Полки книжного червя

Часть 1



Дочь синего леса.



Глава 1.





Какая бесстрашная ты,

Кормишь дворнягу с ладошки

Тебя любят травы, цветы

Кошки…



Младшая сестренка

Любэ





Лес был синим. Сине-зеленым – летом, сине-белым, с крапинками стылой измороси – зимой. Сине-бурым, - осенью, а весной по синему лесному фону рассыпались яркие цвета, и лес напоминал синюю вышитую подушечку, на которую мой отец ставит босые ноги, когда сбрасывает сапоги и греется у камина….

Глубокий, бархатный, синевато-разноцветный лес заполнял всю впадину между гор, и в самой глубине леса, в самой чаще, лежало небольшое озеро, поросшее камышом и осокой. А на берегу озера был мой дом. Ну, не мой лично, конечно, - дом моего отца, да и не дом, пожалуй, а замок – так бы его назвали люди, если бы жили здесь. Но люди здесь не жили. Не сновали по утрам крестьяне, не суетились весь день торговцы, не прогуливались по вечерам парочки…. Только мой отец, да я, да полупустой замок, да всякая живность лесная – их, жителей леса, я знала сызмальства, и любила как родных. А кого бы я вообще-то могла любить кроме них? Помниться, когда я была совсем маленькой, большая бурая медведица грела меня своим мохнатым телом и вылизывала черным шершавым языком – это было здорово…. Куда потом она подевалась? Я не знаю. Помню еще большого серого кота – он каждый вечер приходил ниоткуда, запрыгивал ко мне в кровать и мурлыкал мне на ухо одну длинную кошачью песню до тех пор, пока я не усну. Потом, когда я подросла, появились олени – я бегала с ними наперегонки, вот только обогнать никогда не могла, хоть и очень старалась. И рыбы, которые жили в озере – хоть и были молчаливыми и скользкими, но все же – живыми, и лучше уж встретить такую рыбу на глубине, чем не встретить никого, когда ныряешь в холодную озерную черноту. В темных подвалах жили мыши – я наткнулась на них, когда меня одолела жажда познания моего мира, и я решила облазить замок, служивший мне домом, сверху донизу. Эти махонькие зверушки были теплыми и мягкими, и здорово шуршали в подвальной тишине, когда снаружи не доносился ни один звук. А жившие под потолком летучие мыши, как оказалось, были страшными трусишками – стоило мне хлопнуть в ладоши, как они срывались с насиженных мест пугливой стайкой и носились у меня над головой, выискивая, куда бы спрятаться от страшного великана, громко хлопающего в ладоши. А еще были рыжие лисы – такие красивые в зимнем лесу, как огоньки в камине, и белки на верхушках деревьев, куда я не могла забраться, как ни старалась, и два молодых волка – они повсюду следовали за мной, куда бы я ни пошла, оставляя меня в покое, лишь когда я скрывалась в доме. Я так думаю, что это отец приказал им охранять меня с тех самых пор, как я начала свободно бегать по лесу. Он вначале было, попытался мне запретить носится как угорелой везде, где мне вздумается, но я тогда здорово расплакалась, и сквозь слезы несколько раз сказала, что мне скучно сидеть в старой развалине (это я так тогда назвала наш замок) целый день, и я не виновата, что тут никого нет! Отец, ругавший меня с достаточно грозным видом, вдруг замолчал на полуслове, отвернулся и долго смотрел в окно на простиравшийся синий лес – а потом махнул рукой, и с тех пор я получила полную свободу передвижения, лишь два серых стража всегда неслышно следовали за мной, куда бы я ни пошла. Мы понимали друг друга без слов – они меня, а я их. Они умели становиться невидимыми, когда я хотела побыть одна, и я, в свою очередь, понимала, когда им надо побыть одним, и просто оставалась дома в такие дни – как правило, это бывало весной. Я устраивалась где-нибудь на чердаке замка, рассматривая ясное весеннее небо, а мои серые стражи носились там, внизу, в синем лесу, забыв обо всем…. Да, лесных жителей я понимала хорошо, и общалась с ними без слов, и удивительно, как я вообще научилась говорить! Ибо, кроме отца, никто никогда не говорил со мной человеческим языком…. И первые слова, человеческие слова, отложившиеся у меня в памяти, были не «мама», «чашка», «ложка», а слова заклинаний, которые произносил глуховатый голос моего отца. Мне до сих пор непонятно, что же он тогда говорил, потому что я – уж не знаю, к счастью или к несчастью – не обладаю тем даром, которым так щедро наделен мой отец. То, что он очень силен, я поняла уже давно, с тех пор, как он спас меня однажды – мне тогда было лет семь, и я полезла как-то на крышу замка, хоть мне это вообще-то не разрешалось. Но мне приспичило проведать живших там летучих мышей, а его как раз, кстати, не было дома… короче, крыша оказалась куда как круче, чем я себе представляла, и скользкая, будто ее салом намазали! Я покатилась с нее, не успев даже как следует испугаться, и лишь потом, зацепившись в последний момент за край черепицы, я почувствовала, что мое сердце пролетело сквозь меня, выскочило из пяток и понеслось к земле, умирая от страха! Я даже пикнуть не могла, так крепко свело судорогой все мое тело, от скрюченных пальцев, цеплявшихся за край крыши, до болтавшихся внизу ног, обутых в новые башмачки. Эти самые новые башмачки сорвались с моих ног первыми и полетели вниз, а следом за ними полетела и я, ободрав в кровь пальцы, да вот только башмачки шлепнулись, звонко цокнув каблучками о брусчатку замкового двора, а я должна была упасть с совсем другим звуком, разве что мой череп раскололся бы с таким же сухим треском! Но я не упала. Я несколько раз перекувыркнулась в воздухе, болтая босыми ногами и путаясь в пузырящемся платье, и медленно спланировала на камни, которыми был вымощен внутренний двор. И уже там, внизу, испугалась по-настоящему. Молча, не плача, не произнося ни звука, провела рукой по плотно уложенным в ряд камням, сквозь которые даже трава не прорастала. Посмотрела вверх, на крышу, запрокинув голову, а зубы мои при этом мелко - мелко стучали от страха… и я крепко укусила себя за руку, укусила до крови, потому что чувствовала, что если не остановлю себя – то начну сейчас визжать от пережитого! На ладони выступила кровь, и это помогло – я взяла себя в руки, встала, ощущая босыми ногами холод брусчатки… а башмачки уже послушно подползают ко мне, прямо к моим ногам, чтобы я не успела замерзнуть и простудиться.

А ближе к вечеру и отец появился дома, хотя собирался отсутствовать несколько дней. В этот день он впервые наказал меня – и наказал по-своему. Я уже немного умела и читать, и писать, и считать к тому времени – он сам учил меня иногда, от случая к случаю. Так вот – он принес какую-то толстую книгу, я подумала поначалу, что это одна из его Книг. Но это оказалась другая книга - с каким-то странными историями: то некий человек что-то продавал, то еще один некий мастер собирался строить дом и не знал сколько ему надо кирпичей (тоже мне, мастер!), а то еще хозяйка покупала на рынке всякую всячину – и куда ей столько? Отец сказал:

- Ты знала, что я запрещаю тебе подниматься на крышу, когда меня нет дома. Ты…

- Но я хотела проведать летучих мышей – они мои друзья!

- Я могу продолжить? или мне надлежит выслушать все твои претензии?

- Да, отец…

- Ты нарушила мой приказ. И вдобавок, ты позволяешь себе перебивать собеседника на полуслове – это говорит о твоей самоуверенности! Ты считаешь, что твои слова заслушивают внимания в первую очередь?

- Нет…

- Прекрасно. Но чтобы стать человеком, которого слушают в первую очередь, надо стать гораздо умнее, чем ты сейчас есть! Возьми эту книгу, и с завтрашнего дня начинай решать задачи, которые в ней. До тех пор, пока не решишь все, и мыши, и белки, и мухи, и ящерицы, и прочие твои друзья будут очень по тебе скучать. А теперь, - снимая сапоги, проговорил он, - принеси-ка мне мою любимую синюю подушку! Честно говоря, я сегодня по твоей милости прошагал весьма много!

Я подала ему подушку, он блаженно поставил на нее уставшие ноги, а я устроилась неподалеку – думала, что отец мне что-то расскажет, он часто мне по вечерам что-то рассказывал. Но он молчал – наверно и впрямь устал. Было тихо, только дрова в камине потрескивали, и свет пламени падал прямо на книгу, выданную мне в наказание и лежавшую сейчас у меня на коленях. От нечего делать я открыла ее и начала вслух, но тихо – чтобы не беспокоить отца – читать задачи. И странное дело, когда я внимательно читала их, представляя себе, что же там, в книжном мире, происходит – то хозяйка покупает что-то, то торговец ей продает мясо по какой-то там цене, - эта книжная жизнь становилась для меня настоящей, ясной и понятной, и в задачах этих не было уже ничего сложного, и я тут же начала объяснять вначале этой хозяйке и купцу, а потом уже сама себе, как же им быть! Задачи решались легко, одна за другой, и это «наказание» оказалось весьма интересным! Я так увлеклась, что сразу и не заметила, что отец не спит, а внимательно смотрит на меня, и в глазах его нет больше строгости, скорее удивление. И я поняла, что теперь можно задачи отложить в сторону, и забраться к нему на колени и рассказать, как мне было страшно падать, а еще страшнее – приземляться, и что я больше никогда не полезу на крышу… а отец обнял меня и сказал : «Правильно, Оттилия! Всегда надо быть осторожной. Я буду оберегать тебя, сколько смогу, но я не вечен и не всесилен! Помни об этом!»

А с задачками я честно разделалась к обеду следующего дня. Белки, и зайцы, и мыши не успели сильно соскучится

Не барышня я, и не леди…

И живу я как хочу.

Не услышат меня соседи,

Даже если громко закричу.



Ashtree



Ну, так вот. Время шло, много чего происходило, а скорее, не происходило, в моей жизни. Я росла – незаметно для меня и очень быстро для отца. Я вытягивалась вверх, как цапля, и мои платья едва закрывали колени, а отросшие густые волосы выбивались из-под чепчика и рассыпались как им хотелось, стоило мне пару раз встряхнуть головой. А поскольку я по-прежнему пользовалась полной свободой в пределах Синего леса и продолжала вести себя как мне заблагорассудится, часто вместо аккуратно причесанной барышни я представляла из себя нечто невообразимое. Впрочем, меня это устраивало.

Однако у отца на этот счет было другое мнение. Возле нашего замка было много первоклассных деревьев, на которые я обожала забираться, и сидеть там часами, пока есть не захочется. А еще можно было здорово раскачиваться на ветках, и представлять себя заморским зверем «обезьян» (я видела такого зверя в книге). Однажды, желая поразить отца своей ловкостью, я повисла на ветке дерева головой вниз, зацепившись ногами, при этом раскачивалась, едва не падая, и орала что-то вроде «Во! Во как я умею!». Старенький чепец давно валялся под деревом, волосы, забывшие, что такое расческа, длинными темными космами болтались в воздухе, и мое детское платье, из которого я давно выросла, конечно же, свалилось мне на голову, открывая все мои почти созревшие прелести. Это притом, что вопрос белья был для меня тогда абсолютно неактуален.

Наверное, это зрелище все-таки заставило отца задуматься о том, что его дочь как-то вдруг незаметно выросла. Он стащил меня с ветки, отчитал за то, что я не умею вести себя как подобает барышне (на что я резонно заметила, что меня никто не учил быть барышней!), а потом пообещал «как-то исправить положение». Он так и сказал – «как-то исправить положение». И начал действовать в тот же вечер.

Мы тогда весьма мирно и пристойно отужинали, потом немного поболтали, обсуждая летучих мышей – отец говорил, что они совсем обнаглели и скоро даже летать перестанут, а будут ездит по замку , сидя у нас на шее. Я засмеялась и добавила: «Свесив ножки!» Потом отец велел мне заняться чем-нибудь и не мешать ему, потому что он будет очень занят. « Очень занят!» - еще раз повторил он и направился в сторону своего кабинета – того самого кабинета, куда мне входить было запрещено и где он в последнее время бывал довольно редко. Я не бывала там ни разу (сколько ни тыкалась в дверь, всегда было заперто!), но что внутри, представляла хорошо – я к тому времени здорово умела лазить по балконам и могла заглянуть в любое окно. Книжищ там была целая уйма – не меньше чем в нашей библиотеке, и еще целая полка посуды стеклянной – как в кухне! И большой стол у окна – там, на этом столе и происходило сейчас самое интересное. Я говорю «сейчас», потому что стоило отцу скрыться в этом самом кабинете, как буквально через пять минут я уже прилипла к стеклу с наружной стороны, стараясь, чтобы меня не очень было заметно.

Отец сидел за столом у окна и разминал в руках бесформенный комок чего-то серовато-белого. Стояло теплое лето, но на треножнике перед ним горел огонь и он иногда подносил эту массу к огню, а потом продолжал разминать. «Воск! – внезапно поняла я,- воск, из которого мы делаем свечи! Отец делает свечу?»

Да нет… вряд ли. Слишком уж серьезен он и слишком старается… брови нахмурил, уже не разминает воск, а лепит из него, и при этом все время что-то приговаривает, приговаривает, а что - не слышно! Вот сердито смял весь кусок – наверное, не выходит, то, что ему надо – и опять лепит… глаз прищурил и даже кончик языка высунул, и таки вылепил что-то похожее на женскую фигуру в длинном платье. Улыбнулся довольно, вытер руки, потом вышел куда-то. Не было его довольно долго, я уж было собиралась пойти спать, но тут отец вернулся, неся в руках тряпочку? нет, ленту, простенькую женскую ленту. Потом взял вылепленную фигурку, обвязал кукольную голову лентой, даже что-то вроде бантика сзади соорудил, и напоследок достал из запертого на ключ сундука резную склянку с какой-то жидкостью и капнул три капли на голову кукле, а после поставил ее на стоявший тут же стул, а сам сел в кресло напротив.

И стал ждать.

А у меня к тому времени уже ноги затекли стоять на цыпочках. В комнате было тихо, ничего не двигалось, отец, похоже, заснул. Я потопталась и пошла спать.

А утром за завтраком отец сказал, что я уже достаточно взрослая и мне полагается иметь служанку. И тут же представил мне Эмму – невысокую пожилую женщину, с сероватым цветом лица, и руками, которые она все время прятала под белый, вышитый по подолу фартук. Сказал, что Эмма поможет мне разобраться с волосами, наведет порядок в моей одежде, и вообще… присмотрит за мной, чтобы я вела себя как подобает.

Ну, не очень-то мне этот поворот понравился – эммы тут, понимаешь, всякие! Да еще и, поди, слушатся их сейчас прикажут, таких тихих и бесцветных! Надула я губы, брови сдвинула и собралась спорить, да отец мне слова сказать не дал.

- Вот, Эмма, - говорит, - это моя дочь. Служи ей так же, как ты служила своей прежней хозяйке, и я буду доволен.

- А ты, милочка, - это уже мне, - постарайся прислушаться к советам Эммы. И если тебе захочется поспорить, вспомни, что Эмма была рядом с твоей матерью до самой смерти!

Вот так-так! До самой смерти! Чьей?

Стою я, глазами хлопаю, и гляжу – то на отца, то на Эмму, то на отца, то опять на Эмму… отец брови сдвинул, и лучше мне вообще не спорить с ним сейчас. А Эмма глаза опустила, руки, по привычке, – под фартук, голову в белом чепце склонила, а чепец-то лентой повязан – той самой, вчерашней!

Глава 3.



Так много форм вдруг обретет

Послушный воле воск.

И кто-то даже душу там найдет,

А визуально будет только лоск.



Ashtree



Ох, даже и не знаю, как дальше-то рассказывать…

Я росла-росла, и выросла – дурой бесталанной, сующей руки куда надо и куда не надо…. И даже Эмма не помогла.

Нет, поначалу она взялась за меня весьма рьяно. Отмыла меня дочиста, остригла ногти, частью расчесала, а частью срезала волосы (там, где их уже не брала гребенка), заплела мне две тугих косы и спрятала их под новый чепец, который сама же и сшила. Разрезала на части одно из моих детских платьев и понадшивала остальные – в общем, старалась, как могла. А еще все время была рядом со мной, и это много значило для меня – маленького человечка, выросшего практически в одиночестве. Теперь, если мне снился страшный сон, не медвежий язык касался моей головы, и не кошачье урчание согревало мне ухо – теплая, мягкая, почти человеческая рука касалась моей щеки и ласковый голос говорил: «Ну все, все… это лишь сон… повернись на другой бочок и все пройдет…»

Почти человеческая. Мда. В этом-то и все дело! Эмма была доброй, внимательной, иногда строгой, если я «выходила из рамок», и я на нее не обижалась за это – понимала, что она права. Но, после того как я приметила на ней ту злополучную ленту, я все время не могла отделаться от мысли, что Эмма – не настоящая! То мне казалось, что цвет лица у нее какой-то чересчур безжизненный, восковато-серый. То удивляло ее нежелание есть… ведь я ни разу не видела, как она ест! Хотя, если она служанка, то и есть должна вроде как отдельно от нас, в кухне…. Но самым странным было то, что относительно нормальной она была лишь в замке, или рядом с ним, когда мы гуляли в парке. Если я хотела уйти подальше в лес, туда, где обычно вовсю носились мы с волками, она всячески этому противилась. Однажды я все-таки пошла в лес, и Эмме пришлось пойти следом за мной. Она уговаривала меня вернуться, грозилась, что расскажет отцу, в конце концов, крепко взяла меня за руку, намереваясь тащить обратно – но тут мое терпение лопнуло.

- Прочь! – рявкнула я писклявым голосом. – Не смей удерживать меня! Я тебе запрещаю!!!

И Эмма сникла, опустила голову, спрятала руки под фартук, и потащилась за мной дальше, в глубь леса, куда я шла вообще-то неизвестно зачем – наверное, просто хотела сделать что-то наперекор Эмме, или посмотреть, что же будет дальше. Вначале ничего не было, мы шли и шли, огибая кусты можжевельника, перебираясь через упавшие ветви, выдирая подолы платьев из колючек. Впереди уже начало просвечивать лесное озерцо, небольшое и тихое, населенное лягушками, цаплями, и рыбой, а верхушки замковой башни уже почти скрылись за макушками деревьев.

- Оттилия... постой... – услышала вдруг я.

Оглянулась – а Эмма едва стоит, опершись о ствол дерева, покачивается, глаза закрываются, вот-вот упадет. Устала? похоже, что так, причем – смертельно устала! Увидела, что я остановилась и просит:

- Погоди, деточка… дай передохнуть… я вот посижу немного и дальше пойдем!

И сползла по стволу как мешок прислоненный. Я – к ней, а она сидит, глазами оловянными, бессмысленными в небо смотрит, и не слышит ничего и не видит…. Будто выключили ее! Я тогда даже не испугалась, посидела немного, вижу – ничего не меняется, Эмма все также застыла куклой восковой, безжизненной, подергала ее за руку – мягкая, скользкая рука, потянула за фартук – а кусочек фартука откололся и остался у меня в руке мягким комочком воска. Встала я тогда и домой пошла. Приятели мои, волки, проводили меня до замка, а там и отец на пороге встретил.

- Что случилось? – сразу спросил. Видит же, что я одна, без Эммы, и вид у меня не больно-то веселый.

Подошла я к нему, присела рядом на ступеньку. Поглядела на небо вечернее, какое оно красноватое нынче. Поглядела на отца – внимательно поглядела, будто в первый раз его увидела - и морщины на нестаром лице, и волосы его, темные, с проседью, все еще густые и длинные. У меня, кстати, такие же – только не седые.

А потом вдруг обняла его двумя руками – не так, как в детстве, а будто защитить хотела. И говорю:

- А Эмма-то у тебя слабоватая получилась… Не может далеко от замка отходить.

- Знаю, - говорит, - я в этом не очень-то… Вот если бы брат мой здесь был, он бы тебе настоящую подругу соорудил – молодую да веселую, не чета Эмме….

- Ничего, - говорю, - Эмма тоже хорошая. Ты только ее забери домой, ладно? А то она там лежит под елкой, одна, а уж вечереет…

Отец кивнул головой и ушел в лес, а уже минут через двадцать возвращается и Эмму с собой ведет – под руку поддерживает. А та все приговаривает: «Ах, хозяин! Да как же это я! В голове что-то замутилось!» «Ничего, ничего, - отец ей, - полежишь, все пройдет!» Дошли до ступенек, где я сидела, она уж совсем ожила и говорит:

- Оттилия, вечер уж, прохладно, а ты сидишь на каменной ступеньке… ведь простудишься!

И смотрит на меня, как я натягиваю на коленки надшитое платье. На отца потом посмотрела, опять на меня, собралась с духом и говорит:

- Ну, хозяин, вы как хотите, а я давно хочу Вам сказать. Вы только посмотрите на девочку – она ведь почти взрослая. А одета…

Ту отец хлопнул себя по лбу, и говорит:

- Понял! - И засмеялся, как давно уже не смеялся.

А на следующий день Эмма принесла мне одеваться новое платье, и туфельки, и чулки, и чепец новый, махонький, едва волосы прикрывающий, а волосы из под него полагалось распускать по спине! Все такое до ужаса красивое – даже одевать жалко! Я заикнулась было, что пусть новое платье полежит в сторонке, пока я сбегаю в лес, но Эмма подошла к шкафу, распахнула его, а там этих платьев – немеряно! И шляпок, и туфель, и еще много чего! А у окна новый туалетный столик, и на нем - зеркало, гребни, щеточки, шкатулочки, флакончики, баночки – скляночки всякие, стоят себе, переливаются на солнце хрустальными боками, зайчики мне в глаза пускают золочеными гранями…

- Эмма – что это? – шепчу. Шепчу, потому что аж горло перехватило!

- Это все хозяин! Велел наряжать Вас каждый день! Может, для того, чтоб ты больше не скакала по лесу, как коза…

Это верно, в таком не поскачешь… да и не очень хотелось… долго не хотелось. Почти неделю. Ну или дней десять, в течение которых я ходила по дому разряженная как павлин, осторожно переступая ногами в новехоньких бархатных туфельках, растопырив руки в тонких перчатках, и стараясь не зацепится ни за что подолом очередного портновского искусства. В это время в доме царила идиллия - Эмма спокойно сидела в своей комнате, перебирая какие-то тряпочки, а отец умиленно наблюдал за своей почти выросшей дочерью. На одиннадцатый день идиллия кончилась.

Я проснулась утром довольно рано, когда еще светало. Спать больше не хотелось. Я села в кровати, завернувшись в одеяло, и стала думать, чем же сегодня заняться. Одеть голубое платье? надоело. Одеть розовое с красной вставкой? тоже надоело. А если розовое, а поверх желтую пелерину? и заколоть ее не справа, как в прошлый раз а слева? нет, тоже не греет! но тогда…

Я подошла к шкафу, распахнула его. Горы разноцветных тряпок, так радовавших меня вчера, сегодня поблекли и казались выцветшими. Куда девался щенячий восторг от их созерцания и одевания? Я вытащила платье попроще, оделась сама, уложила волосы, чтоб не мешали, и пошла в библиотеку. Читать.

Глава 4.



Мрак бытия неизбежен, но все же!

В жизни есть место для любви и для улыбок…

И не важно даже то, что можно получить по роже,

Ступая по дороге проб, услады и ошибок.



Ashtree





В это утро солнце явно решило взять выходной. Нет, где-то там оно, конечно же, светило, но тут, над конкретно взятым лесом, об утреннем солнце напоминали лишь посветлевшие с рассветом облака. Начинался серенький день, не дождливый, не туманный – никакой. Просто серый, скучный, пустой, очередной день, похожий на все остальные.

Было тихо-тихо… ничего не стучало, не звякало, не тявкало, не мявкало. Старый замок стоял, обернутый тишиной, как дорогая игрушка в подарочной коробке. Прилетели две вороны, тихо сели на трубу, почистили перья, обсудили свои дела и полетели дальше.

Вот слегка стукнула оконная рама. Внизу, в первом этаже замка, приподнялась створка, большая книга шлепнулась на подоконник – поближе к свету – и аккуратная женская головка склонилась над ней. Или нет, скорее девичья – судя по покрою небольшого чепца, прятавшего непослушные волосы. И снова – тишина…

Наверху, на втором этаже, в большой спальне, проснулся мужчина. Как всегда – один. В этой своей распроклятой громадной постели. Еще не придя в себя после сна улыбнулся чему-то – наверно сновидению, улыбнулся, как мальчишка, тепло и беззащитно, повернулся на бок, обнимая холодную подушку рядом, зарылся в нее носом, и проснулся окончательно. Вздохнул, сел в кровати, встряхнул лохматой головой, отгоняя прочь снившуюся кашу из длинных ног, тонких рук, неизвестно чьих бедер и прочих аппетитностей. Пробормотал: «ай-тарма! и приснится же такое!» Потом прислушался.

Было тихо – так, как бывает утром. Он мысленно обежал взглядом весь замок – нет, все в порядке, все как обычно. Вот только дочь почему-то уже не спит. Сидит в библиотеке с книгой – подумать только! Он скорее ожидал бы, что она пропадает в лесу, или опять шастает на чердаке, и вернется потом оттуда вся в пыли и паутине, как в прошлый раз. «С книгой… надо же… - думал он, машинально одеваясь, - а что это она читает с утра пораньше?» Натянул сапоги и решил, что в первую очередь он зайдет в библиотеку.

В библиотеке, у восточного окна, стоял неширокий диван – как раз места для одного человека. На нем-то и устроилась его дочь – положила книгу на подоконник, поближе к утреннему свету, сама стоит на коленках на диване, оперлась о подоконник локтями, чуть покачиваясь, и один башмачок, упавший с ноги, валяется сиротливо на полу….

- Привет, воробей! – сказал он с порога, чтобы не испугать – видно было, что она вся в книге, и не слышит, и не видит, что вокруг происходит. – Что читаешь?

- Привет… - она еле оторвалась от книги. – Вот, посмотри сам…

И протянула ему толстый том в богатой обложке.

Ну и что? «Цвет нации». Сборище титулованных болванов с домочадцами. Неизвестно, откуда затесалась в его библиотеку эта чушь в золотой обертке, но Оттилия не сводит глаз с золоченого кирпича и едва дышит…

- Что именно тебе понравилось, дочка?

- Вот… - и она раскрыла книгу там, где уже лежала закладка. – Вот, посмотри!

На страничке была изображена некая титулованная особа. Художник искусно вырисовал и наряд, и драгоценности, и высокое кресло, обитое бархатом, в котором она сидела. Завивались пышными жгутами пепельные волосы, пряча в своих волнах небольшую золотую корону, и неимоверно большие глаза с кротким бараньим выражением взирали на мир. И дистрофично маленькая и узкая ручка свисала с подлокотника кресла, как безжизненная перчатка.

- Ну и что? – переспросил ее отец

- Как что! Ты посмотри – какая красивая! – с горечью выдохнула Оттилия. – А я – пугало огородное! У нее – все: и фрейлины, и подруги, и слуги, и родственники, и даже кони, кошки и собаки! И все живут, дышат, двигаются и шевелятся вокруг нее! А я …. а у меня…. – она закусила губу, сдерживая слезы, - ничего! никого! одна дохлая Эмма!!!

И тут же порывисто бросилась к нему на шею:

- Нет! я знаю! я знаю, что у меня есть ты, и ты меня очень любишь, и я тебя тоже жуть как люблю! Но почему! почему вот так… нет, ну я не знаю, как сказать! нет, нет, забудь, я тебя очень-очень люблю!!! – и то ли плачет, то ли не плачет у него на плече, продолжая обнимать его…

И нет у него ни слов, ни сил, ни возможности утешить хоть чем-то свою девочку, свою малышку, воробушка любимого, ради которой он сидит в этой норе как краб, не смея высунуть нос наружу. Ради нее, Оттилии, он заставил себя забыть многое и боится сделать лишнее движение руками – а вдруг это случайно окажутся магические пассы? Ради нее он киснет под этими распроклятыми синими елками! И будет киснуть дальше, потому что она - это все, что у него осталось…

Глава 5.



За сим замолкаю, и буду молчать.

Для крика нет места – не буду кричать.

Закрою глаза и увижу мечту.

Быть может, во сне я ее обрету?

Увижу… узнаю… и дальше пойду.

Во сне ль, наяву – но мечту я найду…



Ashtree





Я извиняюсь. Я зачиталась. Я прямо сама не своя когда ее вижу – забываю обо всем! Вот и теперь – забыла, что собиралась рассказать о самом главном… или о самом страшном… даже и не знаю, как сказать. Ну, о моем проступке, который все изменил. Правда, тогда я еще не знала, что делаю, хоть это меня не извиняет. Но – если б вы ее видели!

Она…. она – как солнце. Сияет! Красивая необыкновенно, и я не о платье. Платьев мне отец надарил не хуже. Нет, она вся – как луч! лицо нежное, и волосы как легкий взмах белых кружев, шея длинная и тонкая, а руки – махонькие, с тонкими пальчиками, и ноготки блестят!

А мои волосы все время рассыпаются, и лезут наружу из-под всего – хоть чепчик одень, хоть заколи их гребнем, хоть лентой перевяжи! Два взмаха головой и готово: жесткие темные пряди падают на лоб, лезут в глаза (а если ем, то и в тарелку), и я опять похожа на дикобраза!

А лицо мое – вообще ужас! Круглое, как тыква, щеки торчат во все стороны, как у хомяка, и краснею я моментально! А она такая беленькая…. И ручки ее – вон как изящно лежат на коленях…

А мои грабли… эх!

Несколько дней подряд я часами просиживала в библиотеке, разглядывая ее. Потом перетащила книгу к себе в комнату. Эмма не могла на меня нарадоваться: я была паинькой, не пропадала в лесу, не скучала (когда мне скучно, я становлюсь довольно противной), а сидела целыми днями в своей комнате, то восторженно уставившись в книгу, то, мечтательно – в потолок… И оттого, что сидела спокойно, вид имела весьма пристойный и аккуратный.

- Ах! Какая милая барышня! – восхищалась Эмма.

И лишь отец, заглянувший однажды ко мне в комнату узнать – почему это меня не слышно который день и не заболела ли я? – был удивлен моим видом, покачал головой, но пока ничего не сказал и вышел.

Лучше бы он что-то сказал! Что-то спросил! Я бы рассказала, что творится у меня в голове, и может, ничего бы и не случилось! А тут еще эта Эмма все время вертелась перед глазами….

Все началось вечером. Я уже собиралась спать, и, лежа в постели, следила за свечой на столике у кровати. Свеча горела уже давно, и растопленный воск каплями стекал вниз и застывал причудливыми наплывами. Голова моя, как обычно, была занята мыслями о «прекраснейшей принцессе Савойской» - так звался мой кумир, судя по надписи в драгоценной книге. Я мечтала о том, что когда-нибудь она может случайно попасть в наш лес – ну, проезжать мимо, или на охоту там поедет…. И чего-то там вдруг случится – ну, карета сломается, например…. И вот она у нас, в нашем замке! И говорит нежным голосом: «А кто это прелестное дитя?» Я ей, конечно, сразу понравлюсь… я умею нравиться если надо! Она скажет: «А не хотите ли быть моей фрейлиной?» Отец сначала будет возражать, а потом отпустит – не будет же он противиться счастью дочери! Я смогу ей прислуживать… читать ей… еще чего-то там…

Стоп. Вот тут проблема. Фигушки я смогу ей прислуживать! Вряд ли я вообще буду прислуживать хоть кому-нибуть!

Ну ладно… а если так? Карета сломалась. Ехать дальше – никак! Она остается гостить в нашем замке, ей тут понравится, я покажу все самое интересное, и мы становимся подругами! И никто никому не прислуживает! Это я здорово придумала!

Вот только не будет этого никогда. Не поедет принцесса Савойская через глухой лес, и кареты у нее хорошие, прочные, не ломаются просто так! И НИКОГДА! никогда ты с ней не встретишься….

Я протянула руку к свече и машинально отломила кусочек воска. Смяла его в руке, а в голове слова крутятся: «никогда… никогда…»

А тут Эмма нос свой серый в дверь сует: « Деточка, спать пора! Погасить тебе свечу?»

«Да! – вдруг, ни с того, ни с сего, рявкнула я на нее. – Да! Да! Именно так!!!»

Бедная Эмма. Она решила, что я сошла с ума….

Не знаю, спала ли я этой ночью. Если и спала, то сон мой был лишь продолжением вечерних мыслей. И во сне я прикидывала, рассчитывала и думала, как лучше воплотить в жизнь посетившую меня идею. Утром, когда еще все спали, я утащила из кухни большой кусок воска и принялась за работу.

Ну, вначале я хорошенько размяла ком. Та еще работа, скажу я вам! Руки у меня заболели, и лоб покрылся испариной. Но воск стал послушным, и можно было приступать к главному.

Вот она, принцесса, на картинке передо мной. Такая нежная и такая красивая. Получится ли у меня?

Вперед.

И мои руки погрузились в комок сероватого податливого материала…



Прошло не знаю сколько времени. Я не считала. Я вся увлеклась работой, и видела, что мои старания не проходят даром! У меня получалось, причем намного лучше, чем у отца в свое время! Он, когда делал Эмму, лишь наметил контуры фигуры, а я же старалась сделать свою принцессу как можно более похожей на настоящую. На картинке девушка сидела в кресле, ну а я сделала ее стоящей во весь рост, протягивающей руки мне навстречу – это она якобы приветствует меня. Голова чуть наклонена вперед, на ней изящная корона из тонкой золотой проволоки, и две волны пепельных волос пышно обрамляют виски, сплетаясь сзади в косу вместе с нитями жемчуга…. Плечи тонкие и хрупкие (ведь это принцесса!) и на плечах – опушка из белейшего горностая с крапушками черных хвостиков. Талия очень тоненькая (я боялась, что фигурка переломится!) и две нежных ручки протянуты мне навстречу, одна полуопущена вниз, другая повернута маленькой узкой ладонью вверх – будто принцесса предлагает мне… ну не сердце, а хотя бы дружбу…

И две стройных длинных ноги угадываются под пышным платьем, потому что принцесса очень спешит, почти бежит куда-то – может в наш лес? – так что богато расшитая юбка улетела назад от порывистого движения и две ножки в золоченых остроносых туфельках несут ее вперед быстро – быстро…

И лишь одно меня расстраивало – воск был слишком пластичен и я не могла вылепить мелкие детали – например, черты лица, взмах бровей, форму губ. Фигурка получалась безликой. И тогда я взяла в руки ножницы. Извинилась перед нарисованной принцессой. И вырезала из книги ее лицо, а потом аккуратно приклеила к голове фигурки. И теперь уже знакомые глаза глядели на меня с изящной восковой статуэтки…

А после того как фигурка была готова, я спрятала ее подальше, чтобы никто – ни отец, ни проныра Эмма не догадались, что я задумала. Спрятала, потому что теперь предстояло самое главное – раздобыть жидкость из кабинета отца. Думаете, это было слишком сложно? Ничуть. Отец, конечно, что-то сделал с дверью своего кабинета – я не могла туда войти, даже если она была не заперта. Но про окно он не подумал…

Мда. Я тогда точно сошла с ума. Мечтала целыми днями о нарисованной кукле. Потратила день на то, чтобы вылепить ее изображение. И самое главное: украла склянку с магической жидкостью – и у кого? у собственного отца!

Однако в то время я была как в лихорадке. Вечером, после ужина, сказала Эмме, что я хочу лечь спать пораньше. Вытурила ее за дверь, дождалась, пока она перестала шуршать за стеной. Потом, не зажигая свечи, и почти не дыша, вытащила из-под кровати свою восковую принцессу.

- Здравствуйте, Ваше высочество, - сказала ей тихонько. – Добро пожаловать в наш замок, мы с отцом рады приветствовать Вас!

Потом поставила фигурку на пол, туда, где лежал кружком лунный свет, открыла склянку. Запахло чем-то сладковато-приторным. Едва дыша, я капнула на голову фигурки три полновесных капли и крепко-крепко зажмурилась.

Посидела так, пока не начали болеть веки. Потом осторожно открыла глаза. Фигурка все также стояла передо мной, и на голове у нее поблескивали в лунном свете три желтых маслянистых капли.

«Конечно, - подумала я, - а чего ты хотела? тоже мне, размечталась!»

И пошла спать. Но сразу заснуть не получалось, я лежала, глядя на свою принцессу, как она там стоит в лунном свете, такая одинокая – почти как я… Потом встала, взяла фигурку и уложила ее рядом с собой, укрывая одеялом. «Спокойной ночи, Ваше высочество…» - прошептала ей, и потом уже – уснула…

Ах, если бы я только знала, что этот вечер – последний мой вечер под крышей родного дома…

Как странно все на белом свете

Все пишут буквы, буковки в слова

И сотворив беду, хотят не быть в ответе

Сославшись что болела голова...

Ну а потом на гребне славы падкой

Они и рвут и мечут все подряд

И для себя хотят все жизни сладкой

Одевши мысли в сказочный наряд

Укрывши в одеяло убеждений

Скрытое желание любить

Ои идут по углям наслаждений

Н чтобы умереть, а чтобы жить



Ashtree



Тихо-тихо в предутреннем лесу.

Солнце еще не встало, и даже еще не рассвело как следует. Только небо посерело, и звезды погасли. Синий туман легкой дымкой поднимается над озером, обнимает прибрежные кусты, и наплывает на лес, на темный замок, доползает до ближних холмов и там сворачивается в синие клубки…. Тонкие синие щупальца осторожно заглядывают в распахнутые окна замка, будто проверяют – все ли в порядке? Вот осторожно вползли в неприкрытое окно библиотеки, расплылись синей влагой на кожаных диванах. Оттуда неслышно проскользнули в кухню, осторожно обогнули сидящую неподвижно на стуле восковую куклу с оловянными глазами, прошлись влажной ладонью по висящим у камина кастрюлькам и сковородкам, и тихо заскользили дальше, в комнаты хозяев. Вот комната дочери – стол и стулья, и диван с парой кукол, и шкаф, набитый платьями, склянка с маслянистой жидкостью на столе, и две девичьих фигурки, крепко спящих в одной постели,… ну и пусть себе спят дальше… а вот приоткрыта дверь в комнату хозяина – и сам он спит спокойно и безмятежно, и снится ему наверное что-то хорошее…

- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!

Дикий, сумасшедший, панический визг взорвал мирную тишину рассвета. Туман, с перепугу, упал синими каплями на пол. Мужчина, не успев раскрыть толком глаза, вскочил и помчался в комнату дочери – визг доносился именно оттуда.

- Что? что такое? что случилось, Оттилия?– заорал он, вваливаясь в комнату. И увидел:

Дочь его сидит на полу, забившись в угол, тараща перепуганные глаза на кровать и пока еще не понимая, что же происходит. На кровати, точно так же перепугано, забилась в подушки чужая девушка, вцепилась в одеяло мертвой хваткой, и орет не своим голосом. Лицом беленькая, полноватая, жиденькие кудряшки прилипли ко лбу, корона съехала набок, и большие выпученные глазки, похожие на оловянные пятаки, переполнены животным ужасом. А маленький ротик периодически раскрывается во всю ширь и резкий визгливый вопль рвется наружу из нее, как вихрь, как шторм, как ураган, как стихийное бедствие! И, кажется, еще минута - и не выдержат уши!

- Тихо… тихо! Тихо! Да успокойся же ты! – начал было говорить мужчина, но визжащая особа ничего не видела, ничего не слышала, и все так же продолжала сотрясать стены замка резкими воплями. Тогда он сказал лишь одно слово и резко хлопнул в ладоши у нее перед носом; чудо свершилось, и особа заткнулась, скорее даже просто застыла на месте с раскрытым ртом.

Мужчина бросился к девочке, схватил ее за плечи.

- Ты как? Оттилия? В порядке? Как ты меня напугала! Но что здесь произошло? Что….

И тут взгляд его упал на склянку с жидкостью, забытую девочкой на столе – ту самую склянку, которой он не так давно уже пользовался. Недоуменно взлетели брови, потом нахмурились, и глаза, уже наливающиеся пониманием, смотрят пристально на дочь. Потом взял одну из тонких рук и слегка понюхал – а пальцы-то пахнут воском!

- Дочка, - голос звучит глухо-глухо, - это ты сделала?

И кивнул в сторону кровати.

- Да…

- Но как? КАК ТЫ СМОГЛА? – и смотрит ей в глаза пристально-пристально, будто хочет увидеть там чего нет… хочет и не может… и пальцами своими сильными так вцепился ей в плечи, что Оттилия не выдержала и ойкнула.

Он пришел в себя, разжал руки, отпустил ее. Погладил по голове – «ничего, мол, успокойся…» Потом сказал:

- Расскажи-ка все по-порядку…



И тогда я все рассказала. Как мне было одиноко. Как хотелось вылететь из этой синей клетки. Жить, так как живут обычные люди, иметь подруг, соседей, может даже ходить в школу. Как я мечтала попасть в обычную жизнь, о которой я читала лишь в книгах – так же, как дети порой мечтают попасть в сказку… Отец слушал меня, и лицо его становилось все более грустным, потом он обнял меня, и остаток моих слов я говорила уже в его большое плечо.

Выговорилась и замолчала. И он молчит. Я замерла, чуть дышу, жду, что же дальше будет? Чувствую, что натворила делов, а что именно – не пойму пока. Сижу как мышка, боюсь пошевелится. Молчу. И он молчит. Не ругает меня, не отчитывает – молчит, и все. И от этого молчания мне еще хуже делается…. Глянула я на него искоса – а он смотрит куда-то вдаль, и лицо у него такое…. не сердитое, и не грустное, - страшное лицо. Будто он вот так вот, сразу, потерял все, что имел…

Собралась я с духом и спрашиваю тихонько:

- Что теперь будет… а?

- Не знаю, - говорит он. – Ей-богу, не знаю. Может быть что угодно…

- Но почему? Ты же делал Эмму, и ничего…

- Эмма – настоящая Эмма – жила здесь, в этом лесу, и похоронена тоже здесь, в этом лесу. Возвращение ее никого не коснулось и ничего не затронуло. Ты же – я даже не представляю как – призвала сюда душу реального, живого человека! Ведь там, где жила эта девушка, ее сейчас нет! И ладно бы – служанки какой-нибудь, а то ведь кого! самой принцессы Савойской, наследницы престола, которую всячески берегут и охраняют!

В это время принцесса, сидевшая до сих пор неподвижно на кровати с открытым ртом, зашевелилась, закрыла рот и обвела комнату более-менее осмысленным взглядом, увидела нас с отцом, сидящих на полу, опять вцепилась в одеяло, и набрала побольше воздуха в грудь, явно собираясь и дальше вопить изо всех сил.

- Нет! – отец быстро вскочил на ноги. – Умоляю Вас, Ваше высочество, только не кричите так больше! С Вами все будет в порядке!!!

Принцесса закрыла рот, выдохнула запас воздуха и посмотрела на меня. Я подумала, что реверанс в этой ситуации точно не помешает, и неуклюже присела на одной ноге. Принцесса милостиво кивнула мне головой и сказала:

-Ты… как тебя там! шевели своими булками!

Я опешила. Я ничего не поняла. Глянула на отца – он пожал плечами… потом на принцессу – а она уже сидит в кровати и шипит на меня:

- Платье неси! Живо, дура!

- Простите, Ваше Высочество, - выступил вперед отец, - но…

- А ты вообще заткнись! Что ты делаешь в моей спальне, да еще и без сапог! Вон отсюда немедленно!!!

- Перебьешься! – рявкнул на нее отец и начал громко и четко произносить вслух какие-то слова – я не запомнила какие. Что-то вроде «а канитасса тин халлис! …» и дальше еще чего-то. Наверное, хотел отправить ее обратно – и, слава богу! Я уж и не рада была тому, что у меня все получилось. Кто ж знал, что эта принцесса окажется такой дурой!

Да не тут-то было. Отец читал заклинание, и принцесса не исчезала – лишь становилась все меньше и меньше. Я уж было подумала, что отец хочет сделать ее настолько маленькой, чтобы ее не было ни видно, ни слышно – тоже, кстати, вариант! – но эта скверная девчонка вдруг заплакала, размазывая слезы по круглым щекам:

- Ну пожалуйста, пожалуйста, господин волшебник! Не превращайте меня в мышь! Я их так боюсь! Как же я буду смотреться в зеркало, я же буду себя бояться-а-а-а-а!!!

Отец замолчал. Потом подошел к кровати, где сидела принцесса, уменьшившаяся до размеров пятилетнего ребенка, положил ей руку на лоб и негромко сказал всего лишь одно слово – «тардиан». И принцесса зарылась носом в подушки и сладко засопела…

А мы вышли на крыльцо. Сели, глядя на утреннее солнце. Потом отец грустно сказал:

- Ну, милочка, и замутила ты дело…. Не получается у меня отменить то, что ты натворила! Ничего я уже не могу, дочка!

- Неправда, - возразила я от чистого сердца, - ты все можешь! Просто забыл, как делается – ведь так?

Он мне ничего не ответил, лишь встал молча и пошел к дому. Шел, и казалось, что он постарел сразу лет на десять. «Стой! – закричала я, - не уходи! Не оставляй меня! Куда ты идешь?»

И тогда он остановился, повернулся ко мне и сказал – «Иду к себе в комнату. Надо же мне одеть хотя бы штаны и сапоги. Ты не возражаешь?»

И я засмеялась…

Глава 7.

Осень - печальных красок палитра

Лету готовит светлую грусть

Мокрой ладонью ты слезы не вытрешь

Разве что станет преснее их вкус…

Осеннее утро

А.Розембаум

Отец пошел к себе, и я тоже побежала в свою комнату. Наскоро оделась, посмотрела на принцессу – как она спит, зарывшись носом в подушки, и пошла в кухню. Там быстро сделала несколько бутербродов, один съела сама, а парочку потащила наверх – отцу.

Он сидел в своем кабинете, спиной к двери, и не видел меня. Я потопталась на пороге, не зная – окликнуть его, или как? ведь я не могла входить в эту комнату через дверь. Через окно-то я влазила прекрасно…

А потом попробовала перешагнуть через порог - и спокойно перешагнула. Наверное, теперь уже не было смысла запирать от меня вход. Я подошла к столу, поставила на него тарелку с бутербродами и направилась к отцу. Он сидел у большого сундука, держа в руках крохотное платьице, расшитое по подолу золотыми нитями.

- Твое! – сказал мне, улыбнувшись.

Я засмеялась, взяла платьице и приложила к себе – оно едва доставало мне до пояса. Засмеялся и отец. Потом спросил:

- Ты помнишь маму?

Я напряглась… и честно ответила:

- Нет.

Он кивнул головой и сказал:

- Да, конечно… Ты была слишком мала, когда она умерла.

Вздохнул, свернул платье и спрятал его в сундук. Потом начал доставать оттуда странные вещи: дорожный мешок, свою одежду, в которой он обычно отправлялся в путешествия, меч, еще какое-то оружие… Из угла извлек что-то, похожее на косу, и я спросила – что это?

- Глефа. – ответил отец.

И продолжил:

- Вот что, дочка…. Оденься-ка ты потеплее – так, на всякий случай, да пару платьев с собой прихвати. И собери нам еды, не много, но посытнее – мало ли чего…. И, главное, будь повнимательнее…

- Зачем?

- Не знаю. Не спрашивай. Просто сделай, как я прошу.

Ну и ладно. Не хочет объяснять – не надо! Я пошла к себе, оделась, как было велено, посмотрела еще раз на принцессу – спит себе, аж прихрапывает! Потом пошла в кухню и начала собирать еду.

И тут услышала стук в дверь.

Сначала я даже не поняла, что это. К НАМ НИКТО НИКОГДА НИ РАЗУ НЕ СТУЧАЛСЯ В ДВЕРЬ! И тут, вдруг…

Я выскочила из кухни, торопясь открыть, и тут меня перехватила рука отца.

- Я сам! – сказал он так, что я сразу спряталась в кухне. Подумаешь! Мне и оттуда все видно и слышно…

Отец открыл дверь, и с порога раздалось:

- Кхе, кхе… Доброго Вам дня, досточтимый воин! Здоровьица и Вам и Вашим домочадцам! Ох, давненько, давненько не видались! Как поживаете? Войти не позволите - ли мне?

- Не позволю. Нечего тебе, Харлам, в моем доме делать!

- Вот как, значит… кхе, кхе… старого друга встречаете… даже глоток воды не дадите с дороги? А я уж размечтался что сейчас мой старый друг Шань мне обрадуется!

- Не был ты мне другом никогда, Харлам, и не будешь! Говори - зачем пришел?

- Не могу говорить. Устал, горло пересохло, силы на исходе. Мне бы передохнуть чуток – слишком я стар!

- Ну, вон, за порогом, лес – иди и отдыхай! Там, кстати, и воды в ручьях много!

- Эх, Шань, Шань… Напрасно ты так! Я к тебе не лясы точить пришел, а по делу. Ты бы выслушал меня вначале, прежде чем гнать…

Отец молчал. Потом неохотно сказал:

- Ладно. Входи…

Гость вошел, продолжая покашливать, и я увидела, что это маленький старичок, седой и тщедушный, в зеленой сутане. «И чего отец этого клопа боится?» - подумала я. Потом вспомнила, что старик вроде хотел пить, налила воды в чашку, поставила ее на поднос и понесла ее гостю. На полдороге подняла глаза на отца – и чуть не споткнулась! – таким гневом горели его глаза!

А старик увидел меня, и сам заговорил первый:

- Ой, спасибо, деточка! Дай тебе бог здоровья! Ты, наверное, дочка хозяина? И как же тебя зовут?

Я только было открыла рот, как отец вдруг рявкнул:

- Оставь мою служанку в покое, Харлам! А ты – марш в кухню, и не суйся оттуда! Я тебя звал? Ох, получишь ты у меня сегодня!

И, конечно, после таких слов меня как ветром сдуло. Начала я понимать – что-то тут нечисто. Замерла в кухне, не дышу – слушаю…

Вначале почти ничего не было слышно.

- Бу-бу-бу-бу….

- Бу-бу… кхе… бу-бу-бу…

- Бу-бу-бу-бу-бу!

Но тут один из голосов, после очередного «кхе-кхе» стал громче – будто старик наконец прочистил горло:

- Не будь дураком! Пока ты сидел тихо, как мышь, в своем углу, тебя никто не трогал! Да и, честно говоря, никто и не вспоминал о тебе – ловко ты залег на дно! Лежал бы тихо, аки рыба морская в пучине, я бы здесь не был! Так нет же, надо было тебе высунуться! Что, милок, заскучал без женского общества? Ну так сообразил бы себе пару крестьяночек, и было бы все шить – крыто… кхе, кхе… так нет, принцесса ему понадобилась! Тоже мне, прынц голубых кровей!!! – и старик визгливо захохотал. И сразу же раздался стук упавшего стула. Я смотрю – а отец вскочил и меч у горла старика держит. А тот еще больше хохочет – аж захлебывается:

- Кого? Кого убить хочешь… кхе, кхе, кхе… ой, не могу… убитый я, и уж давненько! Нешто бы к тебе живого послали? Ну, ты даешь, совсем мохом оброс – синим мохом в синем лесу… сядь-ка лучше, да послушай с чем я к тебе пришел, вьюноша…

Опустил отец меч… сел. А старик дальше свое ведет:

- Эх, Шань, ну что ты дергаешься как мальчишка? Прокололся, так слушай. Мой хозяин, между прочим, давненько тебя ищет. И то, что до сих пор не нашел – тебе же плюс! Мда… столько лет скрываться не только от людей, но и от самого Инкагираса Темного…

- Кого-кого? – переспросил отец

- Его, милок, его… не ослышался. Помнишь такого? Вижу, что помнишь…

- Что ему от меня надо? – глухо спросил отец.

- Ты! – старик опять закашлялся. – Ты сам! Твои знания, твоя сила и твоя глефа, в конце концов! Твой брат уже с нами; дело за тобой!

- Мой брат? Он жив?

- Он верно служит Единому. Решайся, Шань! Подумай, что ждет тебя дальше? Сколько ты будешь гнить здесь? Да и потом твоя дочь…

- Какая дочь? – отец говорил очень убедительно. – Она моя служанка!

- Ну да, ну да… служанка тринадцати лет, с твоими глазами и такими же волосами… ну ладно! Так что ты скажешь?

Отец молчал – наверное, думал. Потом сказал:

- Ты, Харлам, всегда был старый плут. Пошел ты к черту!

- Неправильный ответ! – почти весело возразил старик. – Я ж только что от него!

- Нет, а почему я должен тебе верить? Все Боги исчезли в Яме!

- Ну вот… кхе,… кхе… так всегда! – заворчал обидчиво старик. - Стараешься, стараешься, прешься бог весть куда, в мои-то годы, с моими ногами… а где благодарность? вот молодежь какова… никакого уважения… делать мне больше нечего, топать семь верст чтобы шутки шутит! Да я между прочим, в ваши годы… и вообще…

- Харлам! Ты все сказал? – прервал его отец

- Нет. Но ты же мне не веришь! Ты же у нас осторожный! На вот, письмо тебе от Господина. Читай, там все сказано! Да вслух читай – а то обманешь меня!

- Шань хиссаманим пиррин… - начал читать отец, и вдруг запнулся. Я четко-четко услышала в своей голове – так, будто отец крикнул мне на ухо – «Беги, дочка!». И тут же его голос продолжал читать громко и четко непонятные слова, выговаривая каждое слово все громче и четче, громче и четче – так, словно он не может остановиться. Опомнившись, я схватила свой мешок, выскочила из окна кухни и, что было сил, помчалась к лесу. Бежала так, будто за мной гонятся все злые духи. И лишь добежав до первых кустов, камнем упала за ними, закрыв голову руками, чтобы не слышать этих страшных слов.

Но все было тихо. Похоже, за мной никто не гнался. Я подняла голову, выглядывая из кустов и обомлела.

Замок таял. Растворялся в воздухе, как леденец в горячем чае. Уже пропала высокая башня, с которой я когда-то упала, пропала вместе с жившими там летучими мышами. Таяли, становясь все более прозрачными, стены, защищавшие нас с отцом от бурь и непогоды. Таяли высокие стрельчатые окна, таяла моя книга, забытая на подоконнике. Таял, уходил, умирал, растворялся мой мир, превращаясь в синюю дымку. Вот осталось только крыльцо со стертыми ступенями… вот исчезли и они. Улетел и синий дымок, и лес вокруг меня стал зеленым, обычным, с коричневатыми стволами деревьев и изумрудными иголками молодых елок. Сзади подошел один из моих волков, ткнулся мне в плечо холодным носом, «где хозяин?» - неслышно спросил у меня. «Не знаю, - так же ответила я. Потом встала, шагнула вперед. Остановилась, потому что ноги вдруг стали ватными – то ли от страха, то ли еще почему… Волк шагнул следом за мной, наверное, почувствовав мой страх, и так мы и пошли вместе к моему дому. К тому месту, где был мой дом. Мы шли все ближе и ближе, и я не замечала никаких следов нашей жизни, и лишь подойдя ближе, увидела: камень, черный камень, и рядом две восковых куколки лежат. Одна ленточкой простенькой перевязана, другая – в коронке из золоченой проволоки…

И вот сижу я в высокой непримятой зеленой траве – дочь Шаня. Дочь мага. Рядом со мной – моя нянька и моя подруга, глазки восковые на меня таращат. Сзади – друг преданный, хвост опустил. Дом родной растаял в воздухе. И там, где-то, неизвестно где – отец. То ли жив, то ли мертв. И что? чем ему помогла его магия? Будь она проклята… сила злая, неуправляемая, лишившая меня всего самого дорогого! Возможно,… возможно… отец никогда не говорил, но я подумала сейчас – возможно эта проклятая магия лишила меня и матери!!!! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу и магию, и всех магов вместе взятых!!! И пусть я сейчас плачу – я клянусь, что это последние слезы в моей жизни!

(продолжение будет чуть позже)

Прочел по диагонали, но с интересом. Более внимательно прочту, когда вещь будет выложена вся. Покамест могу сказать, что желательно бы немножечко сократить многословие ГГ. Ну вот, например:


Вот с этого предложения лучше и начать.


Имхо, слишком длинно и растянуто. Можно весь этот кусок сделать короче. Ну, например:
И в этой безлюдной местности, на берегу озера стоял полупустой замок, где я и жила вместе с отцом.(вовсе не нужны рассуждения на тему: "дом не дом, замок, как бы его называли". Ясно, что никого нет, раз местность безлюдная)
Ну и дальше про зверушек итд.
Конечно же, это просто вариант, первым пришедший в голову. Но принцип такой: сокращение лишних словес.
Мне кажется, так должно получиться что-то интересное:))))

artemus, спасибо, что нашли время. Читать можно и не по диагонали, потому что вещь написана, причем написана уже давно. Сейчас, перечитывая, я и сама вижу, что в ней есть мои старые "болячки" - много восклицательных знаков, излишняя эмоциональность, затянутость предложений в описаниях, слова-паразиты и повторы, порой неаккуратность в запятых и прямой речи. Все это я буду править, если возьмусь "шлифовать". это произведение. Но вот стоит ли шлифовать? будет ли история интересна читателям? этого я не знаю, потому что мне-то, конечно, она нравится, ей уже скоро 6 лет, а мне она до сих пор нравится. Но это я, пристрастный автор.
Поэтому нужны замечания по сюжету, логике событий, раскрытию образов. И, поскольку писали два автора - насколько сильно бросается в глаза разность стилей. Всем заранее от меня большое спасибо!

Продолжаю

Часть 2

На перепутье.

Глава 1.

На перепутье много новых тайн и новых лиц
Там можно поработать… отдохнуть,
А можно бахнуться пред кем-то ниц,
Или забыть о всем… на всех махнуть

Ashtree

Трактир «Майская роза» стоял на бойком месте – тут как раз сходились три дороги. Вернее, настоящих, серьезных дорог, по которым приезжают стоящие клиенты, было две – одна с севера, от большого портового города, а вторая – широкий тракт, змеившийся у подножия ближних гор. По нему в порт спешили караваны с зерном, шерстью, погонщики гнали стада молодых бычков, которые скоро превратятся в парные котлеты, а в обратную сторону, из порта, везли ароматные вина из Кинсула и тонкие ткани, похожие на лунный свет,… да много чего еще везли! Что именно – хозяйку трактира, которую звали тоже Роза, интересовало мало. Главное, что везли! И при этом нуждались в отдыхе! А тут как раз удобный трактир у дороги, и радушная хозяйка на пороге, с кувшином вина! Один из четырех сыновей хозяйки тут же примет вашу лошадь, и позаботится о ней самым наилучшим образом. А сама Роза найдет вам уютное местечко: у камина – зимой, или где-нибудь в прохладе под деревом – летом, и угостит вас чем-нибудь вкусным. И, возможно, если клиентов не слишком много, присядет за ваш стол и поболтает немного – о погоде, о видах на урожай, о том, что торговля нынче не та уж, что раньше…. А вечером хозяин – или, правильнее сказать, муж хозяйки – полноватый, флегматичный мужчина, - проводит вас в комнату, где наверняка будет и чистая постель, и возможность спокойно отдохнуть. И, уезжая на следующий день, вы, конечно же, щедро расплатитесь с гостеприимной Розой!
В общем, трактир процветал. Посетителей было много, и они были готовы платить за услуги. Роза крутилась целый день, как белка в колесе, стараясь успеть и со стиркой, и с уборкой, и постояльцев приветить…. Четверо сыновей помогали ей по мере возможностей, но что за помощь от мужчин! Ну, за лошадьми приглядеть,… отнести ужин постояльцу,… ну и, конечно, в поле работать – когда страда. Тут уж Роза не вмешивалась. Всем руководил старший сын, Тум. Муж Розы предпочитал или сидеть на крыльце, высматривая постояльцев, с которыми можно пропустить стаканчик, или спал в конюшне. Роза уже давно махнула на него рукой, и не ждала от него особой помощи – лишь бы под ногами не путался. И на том спасибо, что дал ей четырех сыновей – опору и надежду матери…
Так вот. Трактир процветал, работы было много, и Роза начинала подумывать о том, что в хозяйстве нужны еще одни женские руки. Жасмин пока еще управлялась на кухне, но годы брали свое, и она уже не могла помогать Розе по дому, как раньше. Да и то сказать - шестьдесят годков! Кухаркой Жасмин была отменной, а вот нагрузить ее дополнительной работой было трудно. Слава богу, что еще может готовить на всю ораву, и готовит так, что постояльцы просят добавки…. Ну, можно было, конечно, женить Тума. Он-то был не против, да вот за невесту надо выложить столько же, как за хорошую корову! Деньги у Розы были,… но, как-то вот,… в общем, Туму уже было почти тридцать, а жены пока что не было. Каждый год заводились разговоры о том, что по осени надо сговорится с кем-нибудь, потом дело доходило до размеров платы за невесту, и на том все и заканчивалось…
Господи, а ведь их-то всего аж четверо – сыновей!!!!! Нет, иногда Розе становилось просто страшно, и она думала: «Ах, мне бы хоть одну дочь! Ведь пока не выйдет замуж – была бы мне помощница! Да и потом, после свадьбы, принесла бы в дом ощутимый доход,… глядишь, эти деньги пригодись бы одному из сыновей – на жену…»
Ну, на худой конец, можно было нанять служанку. Но, во-первых, служанке тоже надо платить, и не так уж мало! А во вторых, человек, которого впускаешь в дом, в семью, должен быть надежным - а таковой девушки на примете у Розы не было. В общем, она была в затруднении, уставшая, раздраженная и с невыспавшимися глазами. Постояльцы, конечно же, этого не замечали, а все домашние старались не попадаться ей лишний раз под руку. Вот и сегодня, тусклым холодным осенним утром, Жасмин, просыпавшаяся рано, уже ковырялась в кухне; Тум еще вчера повез зерно на мельницу; Мар и Гавл, бездельники, еще не попадались ей на глаза – дрыхнут, наверное… да и муж небось где-то здесь, спит на лавке - или даже под столом – бывало и такое! А ведь надо натаскать воды, растопить камин, приготовить холодный завтрак, да и прибраться бы не мешало… Роза, гордившаяся тем, что у нее всегда чисто, уперев в широкие бока кулаки, с ненавистью оглядывала большой зал. «Идти за водой? или за дровами? или сначала прибраться? Нет! – решила она, - сначала надаю тумаков лоботрясам!», и собралась подняться, чтобы раз-будить сыновей. И в это время сзади скрипнула дверь.
Роза повернулась с привычной радушной улыбкой, и тут же спрятала улыбку в карман. Особо улыбаться было некому – на пороге стояла девочка-подросток лет четырнадцати, одна, без сопровождающих, в платье, бывшем когда-то добротным и красивым, а теперь нуждавшемся как в стирке, так и в починке. Густые темные волосы, наверняка красивые, если их вымыть, перевязаны простой тряпочкой - скорее всего ото-рванной от подола нижней юбки, и не прячутся под чепцом – да и не стоит прятать такие волосы, честно говоря. Девчонка высоконькая, но худенькая, остроносенькая, с запавшими карими глазками – наверняка, недоедала последнее время. Стоит, носом шмыгает, потирает озябшие руки, но не заводит с порога привычную песню: «ой, тетенька, дайте воды напиться, а то так есть хочется, аж переночевать негде!» Молчит, глядит настороженно, будто готова сразу убежать, если что. Роза вопросительно подняла одну бровь, потом вспомнила, что он все-таки хозяйка, подошла к девочке.
- Чего изволите, барышня? – сказала чуть насмешливо. Вроде девчонку и можно барышней назвать… что-то такое в глазах проглядывает,… но платье… и руки… и мордочка эта чумазая, исхудавшая…
- У вас там, на вывеске, написано – « приют для путешественников». Это правда?
- Конечно! – засмеялась Роза. А кто тут путешественник?
- Я! – девчонка несмело улыбнулась. – Можно у вас отдохнуть?
Роза подняла вверх уже обе брови,… посмотрела на потолок,… и только было собралась поинтересоваться наличием денег у барышни, как та сама сказала:
- Только денег у меня нет,… я, если можно, просто погреюсь…
- А что ж ты - путешествуешь так, без денег? – насмешливо спросила Роза. Девчонка ее забавляла. – Далеко изволишь путь держать?
- Да… пожалуй. Не знаю точно. Мы с отцом жили там, в лесу, - она махнула рукой в сторону третьей дороги, скрывавшейся в глухомани, - а потом… ну, в общем, его нет больше. Я, пока было тепло, жила в лесу. Думала, может отец… а, неважно…
Она махнула рукой, будто отгоняя злые мысли.
- А что мать твоя? – спросила Роза.
- Умерла давно. Я не помню ее…
- Так куда же ты идешь? Мир большой, девочка - куда приклонишь голову?
- Ну,… есть у меня дядя… где-то там, - она махнула рукой в сторону города, - может я смогу его найти…. вот только отдохну у вас немного и пойду…
- Чаю хочешь?
Роза могла бы и не спрашивать – при слове «чай» глаза девчонки загорелись, и даже лицо вроде разрумянилось.
- Тогда так – вот, в углу ведро, а там, недалеко – колодец. Натаскаешь воды в эту бочку, будет тебе и чай, и горячий обед. Идет?
- Да! – заулыбалась девочка, схватила тяжелое деревянное ведро с веревочной ручкой и заспешила к колодцу. А Роза начала разжигать камин. Потом вышла на крыльцо – поглядеть, как там «путешественница» и не сперла ли она случаем ведро! И увидела: девочка тащит полное ведро, заплетаясь и расхлюпывая воду себе на босые ноги, и видно, что тащит с трудом, часто перекладывая мокрую веревку из руки в руку. Вот еле-еле доволокла ведро до порога, ухватилась рукой за перила крыльца, и стоит, глядя куда-то бессмысленно – видать, в глазах потемнело.
« От голода… - догадалась Роза, - этак я воды не скоро дождусь!»
- Эй! – позвала она девчонку. Потом, ничего, не говоря, сунула ей в руки кусок хлеба с маслом и стакан молока.
- Ешь! – сказала коротко.
- Но… я же…
- Ешь, и за работу! – прикрикнула Роза. И пошла за дровами.
И завертелся обычный день. Приехали двое постояльцев; потом зашел поставщик мяса; потом вернулся Тум; так что Роза уже даже и забыла о девочке. Обнаружила ее уже после обеда, в кухне, устроившуюся возле камина и усердно драившую большой котел. Волосы ее были повязаны косынкой Жасмин, рукава засучены, нос в саже и вид весьма довольный.
- Ба! А ты что здесь делаешь, путешественница? – удивилась Роза.
- Она сказала, что вы обещали ее накормить, если она будет хорошо работать. Разве не так? – удивилась Жасмин.
- Так, так! – засмеялась Роза. – Ладно, Жасмин, присмотри тут за ней, да покажи, что делать! Да накорми ее как следует, а то с нее работник – никакой! от ветра шатается!
И, уходя, уже от двери, полуобернувшись, спросила:
- А как тебя зовут-то, путешественница?
- Оттилия, – ответила девочка.
«Хм… вот уж имечко – язык сломаешь! – думала Роза, возвращаясь к обычным делам, - и кто такое только придумал? Нет бы, назвать ребенка по-людски: Роза, Лилия, Жасмин или там Ирис, или Герань – как обычно девочек зовут! Если приживется, буду звать ее Тилья. Это, конечно, на нашем наречии означает – сорняк придорожный, ну да для нее сойдет…»

Каса, по моему имховому имху, вещь нужно, прежде всего, отшлифовать. Чтобы сюжет не терялся за нагромождением слов. Ведь прошло уже 6 лет, как Вы говорите. Это что-то да значит. Но это черновой вариант, даже не обагащенная руда. Так что, сейчас делать замечания по сюжету это все равно, что критиковать еще не свареный борщ:). Тем более, что, шлифуя текст, Вы и сами начнете и в сюжет изменения вносить, и образы, и характеристики тоже будете изменять. У меня, по крайней мере, всегда так;)

artemus, да, все пишут по разному. У меня по другому. Точно могу сказать, что пока что никаких сюжетных изменений, как и корректировки образов, не будет. Пока не планируется, потому что пока мне нравится. Если кто-то, прочтя, покажет мне, что это не так - задумаюсь. Пока же я как матушка над своим дитятком: и самое умное оно и самое хорошее...
Но все же спасибо вам за труд.

Сюжет интересный, но часть предложений описательной части переусложнено. Ну и, как по мне, излишне многословно местами. Типа:

Второй абзац в самом начале - гигантский, на него просто страшно смотреть.
Диалоги понравились. Герои тоже, они вполне живые.
Я бы дочитала историю, желательно в исправленном варианте, потому как, когда переходишь к описаниям, почему-то начинаешь читать по диагонали.

Тау, описания обязательно исправлю. Тгда, 6 лет назад, меня "несло"
Продолжаю:

Глава 2.



Лицом улыбчив он, но шаловлив рукой.

Сегодня друг, а завтра зубоскал и баламут.

Смотрю в глаза… так близок… но не мой.

То рядом топает… а то накинет мне хомут…



Ashtree





- Тилья, ну хватит тебе в небо глядеть! Ну, чего ты там не видела! Мать мне точно уши оборвет, если Майку не найдем, да и тебе не поздоровится!

- Отстань…

- Тилья, я что, сам должен надрываться? Нас между прочим обоих послали корову искать! А ты вот уж два часа лежишь тут, на солнышке, как кот! А я уж весь лес оббегал! А ты все лежишь!!! Вот я Ма Розе скажу как ты Майку искала!

- Ябеда…

- А ты – мешок с отрубями!

- Кто мешок? Я мешок?

- Ты мешок! – выкрикнул ушастый мальчишка лет пятнадцати, и отскочил подальше. Лежавшая в высокой траве девушка лениво приподнялась, и с угрозой переспросила:

- Так кто мешок?

- Ты мешок! Вон уже обед, а ты и не собираешься корову искать! Что мы матери вечером скажем?

- Мы ей скажем, что ее младший сын – грубиян, и не умеет разговаривать с барышнями!

Мальчишка, видя, что между ним и девушкой – безопасных два метра расстояния, пренебрежительно хмыкнул:

- Кто барышня? Ты, что ли??? Ты, Тилья, такая же барышня, как я князь!

- Да, Хисс… - засмеялась девушка, - ты точно не князь! Ты дурак!

- От такой же слышу! – обиделся Хисс. - Вот накостылять бы тебе по шее, чтоб не обзывалась!

Девушка, которую называли Тильей, засмеялась:

- Ну, иди! Накостыляй, герой!

Хисс даже кулаки сжал от обиды. Ну почему она все время над ним смеется?!! Да, он на год ее младше! Но силы у него уже достаточно, чтобы поколотить эту девчонку! Вот бы сейчас отдубасить ее, чтоб не смеялась над ним, и слушалась!

Хотя нет… старшая-то как раз - она. Получается, он должен слушаться! Да и как ее дубасить, когда она его совсем не боится? Вон лежит себе в траве, закинув руки под голову, и смеется! Что, стукнуть ее прямо в смеющиеся розовые губы? Не сможет он, да и бесполезно будет,… раньше надо было, когда она только появилась в их доме! Когда она была замурзанной служанкой, чистившей котлы в кухне и спавшей вместе с Жасмин в конуре под лестницей!

Ну, вообще-то он и сам тогда был – малек. Куда уж тут права качать…

Два года назад она появилась в их доме, появилась неизвестно откуда, вначале казалось – ненадолго. Мать говорила, что она ищет своего дядю, и просто поживет у них некоторое время – пока сойдут зимние морозы. Неизвестно, как так вышло, но уже через пару месяцев она ходила у матери в любимицах, и Ма Роза даже купила ей зимой на ярмарке новую шерстяную юбку и теплую шаль, так что эта Тилья-сорняк теперь и впрямь выглядела как барышня! Жасмин вообще в ней души не чаяла, и все время норовила припрятать для нее самые вкусные кусочки. А когда я, Хисс, младший сын хозяйки, однажды стал требовать справедливости, Жасмин мне сказала: «Твоя мать, слава богу, жива, и отец твой жив! И ты, дурак, (она так и сказала – «дурак»!), пока еще не знаешь, и дай бог – не узнаешь никогда, каково это – остаться одному на белом свете!»

Ну и пусть. Пусть я дурак. Пусть ее все любят, а я ничего не понимаю. Но корову поручили искать нам обоим, и нечего ей лежать тут целый день! Я ее заставлю работать!

- Тилья! – мальчишеский голос очень старался казаться строгим. – Если ты сейчас же не встанешь и не пойдешь вместе со мной, то я…



« Я расскажу все Ма Розе, и Жасмин, и даже Туму, и Мару, и Гавлу! и Ма Роза не пустит тебя в город на праздник! И еще… … …»

« Во наворотил,… - лениво подумала Тилья, - страшно, аж жуть! Нет, надо и впрямь найти эту корову, иначе он от меня не отстанет!»

Но, однако, как не хотелось шевелиться… Горячее летнее солнце красным огнем светило сквозь сомкнутые веки, трава рядом пахла как дурман, и казалось, что каждый солнечный лучик, как острый гвоздик, пришпилил ее к земле, так что встать никакой возможности… Солнце казалось таким теплым и ласковым – как Жасмин. Или как Ма Роза, когда не сердится. Или как ее мать, которой она совсем не помнила…. А Хисс все бубнит и бубнит рядом,… надоел! Ну, ладно….»

Она села в траве, встряхнула головой, прогоняя набегавший сон, и резко сказала:

- Все, Хисс! Тихо!

И тот сразу же послушно умолк.



Я слушала лес. Он был большой и шумный – ровным гулом шумели деревья, пищали, чирикали, посвистывали пичуги, вздыхали лесные обитатели покрупнее, кто-то хотел есть, а вот кто-то нашел что-то вкусное, и уплетает за обе щеки,…. но большой, теплой, довольной и сытой коровы нигде не было слышно. Я прислушалась повнимательнее – ничего. Ну что ж… попробуем по другому.

Я – теленок! Я маленький, заблудившийся коровий детеныш! Мне плохо – почти так же, как было плохо мне в лесу, когда я осталась совсем одна! Я хочу есть – так же как хотела есть девочка, питавшаяся целый месяц лишь ягодами! И еще мне страшно, потому что рядом нет ничего большого, теплого и родного! Мама! Мама!!!! Му-у-у-у!!!!!!!

Я, конечно, не мычала – но все остальное представила очень четко. И повторила это спустя минуту. И потом – еще. И уже спустя полчаса Майка сама ломилась к нам сквозь кусты, не разбирая дороги, и лишь выскочив на поляну, остановилась в недоумении – где же этот малыш, к которому она так стремилась??? А потом увидела нас с Хиссом, и послушно потрусила к знакомым людям. Хисс, довольный, тут же побежал к ней и набросил на рога веревку, а потом вернулся назад и начал допытываться – как это у меня получилось? Ведь это я позвала корову – так же?

- Да не знаю. Получилось и все. И ничего я ее не звала! Майка, наверное, сама тут гуляла и вышла на нас!

- Неправда! Я понял – это ты! Ведь она бежала прямо к тебе, а я перед этим весь лес обыскал! Ты, Тилья, наверное, настоящий маг!

И тут девушка подскочила, как ошпаренная, и видно, что рассердилась очень…

- Кто маг? я маг? Да ни за что! Никогда не смей меня так называть! Иначе я от тебя мокрое место оставлю!

- Да чего ты, Тилья….

- Я не маг! не маг! не маг!!! – твердила она, срываясь на крик….



Вот, ей богу, ненормальная…. Орет на меня почему-то,… чего я ей такого сказал? Корову вон нашла за две минуты,… другая гордилась бы, а эта злится! Тьфу ты, не поймешь совсем этих девчонок! Нет, надо идти домой, да Майку вести, пока не завечерело. А эта принцесса пусть сидит тут и дуется, если ей так нравится…

- Ладно, Тилья, не маг ты…. Пойдем домой. Жасмин уже ужин приготовила…

- Хисс…

- Чего?

- Не говори никому, как я корову нашла…

- Ладно…



Мы вышли из лесу, и направились к придорожному трактиру, который был домом Хиссу, а мне стал убежищем на некоторое время. Вот уже два года я жила здесь, много работала – впрочем, не больше, чем остальные жители «Майской Розы», иногда бездельничала – если не было работы, и уже почти забыла, что это такое – постоянное, сосущее чувство голода. Ма Роза откормила меня, приодела, а взамен требовала лишь добросовестной работы наравне с членами ее семьи – и это было справедливо. Я не роптала и не считала себя обиженной, получая иногда подзатыльник – ведь точно такой же подзатыльник получал и Хисс… или Гавл, не выполнившие вместе со мной какое-то поручение Розы. Хозяйка была скора на расправу и тяжела на руку, и ее тумаки запоминались надолго. Впрочем, иначе справится с такой оравой мальчишек было бы трудно!

Единственный, кого Роза пальцем не трогала, был ее муж. Но ему было еще хуже! Если Роза считала, что он в чем-то проштрафился, она ела его поедом до тех пор, пока ему небо не становилось с овчинку. Тогда он прятался от нее в сарае, а мы все вместе, я и мальчишки, дружно делали круглые глаза, когда Роза спрашивала: «И где подевался этот обормот???»

Только старая Жасмин имела право возражать Розе. Роза уважала ее и боялась потерять – ведь половина постояльцев возвращалась в «Майскую Розу» из-за стряпни Жасмин! Готовила она действительно так, что пальчики оближешь, и я, пока жила первый год в кухне, кое-чему у нее научилась. И если бы теперь мне довелось вернуться в свое детство, я бы смогла приготовить моему дорогому отцу что-нибудь повкуснее, чем съедобные произведения его магического искусства…

Кто еще был в доме на особом положении, так это Тум – старший сын Розы. Мать считалась с ним больше, чем с мужем, да и были они очень похожи с матерью – оба плотные, невысокие, крепко стоящие на земле, всегда разумные и далекие от пустых фантазий. Роза правила в доме, а Тум был ее первым министром по связям с общественностью – то есть, ездил в город за покупками, знал всех поставщиков, знал цены на все продукты и при случае мог всегда соблюсти свою выгоду. В общем, мамина радость.

Второй сын, Мар, был всего на пару лет моложе Тума, но по характеру – полная противоположность. Лентяй был прирожденный, и, причем, не творческий лентяй (то есть – мечтатель), а именно лентяй на уровне инстинктов – заставить его работать было практически невозможно! Но Розе удавалось – воистину, материнская любовь творит чудеса!!!

Третий сын, Гавл, был всего на два года старше меня. Этакая загадочная личность. Всегда молчаливый, неразговорчивый, он спокойно воспринял мое появление в семье, никогда не пытался завязать со мной приятельских отношений, не расспрашивал меня ни о чем, и не возмущался исподтишка, как Хисс, если Роза вдруг начинала возиться со мной – такое иногда случалось. Иногда на Розу нападал материнский инстинкт, и она сама причесывала мне волосы, или наряжала меня в одну из своих юбок, а потом, расчувствовавшись, тут же дарила ее мне. Год назад, когда я стала взрослой (другими словами – когда у меня начались эти ежемесячные женские проблемы), Роза даже прослезилась, в первый и последний раз назвала меня дочкой, и вскоре, когда Тум ехал в город, отправила и меня вместе с ним, приказав сыну свезти меня в лавку и приодеть - конечно же, в разумных пределах. Тум тогда выгрузил меня у платяной лавки и сказал хозяину, что чем больше одежек на мне окажется, тем больше монет получит хозяин. И поехал на базар.

А через два часа Тум возвращался назад, а я стояла у лавки и ждала его… так вот, он чуть было не проехал мимо – не узнал меня! А когда понял, что это все-таки я, Тилья – в новой яркой юбке, новых ботинках, в пестрой шали на плечах и в новом расшитом чепце – лишь вытаращил глаза, открыл рот, закрыл рот, крутнул головой, и сказал:

- Хех!

Потом молча отсчитал хозяину требуемую сумму (хотя вполне можно было скостить на треть!), молча помог мне сесть в повозку, и молча поехал домой. Но я была довольна. Я произвела впечатление!

Итак, по прошествии двух с половиной лет с того страшного дня, когда я осталась одна, я пришла к следующему: у меня был кров над головой. Была женщина, которая любила меня всей душой, и которую я любила почти как мать – это старая Жасмин. Розу я уважала; Тум был для меня чем-то серьезным, важным и отстраненным – как вывеска над трактиром. Мара я презирала, но старалась не связываться с ним – он был значительно сильнее меня. Гавл был «весь в себе» - не парень, а сплошная загадка! А Хисс был то ли большим другом… то ли мелким врагом…трудно сказать! Вначале ему было очень любопытно – что за зверек появился в доме? Потом, когда Роза начала привязываться ко мне, Хисс стал ревновать мать – ведь до этого он был младшим, он был любимцем! Его мелкие пакости преследовали меня постоянно: то на моем стуле неизвестно откуда окажется колючий древесный шип,… то я вдруг упаду на ровном месте, запнувшись за невидимую для других веревку,… то в моих ботинках вдруг окажется сырое яйцо,… и т. д., и т.п. Однажды Роза велела мне дочиста вымыть крыльцо, и я вымыла – даже выскребла его! И пошла докладывать хозяйке. А когда мы вышли с ней вместе принимать мою работу, я увидела, что через все крыльцо тянутся следы чьих-то грязных ботинок! свежие следы, и видно, что этот свинский гад специально топал туда – сюда! Я внимательно глянула на отпечаток – нога небольшая, такая только у меня да у Хисса! Роза тоже глянула на отпечаток, ничего не сказала, лишь заметила: « Я же велела начисто! Переделай!» и ушла внутрь.

Ну, я переделала. Начисто!!! Постаралась, чтобы побольше грязи попало в ведро! А потом пошла, нашла Хисса, и вылила это ведро прямо ему на голову!

Ох, как он вскочил! Как обозлился! Как заорал! И кинулся на меня с тумаками! Но в то время мы с ним были равные соперники – и по силе и по массе тел, поэтому борьба продолжалась на равных с переменным успехом, с обоюдным обменом синяками и ссадинами. Он надеялся в основном на силу удара, я старалась взять верх ловкостью, быстротой и острыми когтями (подсознательно стараясь не попасть ему в глаз), и так продолжалось до тех пор, пока в пылу драки Хисс не схватил меня за ворот и не разорвал на мне рубашку почти до пояса.

А было мне тогда уже пятнадцать.

И грудь у меня присутствовала в полной мере.

И Хисс, увидав открывшееся зрелище, тут же отпустил меня, покраснел как рак и ушел. Даже убежал! И больше меня пальцем не трогал, даже не давал сдачи, когда я стукала его по шее. А колотить человека, который не дает сдачи, совершенно неинтересно! Так наши драки и прекратились. Но занудством своим он мог достать кого угодно – весь был в мать в этом отношении…

Каса, а дальше?

Глава 3.



Научись молчать как звезды,

И смотреть на вещи прямо.

Это просто – и серьезно,

Здесь помочь не сможет мама.

Эта жизнь – такая сука!

Каждый норовит подставить!

Не подаст никто вам руку,

И на путь вас не наставит…



Ashtree.





Мда. Рассказчик из меня, конечно… Прыгаю туда-сюда, как белка по веткам, ну уж вы меня извините. Как могу, так и говорю. А станет скучно – не неволю, не слушайте!

Ну так вот. Я продолжаю – потому что в тот вечер, когда мы с Хиссом нашли корову, случилось еще кое-что, и об этом надо рассказать.

Мы шли к трактиру, пыля босыми ногами по теплой летней дороге, и болтали ни о чем. Вернее, болтал Хисс, а я слушала.

- А здорово ты корову нашла, Тилья! Как она к тебе прибежала! Мне бы так! Если рассказать об этом сегодня вечером в трактире, когда соберется побольше народу, то ты можешь зарабатывать неплохие деньги! Ведь коровы теряются довольно часто!

- Хисс, ты же обещал, что никому не скажешь!

- Знаю, но это глупо! Ты подумай сама – это реальные деньги! За каждую найденную корову ты можешь получать,… получать,… - он почесал в затылке, - ну, три монеты точно!

- Хисс, перестань…

- Ну ладно, ладно… Странно только это все. Деньги плывут к тебе в руки, а ты упираешься. Ворчишь. На магов ругаешься всякими словами. Чего ты на них взъелась-то?

- Ничего.

- Ничего…. Было бы сказано! Не хочешь рассказывать – и не надо! А маги, между прочим, могут неплохо зарабатывать!

- Ой ли, Хисс!

- Ну, не знаю – я так думаю…. Вон, Гавл хочет стать магом – даже читать для этого научился! Ну, может и не для этого, а просто так… но книжки по ночам часто читает! Как у него только глаза не повылазят!

- Гавл хочет стать магом? Первый раз слышу!

- Да никто про это и не знает, кроме меня! Он как-то мне сказал по большому секрету, что скоро уйдет, куда-то там, не помню куда, и будет учиться магии. Не знаю, что у него получится, пока что он всего лишь пыхтит-пыхтит, книжки читает-читает, бубнит что-то вечерами, а в результате – один пшик! Только смотри, Ма Розе не говори!

- Не скажу. А Мар кем хочет быть?

- Мар? А что, он хочет кем-то быть? Мар хочет быть тем, что он есть. Его все устраивает!

- А Тум?

- Тум? Да Тум больше всего на свете хочет быть женатым! – расхохотался Хисс. – И унаследовать трактир!

- А ты, Хисс?

- Я? Я, Тилья, наверное, уйду отсюда вместе с Гавлом. Только он будет учиться на мага, а я стану солдатом!

- Хисс, - я даже остановилась, - ты что, с ума сошел? Ведь солдат убивают!

- Не всех, Тилья!

- Нет, ну ты точно дурак. Как можно! Представь себе только – вот ты лежишь на снегу, такой молодой и красивый, и в животе у тебя торчит меч, и кровь твоя течет сквозь твои пальцы, растапливая снег под тобой…

- Да ну тебя… что это ты представляешь себе всякую гадость? А если я стану героем, и мне дадут орден и пожизненную пенсию?

- Ну, Хисс, я только порадуюсь за тебя…

Так вот, незаметно, болтая и шлепая ногами в пыли, погоняя Майку, перебрасываясь словами и отгоняя первых комаров, мы подошли к трактиру. Во дворе стояла телега с мешками, Тум таскал их в сарай, а Мар делал вид, что он тоже сильно занят. Хисс повел Майку в коровник, а я побежала в кухню за ведром, и сразу же вернулась – надо было подоить Майку. Быстро справилась с работой, подхватила ведро с молоком и поспешила в дом. Было уже почти совсем темно, Роза суетилась вверху – готовила комнату новому постояльцу, Тум еще копошился в конюшне, и лишь Мар сидел на крыльце, ковыряя щепкой в зубах – наверное, уже поужинал. Я знала, что мне еще надо помочь Жасмин управится с посудой, и потому спешила. Но не тут-то было! Мар, наверное, заскучал, и решил повеселиться. Когда я проходила мимо него с полным ведром молока в руках, он схватил меня за подол юбки, так, что мне поневоле пришлось остановиться – иначе бы я пролила молоко.

- Мар, ты чего? – спросила я неприязненно. Этот человек не вызывал у меня никаких положительных эмоций.

- Тилья, Тилья, сорнячок… - протянул он противным голосом и накрутил подол юбки себе на руку, так, что мне пришлось сделать шаг к нему.

- Мар, отвяжись! - сказала я как можно более неприветливо.

Мар молчал, ухмыляясь, и еще раз накрутил на руку подол моей юбки – так, что она задралась выше колен, и мне пришлось шагнуть к нему еще ближе. Глазенки у него так и бегали – туда-сюда, туда-сюда, а вторая рука тут же полезла мне под юбку.

- Ма Роза!!! – заорала я что есть сил.

- Чего тебе? – раздалось сверху.

Роза свесила голову из окна трактира – поглядеть, чего я ору, но Мар уже отпустил меня.

- Куда молоко нести?

- Господи, да конечно, в погреб! Куда же еще? – сердито сказала Роза, и я поспешила в погреб. Но нет! Не так! Я поспешила, но на верхней ступеньке развернулась и со всей силы врезала Мару носком своего ботинка под ребра… ох, он и скрючился, ох, и зашипел - да я уж убежала!

И с той поры я старалась держаться от него подальше, понимая, что нажила себе врага на всю жизнь. Но видит бог – если бы все вернулось назад, я сделала бы так же!



Лето кончилось, наступила осень. Закончилась работа в поле, задули холодные ветры, и вот - вот должен был выпасть первый снег. Проезжающих стало меньше, работы в трактире поубавилось. Хисс где-то раздобыл меч и целыми днями с кем-то воевал в дровяном сарае, так что только щепки летели во все стороны. Тум стал какой-то сердитый, пару раз ругался с Розой из-за пустяков, потом ходил с виноватым видом – мать он очень любил. Гавл или читал или спал, и только Мар слонялся по трактиру как привидение, явно не зная, чем себя занять, и если Роза начинала ворчать на него – дескать, нечего дурака валять! – он сердито огрызался и уходил. Какое-то напряжение висело в трактире - серое, как небо, готовое прорваться снегом. И снег таки выпал…

В тот день с утра дул сильный ветер, нагоняя плотные облака, но к вечеру стало тихо.

- Слава богу, - сказала Роза, - может быть, Тум успеет сегодня вернуться из города!

- Вряд ли… - протянула Жасмин.

- А зачем? – удивился Мар, - чего он тут забыл? В городе весело!

- Холодает, - заметила Роза, - как бы ночью мороз не ударил. Тилья, принеси-ка еще дров, подбросим в камин, а то что-то зябко!

Я набросила шаль и отправилась в сарай за дровами, и не слышала, как Роза ворчливо сказала:

- Мар, ну что ты сидишь как пень, пошел бы тоже дров принес, что ли! Ну не человек – камень лежачий!

Мар потянулся, зевнул, посмотрел лениво на дверь, почесал в затылке и сказал:

- А что… пожалуй и принесу!

Вот так и получилось, что я, набрав полную охапку поленьев, повернулась и нос к носу столкнулась с Маром. Я не успела даже набрать воздуха, чтобы заорать, как он схватил меня за руки повыше локтей, встряхнул, так, что дрова посыпались, и прижал к стене сарая. Совсем близко я увидела его ненавистную морду и услышала хрипловатый говорок:

- Ну что? Попалась, сорнячок?

И тут же он прижал меня всем телом к стене сарая и впился мне губами в шею, будто он не человек а нечисть какая-то. Я была почти размазана по стене и не могла ничего сделать – чем больше я дергалась, тем больше распалялся Мар. Вот одна из его лап забралась мне под рубашку… бедная моя грудь! «Помо…» - попыталась пропищать я, но Мар тут же заткнул мне рот в прямом смысле слова: начал меня целовать.

О господи. Когда я почувствовала этот чужой рот, который накрыл мои губы как колпак, у меня потемнело в глазах. Я поняла, что еще чуть-чуть – и я потеряю сознание. И стану совсем беззащитной. Резко дернувшись, я освободила голову, и со всей злостью впилась зубами в первое, что мне попалось – в ухо Мара! Да еще и рванула его на себя! Ухо надорвалось, теплая соленая кровь потекла мне в рот, Мар взвыл, отшатнулся, и я шлепнулась на пол. Шлепнулась – и даже не смогла подняться, потому что Мар сразу ударил меня. Я отлетела, врезавшись в поленницу, наделав много шума, и теперь уже моя собственная кровь из разбитой губы потекла мне на подбородок.

- Ах ты, сука… - сказал Мар, и шагнул ко мне, держась рукой за ухо.

«Ну все… - обреченно подумала я, - сейчас он меня убъет…»

И вдруг увидела как Мар, будто заколдованный, делает шаг назад,… еще,… еще…, а потом пятится все быстрее и врезается в противоположную стену сарая. А на пороге стоит Тум – видимо, только вернулся, - злой, как черт, но говорит спокойно:

- Оставь ее, Мар.

А Мар встает, подходит к Туму, и говорит так вежливо – вежливо:

- Здравствуй, брат! С возвращением! Что, погодка паршивая нынче? Ну, ступай в дом, мать тебя давно ждет и Жасмин ужин на угольях держит. Иди, отдохни с дороги! – и похлопывает Тума по плечу.

- Хорошо, - отвечает Тум. – Тилья, пойдем со мной!

- Нет-нет-нет, - это уже ехидно так – Мар, - Тилья останется!

Тум засопел, наливаясь злостью, как индюк.

- Я же сказал тебе, Мар! Оставь ее!

- Да пошел ты… - лениво протянул Мар, и тут же точным, почти незаметным движением ударил Тума в челюсть снизу вверх. Тум дернулся, недоуменно глянул на Мара – и тут же они сцепились, упав на рассыпанные дрова, и катались там, награждая друг друга тумаками, рыча от злости и почти что разрывая друг на друге одежду.

Я встала. Осторожно обошла двух дерущихся, вышла наружу. Остановилась, не зная, не понимая, не чувствуя – что же делать дальше? Мне казалось, что меня вываляли в липкой грязи – всю, с головы до ног, и я уже никогда больше не буду чистой. Вдруг всплыло недавнее – чужой слюнявый рот на моих губах, и я даже не стала бороться с накатившим приступом тошноты – упала на четвереньки, а мой желудок выворачивался наизнанку, как будто я съела Мара! Тошнота вскоре отступила, но собственная беспомощность и бессилие приводили меня в ярость, и я, сжав кулаки и подняв лицо к серому небу, что было силы закричала!

И тут же сверху – так, будто это мой крик разорвал небо - рухнул вниз снег. Он сыпался и сыпался с сухим шелестом, укрывая мое лицо, забивая глаза, залепляя рот, не давая дышать, и я подумала на мгновение – а может лечь сейчас прямо здесь на холодную землю, и пусть меня засыплет снегом! Чистым белым снегом… Но резкий голос хозяйки вернул меня к действительности.

- Тилья! – кричала с порога ма Роза, - Ты где пропала? Мар! Мар, бездельник!

Я встала и пошла к дому, даже не чувствуя, что на мне нет шали, и густой снег падает мне на плечи, тает и холодными струйками стекает по спине. Ма Роза стояла на крыльце с лампой в руке, и злилась. Но когда я шагнула в круг света, она, увидев мой растерзанный вид, разбитую губу и яркое пятно на шее, лишь спросила глухо:

- Кто?

- Мар, - выдохнула я. – Ма Роза, они, Мар и Тум, они там, в сарае… слышите?

Трудно было не услышать – Мар и Тум рассыпали наверное уже все дрова в сарае.

- Иди к себе, – так же глухо сказала Роза. – С тобой отдельный разговор будет, - и пошла к сараю. И уже на полпути, обернувшись, бросила мне:

- Да шею чем-то повяжи, бесстыжая…



Я пришла в кухню. Забилась в свой уголок, отгороженный от остального мира шкафом и полотняной занавеской. Переоделась, плотно-плотно застегнув на себе блузку, перевязала косынкой шею – о-о-очень высоко! Потом села и сложила руки на коленях. Ей богу, я совсем не знала, что же мне делать дальше. Сидела как пень, ни о чем не думая, лишь тупо разглядывала свои руки. Наверное, я была мертвая – ведь человек жив, пока живут его чувства, а мои чувства, похоже, умерли. Хотя – нет. Слух остался, и я поневоле слышала разборку, которую Роза устроила своим старшим сыновьям. Там, в зале, у камина, собрались сейчас Роза, ее муж, Тум, Мар и Жасмин. Вначале было тихо. Все молчали, кто-то из сыновей хлюпал разбитым носом. Потом Роза спокойно (очень спокойно!) спросила:

- Мар – ты где находишься?

- Не понял…

- Ну ты – именно ты, и сейчас – где находишься?

- Где-где, - протянул Мар, - в Кинсулде…

- Не огрызайся! – повысила голос Роза. Ты находишься в доме своей матери! И будь добр, уважай его!

- Так я ж таки его очень уважаю, матушка, - так же лениво ответил Мар.

- Это заметно. – голос Розы был похож на мятный леденец – такой же холодный. – Что, приглянулась тебе девчонка?

- А хоть бы и так! – буркнул Мар. – И что?

- И то. Приглянулась – и славно. Значит, через,… м-м-м,…. – она, наверное, прикидывала в уме, - через месяц сыграем свадьбу!

- Какую свадьбу??? – Мар, похоже, даже вскочил.

- Твою и Тильи.

- Щас! Женюсь я на ней, как же!

- Стоп. – Роза выдохнула, видимо стараясь не сорваться на крик. – Моя гостиница, и ты это прекрасно знаешь, - приличное заведение. И если тебе приглянулась Тилья – женись! И потом уже, когда она будет твоей женой, - бей ей морду, валяй по сараям, и разбирайся с ней сам, как хочешь. Но пока она девушка и живет в моем доме – я тебе не позволю распускаться!

- Не, ма… погоди… - заныл Мар, - ну как же так сразу – жениться! Да я ведь…

- Все! – сказала Роза как отрезала. – Решено!

Сердце мое ухнуло вниз и где-то там, в ногах, умирало. Я не могла поверить, что Роза, вот так вот легко, не спросив меня, не слушая даже Мара, все решила. Мужа мне нашла, видите ли. Без меня - меня женили!!!

Но тут подал голос молчавший до того Тум.

- Мать. Погоди.

- Чего тебе?

- Мать, я старший?

- Ну!

- Я должен жениться первый!

- Ну да…

- Мать, отдай мне Тилью!

- Во, точно! – подхватил Мар, - Ма Роза, отдай ты ему эту ведьму кусачую!

- Тум, сынок, не спеши. Я давно тебе обещала, а теперь уж точно решила. Завтра же мы с отцом поедем в город, и сговоримся с родителями самой лучшей невесты. И пусть просят за нее любые деньги – мне для тебя ничего не жалко! Кстати, сыграем две свадьбы, сэкономим на угощении…

- Ма Роза! Я хочу Тилью!

- Да полно, сынок! Зачем тебе эта кошка драная, приблудная? Возьмем тебе девушку из приличной семьи, а Тилья пусть будет Мару… ну или Гавлу, если уж Мар не хочет…

- Ма Роза. Я говорю тебе первый и последний раз. Если не отдашь мне Тилью – я уйду в город, к мяснику. Ему нужен помощник в лавке, и он уж меня давно звал. И пропадите вы все пропадом с вашим трактиром!

- Ох… - вдруг неожиданно, жалобным голосом, проговорила Роза, - ох, сынок, что ж ты со мной делаешь? Ведь я ночи не спала, работала как лошадь, да и отец твой тоже постарался – не молчи, чучело, скажи же ему! (Это она, видать, мужу). Мы же все это наживали для кого? Для тебя и семьи твоей, и деток, и женушки твоей. Кому же ты все это хочешь отдать – девчонке без роду, без племени, подкидышу, приблуде! Да разве для этого я недоедала – недосыпала!

Роза, похоже, заплакала. Роза – и заплакала! Голоса стали тише, похоже, все столпились возле Розы, успокаивая ее, и я уже не слышала, что было дальше. Да и не хотела слышать. Все, чем я жила последние два-три года, перевернулось с ног на голову. Я уважала Розу! А она, оказывается, меня просто использовала, как бесплатного работника и потенциальную дармовую жену для своих сынков. «Вот, вот тебе урок! – крутились у меня в голове мысли, - никому ты не нужна на этом свете! Все тебя лишь используют для своих целей, запомни это, девочка!»

И вдруг острой грустью накатили на меня воспоминания об отце… о нашем синем лесе… и замке с летучими мышами… пусть я была там одинока, но я была свободна, и меня все любили. Ах, отец, где ты сейчас? Жив ли? Что с тобой? И где ты – мой мифический дядя, которого я никогда не видела, и которого я вроде как ищу. Жив ли ты? Где вы сейчас, мои родные?

Глава 4.



Мне тут тесно.. я чужая

Все хотят меня кусочек

Как же быть мне? Я не знаю…

Я хочу любимой быть…

ну хоть разочек…



Ashtree



Я задумалась об отце, и не заметила, как прошло время. А когда опомнилась – поняла, что вокруг меня тихо. Похоже, все пошли спать. Поделили меня и, довольные, разошлись. Я зябко повела плечами – действительно, было холодно! – потом вспомнила, что пошел снег, и подошла к небольшому окошку кухни.

Снег все сыпал – такой же густой и чистый, как и пару часов назад. Завтра он будет белым, а пока, ночью, он серым пеплом засыпал весь этот мир, и лес, и трактир, и дороги, по которым сегодня никто никуда не ехал. В камине еще были угольки, и я, чтобы согреться, подбросила дров и села поближе. Сидела, разглядывала маленькие язычки пламени, и думала - впервые за последние несколько лет думала без злости – а ведь мой отец, наверное, мог управлять этим огнем,… и снегом за окном,… и даже всеми живущими в этом доме. Если бы и я так могла, то мне не были бы страшны никакие Мары…

Топ,… топ,… топ,… - кто-то сзади подходил ко мне.

- Чего не спишь, Тум? – я сразу узнала его по звуку шагов.

Тум подошел, присел рядом со мной у огня.

- Я, это, пришел сказать. – Он говорил короткими предложениями, ясными и четкими, как гвозди.

- Ну, раз пришел – говори. Хотя, нет, - я вспомнила сегодняшние события, - нет, Тум, сначала я скажу. Спасибо тебе.

- Да ну… Ты Мара не бойся больше, Тилья. Он тебя теперь не тронет.

- Потому что ты ему морду набил?

- Ну да. И еще, это… ма Роза сказала, что через месяц наша с тобой свадьба. И ты теперь Мару вроде сестры. А ему найдут невесту в городе. Будет сразу две свадьбы.

Вот так вот – не один братец, так другой! И не рыпайся, девонька, никуда ты от своего счастья не денешься!

- Тум, послушай…

- Ш-ш-ш… тихо, тихо, - это Тум обнял меня за плечи, как ребенка, успокаивая. – Все хорошо, Тилья. Все в порядке. Теперь тебя никто не обидит.

- Тум, я…

- Я здесь, я с тобой, и я прибью любого, кто только глянет на тебя… Ну успокойся, Тилья, все хорошо… - и говоря это, он прижимал меня к себе все крепче, и потихоньку целовал мои волосы, и лоб, и виски, и глаза, и губы… о господи, он целовал меня!

- Нет, Тум! Нет!

Я едва оторвала его голову от себя.

- Но, Тилья, - он вновь пытался мне объяснить – ты разве не поняла? Ма Роза сказала, что через месяц наша свадьба! Наша с тобой, Тилья! Все уже решено!

- Тум – а меня почему никто не спросил?

- Дурочка! – он засмеялся мне в ухо, - спрашивают родителей девушки, а у тебя же их нет! Кого спрашивать-то? Дурочка ты моя…

И он еще крепче обнял меня, продолжая целовать, и, похоже, совсем уже начал терять голову, потому что руки его поползли по проторенной Маром дорожке, и он все настойчивее пытался уложить меня на скамью, на которой мы сидели.

- Тум, … нет, Тум,… нет, нет! Ты слышишь меня, Тум?

Не слышит. Ничего не слышит, ничего не понимает – бедный двадцативосьмилетний мальчишка, совсем ошалевший от близкого удовольствия,… и что же мне с ним делать? Опять орать?

И тут я вспомнила…

И обхватила Тума за голову…

И прямо в ухо четко и громко сказала ему: «Тардиан!»

И он обмяк, сполз с меня, растянулся у камина и захрапел!



«Получилось! У меня получилось!!!»

Бурная радость захлестнула меня. У меня получилось! Как у отца в свое время! И теперь мне не страшны ни Мар, ни Тум, ни все остальные! Я могу! Я сама!

Тум что-то забормотал во сне, и я вдруг испугалась. А что, если он сейчас проснется?

Я осторожно толкнула его в плечо.

- Тум… Тум, слышишь?

Спит. Ну и пусть спит.

Господи, как хорошо-то!

Я теперь больше не беспомощный ребенок. А если я еще и…

Но тут мои мысли прервал голос Розы.

- Тилья? Ты не спишь?

Она стояла на пороге кухни, со свечой в руке, придерживая на плечах шаль.

- Нет, не сплю.

- Вот и мне не спится. Поговорить надо, Тилья.

Она подплыла к камину поближе – широкая и степенная в своей длинной ночной рубашке. Собралась присесть на скамью, и тут увидела спящего на полу Тума.

- Ту-у-ум?? – удивленно протянула она.

- Он спит, ма Роза, - поспешила объяснить я.

- Спит? Здесь? С чего это вдруг? – удивилась Роза. И быстрым взглядом окинула меня с ног до головы, будто проверяя – чем это мы таким занимались, что Тум уснул прямо на полу. – Хм… Пьяный, что - ли? – она склонилась к сыну. – Да нет, вроде… Тилья??

И она вопросительно поглядела на меня.

- Да с ним все в порядке, ма Роза! Он просто спит! – повторила я.

- Нечего ему здесь спать. Тум! Вставай! – она толкнула его. – Слышишь? Эй, Тум! – встряхнула его посильнее, - Тум! Тум! Проснись!

Тум заворочался, повернулся на бок, сгреб подвернувшийся веник, обнял его, улыбнулся и захрапел.

- Тум! Проснись! – закричала уже Роза, сильно встряхивая сына за плечи. – Тум, Тум, Тум!!! – и по щекам его – хлоп! Хлоп!

- Ум-м-м… - пробормортал Тум.

- О господи… - прошептала Роза севшим голосом. Потом схватила со стола кружку с водой, плеснула в лицо Туму. Тот причмокнул губами, повернулся на бок и продолжал спать.

Роза стащила с себя шаль, свернула ее, подложила под голову сыну. Потом подняла глаза и глянула так, что у меня мурашки по коже побежали.

- Что ты с ним сделала?- спросила она меня хрипло.

Я стояла, не зная, что ей сказать.

- Что ты с ним сделала? Что ты сделала с моим сыном, ведьма? – закричала Роза, - Что? Что?

И тут мне стало страшно. А что, если Тум больше никогда не проснется? Что же я действительно наделала?

- Ма Роза, я не хотела… - пробормотала я.

- Ведьма. Ведьма проклятая! Откуда ты взялась на мою погибель! – закричала вдруг Роза. – Эй! Кто там! Мар, Гавл, Хисс!

В кухню тут же ввалился Мар – будто ждал за дверью, следом сунулся всколоченный со сна Гавл. Оба они вытаращились на спящего Тума, потом Гавл протянул: «А чего это он тут, а?», подошел и склонился над братом. И вдруг отшатнулся испуганно, глянул на меня, на мать, опять на Тума. Потом схватил меня за руку и склонился вместе со мной над Тумом.

- Тилья, - прошептал он, - это ты?

- Да, - так же тихо ответила я.

- Разбуди его – он больше не опасен!

- Не могу, Гавл…

- Как это – не могу?

- Не могу! Не знаю как!

Гавл непонимающе вытаращился на меня, но тут вмешалась Роза.

- Не разговаривай с ней, Гавл, а то она и тебе голову задурит! Мар, - она бросила сыну веревку, - вяжи ей руки, да рот заткни, чтоб она еще бед не натворила! И вон ее из дому, ведьму!

- А куда ее?

- В сарай! В сарай ее запри! Да будь осторожен, сынок! А ты, Гавл, помоги мне перенести Тума наверх! Ох, Тум, Тум, бедный мой сынок… Мар, запрешь ведьму и быстро назад, ты мне здесь нужен!

Вот этот кусок уже лучше. Нет такого многословия, как в начале. Только там, где "но" и "однако", идущие друг за другом, нужно оставить что-то одно.
И сократить число восклицательных и вопросительных знаков. Есть небольшой перебор

Глава 5.



Все! Хватит! Довольно! Пустите… устала…

Глаза бы закрыть и не видеть все лица.

Исчезли все мысли, и вся я пропала,

Как ластиком стерта – пустая страница…



Ashtree



Господи, как холодно…

Я валялась в том самом сарае, где еще недавно Тум и Мар усердно месили друг друга. Мар добросовестно стянул мне за спиной руки, заткнул рот какой-то тряпкой. Потом хитро подмигнул мне, сказал: «Не скучай, сорнячок,… я вернусь…» - и ушел.

А я, которую притащили сюда в одной рубашке, начала быстро замерзать. Сначала я стучала зубами от холода, потом заледенела, потом мне казалось, что у меня останавливается сердце – так было холодно. Потом я вообще перестала что-либо чувствовать. Захотелось спать.

«А интересно – доживу ли я до утра?» - проскользнула мысль.

И тут меня кто-то встряхнул за плечо. Я с трудом открыла глаза. Кто-то, вошедший в сарай, вытащил кляп из моего рта и сейчас распутывал руки. Было темно, лишь слабый свет вливался из открытой двери, но мне показалось, что я узнала вошедшего.

- Гавл? Это ты? – едва вымолвила я онемевшими губами.

- Да. Погоди, сейчас согреешься, - пробормотал Гавл и протянул мне фляжку. Я глотнула что-то жгучее и противное, закашлялась и одновременно почувствовала, как огонь пробежал по моим внутренностям и быстрее забилось сердце. А Гавл уже протягивал мне шаль – не мою, а большую теплую шаль ма Розы.

- Спасибо, Гавл, - сказала я, - ты такой добрый!

- Я? – хмыкнул Гавл, - Я не добрый. Я умный, Тилья!

Я замерла. Так. А этому-то что от меня надо? Господи, как же меня достали за сегодняшний вечер эти братишки…

- Слушай меня, Тилья. Слушай внимательно. Тум спит. Очень крепко! И будет спать еще долго, я так думаю. Ма Роза сказала, что если утром Тум не проснется, то Мар отвезет тебя в город и сдаст там священникам, как злостную ведьму. А это смерть, Тилья. Кроме того, до города езды часа три. Повезет тебя Мар. Ты поняла, о чем я?

- Да, - прошептала я, - о разорванном ухе…

- Вот. Я, Тилья, не добрый. И не злой. Мне лично ты ничего плохого не сделала, а Мар и Тум сами виноваты. Однако, если что, я вместе со всеми брошу факел в твой костер! Вот так-то.

- Так что же тебе от меня нужно, Гавл?

- Расскажи мне, где ты училась магии. Мне это нужно, Тилья! Очень! Весной я уйду отсюда, да вот куда идти – не знаю. Укажи мне дорогу, и я отпущу тебя сейчас!

- Но, Гавл,… я не знаю…

- Не ври мне, ведьма!

- Гавл. Погоди. Не горячись! Ведь ты не дурак и головы никогда не теряешь. Посмотри на меня, подумай – разве мерзла бы я в этом сарае, будь я опытной ведьмой? Я нигде никогда ничему не училась, Гавл, и сама боюсь того, что порой у меня получается! Я не лгу тебе!

Гавл только головой покачал.

- Нигде? Ничему? Никогда? Ты хочешь сказать, что легко сотворила то, чему я безуспешно учусь уже несколько лет?

- Ну,… наверное, да…

Гавл хмыкнул.

- Так учись! Иначе ты – как младенец с острой бритвой! И себя поранишь, и других покалечишь!

- Да, Гавл. Ты прав, пожалуй… Отец мой был магом, сильным и умным магом, а я – вот… действительно, опасна для окружающих. Ты теперь не отпустишь меня, да?

- Дурак был бы я, если бы не отпустил, – пробормотал Гавл. – А я, Тилья, не дурак. Тум и Мар – это только начало. А кто будет следующий? Мы с Хиссом? Нет уж. Уходи отсюда подобру-поздорову, пока ты еще невредима, и пока мы с братьями окончательно не перегрызлись. Уходи, и не разрушай нашу семью.

- Но куда же я пойду, Гавл? Ведь ночь и снег валит!

- Ну, как хочешь. Оставайся. Утром Мар доставит тебя в город с комфортом!

- Нет, нет,… ты прав. Спасибо тебе. Я уйду прямо сейчас, Только покажи мне дорогу в город. Может, я действительно смогу там отыскать своего дядю.

- Сразу направо от трактира! Ветер будет тебе в лицо, но ты закутайся в шаль – она теплая. И возьми фляжку – согреешься по дороге.

- Спасибо тебе, Гавл. Я ухожу. Если можно, то завтра утром скажи тихонько Жасмин, что со мной все в порядке.

- Сам бы я не догадался… - пробормотал Гавл. – Иди, Тилья, пока сыпет снег! Утром никто не узнает, в какую сторону ты ушла! Иди!

- Прощай, Гавл. Удачи тебе, маг!

Гавл махнул рукой и исчез за пеленой снежинок. Я быстро пошла по дороге прочь от трактира. Да, этот «маг в проекте» был прав: утром никто не разберет, куда же я делась. Следов нет; сарай заперт, ключ на месте (Гавл об этом позаботится!). Исчезла ведьма проклятая неизвестно куда – исчезла так же, как и появилась!

Вот только… что будет с Тумом? Неужели проспит бревном всю оставшуюся жизнь? Ну, может быть Гавл, подучившись, сможет ему помочь…

Я шла вперед, наклонив голову, стараясь, чтобы снег не очень бил мне в лицо. И не сразу услышала, что сзади меня кто-то окликает. «Тилья! Тилья!» - услышала я сквозь буран. «Погоня!» - обдало меня страхом, и я рухнула в снежный сугроб у дороги и притаилась там. «Тилья! Да где ты? Тилья-а-а-а!» - слышалось все ближе.

Похоже, один человек кричит. Ну, с одним я справлюсь, если что…

Я встала и вышла на дорогу. Потом крикнула: «Я здесь!»

И тут на меня из вихрей снега вывалилась закутанная фигура с мешком за плечами. «Ну ты чешешь! - заорала фигура, - я уж горло сорвал тебя звать!»

- Хисс! – и с облегчением, и с тревогой воскликнула я. – Что случилось? Почему ты меня догоняешь?

- А я решил уйти с тобой! Я, Тилья, не дурак, хоть ты меня и не раз дураком называла. Я сегодня все видел, все слышал, и сразу понял, что ты уйдешь – особенно, когда Гавл у Мара из кармана ключ вытащил. Пока Гавл тебя развязывал да отпаивал – я, вот – вещички собрал! – и он кивнул на заплечный мешок. На-ка, вот, - он начал доставать из мешка вещи, - оденься потеплее и пойдем!

- Хисс, спасибо. Но, послушай меня…

- Чего?

- Возвращайся назад, Хисс…

- Вот еще! С чего это? Я решил идти!

- Хисс – а как же ма Роза? Ведь ты даже с ней не попрощался! Она и не будет знать, где ты!

- А, ничего! Гавл ей скажет!

- Гавл?

- Ну да. Он умный, догадается куда я делся!

- Хисс, пожалуйста, я тебя прошу – возвращайся!

- Тилья, отстань! Ты мне кто – Ма? Чего это я должен тебя слушаться? Хочу и иду! Захочу вот и пойду совсем в другую сторону! И ты мне не указ!

- Ладно, Хисс. Не ругайся. Пойдем вместе.

И про себя подумала: «Дурачок…»

И Хисс про себя подумал: «Ну вот… а то выдумала – идти одна… будто я ее одну отпущу!»

Глава 6.



Боль не гаснет в душе, а горит все сильней

На холодном ветру бьется жгучим огнем.

Ты не сможешь поверить еще много дней

В то, что смерть увела его долгим путем



Тэм и Йовин





Да, мы с Хиссом явно переоценили свои силы. Идти ночью, сквозь буран, было трудно. Почти невозможно. Вскоре мы потеряли дорогу – наверное, случайно свернули в лес. Здесь было потише, мы нашли большую старую ель, разгребли снег под ее лапами, заползли внутрь, съели по лепешке, (Хисс и еды захватил!), глотнули из фляги, подстелили мою шаль, прижались друг к другу покрепче, завернулись в плащ Хисса, и продремали так до рассвета. А утром оказалось, что метель утихла, а мы сидим где-то в глубине леса и совершенно не представляем, куда же нам двигаться дальше. Хисс начал разыскивать на небе солнце, но если там, вверху, все серо – шарь, не шарь глазами, солнца не найдешь.

- Мда. – сказал Хисс. – Как-то оно все не так получается. Я думал, к утру будем в городе, а тут этот снег… и куда идти – непонятно…

- Ну пошли уже хоть куда-нибуть! – сказала я, поплотнее заворачиваясь в шаль. – Не сидеть же нам здесь, в лесу!

Мы сделали несколько шагов, и увидели впереди, на поляне, матерого волка. Он был какой-то странный – стоял и смотрел на нас. Будто ждал.

Хисс побледнел, потом нервно похлопал себя по бокам, потом покраснел и прошептал:

- Тилья… а я это… меч дома забыл…

Я чуть не расхохоталась. Хорош защитничек! Но Хисс выглядел таким жалким, что я не стала смеятся.

- Погоди-ка, - сказала я, и шагнула вперед.

«Привет» - мысленно сказала я.

«Привет, хозяйка, - получила такой же ответ. – А где хозяин?»

«Не знаю. Все еще не знаю… А где город?»

«За лесом. От медвежьей берлоги поворот в сторону ручья, Потом вверх, через малинник и на прогалину, а там и город виден»

« Я не знаю здешнего леса. Проводишь?»

Волк вильнул хвостом и скрылся в кустах.

- Пойдем за ним, Хисс.

- За волком?

- Да. За волком. Пойдем по следам.

Ну, волк, наверное, через пару часов добежал до прогалины. Мы с Хиссом шли медленнее, поэтому добрались до города только после обеда, когда солнце уже клонилось к закату. Устали, понятно, как собаки, но были рады, что добрались засветло. Нашли небольшой трактир на окраине, похуже и погрязнее «Майской Розы», отогрелись там, поужинали и стали думать, что делать дальше.

- Ты что-нибудь знаешь о своем дяде, Тилья?

- Не знаю я ничего. Вроде жил в городе.

- А как его зовут?

- Не знаю, Хисс…

- Как же так? Не знаешь, как зовут родного дядю? Странно это, Тилья!

- Ах, Хисс… много чего странного в моей жизни. Да и сама я странная, пожалуй. Наверное, я завтра, с утра поищу не дядю, а какую-нибудь работу. А ты?

- Я утром разыщу казармы и узнаю, как записаться в солдаты.

- А, может, передумаешь, Хисс?

- Нет, Тилья. И не отговаривай!

- Ну, как знаешь. Давай-ка лучше спросим хозяина, можно ли здесь переночевать.

Но тут нас ждало разочарование. Оказалось, что комнат для постояльцев в трактире нет, ночевать нам негде, да и трактир скоро закрывается. Хозяин посоветовал нам пройти подальше в город, и там поискать ночлег.

Мы вышли с Хиссом на заснеженную улицу и заспешили по ней туда, откуда доносились звуки города – цокали копыта, мелькали смутные отблески факелов, иногда долетали людские голоса. Здесь же было тихо и пустынно. Луны не было, лишь звездное небо и белый снег внизу, так что мы двигались в тишине, как привидения в сумраке. Хисс, тащивший наш мешок, небрежно закинув его на одно плечо, вдруг остановился, передал мне мешок со словами «подержи-ка» и наклонился, поправляя что-то в ботинке. В эту же минуту кто-то сильно толкнул меня в спину, я упала, уронив мешок, две фигуры быстро подхватили его и помчались назад, в темноту, подальше от центра города.

- Стойте! Стойте, сволочи!! – заорал Хисс и бросился вдогонку.

- Хисс, не надо! Вернись! Хисс, дурак, не надо! – но мои слова растаяли в воздухе. Фигуры скрылись в ближайшем переулке, туда же нырнул и Хисс. И все стихло – даже топот бегущих ног.

«Господи, ну зачем… - подумала я, - зачем бежать за этим мешком? Там же все равно ничего нет, кроме еды! Вот сейчас ему там настучат по шее – умнее будет…»

Я постояла на улице еще некоторое время. Хисс не возвращался. «Он, наверное, уже до «Майской Розы» добежал!» - сердито подумала я и крикнула – вначале негромко, потом сильнее:

- Хисс! Хисс, где ты подевался!

Тихо.

Я вздохнула и пошла его искать, – благо, на свежем снегу следы отпечатались четко. Шла и ворчала: «Имей в виду, я не собираюсь тебя разыскивать по всему городу! Имей в виду!»



Он лежал недалеко – сразу за поворотом. Лежал, прижимая руки к распоротому животу, из которого толчками вытекала ярко-алая кровь и впитывалась в свежевыпавший снег. Я с ужасом вспомнила свои слова: «представь себе, Хисс, вот ты лежишь на снегу, такой молодой и красивый…» - господи, ведь он лежал именно так – молодой и красивый! И умирал здесь – не успев ничего в своей жизни! Умирал даже не на поле боя, умирал за пустой паршивый мешок!

Я не кричала. Я даже не могла окликнуть его. Я только опустилась рядом с ним на колени, чувствуя, как спазмы сжимают мне горло, и попыталась приподнять его голову. Он был еще жив, открыл глаза, но, наверное, уже не узнал меня. Застонал от боли, потом выдохнул: «Ма…» и затих. Обмяк на моих руках, и я вдруг поняла, что его уже здесь нет.

И тогда я заплакала – впервые с того дня, как пропал мой отец. Помнится, тогда я поклялась, что плачу последний раз в жизни – не получилось… Я обнимала голову Хисса, прижимая ее к себе, как будто это был младенец, и сквозь слезы все бормотала: «Хисс, Хисс, Хисс… что ты наделал? Вернись, Хисс… как же ма Роза? Что я ей скажу? Хисс, Хисс, Хисс… Хисс…»

Но он не двигался, не отвечал мне, и не дышал больше – совсем не дышал. Я закрыла глаза, потому что не могла больше видеть этого белого, без кровинки, лица, затихла, но мысленно все продолжала звать его – «Хисс,… Хисс,… Хисс…»

Не знаю, сколько времени прошло. Но Хисс вдруг шевельнулся у меня в руках. Потом глубоко, спокойно вздохнул.

ВЗДОХНУЛ????

Я открыла глаза. Где снег? Где город? Где ночь, в конце концов? Мы с Хиссом находились на каком-то каменном островке, вокруг было мокро, но что это – река, море или болото – я не могла разобрать. Все закрывал густой, белый как молоко, туман. Ни звука, ни крика – ватная тишина. И потому как гром прозвучали слова Хисса:

- Тилья! Ты плачешь? Не надо!

- Хисс, … - я не знала что сказать, - ты же… Ты в порядке?

- Да. Уже все хорошо, Тилья! Мне уже не больно. А что ты здесь делаешь?

- Где это – здесь?

- В мире Мертвых. Тебя тоже убили?

- Не знаю… не помню. Ничего не помню!

- Значит, ты жива. Смерть не забудешь, - и он вздохнул. – Но живые сюда не могут попасть! Как ты тут очутилась?

- Не знаю, Хисс, … я все звала тебя, звала… а потом оказалась здесь. Наверное, я очень хотела тебя вернуть…

- Меня не вернешь, Тилья. – он улыбнулся неожиданной улыбкой – спокойной и мудрой. Такой улыбки я раньше у него не видела. – А вот ты уходи отсюда поскорее!

- Но… Хисс… а как же ты? Пойдем со мной, туда, назад!

- Нет! Нет, не проси! – он даже отшатнулся от меня. – Не проси, сестренка! Там боль, такая боль…. Нет, нет! Я не хочу туда ! Отпусти меня, пожалуйста, - вдруг жалобно попросил он и попытался высвободить свою руку, - отпусти! Мне пора!

- Но куда тебе пора, Хисс?

- Туда, – он махнул рукой в туман. – Туда! Там меня ждут! Отпусти меня пожалуйста!

Я разжала руку.

Хисс встал и медленно ушел в серую дымку – даже не оглянулся ни разу. Я осталась одна. Опять одна, неизвестно где, и неизвестно, что же ждет меня дальше. И как мне выбраться из этого жуткого тумана?

Ни звука. Ни шороха. Ни дыхания человеческого.

И вдруг, откуда-то издалека, как вздох – тихий голос Хисса:

«Уходи отсюда… Тилья…. Сестренка…»