими мыслями, как вы рекомендуете, можно воспитать только «поколение NEXT», а они воспитывали святых, ученых, миссионеров, педагогов, соль нации. Но это надо разжевать, тут вы правы.
Но какое действие в может быть в первой главе? Учителя только приехали в коллегию. Перевести же справку в диалог можно, конечно. Попробую начать действие прологом с Рима и разговором с деканом Григорианума. Спасибо за дельный совет.

Я не предлагаю именно такие мысли - я ПРОИЛЛЮСТРИРОВАЛ сам принцип построения текста.



Да какое угодно. Хоть то же знакомство с коллегами или разборка с учениками, устроившими очередную шалость.
Вспомните знакомство доктора Ватсона с Шерлоком Холмсом, или д`Артаньяна с мушкетерами. Здесь важен принцип - чтобы эпизод раскрывал черты характера основных персонажей.



В прологе лучше всего дать диалог ректора (или декана? - кто там высшее начальство?) с руководством Ордена о задачах учебного заведения.
Вот там как раз будет уместна и историческая справка, и рассказ о методах воспитания иезуитов, и прочие тонкости.
Нужно только изложить все более живым разговорным языком.

Учеников-то еще нет, но что-нибудь придумаю. А пролог уже пишу. Нужен еще часок.

Разве это критика...

Это да, вы были гуманны.
Автор переделал первую главу, написал пролог, и ждет обещанных замечаний и разбора.

Не чересчур мистифицируете? Филологу как-то сложно поверить, что стилизует под прозу 19 в. не филолог-романист, а убитый Геродотом и Ливием классик. Но писать поперек мейнстрима в любом случае стильно, и жаль, что автор не подчистил текст. Никто же не против красивых героев, просто их представление слегка однообразно. Ну, положим, в 19 в. для портрета важен цвет волос и глаз (не перечитывала французскую классику после школы) - народ еще кутался в длинные плащи и платья. Но в 21 в. легко найти синонимы к «синим глазам» и «белокурым волосам». И «красивый/ красавец /красота» на каждой странице - не столько стилизация, сколько недоработка. Я бы вообще ластиком прошлась по тривиальным прилагательным… Что до сочинений, то в 19 веке школьники не могли уже так запросто по-латыни расписывать о гордыне Ниобы в свете христианской этики, а пересказать сюжет мифа - это да. Перевод "Устава" 16 в., безусловно, впечатляет, только живую практику 19-го по нему сложно реконструировать, тут без мемуаров не обойтись... Но читала текст с интересом.

Никаких мистификаций: автор до смерти своего педагога специализировался по латыни, сиречь, по классической филологии, потом, на четвертом курсе, перешел на кафедру романо-германской филологии. Что до описаний, - надо их резать и убирать, ластиком автор уже прошелся, и пройдется еще не раз. А вот слова о стилизации его смутили.
Вообще-то автор всегда так пишет. Это его манера такая. Не было стремления именно стилизовать прозу 19 века. Хотя, да, специализация была по 19 веку, но по немцам: Гете, Гофман, Брентано.
Но практика иезуитов, насколько можно судить по сегодняшнему дню, менялась очень незначительно, почти 400 лет использовался учебник Альвареса, столько же - многие методические разработки. Да и правильно: только дурак меняет то, что и без того отлично работает. Насколько верно все воссоздано? По Уставу... с некоторыми забавными деталями, типа обвинений в растлении и убийства. Это же, вообще-то детектив на пед.материале.
Вот маленький кусочек третьей главы с образцом воспитательного процесса:
Глава 3. Вторжение в души.
Из этой главы, где монахи скрещивают шпаги с учениками,
становится понятным, какие чудеса способна сотворить любовь.
В ней же повествуется и о том, перед чем любовь оказывается бессильна.

Дамьена де Моро не могла не поразить завораживающая внешность Горация де Шалона. Подобное влечется к подобному. Невероятная сила нового учителя потрясала. Скрестив с ним шпагу, вчерашний неизменный победитель всех турниров коллегии ужаснулся. Шпага соперника была в руке Дьявола. При этом Ворону случайно, о чём постарался Даниэль Дюран, стало известно не просто о благородном происхождении мсье де Шалона, а о том, что этот графский род дал Франции выдающихся полководцев, министров и советников королей! Свободное и мягкое обхождение, безупречные манеры отца Горация пленили Ворона, образованность его была невообразимой, сила - неимоверной, и к концу первой недели занятий Ворон походил на несчастного нахохлившегося серенького воробышка, в полной мере постигшего своё ничтожество в сравнении с парящим в поднебесье белокрылым орлом.
Тем неожиданнее оказалось для него предложение отца де Шалона позаниматься с ним фехтованием, ибо «хоть он, Ворон, пока не может похвалиться искусством владением шпагой, но всё же из всех своих друзей только он способен овладеть им при его помощи…» Тон отца Горация был наигранно высокомерен, но в голосе проступала добродушная мягкость.
Восторгу Дамьена не было границ. Однако обучение началось совсем не с приемов, а с молитвы. Дамьен не мог не изумиться тому, сколь смиренно и раболепно простирается отец Гораций у ног Мадонны, сколь благоговейно склоняется пред Господом. «Без Господа человек не сотворит ничего, он бессилен и беспомощен, как сорванная бурей древесная ветвь, обреченная засохнуть. Сила не в руках, но в Господе, мой мальчик…»
Но молитвы чередовались у учителя с забавными сентенциями.
–Орёл обязан научить летать орлёнка, но не должен терять время, пытаясь обучить курицу. Даже если она полетит, чести учителю не сделает. Хотелось бы думать, что я учу не курицу. Запоминай, Орлёнок…
Начались занятия, поразившие Дамьена новыми невиданными приемами, но гораздо большее удивление он испытывал, просто общаясь с учителем вечерами. Его удивляло странное бесстрашие этого человека. Нет, это было не безоглядное мужество, не бесшабашная храбрость, которую он не раз встречал в иных мужчинах, в том числе и в братьях. Это была смелость чувства и смелость эмоции, проявлять которые раньше сам Дамьен счёл бы постыдным. Гораций де Шалон никогда не прятал слёз – слёз умиления во время молитвы, слёз восторга над страницами Писания, слёз горести над книгами вымыслов. Не прятал он и чувств – открыто, ничуть не стыдясь, говорил о своей любви к Дюрану, о любви к матери, о любви к Господу, о милосердии ко всем, кто слабее, причём в их число явно попадал и сам Ворон, проронил он и смутившие Дамьена слова о том, что хотел бы гордиться им…
Как можно мужчине плакать? Но слёзы учителя не унижали, но странно возвышали его в глазах ученика, ведь отец Гораций делал то, о чём Дамьен не мог и мечтать. У Ворона несколько изменились понятия о силе. Сила - это то, что исходит из сердца, отданного Богу, услышал он слова учителя. Ничто, изошедшее из такого сердца, не может быть смешным и жалким. Надо сопоставлять свои деяния и мысли не с мнениями ничтожеств, для которых не существует ничего благородного, но с единственным критерием Истины – Господом нашим Иисусом Христом. Стремясь понравиться всем – никогда не обрести себя, всё, что нужно - подражать Господу. Высшее благородство – жить для Него, работать для Него, походить на Него, быть с Ним…
Дамьен стал вчитываться в Евангелие с куда большим вниманием, чем раньше, перестал стыдиться задавать вопросы, получал четкие разъяснения и иногда – похвалы своей понятливости. Он был религиозен, в нём всегда теплилась любовь к Господу, но теперь, под влиянием учителя, возникло стремление подражать Ему. Он медленно начал переосмыслять свои прежние поступки, не соответствовавшие его новому пониманию жизни. Кое-что стыдился вспоминать, но учитель уверил его, что милосердие Господа стирает былое. «Ты – и в этом чудо Христа, - не то, что ты был вчера, но то, чем ты и не мечтал быть. Только пожелай – и Христос даст тебе крылья…»
Дамьен восторгался и красноречием учителя. Тот никогда не затруднялся в слове, выражая мысли лаконично и афористично, умел, рассказывая о любом пустяке, выстроить целый рассказ, интересный и назидательный, умел из всего извлечь жизненный урок. Что нужно, чтобы стать таким же? Отец Гораций не посмеялся над восторгами юнца, но веско заметил, что слова приходят от ясности понимания предмета. Ясность понимания дается внутренней работой над собой, размышлениями над книгами, раздумьями над житейскими ситуациями, рассматриваемыми через призму Вечной Истины, через Христа. Все должно быть оценено только через отношение к этой Истине. То, что ей противоречит – ложно, то, что с ней согласно – истинно, то, к чему Она безразлична – допустимо. В любой сложной жизненной ситуации думай – как бы поступил Христос?
Дамьен опустил голову. Разве Христос обидел бы Котёнка?
У Ворона изменились и некоторые другие мнения – под прямым влиянием учителя. Гораций де Шалон восхитился способностями его сокурсника – Мишеля Дюпона. У этого юноши большое дарование, не правда ли? Дамьен поморщился. Дюпон шарахался от лошадей и никогда не выходил на корт, и потому казался де Моро ничтожеством. Дамьен говорил не из ревности, однако получил выговор учителя. Господь не хочет, чтобы все стали солдатами. Не желает он, чтобы все были поэтами. Он не призывает всех к философии, и не заставляет всех становиться поварами. Но мудрым будет тот человек, который поймёт величие замысла Всевышнего, кто научится восхищаться дарованиями, которыми Бог наделяет смертных. Если тебе не дан талант художника – умей отметить его в том, кому он дан, если ты не можешь писать стихи – научись ценить поэтов... Хороший же повар – тоже дарование.
Дамьен, слушавший педагога с задумчивым видом, неожиданно резко повернулся к нему. А любым ли дарованием стоит восхищаться? Гораций де Шалон встретился взглядом с де Моро, и тот тут же опустил глаза. Иезуит не раз сталкивался с подобным. Он овладел вниманием, волей, умом мальчика, обрёл влияние и власть, но всегда даже в самой открытой душе оставались потаённые щели. Гораций понимал, что задавая этот вопрос, Дамьен имеет в виду кого-то конкретного, но кого – не скажет.
– Любое дарование от Господа является испытанием и избранием человека. Помнишь притчу о талантах? Человек одарённый должен служить Господу. Пока он понимает это – его талантом можно восхищаться. Ничего страшного, если он даже проявит незначительное тщеславие, которое испытывает всякий, кого предпочли всем остальным. Важно лишь, чтобы это тщеславие умерялось осознанием необходимости служения. Талант – предпочтение Господа и незримое указание пути одарённого. Мне кажется, Мишель идёт предначертанным ему путем.
С этим де Моро не спорил, но глядя вдаль, напрягшись и с трудом формулируя мысль – ибо часть её хотел скрыть – проговорил:
– Талант говорит об избранничестве и призвании... Но ведь... не каждый талант от Бога!
Отец де Шалон напрягся. Его подопечного волновало, видимо, нечто, лежащее весьма далеко от кулинарных изысков Мишеля Дюпона. Дьявольские таланты? Почему он заговорил об этом? Что у него на уме?
– Да. Есть и чёрные дарования, означающие, что на конкретном человеке – печать Дьявола. Редко, но встречается. Это приметили и в народе, ты ведь слышал, как говорят: «что пришло от дьявола, к нему и приведёт...»
– Но почему Бог, справедливый и всеведущий, не мешает этому?
Шалон рассмеялся и обнял Дамьена.
– Вчера, уходя с нашего закрытого корта, ты забрал свои шпаги, но не взял сапоги. Почему?
Дамьен с удивлением посмотрел на педагога.
– Там сыро. Сапогам хоть бы хны, а шпагам влага повредила бы...
– Так если ты хорошо понимаешь, что не во вред сапогам, а что на пользу шпагам, неужели ты полагаешь, что Господь в своем всеведении не понимает, что на пользу и что во вред иному человеку? Просто всё не так просто из-за разницы в душах. Шпаги прочнее сапог, это металл, но сырость погубит их, однако, сапоги выдержат её. Зло - та же сырость, и она кренится в наших душах. Есть те, кто дает злу чрезмерную власть над собой, есть и те, кто всеми силами борется с ним. Это и есть различие между грешным и праведным. Но есть – хоть Господь и не попускает, чтобы число их было значительно – есть и Люди Зла, адепты Дьявола, порождения Сатаны. Их бытие – испытание и искушение праведных, они - сырость бытия и могут заразить любые души – кого ржавчиной, кого – плесенью. Но люди зла, поверь, непрочны. Зло никогда не приносит добра, порождает только зло и, в конце концов, обрушивается на голову того, кто его творит. Помнишь, что сказано в Писании, в послании к Римлянам? «Бог мира сокрушит сатану под ноги ваши вскоре…».
Дамьен постепенно становился ровнее и спокойнее, перестал пытаться утверждать себя и прислушиваться к чужим разноречивым суждениям. Он с Божьей помощью сам способен и оценить, и осудить себя. Надо поступать так, как в этом случае поступили бы Господь и его учитель. Дамьен перестал подшучивать над Котёнком, рассмотрев в нём Божий дар доброты и кротости. Сначала заставил себя задать во время обеда Дюпону вопрос о соусе «айоли», потом удивился его познаниям и, приняв, к немалому удивлению Мишеля, участие в дегустации, отметил его талант. Вслух.
Дюпон был шокирован и польщён.
Дамьену не надо было подмечать талант Потье – тот фонтанировал. Де Моро, выразив восхищение Дюпону, понял, что это не так трудно, как казалось, и, отметив, что место Потье – в королевской академии, тоже не перенапрягся. Потом он помог Дофину спасти коллегиального кота Амадеуса, забравшегося на ствол вяза и звонким мяуканьем взывавшего о помощи. Дамьен привёл жеребца Бонифасио и, став на седло, дотянулся до глупого кота, Бог весть зачем забравшегося так высоко. В конце недели Потье помог ему с заданием по латыни, Дюпон специально для него стащил с кухни пирог, Дофин дал ему роман, который они читали тайно от педагогов, Котёнок же сказал, что он просто герой.
Что-то незримо менялось в Дамьене – и столь же незримо начала меняться жизнь. Ворон рассудил, что если ему стало уютнее в коллегии, то надо продолжать делать то, что приводит к этому уюту: поступать по-божески, видеть чужие таланты и ценить их, нужно, если ты одарён силой и ловкостью, помогать всем, кто нуждается в твоей помощи.
Это был восхитительный педагогический результат.
Правда, не без червоточины. Обретённое юношей понимание подлинного благородства, утончённость и учёность Горация де Шалона заставили Дамьена понять, что его братья – Андрэ и Валери, которые раньше казались ему воплощением подлинного мужества… на самом деле просто грубые и невежественные солдафоны, люди грешные и весьма далекие от Господа.
Печальнее же всего было то, что это понимание было совсем недалеко от истины.

А куда, осмелюсь спросить, опять все пропали? Вроде праздники и все свободны...

Автор все загадочнее. Что из древней филологии ушел в германистику – понимаю, что немецкие романтики повлияли на стиль – тоже, но на каких путях проникся любовью к иезуитам и уклонился от влияния современной прозы... Но на стилизации не настаиваю, не зная современных массовых жанров (класса с 9-го - давненько - odi mendaciam и читаю только реалистическую прозу), а манерные заголовки и лексика очень напоминают 19 в. И что в стилизации плохого?
Мне кажется, переделать содержание законченной повести сложно. В нем меня как «реалиста» смутил больше всего меняющийся ракурс. Если восприятие подростка смоделировать нетрудно, то мысли педагога-богослова, тем более «невообразимой» старинной учености – это проблемнее. Последний педагогический роман, который запомнился - «Тайная история» Донны Тартт : харизматичный профессор, группа его учеников с претензией на элитарность, преступление – все дано в восприятии героя-студента. Так оно проще, правдоподобнее и «теплее». Но каждый пишет, как он дышит…
А вот форму, повторюсь, поправить можно. Она, на мой взгляд, уступает содержанию (чаще здесь сталкиваешься с обратным : письмо гладкое, а тема гомеопатическая, высосанная из пальца). Ощущения, что текст серьезно редактировался, не возникло. Повторы (типа «для него предложение отца де Шалона позаниматься с ним», «овладеть им при его помощи») регулярно режут глаз. Как и обилие семантически стертых синонимов. Убей бог (кстати, зачем «бог» всюду с прописной, даже в «бог весть»), не вижу различий в приведенном контексте между «бессилен и беспомощен», «безоглядное мужество и бесшабашная храбрость», «смелость чувств и смелость эмоций», «смиренно, благоговейно, раболепно» и т.п. Загромождают текст и только - «резать, к чертовой матери»! Зачем, например, «несчастному нахохлившемуся серенькому» воробью три эпитета? Что он серый, все знают, что несчастнее орла – не факт. (Белокрылый орел, кстати, поразил до того, что раскопала на полке атлас птиц. Не нашла такого во Франции. Орлы красотой оперения, как и воробьи, не блещут. Да и сравнение схоластично: воробей с орлом никак не пересекается, разве что с ястребом, а переживает, думаю, больше при виде объедающих его голубей). В общем, не щадите этих школьных красот: рассуждение в тексте куда интереснее описаний.

Благодарю за развернутой мнение, страшно не хватает "взгляда со стороны". Автор имеет интерес к богословию, это всего лишь хобби, и интерес к иезуитам - часть его. Современную прозу автор читает мало, правда ваша, но когда берется, ну Мураками там, Углицкие, Духлессы всякие, то не видит там особых красот стиля. Что называется, и "смысла мало, и рифма скверная"(с )Так, средненько. Может, я пишу хуже, но как Мураками писать не хочу. Но, может, какие-то достижения есть, а автор их просто просмотрел? Тут ничего сложного, много воспоминаний на французском и итальянском, и есть программы подготовки в Григориануме, понять, что они знали - довольно просто. Да и всего две части посвящены воспитанию, третья - обвинения в растлении, потом убийство - и до конца повествования - детектив. Нет смысла писать второго "Эмиля". Ненавижу Руссо. Вот в том-то и проблема. Не редактировался он. Не вижу я этих повторов, хоть роман писался семь лет назад, сейчас пишу лаконичнее и проще, но начинаю читать, выправлять - глаз слепнет, привычно бежит по строчкам. Бездарь я. Яду мне, яду (с)