Site Logo

Полки книжного червя

 
Текущее время: Пт мар 29, 2024 12:14

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 20 ] 
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Сб сен 21, 2013 20:06 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Черешневая весна

Танька Бусыгина, младая дева шестнадцати лет отроду, вкусно зевнула, показав все свои не тронутые кариесом зубы, и потянулась к зеркалу. Оттуда на нее глянула заспанная физиономия с веснушчатым носом и устрашающими, похожими на черную паклю, торчащими во все стороны после сна волосами.
- Класс, - протянула Танька, довольно ухмыляясь, - бабця будет в шоке. Колба тоже. А Славик - тот вообще отпадет, как червяк от антоновки!
Вчера Танька в очередной раз сменила имидж. Подруга Вичка перекрасила ее в угольно-черный цвет и подстригла танькины густые космы так, как, по ее разумению, должен быть пострижен истинный гот. Вчера Танька прикрылась громадной, похожей на адову простыню, банданой, и прокралась к себе - шоб бабця не заметила. А то сразу схватится за трубу - и давай предкам звонить; а оставаться без мам-папиной финансовой поддержки Таньке никак не хотелось!
Но сегодня надо бабце как-то это все объяснять, а то у нее хватит ума Таньку к детскому психологу повести!
«Ладно, что-то придумаю, - мысленно отмахнулась от проблемы Бусыгина, - а что там у нас с погодой, кстати?»
Новоявленная готка-Танька вышла на балкон, пугая голубей шевелюрой и запахиваясь в детский халатик со слониками. Утро стояло сырое и туманное, солнце вовсю пыталось разогнать небесную морось, и было видно - оно справится, дайте только срок. Где-то на крыше одурело уркали голуби, внизу, под балконом их двухкомнатной хрущобки с кухней, похожей на шкаф, шуршали машины, а рядом, на соседском балконе умершей не так давно бабы Максимовны, сидел здоровенный черный котяра и лениво пялился на толкущихся на ближайшем тополе воробьев. Птахи были далеко, и потому котяра имел вид вальяжный и ленивый.
- Ого, - восхищенно сказала Танька, - знатный зверюга! Сало, шкура; опять же, шкварок можно сколько натопить!
Кот скривил презрительную мину (будто понимал, гад!), задрал вверх заднюю лапу и принялся демонстративно вылизывать свое кошачье достоинство.
- Козел с ушами, - констатировала Танька и пошла на кухню: молодой организм требовал чаю и хлебушка с колбаской. Там уж суетилась танькина родная бабушка - Мария Антоновна, или баба Маша, которую Танька обычно звала "бабця". Мария Антоновна мазала маслом бутерброды и была в довольно приятственном расположении духа - пока не увидела Танькину шевелюру.
- Танечка! - нож выпал у нее из рук, пачка масла удачно приземлилась на стол. - Деточка, что это?
- Бабця, все нормально. Мы все умрем, - мрачно изрекла Танька, готично вгрызаясь в бутерброд. - А повидло есть?
- Айвовое, - Мария Антоновна подсунула ей банку. Танька довольно вздохнула, задорно встряхнула предсмертной шевелюрой и, жуя, спросила:
- А шо эо за хоты на баоне? фоный таой...
В крохотной кухне на миг образовалась немая сцена, и с Марии Антоновны можно было лепить статую "изумленная Нимфа" – при желании. Танька, прожевав колбаску, уточнила:
- А что там за коты на соседском балконе? Черный такой зверюга, ну чисто поросенок. Начнет прыгать - балкон снесет, ей-богу. Чей это, не знаешь?
- Так, поди, соседки нашей, - оживилась баба Маша, - соседка у нас новая, вот, вчера вечером заехала. Наверное, внучка Максимовны. Максимовну-то помнишь? Подругой мне была, сколько лет вместе в одном цеху…
- Да помню я, ба!
- Так она мне рассказывала и про внучку, и про сыночка своего непутевого, - продолжала баба Маша, согласно кивнув танькиному «помню». - На нее и переписала квартиру-то, когда почуяла, что недолго ей осталось.
- Наглая, небось, - сыто констатировала Танька, вытирая масленые губы, - вся в своего кота хамского. Ты смотри, бабця, не привечай ее, она тебе еще на шею сядет!
Дева встала, потянулась - до хруста в костях, встряхнулась, как пес, вылезающий из воды, и забросила за спину ранец.
- Я пошла! - и выскочила за дверь. Сегодня она торопилась в школу - не потому, что была контрольная у Колбы, химички. Нет! Интересно, что скажет Славик, признанный гот, увидев ее, Таньку, в новом образе?
Солнце поливало жаром туман, воробьи орали на тополе, Танька бежала в школу, грезя о Славике, а черный кот на балконе преставившейся Максимовны размышлял о тщете всего земного за исключением сметаны.
Была весна, поздняя, как белая черешня...

Примерно в это же время в соседней квартире также проходили сборы. Поеживаясь от утренней сырости и судорожно зевая, Маргарита наскоро умылась, гладко зачесала непослушные волосы и стянула их в тугой узел. На маленькой кухоньке призывно засвистел чайник, и девушка, шлепая разношенными тапками на босу ногу, поспешила заварить кофе.
Хрущевка на первом этаже дома номер пять по Заводской улице досталась ей в наследство от бабушки. Вместе со старой мебелью, обоями в цветочек и геранью на кухонном подоконнике. А вот кот пришел сам. Ничейный.
Он как-то незаметно протиснулся между сумками и коробками прямо к входной двери, пока Рита возилась с ключами, и зашел в прихожую первым, как к себе домой. Заглянул в кухню, одобрительно потерся об холодильник и уставился на девушку немигающими желтыми глазищами – мол, давай, разбирай быстренько свои пакеты и корми меня. На предложение Риты пойти жить куда-нибудь в другое место кот фыркнул с самоуверенностью таракана, которого можно прогнать только вместе с самим домом.
Лежа перед сном с любимой книжкой Булгакова, Маргарита Николаевна, тезка героини романа, перебирала имена для новоявленного сожителя. На «Бегемота» тот не реагировал, на «Барсика» презрительно зевнул, «Васька» –вообще звучало как-то несолидно. А вот «Василевс» - отдавало царственным благородством, и кот, видимо, почувствовав всю значимость данного ему имени, счел недостойным своей царственной особы ловить каких-то там мышей.
И мыши всю ночь самозабвенно скреблись под полом на кухне, в унисон с громко тикающими в ночной тиши бабушкиными часами…
Это было вчера.
А сегодня Рита, толком не выспавшаяся и раздраженная, не знала, за что и хвататься. В махровом халате, с чашкой заваренного кипятком из чайника кофе, она стояла и обозревала доставшееся ей хозяйство. Все было непривычно и оттого пока еще неуютно. Ее вещи горой коробок и пакетов громоздились в углу комнаты, вечером удалось распаковать только самое необходимое, да и то не всё. Турка для кофе по-партизански пряталась в каком-то из свертков, зубная щетка следовала ее примеру, баночка с кремом для лица почему-то открылась, и добрая половина содержимого умаслила полотенце, единственный тюбик бледно-розовой помады – и тот выразил свой протест переезду, треснув вдоль.
Хлопок двери на лестничной площадке вывел девушку из состояния сонной задумчивости. Хватит осматриваться и вздыхать, так и на работу опоздать можно! Быстрыми глотками прихлебывая полуостывший невкусный кофе, Рита одной рукой вытянула из вороха одежды первое попавшееся платье. Тонкий плетеный пояс-ремешок, практичные черные лодочки на невысоком каблуке и черная, похожая на бабушкину (а может, это и была бабушкина?), сумка - девушка умела собираться быстро и без прихорашиваний у зеркала. С балкона меланхолично, одним глазом, за ее действиями наблюдал Василевс.
- Ну, киса, ты за хозяина.
Звякнув связкой ключей, Маргарита окинула взглядом комнату и снова вздохнула. Не хватало чуть шаркающих шагов бабушки, ее улыбки, заботливого вопроса, все ли взяла ее внученька и не забыла ли чего. Так, бывало, спрашивала она по утрам еще в Ритины школьные годы, когда приезжала погостить да присмотреть за внучкой…
- Взяла все, - грустно сказала в пустоту молодая хозяйка, - не волнуйся, бабушка! Василевс, смотри мне тут!
Кот гордо сделал вид, будто не расслышал наказа. Да и не сказали ему, куда смотреть! Вон, воробьи на тополе, вон - мужичок пузатый свой жигуленок моет с утра пораньше, вон балкон соседский. Еще недавно тут маячило нечто лохматое в халате со слониками. Василевс как увидел – чуть не навернулся со страху. Падать-то недалеко, первый этаж, но перед мелкими пичугами стыдно! Не царское это дело - с балконов падать.
А Маргарита Николаевна, сделав коту ручкой, спешила в ЖЭК, где не так давно начала работать секретаршей. Работа нехитрая - знай себе на звонки отвечай, письма двумя пальцами набирай да к начальнику назойливых посетителей не пускай. Коллеги за глаза уже успели обозвать ее «канцелярской принадлежностью» и посмеивались над прической да очками в роговой оправе. Рита делала вид, будто ничего не замечает. Почему? Ну, если честно, мнение коллег ее мало интересовало…
Утренний туман отступал, солнечные блики скользили по окнам домов и витринам магазинов, отражались в линзах очков, слепя глаза. Еще один перекресток, пешеходный переход, светофор вот-вот засияет красным. Маргарита заторопилась и… хрясь! Каблук ее лодочки угодил между прутьев канализационной решетки и сломался.
- Ну, вот. С добрым утром, дорогая! - мрачно констатировала Маргарита Николаевна, вертя в руках туфлю. Очередной порции насмешек коллег было не избежать.
Ох уж эта весна, поздняя, как белая черешня…

В это время, в уже упомянутом доме номер пять по улице Заводской, Мария Антоновна нависала над перилами собственного балкона так, что это уже таки стало угрожать ее доброму имени. Вот-вот упадет! И нынче же вечером все подворье примется обсуждать, как Антоновна брякнулась, балкон Максимовны разглядывая, да и поделом - не суйся в чужие дела!
Но как же не соваться, если это квартира Аннушки. Ведь не чужой человек! Вместе работали, вместе на пенсию вышли. Мужей похоронили почти разом. Хворали одними болячками, детей поругивали, что навещают нечасто. Радовались внучкам. Правда, у Максимовны внучка была постарше и жила далеко, а вот Танька Антоновны - та сызмальства при бабушке. Родители Танькины уж сколько лет мотаются по заработкам, все им кажется: еще чуть-чуть – и будет полный достаток! А потом выясняется, что надо еще на что-то заработать, и так - бесконечно...
Антоновна вздохнула. Не видать никого! На работу убежала девонька, соседка новая, лишь котяра ее, черный, здоровый, как боров, вышел на балкон и уставился желтыми глазищами на Антоновну.
- Ну и откормили тебя, - сказала коту Антоновна, не сильно надеясь на ответ.
- За собой смотри, - отрезал кот, - тоже не балерина!
Антоновна поперхнулась зевком и вытаращилась на кота. Потом несмело переспросила:
- Чего?
И перекрестилась на всякий случай.
- Мяу, - равнодушно ответил кот и, задрав хвост, пошел назад, в комнату.
"Пустырника надо попить," - подумала Антоновна и пошла на кухню - искать упомянутую траву. Но не успела - раздался звук открываемой двери, и в прихожей возникла Танька. Злая донельзя, и даже заплаканная.
- Танечка, что такое? - захлопотала Антоновна. - Уроки раньше кончились?
- Да, - буркнула Танька и скрылась в своей комнате. Еще и дверью так грюкнула, что штукатурка с потолка посыпалась.
- Переживает дитё, - вздохнула Антоновна, - экзамены на носу, а они уроки отменяют. Ну что за учителя пошли? Безобразие сплошное.
Она ворчала, но к Таньке не совалась: знала, что если дверь грюкает - то лучше пока «дитё» не трогать. Но поговорить «за бестолковых учителей» хотелось. Антоновна сунула ноги в разношенные тапки и направилась на лестничную площадку, собираясь спуститься во двор - а вдруг там уже кто-то сидит на лавочке?
Навстречу ей, входя в подъезд, шла девушка, чем-то неуловимым похожая на Максимовну, какой ее помнила Антоновна с тех, давних, времен, когда они только познакомились. «Соседка!» - поняла Антоновна и заулыбалась:
- Здравствуйте вам! Как устроились? Ох, а что это у вас в руках? Туфелька поломалась? Да, сейчас так делают, то ли дело в наше время! А у меня мастер обувной есть знакомый. Могу посоветовать. А может, вам чего еще надо - соли там, или спичек? Или еще чего? Вы не стесняйтесь!
Антоновне явно хотелось поговорить.
- Здравствуйте! – вежливо ответила Маргарита, невольно пряча за спину злополучную туфлю. Полуденное солнце напекло голову, от быстрой ходьбы сбилось дыхание и не хотело сразу восстанавливаться. Рита так надеялась прошмыгнуть домой незамеченной! Хватит с нее фальшиво-сочувственных взглядов сотрудниц. Главбух ЖЭСа минуты две качала головой и языком прицокивала - дескать, бедная девочка, такая неуклюжая, вечно с ней что-то происходит. Маргарита еле сдержалась, чтобы не послать главбуха подальше. Разве больше ни у кого не ломаются каблуки?!
Выручила запасная пара, которую она, секретарь, всегда держала в приемной, а то бы так и пришлось на одной ножке до дома прыгать. И надо же такому случиться - обувная мастерская, та, что по пути, оказалась закрытой по неизвестным причинам! Рита в расстройстве так и несла лодочку в руке. А тут еще эта бабуля - как и все бабули, не в меру словоохотливая и любопытная. И ведь напоминает же кого-то…
- Соль и спички у меня самой есть, спасибо, а вот хороший мастер мне бы очень пригодился! – Маргарита улыбалась, открывая входную дверь, и лихорадочно вспоминала имя-отчество казавшейся такой знакомой бабульки. – А вы, кажется, тетя Маша? Ой, простите, Мария Антоновна? А я Маргарита, внучка Анны Максимовны. Помните? Я вас тоже помню, тетя Маша! Ой, простите, Мария Антоновна!
- Риточка! Деточка! - баба Маша расплылась в улыбке. - Да я же тебя еще вот такой на фотографии видела, - она помахала рукой где-то в районе своих колен, - ты в детстве толстенькая была, - Рита поморщилась, - и плаксивая! - не унималась баба Маша. - Потом, правда, подросла, голенастая стала, что цапля. Падала часто и очки разбивала, знаю. Ой, да что ж мы стоим, - баба Маша обошла соседку и, умирая от любопытства, проникла на чужую территорию. Тут же донесся оттуда ее восхищенный говор:
- А книжек-то, книжек-то! В библиотеке работаешь, деточка? Нет? Секретаршей? А платят как? Хватает? А, ну да, я вижу...
Оглянувшись, она наткнулась на сердитый взгляд девушки и быстренько сменила тему:
- Да я ж к тебе на минутку. Раз у тебя столько книжек, дай что-то почитать бабе Маше? Ну, и Таньке моей. А то девка совсем ничего не читает, скоро, небось, и буквы забудет!
- Выбирайте сами, - махнула рукой Рита на стопки книг и ушла на кухню. Старушка хоть и была соседкой, но оказалась весьма некстати!
- Да я недолго... - бормотала баба Маша, роясь в книгах, - да я, такое дело, одну возьму, и все... нет, две... три, пожалуй!
Она вышла, держа под мышкой перу детективов в мягкой обложке и торжественно неся в руках подарочный том стихов "Поэты пушкинского круга".
- Вот, Танечке, - сказала она благоговейно, - пусть развивается. А то совсем почернела волосами. Ну, а если тебе чего надо, соседушка, не стесняйся!
Хлопнула дверь, и донельзя довольная баба Маша исчезла в своей квартире. Ее переполняли впечатления. Еще бы! За десять минут она узнала многое - что соседка живет одна, и присутствия постоянного мужика в доме не наблюдается; живет на одну зарплату, то есть небогато; а еще, видать, чистюля - в углу у нее метла, знатная такая, всем метелкам метла. Такой бы в парке мести, а не в квартире стоять!

(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Сб сен 21, 2013 20:10 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Черешневая весна (продолжение)

Если вас обидели, расстроили и донельзя рассердили - вы будете думать о еде? Вряд ли. Вы будете гонять в мыслях произошедшее, сочиняя достойные ответы, и мысленно махать кулаками - разумеется, после драки. Танька была "как все" - и, конечно, тоже проговаривала сейчас злоязычные монологи, доказывавшие Светке, что она сама дура, и ничего не понимает в готах, и вообще, по ней Сатана плачет… а Славик, слыша это, конечно же, понимал, что только Танька - самая что ни на есть в мире правильная и настоящая готка, и вот прямо при всех подходил к Таньке, и...
Но дальше ее мысли упрямо сворачивали на то, что бабця точно сегодня жарила котлеты - ишь, как пахнет по всей квартире! И, несмотря на все беды и треволнения, жрать юной готке все же хотелось! Поэтому она решила разобраться с проблемами потом - после обеда.
- Ба, а чего поесть есть? - Танька возникла на пороге кухни, как голодное кентервильское привидение.
- Суп, а еще пюрешка, с котлетками. Садись, Танечка, покушай! - бабуля засуетилась над кастрюлями, запахло еще вкуснее, на столе возникли всяческие домашние яства. Танька только было собралась во все это вгрызться, как «бабця» завела разговор:
- А я нынче с нашей соседкой новой говорила. Рита которая. Ну, внучка Анны Максимовны.
- Ы? - проговорила Танька сквозь котлету.
- Такая девушка хорошая. Скромная, воспитанная. Не то что нынешние шалавы!
- Ы! - вяло возмутилась Танька, продолжая жевать.
- Да-да, и не спорь! - Андреевна уперла руки в бока и прочно обосновалась на ногах, собираясь говорить долго. Танька вздохнула и потянулась за второй котлетой.
- Одета - приятно посмотреть! Все прилично, аккуратно и дешево - никакой вашей дурости с голыми пупами и трусами, что видны из штанов! Да-да, не зыркай! А прическа? Так еще я когда-то причесывалась – классика! А ты на себя посмотри!
- Ы!!!
- Не «ыкай» мне тут, а слушай. Я тебе кто? Я тебе и мать, и отец, и классный руководитель. Ты лучше бери пример с Риточки! Какая девушка! Взрослая, умная, и с высшим образованием, наверное! Книжки читает! Волосы не красит! Вот смогла же Максимовна вырастить внучку человеком! А я... а у меня... - и тут Андреевна опустилась на стул, всхлипывая и прижимая фартук к сухим глазам.
- Ба! - Танька, как баклан, проглотила недожеванную котлету и вскочила. - Ну чего ты опять заводишься! Рита, Рита! Да пошла она подальше, твоя Рита!
- Как ты с бабушкой разговариваешь! - прокричала сквозь фартук Андреевна.
- А чё ты опять начинаешь! - Танька сердито бросила на стол вилку и умчалась в свою комнату. Хлопнула дверь, зазвенели стекла; в квартире Риты, что была через стену от Танькиной комнаты, упала на пол метла.
- Таня! Танечка! Куда ты? А компот? - раздавалось под дверью Таньки, но та не отзывалась. Злилась и на бабулю, и на себя - ну, чего это она, Танька, в самом деле, на бабце зло сгоняет? Бабуля не виновата, что такая, и любит ее, Таньку, до одурения.
- Ба, ладно, давай компот, - Танька виновато улыбалась из-за приоткрытой двери.
- Клубничный, - заторопилась Антоновна, - а еще я тебе книжку принесла, Танюша. У Риточки взяла. Стихи! На, почитай!
И сует Тане - компот и книжку, все сразу!
Пришлось взять. Пришлось улыбнуться и сказать спасибо. Оставшись одна, Танька выпила компот и с ненавистью взглянула на толстенный том с профилем мужика с бакенбардами на обложке.
- Ну, спасибо... Ри-точ-ка! - сквозь зубы прошипела она. - Спасибочки! Не боись, я в долгу не останусь!

В этот момент, по всем классическим канонам, Маргарите полагалось бы икнуть. Но не икнулось, ибо Марго была слишком занята своими мыслями и своей квартирой. Возвращаться на работу не хотелось, и она по телефону отпросилась на полдня: дескать, переезд, ремонт, сумки-чемоданы, все такое...
Начальник милостиво дал добро.
На самом деле никакого ремонта Маргарита решила не делать. Во-первых, дополнительные траты, а во-вторых, не хотелось вот так, с бухты-барахты, ломать привычный уклад бабушкиной жизни. Не чувствовала она себя еще тут хозяйкой, нет, не чувствовала. Да и соседи начнут судачить: «ишь, молодая, не успела въехать, уже и командует» или «новая метла по-новому метет». Кстати, о последнем. Рита бросила взгляд в угол и похолодела: ее именная метла стоит на виду, как почетная грамота ведущему работнику ЖЭКа, гордо так стоит, не прячется. Ну и что теперь баба Маша подумает?!
- Эх, ладно, пусть считает, что я ей соврала насчет секретарши и на самом деле работаю дворником. Да еще и работу на дом беру, - невесело усмехнулась Маргарита Николаевна, мысленно ставя себе галочку быть внимательнее и не оставлять вещи не там, где им быть положено.
К вечеру сумки были разобраны, полки навешаны, посуда расставлена и одежда разложена. К небольшому собранию книг Анны Максимовны прибавилась внушительная коллекция разнокалиберных томов и томиков, а старые семейные черно-белые фото на трюмо сменились постерами с Элизабет Тейлор в роли Клеопатры и Вивьен Ли в объятиях Кларка Гейбла. Воздух наполнился ароматом сирени, исходившим от небольшого букета на столике, дамские безделушки осели на полках, прикроватной тумбочке и даже на черешках книг. Все смотрелось мило, простенько и чисто.
Вздохнув, Рита смела последний мусор с пола. Не метлой, замеченной Марией Антоновной, а обычной хозяйственной маленькой метелкой, кои всегда продаются в комплекте с таким же совочком. Красавица-метла скрылась где-то в глубине шкафа и более не показывалась.
- Ну вот, Василевс, теперь можно жить, - констатировала Маргарита Николаевна, расправляя складки плотной темно-бордовой ночной шторы, целиком завесившей балконные окно и дверь. – Даже если снова нагрянут гости, мы готовы к приему. Осталось только повесить календарь на стену и… И перестань уже, наконец, греметь!
Кот, до этого любовно гонявший пустое блюдце из-под сметаны, так и замер с приподнятой лапой. Укоризненно фыркнул, задрал хвост и гордо удалился в кухню - дескать, «нечего так орать, я и без того прекрасно слышу». Даже через стук вбиваемого в стенку гвоздя.
- Принесло тебя на мою голову, - пробормотала ему вслед Рита. Нет, она не злилась на кота - ни за то, что гремел блюдцем, ни за то, что появился в ее жизни. Просто нужно было поворчать для порядка и показать, кто в доме хозяин. Вернее, хозяйка. – Так-так, а какое у нас нынче число?
Молоток плавно опустился вниз, на пол, будто съехал на невидимом эскалаторе, пальчик без маникюра заскользил по мелованной поверхности цветного календаря, складка легла на белый лоб Маргариты, увлеченной подсчетом лунных дней, и, в довершение, улыбка искривила ее губы – до полнолуния оставалось ровно два дня…

В это же время в соседней квартире, через стенку от квартиры Маргариты, две женщины разного возраста развили одинаково активную деятельность.
Баба Маша копалась в каких-то старых тетрадках, бормотала шепотом телефоны, водила пальцем по засаленным листкам, отыскивая номера полузабытых подруг с сыновьями. Нашла, пошлепала в прихожку за телефоном, потащила его к себе и стала названивать всем своим приснопамятным подругам:
- Алё! Наденька? Ой, сколько лет, сколько зим... и не говори... да, видела, конечно! Красивый памятник, мрамор, все как у людей, царство небесное! Надя, а как там твой сына? Женился? Надя, я тебе потом позвоню...
- Валечка, милая, как же я за тобой соскучилась! Что? Варикоз? Валечка, сама такая! Каштаны ешь, сырые. Невкусно? Валечка, а ты водкой запивай, говорят, самое то! Вены станут, как у молодки! Валя, а как там Петя? А, ну да. Царствие небесное. А Толик? Ага, так, значит... что, и никуда не ходит? А у меня соседка - девонька-заглядение! Уж такая лапушка, ну просто чудо, а не девушка! Да, ты знаешь ее - внучка Максимовны, что со мной работала! И с жилплощадью. Ага. Ну да. Ну да! Конечно, Валечка! Да, так ты поговори с Толиком. А что? А может и сладится. Он парень хозяйственный, она одна и с жилплощадью. Да? Значит, договорились! Ну, когда. На эти выходные и устроим! Тем более, что у меня день рождения. Приходи с Толиком, а там видно будет.
И Андреевна захихикала мелким коварным "хихом", в аккурат аки профессиональная сводня!

А Танька была супер-занята. Мега-занята! Она двигала по комнатушке стол, таскала аппаратуру, выставляла колонки в сторону соседской, "Риточкиной" стены. Подключала все, что можно, чтобы устроить милой соседушке с обилием правильных книг - веселую жизнь!
- Мымра библиотечная, - бормотала Танька, - ну, я тебе устрою драйв. В рамках закона. Строго до одиннадцати!
И резко повернула регулятор громкости!
Квартирка буквально взорвалась громкими звуками, которые были бы вполне уместны в аду, в самом начале апокалипсиса, но никак не тут. Посыпалась штукатурка, с мявом упали с балкона соседские коты, Мурзик и Пушок, обреченно полезла за валерьянкой Антоновна. Грохот сотрясал танькину квартирку, бил в стены, гулом резонировал в соседской комнатушке, заставлял даже дрожать посуду в квартирах этажом выше - над Танькой. Несомненно, этот рокот звуков был достаточно хорошо слышен во всем доме, а особенно - в квартире Риточки!
- Так-то, - пробормотала Танька, сама себя не слыша - настолько громким был звук. - Почитай там книжку, библиотекарша, Пушкина почитай, или... - она почесала затылок, потом глянула на следы черной краски под ногтями и добавила, после небольшого раздумья:
- Или Баратынского!
И улыбнулась от того, что знала такое старинное и заковыристое имя.

Первые четверть часа Маргарита морщилась, но продолжала заниматься домашними делами, а Василевс, озадаченно сделав уши «совой», завидовал тому, кто ВОТ ТАК умеет греметь блюдцем из-под сметаны. Время шло, лицо хозяйки все более кривилось, а дела потихоньку стопорились, сам Василевс начал тихо обезумевать и забился под кровать, откуда виднелся только кончик нервно подрагивающего хвоста.
Спустя час девушка уже ходила по квартирке взад-вперед, яростно растирая ломившие от головной боли виски и гадая, что же за книжки такие взяла у нее почитать баба Маша, от чего ее теперь так колбасит? Это же надо – такую музыку слушать! А с виду вполне приличная старушка. Представив, как благообразная Мария Антоновна вытанцовывает нижний брейкданс на ковре, Рита нервно хихикнула, и ей захотелось биться о стену в такт адской какофонии, доносящейся от соседей. Казалось, звук шел отовсюду: справа, слева, снизу, сверху… Стены дрожали, на потолке плясала люстра, вибрировал пол и вместе с ним вибрировали в подполе уходящие в небытие крысиные ходы. Под кроватью истошно взвыл Василевс, вылетел оттуда пулей и, забыв, что в квартире имеется такая штука, как дверь, сиганул с балкона. Благо, что первый этаж. Мелькнул мохнатым ершиком черный хвост, и – только и видела Маргарита Николаевна своего кота.
Сама же она уже не ходила взад-вперед - она тихо кружила по комнате, бездумно, как сомнамбула, хватаясь за какие-то предметы и переставляя их с места на место. Голова, по ощущениям, превратилась в симбиоз осиного роя и гномьей кузницы, где что-то гремело, стучало, жужжало, орало и грохотало, беспрестанно и без всякого намека на паузу. Очень хотелось пойти и поругаться с соседями, позвонить, пожаловаться в милицию, в международную комиссию по правам человека, вызвать ООН, ОМОН, пожарных, службу 911, на худой конец, расстрелять соседей самолично! Лишь бы настала тишина!
Но все было тщетно. Не помогла валерьянка, беруши и подушки по обе стороны головы, не помогли наглухо запертые окна и двери, не помогло ни-че-го. Нахальный звук рвался во все щели и постепенно сводил Риту с ума.
- Вот был бы Василевс котом-в-сапогах… - бессильно упав в старенькое жесткое кресло, простонала Маргарита Николаевна. Рюмка опасно накренилась в ее руке, и несколько капель валерьянки пролились на такой же старенький и жесткий, как и кресло, палас. – Раздобыл бы мне замок, какой-никакой, у Людоеда, чтоб была я там единоличной и полновластной хозяйкой. И стоял чтобы замок тот в непроходимой глуши! И никакой музыки под страхом смертной казни!
Но «кот-в-сапогах» давно ретировался, а замков в глуши никто не предлагал Маргарите взамен хрущевки на первом этаже. И адская симфония не прекращалась. Залпом допив остатки валерьянки, Рита плотнее запахнула халат и уж было совсем собралась идти ругаться с бабой Машей, как вдруг до нее дошло. Баба Маша же что-то про внучку говорила! Так вот кто музычкой-то балуется! А с циничной молодежью разговаривать бесполезно, еще сама и виновата останешься, что мешаешь дитю впитывать искусство.
- Господииии… это она так уроки делает? – вдогонку за валерьянкой отправился димедрол. – И ведь милицию не позовешь, все по правилам, еще одиннадцати нет…
Горестно вздохнув, Маргарита Николаевна пригладила изрядно растрепавшиеся волосы, накинула легкий летний плащик и вслед за Василевсом ретировалась из собственной квартиры. Совершать вынужденный моцион до одиннадцати часов.

Танька улетала на волнах звуков, таяла в омутах аккордов, растворялась в глубинах пассажей. Танька была счастлива и от любимой музыки, и от сознания того, что соседка за стенкой наверняка сейчас на эту стенку лезет! Она вволю повалялась на диване, сотрясаемая любимыми звуками, потом таки встала и подошла к окну.
И увидела, как некая незнакомая ей молодая девушка нервно выбежала из подъезда и заспешила к автобусной остановке.
- Ага! Сработало! – возликовала младая готка. - То-то! Иди, погуляй, подыши воздухом, Риточка!
Она шлепнулась на диван и старательно наслаждалась музыкой примерно полчаса, потом заставляла себя наслаждаться еще минут десять. А потом встала и музыку выключила, потому что какой смысл грузить уши, когда соседка сбежала с поля боя? Да и компот на кухне манил к себе Бусыгину. Клубничный! Танюха двинулась было за компотом, но до кухни не дошла - прямо на полу, в коридоре, лежала Танькина "бабця", прижимая руку к сердцу и шепча посиневшими губами:
- Танечка...
- Ба! - заорала Танька, бросаясь к старушке. - Ты чего, ба? Плохо, да? Скорую, да?
- Тебя... звала.... не слышишь... - шептала Антоновна непослушными губами.
- Я счас! Ба! Подожди! Счас я! – Танька схватилась за мобилу - и вспомнила, что там кончились деньги. Рванулась к новой соседке – у той вроде был телефон – и уткнулась в наглухо запертую дверь. Конечно, она ведь ушла - Танька сама видела. Убежала из-за недавней какофонии!
- Ба-а-а... - завыла Танька, панически озираясь, - ба-а-а... елки... кто-нибудь! Помогите!

А Маргарита Николаевна в это время летела по главному проспекту Нижнереченска, крепко ухватившись за кожаную куртку своего нового знакомого. Звали его Вячеслав, был он менеджером в крупной торговой фирме, а то, что в таком прикиде – так это отдых, так он говорил. Правда, на вид менеджер Славик очень смахивал на старшеклассника, которому за хорошее поведение купили мотоцикл. Но все это были мелочи! Главное, что этот парнишка сумел развеселить приунывшую Маргариту, сообщив, что он влюблен в нее уже целых двадцать семь лет - ну, прямо с момента рождения!
"Господи, тебе хоть двадцать-то наберется?" - скептически подумала Рита, но озвучивать свои мысли не стала. Новый знакомый был спонтанен, непредсказуем, и смотрел на нее так, что Маргарите захотелось ему верить. Потому и возвращалась она сейчас домой не пешком, а в седле навороченного байка, уцепившись за плечи нового знакомого.
Вот и дом бабушки, вот и подъезд. Марго еще не успела сойти с мотоцикла, как навстречу выбежала девчонка со смешными иссиня-черными патлами на голове.
- Скорую, кто-нибудь! – кричала она, но, увидев Маргариту в седле байка, поперхнулась криком. А Славик спросил:
- Танюха? Чё случилось? Что за ор на всю улицу Заводскую?
Лохматая девушка несколько раз судорожно глотнула воздух, переводя взгляд с Маргариты на ее спутника и обратно, наконец выдавила из себя испуганное: « Ба…» - и стало понятно, что сейчас ей плевать и на Славика, и на соседку.
- Бабушка, там упала она. Плохо! Скорую надо, срочно!
Маргарита, спасибо ей, сориентировалась быстро:
- Слава, вот ключи, открывай дверь, звони в скорую! Где бабушка? К ней, быстро!
Девушки скрылись в квартире Антоновны. А Славик открыл дверь и вошел в комнату Маргариты. Вот он, телефон.
- Алло, скорая? Старушке плохо. Да, старая. Не знаю год рождения, не моя бабушка! Да, за бензин заплатим! Скорее вы там!
Он повесил трубку и глянул вниз. У самых его ног сидел неизвестно откуда взявшийся громадный черный кот и ласково драл когтями славкин башмак.
- Э, киса, иди отсюда, - сказал парень, отпихивая ногой кота.
- Кому Киса, а кому и Василевс Котофеевич! - буркнул котяра. - Вы, вьюноша, мне тут не фамильярничайте!
Славка икнул, помотал головой и прошептал:
- Нервный шок.
- Скорее уж, врожденная родовая травма у некоторых, - ядовито парировал кот и добавил:
- Ну, вы как? Позвонили уже? Пора и честь знать. Ступайте себе с богом, молодой человек, а то вон соседский Толик, хулиган малолетний, уже гвоздиком вооружился и сейчас на вашем байке нехорошее слово напишет!
Славка хотел было уж возразить дерзкой животине, но послышался звук скорой, и он поспешил наружу.
Потом они все трое - Танюха, он, и Маргарита - суетились вокруг врачей и мешали им госпитализировать бабушку. Когда скорая увезла бабу Машу и Татьяну, Славик отправился следом - Маргарита надоумила. "Езжай, - сказала, - может, Тане помощь какая понадобится. Одна ведь там сейчас". Ну, он и поехал.
А Маргарита к себе отправилась, отдыхать, наверное - день выдался сумбурный и хлопотный.

Танька вернулась домой глубокой ночью. Доктор сказал, что бабуля еще ничего, молодец, но надо полежать в больничке с недельку, а то и больше. Хорошо, что все обошлось, но Таня вошла в квартиру выжатая, как лимон, никаких чувств не осталось. И даже то, что привез ее домой не кто-то там, а СЛАВИК! - даже на это сейчас ей было плевать. Ну, привез - и привез, и спасибо ему.
Девушка упала на кровать, не раздеваясь, и закрыла глаза.
Но сон не шел. После пережитых треволнений хотелось пить, а особенно есть. Ну, и Танюха отправилась на кухню – заедать стресс.
Там, на холодильнике, стопкой лежали книги, которые бабця взяла у этой... у Риточки. Жуя бутерброд, Бусыгина потащила к себе эти фолианты – интересно ведь, что же там бабуля навыбирала, кроме той, с бакенбардистым дядькой?
Первую полистала и отложила "на потом" - детектив! Танька их не очень любила.
Вторая была в суперобложке, на которой красовались пышная блондинка и мачо. "Дамский роман!" - поняла Таня, но книгу все же открыла. И увидела, что там совсем, совсем другое содержимое, в этой яркой и пустяшной на вид книженции…

Бабушкины часы умиротворяюще тикали, уютно мурчал под боком Василевс. Маргарита автоматически почесывала кота за ухом, мысли ее бродили от события к событию сегодняшнего дня, пытаясь обрести некую упорядоченность. Ибо день и в самом деле выдался сумбурный и хлопотный.
Сначала сломанный каблук, затем визит соседки, следом эта адская какофония, поставившая все с ног на голову, потом внезапный Славик со своим мотоциклом и, в довершение всего, скорая. Черт знает что! Доставшаяся в наследство хрущевка невольно начинала напоминать Рите пресловутую квартиру № 50 по улице Садовой, 302-бис. То ли еще будет?
Зачем она поехала кататься со Славиком? Еще припишут совращение малолетних. Маргарита усмехнулась. А он вдобавок возьми да окажись знакомым соседской девушки! Впрочем, последнее мало угнетало Риту. Подумаешь, знакомый. В таком городке как Нижнереченск – все друг другу знакомые. И потом, у нее есть оправдание: она подверглась массированному акустическому воздействию, что и внесло некоторые коррективы в ее привычное поведение.
- Вот так-то! – весело сказала она Василевсу, и тот не стал спорить - согласно муркнул и уткнулся мордочкой в подушку. А Рита задумалась.
Баба Маша теперь в больнице, внучка ее предоставлена сама себе. Может, зайти завтра и спросить, не надо ли чего? Но, вспомнив «концерт по заявкам», она тут же отогнала добрую мысль прочь. Пардон, после всего этого – помогать? Да пусть слушает свою музыку хоть с утра до ночи! А она, Маргарита, больше от этой какофонии страдать не будет - есть одно средство! Немного необычное, старомодное, в чем-то даже противоестественное, но зато действенное! Только вот надо освежить в памяти-то…
Коварно улыбнувшись, девушка потянулась к книжным полкам. Дюма, еще Дюма, тут же, рядом, Агата Кристи, к ней в пару Чейз, Конан Дойл, поодаль Маринина… Все не то! Вот пошли книжки поменьше и в мягкой обложке, пистолеты, красотки с яркими губами, нагло подмигивающий джокер… И снова не то! Василевс оторвался от подушки, почуяв недовольство хозяйки – Рита по второму кругу нетерпеливо перебирала книги. Ну где же? Где искомая?! Рукописный сборник, аккуратно прошитый и замаскированный под дешевой обложкой бульварного романчика. Если бы кто знал, с каким трудом доставалось, переписывалось и перерисовывалось его содержимое! И именно он – как в воду канул! Закусив губу, Рита оглядела комнату – а вдруг еще остались нераспакованные после переезда сумки? Но все было разложено и приведено в порядок. Взгляду не за что зацепиться!
Остатки сонливости будто порывом свежего ветерка сдуло, и сквозняком пронеслись мурашки по плечам и спине. Что делать, где искать? Куда же он подевался?

(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Сб сен 21, 2013 20:13 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Черешневая весна (продолжение)

Лихорадочный бег мыслей прервал стук в дверь. Неуверенный такой, будто человек по ту сторону двери сомневался, а стоит ли беспокоить хозяев?
- Господи, кого ж там черти несут в такое время? Ночь на дворе… – недовольно буркнула Маргарита Николаевна, но, запахнув халат, все же пошла к двери. Лампочка на лестничной площадке светила слабо, вдобавок еще и мигала, глазок позволял разобрать только чей-то силуэт. – Кто там?
- Менделеев, Дмитрий Иванович, к вашим услугам, сударыня! - раздалось за дверью. - Бога ради, скажите мне, где я? Это Санкт-Петербург?
- Это Рим, а я Папа Римский, - сердито ответила Маргарита, - проваливай, алкаш несчастный, пока я полицию не вызвала!
- Да! Прошу вас, позовите городового или хотя бы урядника! - радостно согласился тот, за дверью. - Меня похитили! Где я могу найти извозчика? Мне надо вернуться домой! Я вообще не понимаю, что со мной! Помогите мне!
Пока он все это там выговаривал возмущенно-просительным тоном, Маргарита вспомнила, что совсем рядом, на стене в коридоре, есть выключатель (что значит - новая квартира!). Щелчок - и лестничную площадку перед дверями залил тусклый, но все же свет. Она приникла к глазку, и...
На площадке топтался Менделеев - как раз такой, каким его рисовали на школьных таблицах элементов. Длиннобородый, длинноволосый, осанистый, в богатом домашнем халате из темного бархата, украшенном золотым шнуром. Он покашливал, переминался с ноги на ногу и растерянно оглядывался то по сторонам, то на дверь квартиры напротив - она была приоткрыта.
Халат Маргарите понравился. Богатый был халат! У алкаша просто не мог быть такой халат. Да и Василевс вовремя подошел и потерся головой об ногу.
- Что, думаешь, открыть надо? - спросила кота Маргарита.
- Мурм, - утвердительно ответил тот.
Дверь распахнулась.
- Ах, сударыня, простите меня, если я напугал вас, - химик принялся расшаркиваться и даже поцеловал Маргарите ручку, - но я в полной растерянности. Работаю себе тихо-мирно над своими научными трудами, как вдруг - бац! хлоп! свет! тьма! - и я оказываюсь в каком-то закутке! Передо мной – дверь; я толкаю ее, и что? Я тут, и я уже ничего не понимаю, и даже уже начинаю возмущаться! Это чья-то шутка? Пардон, но я давно уже не мальчик, чтобы подвергаться подобным розыгрышам!
- Успокойтесь, Дмитрий Иванович, - заговорила Маргарита, - вы вышли отсюда? - она указала на дверь Танькиной квартиры.
- Да, - подтвердил ученый, поправляя бороду.
- Минуточку, - Маргарита дала знак химику следовать за ней и постучала в дверь напротив. - Татьяна?
Никто не отзывался. Она решительно толкнула дверь, и, через темный коридор, шагнула в комнату. А там...
Под потолком кружило несколько летучих мышей и игрушечный вертолетик с игрушечными солдатиками. На полу валялся торт, в который с удовольствием вгрызалась гигантская сороконожка. Угол занимал оживший гомункулус - он ворочал глазами, хлопал ушами и сжимал в руке непонятно как к нему попавший световой меч джедая. В воздухе порхали бабочки, по полу ползали пауки, тут же поедаемые меланхоличными жабами, валялись плюшевые слонята и банки с домашним клубничным компотом. Посреди всего этого великолепия на диване, поджав ноги, восседала Танька - и увлеченно листала тот самый старинный рукописный сборник, переплетенный в дешевую яркую обложку. Отроковица увлеченно водила пальцем по страницам, проговаривая вслух самые заковыристые места, и даже взвизгивала от восторга, когда получалось нечто необыкновенное. Рядом валялись учебники, одни из них был открыт - какой? Конечно, химия! И как раз на периодической системе элементов незабвенного Дмитрия Ивановича!
Картина складывалась одновременно ужасающая и завораживающе-причудливая. И все это великолепие шуршало, свистело, ухало, хлопало и чавкало (особенно меланхоличные жабы).
- Ну вот, видите, сударыня? И в таких условиях я вынужден апробировать свои достижения! – Менделеев горестно вздохнул и, приложив руку к премудрому лбу, удалился в направлении кухни, что-то бормоча про лавровишневые капли.
Маргарита стояла столбом, не зная, то ли закатить истерику и потребовать, чтобы немедленно прекратилось это светопреставление и ей вернули родную книжку, то ли картинно сползти по стеночке в аристократичный обморок. Из состояния столбняка ее вывел не кто иной, как Василевс, появившийся в соседской квартире буквально из воздуха верхом на шахматном коне размером с сенбернара. Вдобавок, у кота были позолочены усы!
- Беге… Василевс! Плагиатор несчастный! Тогда бы уж и галстук надел, что ли! И лорнет!
Кот обиженно мявкнул и взвился под потолок, распугав всех летучих мышей.
- Черт знает что! Устроили тут полуночный шабаш, елки-палки… - Маргарита топнула ножкой, как-то по-особенному присвистнула - и… в Танькину комнату прямо через окно ворвалась метла. Та самая красавица-метла, давеча запримеченная бабой Машей. И давай выметать и жаб, и пауков, и бабочек! В считанные минуты в комнате воцарился пусть не идеальный порядок, но его подобие: летучие мыши по хлопку Риты превратились в перчатки и ровной стопочкой легли в комод, торт вместе с сороконожкой стали узором на ковре, банки с клубничным компотом, переваливаясь на ходу, как откормленные утки, отправились в кухню, на полки. А гомункулус со световым мечом джедая перевоплотился в местного дворника дядьку Степана с растрепанной метлой и очутился там, откуда, собственно, и был взят – на перекрестке, под светофором, перед сметенной кучей сора.
- Смотрю, химия у тебя – любимый предмет, - Рита ловко вытянула рукописную книжку из рук Таньки, сидевшей на диване с раскрытым ртом, и заменила его учебником. Правда, тот несколько преобразился: с форзаца на Таньку смотрел не серьезный, а несколько растерянный Менделеев, и в руке его была рюмка с лавровишневыми каплями. – Ты всегда так усердно делаешь уроки или только сегодня?
Вопрос был задан несколько ироничным тоном, но в глазах Маргариты Николаевны плясала задорная смешинка.
Танька еще секунды три посидела с открытым ртом, наблюдая за переменами в комнате, потом вздохнула и восхищенно выдала:
- А классно было, да? Как оно все тут летало... а жабы эти... у, звери! И химик пришел. Я тут ни при чем, он сам пришел, правда! А... хотите чаю?
Танюха встряхнула черной гривой и вскочила, рассыпая по полу тетрадки. Было видно, что ей, во-первых, сильно охота поговорить на тему происходившего, а во-вторых, очень не хочется оставаться одной, в пустой квартире, наедине с мыслями о том, что бабуля-то может и не вернуться сюда никогда.
- Чаю? - переспросила Рита. - Ну, разве что ты его сама сделаешь, а не наколдуешь с помощью... учебника по химии!
Вернулся Василевс, уже без шахматного коня, но все еще с позолоченными усами, виновато муркнул и потерся об ногу хозяйки.
Вслед за Танькой Маргарита перешла из комнаты в кухню, где до сих пор пахло лавровишневыми каплями. И откуда только Менделеев их взял? Не иначе как сам и схимичил. В остальном Танькины эксперименты кухни не коснулись.
Риту так и подмывало спросить, как оказалась у Таньки ее книжка - не могла же баба Маша сознательно ее умыкнуть? Наверняка сослепу подхватила, прельстившись яркой обложкой...
Танюха заварила чаю, по правилам, как бабка учила - с обливанием чайничка кипяком и накрыванием оного толстоюбочной куклой. Ожидая, пока сушеные индийские листья дойдут в кипятке до кондиции, она небрежно, как взрослая, открыла кухонный шкафчик и вытащила оттуда початую бутылку дорогого иностранного коньяка:
- Вам добавить в чай капельку? Вы не сомневайтесь, не паленка какая-то. Отец мой привозил, бабуле, сосуды расширять. В прошлом году приезжал и привез. Бабуля им лечится. Вам сколько, для здоровья?
Танюхина рука с угрюмо-черными готскими ногтями, с зажатой бутылкой, застыла над чашкой Маргариты. Та лишь рукой махнула:
- Давай. После стресса, что ты тут устроила...
Танюха плеснула коньяку Маргарите и невинно попросила:
- А подайте сахар, вон он, у вас за спиной!
И пока Маргарита отворачивалась к шкафчику за сахарницей, Танька, шепча мысленно: "И у меня стресс!" - плеснула добрую порцию коньяка и себе в чашку. Потом они отпили по глотку. Повисла не очень ловкая тишина.
- Какие книжки у вас стремные, однако, - выдавила из себя Танька, - такие и читать опасно. Как оно все тут завертелось. А я же ничего - только почитала. А чего это оно так, а?
Маргарита, не торопясь, сделала еще один глоток и прижмурилась, совсем как кот над сливками.
- Книжка как книжка, с грифом "детям до шестнадцати запрещено". Ой, да шучу я! Долгая эта история. Тоже вот, как ты, наткнулась, зачиталась, ну и... Видать, бабушка твоя у меня ее прихватила, за детектив приняв. А чего ж ты ее вслух-то читать кинулась? Менделеева побеспокоила, живность тут развела всякую. Хорошо, что Дмитрий Иванович ко мне в дверь позвонил, а то бы у тебя вместо квартиры скоро Бахчисарайский фонтан был. И вот еще что: радуйся, что не русскую литературу учила, а то бы Пушкин пришел! А он матом ругается!
Рита хихикнула, прикрыв рот ладошкой - коньяк оказывал свое действие, в груди разливалось блаженное спокойное тепло, да и Танькины глаза начали подозрительно блестеть. Явно и себе налить успела!
- Не, Пушкин - это ничего. Вот физрук наш здорово ругается, когда мы подтянуться не можем! - Танька чувствовала себя все более раскрепощенной. - Как загнет: "Вы... " - тут она осеклась и зажала рот ладошкой. Потом, сияя уже румяными щечками, смело вытащила книжку, которая смирно покоилась у Маргариты под левым локтем, и начала листать ее, бормоча:
- Щас... я тута... я видела... о!
Она ткнула пальцем в картинку на одной и страниц. Изображено было какое-то растение, но Таньку поразил корень.
- Во, гляди! - после коньяка Танька, сама не заметив как, плавно перешла на "ты". - Прям человечек! Это что, а? А название какое заковыристое! Я как его попыталась прочесть, так тот чудик с мечом сразу и появился!
- Мандрагора это, - мельком взглянув на картинку, лениво проронила Маргарита. - Полезная штука, но у нас ее достать нереально, хотя есть еще местечки, где она растет. Да это что! Ты вот сюда посмотри!
Рита прямо из-под Танькиной руки перелистнула страницы, и глазам девушек предстала чудовищная баньши.
- Вот, это уже посерьезнее! Только не читай, что там дальше, нам на кухне этого чуда не надо...
Как бы не так!
У Таньки уже даже в пальцах покалывало - то ли из-за коньяка, то ли из-за какой-то бесшабашной лихости, невесть с чего на нее накатившей.
- Ой, та ладно! Подумаешь, баньши! - вскочила она и взмахнула книжкой, как флагом. - Одним глазком только взглянем, а потом ты ее обратно прогонишь!
И глупое великовозрастное, слегка захмелевшее дитя аж выкрикнуло формулу материализации увиденного!
В кухоньке помрачнело, запахло сыростью и цвелью, как в подвале, и из угла, из мешка с картошкой, выплыло странное и жуткое существо - тонкое, полупрозрачное, в просторном саване, с белым как смерть, исплаканным лицом. Волосы его шевелились, как змеи, длинные тонкие пальцы тянулись к Таньке. Существо открыло черный провал рта, и вой, душераздирающий вой раздался в кухне, проник во все квартиры, заставляя кого ежиться во сне, а кого вскакивать, хватаясь за сердечные капли. Тут же забрехали-завыли в ответ местные шавки, выгнул спину и зашипел Василевс, прячась под стулом, на котором сидела бледная, как смерть, Маргарита. Все-таки баньши - это вам не Дмитрий Иванович.
А Танька, между тем, даже не кричала. Ужас буквально парализовал ее, она прижалась к стене и беззвучно открывала-закрывала рот, как рыба. И все пыталась отпихнуть от себя тощие костлявые пальцы, тянувшиеся к ее горлу, и видела, что ее руки проходят сквозь баньши, как сквозь дым, и все равно толкала, толкала от себя этот ужас, и никак не могла крикнуть: "Мама!"
«Черт, ну вот говорила же ей… Говорила!» - только и пронеслось в мозгу Маргариты Николаевны. Крик баньши звенел в ушах, напонял душу безысходной паникой и нестерпимым желанием забиться в тихое и безопасное место, где баньши ее не достанет, на худой конец – забиться хоть куда-нибудь. Хотя бы под стул! Но там уже было занято - под стулом шипел Василевс и зачем-то (наверное, тоже от страха) царапал ей ногу. Это и вывело Риту из ступора.
Нервным движением, словно бы резко очнувшись от спячки, она пнула Василевса ногой, стремясь избавиться от захвата когтей, и тут же кошачий крик смешался с криком баньши. Да что там смешался – перекрыл! Гордый представитель семейства усатых любителей сметаны взвыл так, что баньши икнула от зависти, попробовала взять ноту повыше, захлебнулась - и… замолкла.
- Ага! – торжествующе взвыла теперь уже Маргарита и, содрав со ступни тапочку, бросилась на баньши.
Спустя несколько минут невообразимых воплей, шипения, дыма и полетов тапок, в кухне воцарилась тишина. Впрочем, не абсолютная: дрожащей рукой Рита разливала по чашкам коньяк, и горлышко бутылки выбивало дробь о края посуды. Примерно в таком же ритме цокали танькины зубы, хотя в целом девчонка держалась молодцом.
- На, это от стресса. Баб Маше ни слова! – Рита сунула Таньке чашку, на треть полную коньяка.
Из-под стола материализовался Василевс, взъерошенный и с дикими глазами:
- А мне? От стресса!
- Чего? – От неожиданности Маргарита чуть не выронила бутылку. – Ты… ты… О, господи, дожилась, уже и коты разговаривают!
Василевс сделал неопределенное движение, которое в переводе на человеческий вполне можно было расценить как пожатие плечами.
- Ну вот, заодно и отметим это событие. Между прочим, ты еще за пинок извиниться должна!
Рита жалобно посмотрела на Таньку и залпом опрокинула содержимое своей чашки.
Танька выпила коньяк, но руки еще дрожали. Она испуганно озиралась в сторону мешка с картошкой и постаралась сесть так, чтобы полутемная комната не находилась у нее за спиной. Наконец, она таки спросила у Маргариты:
- «Эта» не вернется больше?
- Надеюсь, что нет, - ответила Маргарита.
- А если, - Танька поежилась, - вернется все же? Как от нее защищаться?
- Ну, ее сила в ее крике. Не слышишь крик - значит, считай, спасен. Можно уши заткнуть, например...
- Ей? - Танька поняла, что сморозила чушь, и нервно засмеялась.
- Нет, Василевсу, - отшутилась Маргарита. - Себе! Или музыку свою убойную вруби, все баньши вмиг разбегутся!
И они обе засмеялись. Вместе. Потом Танька сказала:
- Вы меня извините, за музыку. Это я... ну... нечаянно громкость такую включила. И все же: я, кроме баньши, еще кое-что страшное в книжке видела. Как от остальных тварей защищаться? Или их можно приручить? Там рисунок был – девушка на Змее. Он дрессированный? А если эти гады все вместе сюда ломанутся? Что делать? Вы ведь наверняка знаете, Маргарита... Николаевна, - она почтительно выдохнула отчество. - Вон у вас книжка какая...
- Да брось, какая я тебе «Николаевна», - махнула рукой Рита. – Лучше сюда посмотри: если что-то потеряешь в доме, то найти это просто. Надо сказать… ммм… сказать… сейчас, найду, это где-то тут было…
В тот вечер, плавно перешедший в ночь, засиделись допоздна. Пили чай, коньяк, потом снова чай. Листали Ритину книжку, но вслух Танька уже не читала – боялась баньши.

И жизнь пошла своим чередом.
Мария Антоновна продолжала лечиться, правда, уже не в больничке нижнереченской, а в столице - танькины родители все-таки смогли приехать и забрали старушку с собой. Танька осталась жить одна в бабушкиной хрущевке, пока не закончит школу. Конечно, она скучала по бабе Маше, пусть открыто и не признавалась (готы – они независимые), но от одиночества не страдала - теперь у нее была компания: соседка по лестничной площадке.
Кто оказался в несомненном плюсе от ситуации, так это Василевс. Он теперь ничтоже сумняшеся кочевал с одного балкона на другой, от Риты к Таньке и обратно, причем появлялся именно тогда, когда девушки хозяйничали на своих кухоньках. Но ночевать уходил только к Рите.
Несколько раз заглядывал Славик: с ревом врывался в тесный дворик на своем мотоцикле, снимал шлем и с видом лихого байкера оглядывал окна. С балкона первого этажа почему-то никто не падал к его ногам от восхищения, и тогда Славик шел в подъезд сам. Несколько минут колебался, в какую же квартиру звонить, к Таньке или к Рите? Очень хотелось и туда, и туда, но убить двух зайцев никак не удавалось: стоило собраться им втроем, как Танька тут же начинала ершиться, а Рита напускала на себя таинственно-неприступный вид.
Как-то вечером Танька, как обычно, без звонка и стука заявилась к своей соседке и решительно брякнула на стол пухлый молодежный журнал.
- Все, щас будем тебе имидж делать! – окинула она Риту оценивающим взглядом Сергея Зверева.
- Что, прямо сейчас?
Рита удивленно вскинула брови. Девять часов, парикмахерские уже не работают, а из Таньки стилист еще тот – вон, к своей угольно-черной шевелюре добавила розовые пряди, надела полосатые гольфы и твердит, что теперь все настоящие ведьмы должны выглядеть как эмо. А в том, что она ведьма, Танька даже не сомневалась: получилось же у нее Менделеева в квартире материализовать! И даром что после этого она все равно у Колбы за контрольную трояк получила.
- Не, ну а чё? Журнал вот, зеркало вот, щас и выберем! – Глаза Таньки горели здоровым энтузиазмом. – А то ходишь, как баньши, только причесанная! Лак-то у тебя есть? А фен?
- Есть, - вздохнула Рита. Про блеклую внешность ей уже коллеги на работе намекали. Но то коллеги, понятное дело, они и от зависти могут гадостей наговорить. А вот Танька врать не станет! С другой стороны, какой из нее стилист… И все же ходить чучелом рядом с младшей подружкой Маргарите Николаевне не хотелось.
Мягко шуршали страницы глянцевого журнала, девушки увлеченно тыкали пальцами то на одну фотографию, то на другую, спорили и препирались, Рита то отказывалась, то соглашалась.
- Не, ну ты посмотри! Тут сделаем вот так, тут челочка косая, и затылок поднять. И прядки сделать красные, - вещала Танька, бесцеремонно распустив Ритин строгий «узел». – Что? Не хочешь красные? Ладно, давай тогда…
- Ой, ну не могу я так сразу… Да и с очками будет плохо сочетаться.
- Очки фтопку, линзы купишь. Цветные!
- А челка косая в глаза лезть не будет? Непривычно мне как-то. А стричь-то ты умеешь, мастер? – Рита мягко, но решительно отняла свои волосы из цепких рук подружки.
Танька задумалась.
- Потренироваться бы надо…
- Ага, на кошках!
Обе девушки заинтересованно уставились на Василевса. Кот моргнул, икнул, нервно почесал за ухом. А затем демонстративно сбросил на пол вычесанный клочок шерсти и отвернулся.
- Может, я приверженец классического стиля, - донеслось до девушек обиженное бурчание. – Нет, чтобы массаж сделать бедному коту, или когти отполировать… А вы давайте там, экспериментируйте. Давайте-давайте! Хоть будет кому ворон пугать. А то обнаглели же вконец, каждое утро орут, как ненормальные, спасу нет…
И Василевс смачно зевнул, клацнув зубами.

Слова "на кошках" запали в душу Таньке накрепко. Она спала и видела, как ее соседка, симпатичная, в общем-то, девушка, становится сногсшибательной - а почему? А потому что она, Татьяна Бусыгина, кто? Наипервейший стилист и знаток моды. И как не помочь Ритуле? У нее же такие волосы, что отпад! А руки! Будто у графьев из старины! А глаза? Даже у Таньки от них мурашки по коже, что уж про мужиков говорить!
Младая готка зевнула, потянулась и подумала: "А классно, что каникулы уже! А то прись сейчас в школу. А там Колба. И ваще."
Раздался звонок. Нет, не звонок - вой, рев и визг. Это ожила Танюхина мобила. Дева ухватила средство связи, приложила к уху и тоскливо возвела очи «горе», слушая собеседника. Лицо ее при этом выражало то скуку, то досаду, а то и откровенную хитрость. Но речь текла плавно и ответы были вполне благопристойны:
- Да, мама...
- Кушаю, мама…
- Нет, не холодно...
- Да, получила, спасибо. А еще бы на свитерок надо, мама. На стареньком локти протерлись, а другие девочки все... ага... да, спасибо, мама...
- Нет, не курю, как можно...
- Какие дискотеки, у нас столько уроков...
- Да, учусь...
- Спасибо, и вам привет. И бабушке. Поправляется? Скоро приедет? Мама, ты с этим делом не спеши, подлечи ее как следует!
И с довольным видом отключила связь. Потом еще раз вздохнула и вышла на балкон.
Сияло яркое дневное солнце, но для Таньки было все еще утро - а как иначе, если только глаза продрал? На соседнем балконе сушилось что-то серо-буро-малиновое, из гардероба Маргариты. Василевс лежал тут же и нервно наблюдал за воробьями.
Шкура на Василевсе сияла, как моток проволоки в лучах солнца. Танюха прищурилась, окинула кота оценивающим взглядом и умильно заговорила:
- Киса, лапа... кис-кис... у меня сметанка есть…
Кот окинул ее взором и недовольно нахмурился - точь-в-точь Дмитрий Иванович над своей таблицей.
Танька, ничтоже сумняшеся, притащила из холодильника банку сметаны и принялась уписывать ее перед Базилевсом, смачно причмокивая. И ложку облизывая. Нежным розовым язычком, да по ложке, да не спеша...
Был бы тут Славик!
Но на балконе был лишь Базилевс, и он не сводил глаз с банки, а не с ложки. Танькины манипуляции его мало интересовали, а вот судьба банки – весьма и весьма. И потому, когда дева удалилась прочь с балкона, крайне возбужденный кот не смог удержаться - ринулся за ней следом.
На беду свою...
Спустя час из квартиры Марии Антоновны через приоткрытую дверь, еле переставляя лапы, выбрался толстенный, обожравшийся сметаны котище. Он кое-как заковылял к двери Маргариты, подойдя, приоткрыл рот, чтобы мявкнуть, но не смог - лишь ткнулся лбом в дверь и хрипло проблеял. Наетое пузо звало его в сон, снежно-белая шерсть на хребте стояла дыбом, в ушах лихо трепыхались сережки-грустные-гробики, когти на лапах были выкрашены серебрянкой. Довершал все это великолепие воздушный шарик, привязанный к хвосту, – с шарика весело скалился череп.
- Так щас носят! - раздался вослед коту жизнеутверждающий глас...

Некоторое время было тихо.
Танька, не дыша, стояла за дверью и прислушивалась. Было страшно интересно, что же скажет Маргарита, увидев кота. Неужели не оценит?
Да нет. Не может быть. Ведь как преобразилась животина! Прям не узнать!
А если Танька доберется до самой Маргариты...
Юная готка захихикала и довольно потерла руки. Ну, вот... сейчас... откроется дверь...
Тихо.
- Эй, ты, мявкни хоть, что ли! - прошипела Танька в сторону кота, приоткрывая свою дверь. Тот разинул пасть, осоловело вывалил язык и слегка дернул кончиком хвоста. На большее его не хватило. Бусыгина воровито огляделась, прокралась к двери Маргариты и молниеносно ткнула пальцем в кнопку звонка. И только было собралась юркнуть к себе, как...
- Маргарита Николаевна? - раздалось сзади. - Вам телеграмма! Распишитесь!
- А я не эта... я соседка, - Танюха бочком, по стеночке, начала было пробираться к себе, но была остановлена крепким почтальонским захватом за предплечье.
- Куда?!
- Не имеете права, я несовершеннолетняя, - парировала Танька, вывинчивая руку из захвата.
- Шутки она шутит, - заворчала телеграммная тетка, - а мне еще пенсию разносить. Соседка-то твоя дома?
- Не знаю.
- Ну, так распишись, и все. Ей потом передашь. Делов-то. Или мне еще раз вертаться?
- Давайте, - вздохнула Танька. Расписалась. Взяла бумажку. Машинально прочла:
"Так значит завтра на том же месте в тот же час"
- Во, приплыли, - хмыкнула Бусыгина, - первый раз вижу, чтобы песню по телеграфу посылали!
- Темнота... - зевнул Василевс, и прислушался к удаляющимся шагам почтальонши, - скажет тоже - песню. Это же приглашение.
- Куда?
- Куда-куда, - кот опять сыто зевнул, - на шабаш...
- На шабаш? - Танька разинула рот, но тут же его захлопнула. - На ведьминский? Та не, врешь.
- А вот я тебе сейчас лодыжку расцарапаю, так будешь знать, как взрослых оскорблять, - буркнул кот. - Я, значит, вру? Ну и вали отсюда. А я домой пойду. - И он отвернулся от Таньки с обиженным видом.

(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Сб сен 21, 2013 20:17 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Черешневая весна (продолжение)

- Ага, как же, пошел он домой. Дверь заперта! – торжествующе сказала Танька. – Что? Через балкон прыгать будешь? С банкой сметаны в пузе?
Кот молча поник мелированной главой, понимая, что прыгать по балконам он сейчас никак не в состоянии. Встал, шагнул два шага, неуверенно ткнулся Таньке в ногу.
- Ладно, - сжалилась готка, - вроде где-то у бабци ключ запасной от вас лежал. Да и телеграмму занести надо, а то забуду. Ща гляну! – и через миг она уже отворяла дверь в маргаритину светелку, впуская Василевса и заинтересованно оглядываясь по сторонам. Конечно, она уже бывала в квартире соседки, но всегда – вместе с хозяйкой. А любопытство-то ело Татьяну поедом! Если уж одна книжица смогла натворить столько дел, то какие же еще тайны прячет загадочная квартирка скромницы-ведьмы? Исследовательский зуд толкал смелую готку вперед, и она бесстрашно осваивала незнакомую территорию, а следом за ней, прикрывая тылы, следовал Василевс, мечтая лишь о том, как он дотопает до маргаритиного любимого дивана и всласть отоспится.
Но на беду его, на пути к дивану встретилось Василевсу зеркало – обычное, квадратное, в деревянной раме. Оно стояло на полу, прислоненное к стене, потому что Маргарита никак не могла организовать «вбитие» гвоздя в стену и «вешание» на него зеркала. И вот, завидев себя (вернее, новоприобретенный облик свой) в зеркале, кот вдруг замер и затих.
Потом зажмурился и потряс головой. Открыл глаза, растерянно взглянул на пеструю образину и жалобно спросил:
- Это я?
- Так носят! – жизнеутверждающе повторила Танюха. - Киса, ты просто отпад!
И с кисой действительно случился «отпад». Он обмяк, обвис и вяло осел на пол. Растерянно сказал:
- Таня, мне же с этим жить…
- Забей, животное, кому щас легко? – живо возразила отроковица. И хихикнула.
И, видимо, этот «хих» стал последней каплей, переполнившей чашу терпения Василевса. Он вдруг ожил, подобрался, даже стал по-своему грациозен и обворожителен. Он подкрался к Таньке ласковыми шагами и муркливо потерся о ногу. Потом взглянул на деву раскосо и маняще - и спросил:
- Что, так и будешь шифровку в руках греть?
Таня моргнула два раза, потом поняла – развернула телеграмму, еще раз прочитала. Сказала:
- И ничего не понятно – куда, во сколько… и вообще, не похоже это на приглашение.
- Конечно, - отвечал кот, старательно гася в глазах гневные искры, - обычный человек ничего не поймет. Но знающий…
Тут он замолк, сел, задрал лапу и стал вылизывать свое достоинство. И продолжать не собирался, судя по всему.
- Киса! - взвыла Танька. - Рассказывай! А то я... я тебя побрею!
- Ох, молодежь, - кот сделал вид, что испугался, - чему вас только в школе учат! Сунь телеграмму в огонь!
- Сгорит же, - недоумевающе возразила реалистка Бусыгина.
- Проверь, - кот попытался пожать плечами, но получилось плохо. Танька сунула телеграмму в огонь газовой конфорки, бумага, естественно, вспыхнула, скрутилась трубочкой, упала на пол, там догорела, превращаясь в нечто эфемерное, и уже потом вновь развернулась – но уже не мятым телеграфным бланком, а черной плотной картонкой, покрытой бархатом с золотым тиснением. Изящные буквы складывались в слова:
«Всяк, кто с нами – поймет и прочтет, кто не с нами – лишь пепел найдет. Ждем тебя на исходе дня, там, где встретятся дети ночи. Путь укажет тебе метла, можешь взять с собой, кого хочешь.»
- Не соврал… - восхищенно протянула Танюха, с уважением глядя на кота. У нее даже пальцы закололо от нетерпения – так ей захотелось попасть на шабаш, по этой вот красивой пригласилке! Но – увы, звали не ее. Делать нечего, она положила картонку на стол и горестно вздохнула.
- Везет же некоторым…
- В чем проблема? – кот был сама любезность. – Видишь, там сказано: «Взять, кого хочешь». Неужели хозяйка откажется и тебя прихватить?
- Думаешь?
- Брось, если она приведет новенькую ведьму, ей же бонус!
- Правда?
- Конечно! Да она сама будет уговаривать тебя лететь с ней!
- Так я же согласная!
- А на метле летала?
- Нет! А получится?
- Попробуй! – и кот кивнул на маргаритину метелку, стоявшую за шкафом. Татьяна благоговейно извлекла ее, уселась верхом. Ничего не происходило.
- И? – она взглянула на кота.
- Ведьма, ешкин кот, - пробормотал тот, - скажи «швабра-кадабра»!
Танька расхохоталась, но все же сказала кошачью бессмыслицу, не замечая, как он в это время прошептал совсем другие слова. Прошептал с явным удовольствием, и глазки кошачьи светились в это время совсем не доброжелательно. Метла вздрогнула и взлетела к потолку.
- Лечу! Я! Мамочки! Правда! – заверещала Танька. - Вот это да! Класс! Супер! Отпад! Я ведьма-а-а!
С этим криком дева Бусыгина пулей вылетела в открытое окно и растаяла в синем небе. А кот вспрыгнул на подоконник, яростно походил там туда-сюда, поточил когти, потом все же лег, и лишь кисточка хвоста нервно вздрагивала.
Наконец, утихла и она. Василевс зевнул, улегся поудобнее, сказал:
- Сама хотела. Вот и лети. А то шустрая такая - котов перекрашивать. А вот с Хозяином пообщайся – живо спесь порастеряешь. Так-то. Тем более, он таких вот ведьмочек, новообращенных, с пылу, с жару, страсть как любит…

Лететь было бы холодно, кабы не нервная трясучка – она колотила Таньку, аж зубы стучали, и метла в руках подпрыгивала. Колотила целых минут пятнадцать, потом ведьма Танька все же пообвыкла и расслабилась. И чуть не навернулась с метлы! Пришлось опять скукожиться бубликом, вцепиться в деревянную рукоятку и сделать серьезное лицо. Потому что впереди было что-то очень интересное, интригующее и необычное, и это было… было… было круто! Танька невольно приосанилась: никто в ее классе не летал на метле, это уж точно! Эх, видел бы ее Славик!
Но тут мысли ее резко оставили и Славика, и весь ее родной класс, потому что метла начала снижаться. Заложив пару виражей, как заправский истребитель, средство передвижения опустилось на лесную поляну. И затихло – так, будто не оно сейчас вовсю бороздило небесные просторы. Пришлось Татьяне сунуть метлу в кусты и уже самой топать к ближайшему огню костерка, сиявшему сквозь стволы деревьев.
Костерок оказался занятным – вокруг него расположилась целая компания с гитарой в руках. Танюха сначала было подумала – дети! Потом, услышав хрипловатый бас, решила, что у костра – карлики. Но пригляделась – и едва на землю не села от неожиданности: у огня собралась нечисть лесная – как раз такая, какой ее рисуют в книжках: нос сучком, спина горбом, руки-крюки, картуз да лапти. Вот только на гитаре они играли совсем по-нашенскому. Ну, а как песню завели: « Милая моя, солнышко лесное…» - так совсем не отличишь от туристов! Танюха осмелела, подошла, сказала как можно более независимо:
- Драсьте.
Лесовики не злыми оказались – любопытными. Головами покивали, руками-крюками помахали, на Таньку поглазели. Кто такая, спросили. Узнав, что ведьма и что в первый раз на шабаше, – переглядываться начали. Один, что ближе, Таньку за ногу дергает, шепчет:
- Домой иди, дева, пока не поздно.
Но другие на него зашикали, молчать заставили, Танюхе же говорят:
- Раз ты новенькая, да еще и в первый раз тут, тебе Хозяину представиться надо. Ты по лесу-то не броди, мавок не дразни, и к речке не суйся, водяниц не беспокой. А то так и осядешь в нижних. Вон туда гляди - видишь, большой шатер? Там Хозяин со своей свитой, там большая игра идет. Тебе туда!
И Танюха сразу зашагала в сторону указанного ей шатра. А как еще показать всем, что она ничего и никого не боится?
А в шатре народищу – не протолкнуться! Как на базаре в воскресенье. Правда, все по большей части глазеют, да перешептываются, да ахают, и глаз не сводят с центрального стола, где расселись игроки, где шуршат фишки, блестит, раскручиваясь, колесо, мелькает верткий шарик и сквозь сигарный дым пробивается блеск бриллиантов. Татьяна даже оробела поначалу, а потом вспомнила, что лесовики говорили: она новенькая, а значит, на особом счету. Набралась храбрости, протиснулась сквозь толпу к игровому столу, дыхание затаила, на всю эту пестроту-суету взираючи. И хочется ей еще ближе подойти, и все места заняты. Да и потом, чем играть? Кота послушавши, выскочила из дому без копейки, вот теперь и стой, хлопай ушами на чужом празднике жизни…
Ну что ж, можно и поглазеть, тоже есть на что! За столом собрались важные господа, судя по тому, с каким почтением перешептывались у них за спинами прочие праздные наблюдатели. Высокий мужчина с бледным, совсем бледным лицом, красивый настолько, что похож на жестокую фарфоровую куклу; еще один мужчина, с тонкими чертами лица, нервными пальцами в перстнях и взглядом ночной птицы исподлобья; кряжистый здоровяк в килте, а напротив – леди в черных шелках и шляпе, почти скрывавшей лицо, рядом с ней – мрачный рыцарь в доспехах, и тут же – вампир в смокинге, улыбается, поблескивая кончиками сахарных клыков. И две дамы, рядышком, видимо, две подруги, потому что шепчутся, шутят, и тянется от одной к другой незримая нить со-понимания. Дамы и похожи – обе красивы, просто роскошны, уверены в себе, и за словом в карман не лезут – и не похожи. Одна брюнетка, с длинными, блестящими как шелк волосами, с бриллиантами на пальцах, на шее, в волосах, даже на веере, и говорит плавно, маняще, даже если ей надо всего лишь сказать: «Ставлю на красное». А как держится, как голову поворачивает, как улыбается – скупо, но раз увидев ее улыбку – не забудешь!
Другая дама видом попроще, но бриллиантов не меньше, смеется заразительно, глаза блестят, ножка в туфельке по полу постукивает, да веер в руках нервно так: «шурх-шурх»! Открывается и закрывается, значит. И дама вся аж трепещет – так ее игра захватила, видимо.
Да, и перед каждым играющим – высокий хрустальный бокал, наполненный разноцветным драже. Конфеты они трескают, что ли?
Клыкастый, что рядом с хохотушкой сидел, приобнял свою даму, поцеловал в шею, по-свойски. Спросил:
- Ты решила все спустить, дорогая?
- Ах, я не знаю, - смеется та, - тут забавно! Присоединишься?
- Только в спальне, - отвечает тот, улыбаясь, и Танька видит – блестят в свете ламп острые клыки его. Остро и опасно так поблескивают…
Встал, ушел этот, страшный, с клыками. И хорошо! Леди в шляпе с вуалью тоже величаво встала, кивнула всем головой, удалилась. Пустой табурет, мягкий, высокий, так и манит – «иди сюда, присядь, сыграй…». Танька голову вскинула, глаза равнодушные сделала, мол: «Руссо туристо! Облико морале!»
А дама, что вся в бриллиантах, на Бусыгину глядит маняще:
- Сыграешь?
- Я не платежеспособна, - вспомнила честная Танька нужное слово. – Я руссотуристо.
- Ты дебютантка, дитя мое, - ведьма-завлекательница улыбнулась, оглядывая Бусыгину с ног до головы, - и я не совсем понимаю, почему тебе не объяснили твои права. Можешь сейчас делать любые ставки, а расчет будет лишь тогда, когда ты получишь статус «ведьма». Играй, все в твоих руках!
И Таня кивнула. Крупье пустил по кругу шарик, тот заплясал над лунками, заставляя дрожать сердца и обостряться нервы. Шарик бежал, разговоры умолкли, взоры повернулись к рулетке, и – выигрыш!
Чей-то. Не Танькин…

В тот день Маргарита словно беду чуяла. С утра пнула кота – а это значит, испортила себе карму; потом умудрилась сунуть в ксерокс лист со скрепкой; и, наконец, принесла начальнику вместо черного чаю – зеленый!
Глядя на то, как Палыч с брезгливостью разглядывает мутную жидкость в стакане, Маргарита пошла ва-банк:
- Восточные мудрецы говорят – зеленый чай повышает потенцию.
- У тебя с этим проблемы? – едко осведомился начальник. Маргарита лихорадочно затрясла головой, изображая отрицание; начальник кисло кивнул, вздохнул, сказал:
- Я домой, до завтра. У дочурки день рождения, так что сама понимаешь – для всех я умер. И, вот что, иди-ка ты тоже домой. Отдохни, или еще чего придумай. Чтобы больше никаких вопросов с потенцией!
- Да, Андрей Палыч, - послушно пробормотала Маргарита. Кто же не согласится на дополнительный отдых! Она быстро завершила текущую мелочевку, выключила компьютер и пешком отправилась домой…
Погода стояла просто чудесная! Птички пели, ветер, как ему и полагается, веял, а весна была в разгаре. Все было чудесно, пока Маргарита не переступила порог своей хрущобки.
Нет, там-то как раз все было как обычно. Вот только Василевс… стоял у мойки, на табуреточке, и мыл посуду.
- Пришла? – бодренько осведомился он. - А я тут тарелочки отмываю. Хотел было вылизать, но потом подумал: вдруг ты не одобришь…
- Вылизывание не одобряю, - согласилась Маргарита, - но ты молодец. Такой порядок навел! С чего бы это?
- Просто так, - фальшивым голосом заверил кот, - просто так! Подумал тут: раз уж я говорю как человек, то, может быть, и вести себя надо, как человек? Ну и помыл.
- Похвально, - ответила Маргарита, - а теперь рассказывай, что тут случилось. Что разбил?
Кот засопел, принялся усиленно тереть тряпкой миску, буркнул:
- Подруга твоя заходила, эта, которая Танька.
- И?
- Ну, почтальон тут, как раз. С телеграммой.
- И что?
- Я ни при чем. Приглашение она принимала.
У Маргариты похолодело в груди:
- Куда приглашение? На шабаш?!
- Угу, - мрачно ответил кот.
- И что?
- И полетела, - обреченно сказал Василевс, понимая, что тему разговора надо менять, - полетела, аки птаха ночная. На метле.
- На моей метле? – растерянно переспросила Маргарита.
- На ней, - радостно подтвердил кот, - и, слушай, так прям сразу наловчилась ею управлять! Такая девочка талантливая! Грех не поспособствовать юному дарованию!
- То есть, ты хочешь сказать, - зловеще переспросила Маргарита, - что зеленая девчонка, ни в зуб ногой в магии, полетела на ведьмовский шабаш? Одна? Хотя, вообще-то, всяк новичок должен там явиться с тем, кто его представляет? И ты отправил дебютантку одну, на шабаш?
- А что? – ощерился кот. - Ты на меня посмотри! Что она со мной сделала!
- Это все пустяки, - ласково заговорила Маргарита, разминая кисти рук, - вот что я сейчас с тобой сделаю – это серьезно. Я тебя, наглый самозванец, сейчас…
Но кот не стал дожидаться продолжения – скукожился и зайцем длиннохвостым порскнул в окно. Маргарита досадливо топнула ножкой, потом вздохнула и махнула рукой.
- Никуда он не денется, мститель чернобурый. Таня… как же ты так, а?
Она тщательно оделась, закрыла все краны в квартире, погасила свет, заперла дверь, вышла наружу и присела на скамью под кустом сирени. И не прошло и пяти минут, как подкатил Славик на своем мотоцикле, слегка заспанный и совершенно недоумевающий.
- А я спал. И словно что толкнуло: «Надо ехать». Я – дурак?
- Нет, что ты, милый, - Маргарита улыбнулась мальчишке, многообещающе, но… в рамках приличий. – Действительно, надо ехать. Мне очень, очень нужна твоя помощь. До столицы домчим? – она кивнула на мотоцикл.
- Домчим, - кивнул юный байкер, - только подкормить зверика по дороге надо будет.
- Это без проблем, - ответиал Маргарита, усаживаясь в седло, - поехали!

Ну, вот и все.
Замерло колесо, не блестят спицы, замолкла развеселая компания, и тишина повисла тягучая и сладкая, похожая на мед. Только горек он – даже горло перехватило.
- Ты проиграла, милая, - ласково говорит дама-щебетунья, - какой вид оплаты предпочитаешь?
И все остальные вылупились на Таньку во все свои пары глаз, будто ни разу не видели дурочку проигравшуюся!
- Я несовершеннолетняя, - вспоминает спасительную фразу Танюха - и… слышит в ответ вежливые смешки.
- Мама заплатит! – начиная волноваться, произносит она. Дама-брюнетка, в бриллиантах, изумленно поднимает глаза на Таньку, терпеливо разъясняет:
- Милочка, ты, конечно, инженю, но не настолько же. При чем здесь капиталы маман? Неужели твоя патронесса тебе ничего не объяснила? Мы играем не на деньги.
- А на что?
- Вот на это, - роскошная брюнетка придвигает к себе бокал, наполенный драже, дразняще шевелит пальчиком в бокале, яркие конфетки с шорохом крутятся в хрустале. – А что ты можешь предложить?
Мысли в мозгу у Таньки – будто змеи на раскаленной сковородке. Вертятся, крутятся, ищут выход.
- Мне сказали, что я дебютантка и могу платить потом, - вспоминает она.
- Да, если ты станешь ведьмой. Добровольно. Ты согласна?
- Ну… наверное… - зубы стучат, ладошки взмокли, страх сковал ноги. Не убежать! Что за напасть, она же так хотела этого – стать ведьмой!
- Так «наверное» - или «да»?
- Да… - неуверенно выдыхает Таня. Тут же грохает кулаком по столу здоровяк в килте, хищно скалится тот, что похож на птицу, почти что облизывается красавчик с кукольным лицом. Довольно обмахивается веером смешливая дама в бриллиантах. Говорит с ленцой:
- Прекрасно, дорогая. Одна формальность: тебе нужна патронесса. Та, кто представит тебя Хозяину и подготовит к Посвящению.
- Мы что, займемся этим прямо сейчас, Каса? – недовольно говорит брюнетка. - Я хочу поиграть! Оставь ее!
- Брось, Айна, это же забавно. Давно у нас не было новеньких.
- И игры давно не было!
- Успеем еще, доиграем. Нельзя заставлять девочку ждать! Извини, княжна, но я должна сделать все по правилам, – улыбка у бриллиантовой дамы сладкая-сладкая, аж зубы сводит. Она поправляет волосы и громко задает вопрос:
- Кто представляет эту дебютантку? – и тут же продолжает, склонившись к подруге, полушепотом:
- Если что – можешь представить ее сама, это будет весело!
Танька все слышит, и у нее начинают мелко подрагивать колени. Взгляд ее, еще не панический, но уже испуганный, лихорадочно скользит по лицам - и натыкается лишь на равнодушие, скуку или жадное предвкушение дармового развлечения. «Мама, мамочка, люди добрые, кто-нибудь!» - хочется закричать девчонке, но понимает: крикни она – все пропало!
- Я представляю! - раздается вдруг знакомый голос.
Маргарита Николаевна! Танька облегченно выдохнула. Вот она, Рита, друг - растолкала нечистую братию не совсем вежливо, стоит, насупившись. Но двух дам увидала – глаза опустила, присела в приветствии. Встала лишь, когда Айна ей руку на плечо положила.
- Давно не виделись, сестра, - это брюнетка, Маргарите.
- Мое почтение, госпожа, - отвечает Рита.
- Значит, это ты представляешь здесь эту дебютанточку?
- Да.
- И ты рекомендуешь ее для Посвящения?
- Нет, - раздается резкий ответ.- Она ленива, непослушна и не прошла предварительного обучения. Эта девица недостойна быть истинной ведьмой.
Айна вздыхает, разочарованно убирает руку с плеча Маргариты, огорченно говорит:
- Очень жаль. Правда. Ну и черт с ней. Как ты? Почему давно не являлась? Играть будешь? – и кивает ручкой в сторону стола.
- Не сейчас, - качает головой Рита, - но спасибо за приглашение.
- Извините, - холодно вмешивается вторая дама, - но как это «черт с ней»? Призвать благословение Хозяина на голову начинающей – это прелестно, право; но ведь малявка в проигрыше! И если она не готова стать ведьмой, - дама хмурится, - то платить за нее придется тебе, дорогуша! – сомкнутый веер четко указывает в сторону Маргариты. Та молча смотрит на свои пустые руки, наконец, с трудом произносит:
- Я не ворожила весь этот год. Мне тоже нечем платить.
- Прекра-а-асно… - нараспев произносит Каса, - что ж, тогда вы обе, ты и эта малявка…
- Ну, вот, начинается…- разочарованно произносит красавица-княжна, - только было собрались поиграть, как ты опять за свое! Хватит искать отмазки, дорогуша! Мы будем вообще сегодня играть дальше или нет? Или ты боишься, что я тебя обыграю?
С треском складывается костяной веер, сердито хлопает по руке в атласной перчатке. Каса сердита:
- Я не боюсь - я хочу, чтобы все было по правилам! Проигрыш должен быть погашен. Мне все равно, как и кем, но я дальше не двинусь, пока не получу свой выигрыш!
- Ты иногда такая зануда, милая! – раздраженно бросает Айна и резким движением придвигает к Таньке свой бокал с драже. – На! Бери любую - и отдай уже этой мелочной ведьме, любительнице правил! Дарю!
Таня протягивает руку к бокалу, погружает в него пальцы, делая вид, что выбирает самый лучший шарик, и лихорадочно спрашивает у Маргариты:
- Что это?
- Жизни, - шепчет та, - выбери любую и отдай Касе. Да поскорее!
- Чьи жизни? – переспрашивает Танюха, держа руку на весу над бокалом.
- Не знаю. Любые! Таня, - Рита медленно вдыхает, потом выдыхает. - Это не шутка. Бери, иначе нам обеим конец. И тебе, и мне! Бери да благодари госпожу Айну.
- Но… они умрут? – девичья рука все еще медлит. - Из-за меня умрут? Так, Рита?
- Или они, или ты! Таня, я тебя умоляю. Каждый день в мире умирает чертова уймища людей. Тыщи людей! Ты в этих смертях повинна?
- Я не могу, - трясет головой Танька.
- Тогда умирай, - сухо говорит Маргарита, - да и меня заодно прихватишь. Таня, пойми: или ты расплачиваешься теми, кого загубила за год, или отдаешь свою жизнь. У тебя ничего нет. У меня – тоже. Так что решай быстро, кто из нас сейчас умрет. Ты? Я? Или это безликое существо?

Вовсе это не конфеты были, а мягкие теплые шарики. Тот, что попался в руку Бусыгиной, оказался хрупким, сразу лопнул, едва она его сжала покрепче. Танька едва не разревелась – решила, что все пропало, но смешливая и злая ведьма Каса пожала плечами, отмахнулась веером. И небрежно бросила через плечо:
- Засчитано. Ведьма, забирай свою малолетку. И если надумаешь отыграться – милости прошу!
- Благодарю Вас, госпожа, - склонилась в поклоне Маргарита Николаевна и осторожно попятилась, увлекая за собой Таню. Шаг назад, еще, еще… и вот уже они затерялись в толпе; еще несколько шагов – и они снаружи. Шум, гомон, запах сигар, духов и тлена – все это осталось там, в шатре. А здесь – ночь, лес, сверчки, воздух свежий. Рита наконец-то выдохнула и расслабилась.
- Бусыгина, я тебя точно убью, - устало сказала она, - но потом, дома. Вячеслав, душа моя, хватит спать, труба зовет!
- А? Что? – из кустов показалась заспанная физиономия Славика.
- Господин крупный менеджер торгового отдела, окажите любезность – доставьте леди домой. Сможешь, Слава?
- Ох, женщины… - глобально заметил Славик, заводя мотоцикл. - Поехали, Танюха! Марго, не беспокойся, довезу!
- Проследи там за ней, - сказала Маргарита тоскливо. Танька уже сидела в седле байка, держась за славиковы плечи. Вцепилась как в автобусный поручень, блин! Ну, хорошо хоть, не ухватилась за ремень джинсов…
- Все сделаю, - Славик был предельно лаконичен. – А ты…Вы, Марго?
- Я позже, - и непроизвольно вздохнула. «Ты»… «вы»… эх, Слава!
- Но как?
- На метле, - отрезала Маргарита. - Я ведь ведьма, забыл?

Ночь закочилась на удивление быстро, и вот уже метла несет Маргариту назад, в Нижнереченск, на улицу Заводскую, в ее хрущобку, доставшуюся от бабушки Анны Максимовны. Время раннее, но уж рассвело, и если бы не мазь – быть бы Маргарите уличенной; а так – летит себе на метле, никем не видима, столбы огибает, под телефонные провода подныривает, мысли горькие от себя отгоняет.
«Как там дома? Довез ли он Таньку? Довез, думаю. Чай, не мальчик беспомощный, хоть и не мужик еще. Но это поправимо. А Таньку довез, наверняка. Ключ я ему свой дала? Да, кажется, дала, на всякий случай – вдруг у Таньки дверь в квартиру захлопнулась, пересидят тогда у меня. Чай в шкафу – про то сказала. Все хорошо. Все должно быть хорошо. Все кончилось, Марго, вы выкарабкались. Да. Но что ж так тошно-то?
Славик-Славик, мальчик-человечек… надеюсь, Танюху ты смог утешить. Девчонка страху натерпелась, едва в лапы Хозяину не попала, а он пострашнее будет любого маньяка. Надеюсь, она вовек не догадается, какой беды избежала, не став ведьмой. Эх, Славик-человечек, надеюсь, у вас все сложится и все получится, в свое время. Потому что, если наша готка сунется еще раз в ведьмы – лучше, чтобы она к тому времени не была девственницей. Ей же лучше. И, потом, кажется, ты ей нравишься…
Да, все правильно! Все так и должно быть. Танька – со Славиком, а я – с котом. Состарюсь, заведу клюку и ступу, буду Василевса катать по вечерам… - Маргарита то ли всхлипнула, то ли нервно хихикнула, - может, месяц с неба украду, и про меня тоже кино снимут, «Вечера на хуторе близ Нижнереченска», елки-палки…»

(окончание следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Сб сен 21, 2013 20:18 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Черешневая весна (окончание)

Город поймал Маргариту, как кетчер бейсбольный мяч – захватил рукавичкой улиц и сунул в карман двора дома номер двадцать пять по улице Заводской. Маргарита осторожно юркнула в окно своей кухоньки (оно так и стояло открытым настежь после залихватского полета Таньки) и устало выдохнула:
- Дома… Наконец-то все кончилось!
Метлу – в сторону; налеталась она, бедолага, сегодня! Но уход за ней – потом! Сейчас чашку чаю - и спать. Или нет, сначала – в душ. Нет, сначала – халат.
Рита шагнула в комнату - и застыла на пороге. Оказывается, ничего еще не кончилось…

На ее любимом диване спала Бусыгина, завернувшись в ее любимый плед.
На любимом кресле Василевса спал Славик, ни во что не завернутый, но полностью одетый.
На куртке Славика, брошенной на пол, мстительно спал Василевс.
- Приехали… - пробормотала Рита, и Славик тут же открыл глаза. Такие знакомые синие глаза! А он уже вздыхает облегченно:
- Ты здесь? Ох, наконец-то. Слушай, что с Танькой делать? Она полночи проревела, я чуть с ума не сошел. Ревет и одно талдычит: «Я ее убила».
- Что? – ошарашенно спросила Рита. – Кого?
- Так бабушку же! – взволнованным шепотом зашипел Славик. - Мы как приехали, сразу – к тебе, потому что у Таньки и впрямь квартира захлопнулась. Хотели чай пить, а тут мать ее звонит, на мобилу, и говорит: бабушка умерла танькина. Приступ внезапный, и все такое. Танька в истерику: «Я ее убила». Я … - тут Славе пришлось замолчать, потому что Маргарита зажала ему рот ладонью и потащила парня на кухню, усадила на стул и уже там слушала дальше.
- Приступ у бабули случился, - сбивчиво продолжал тот, - сердечный. Все хорошо было, собирались уже ее выписывать домой, а тут вдруг, внезапно. Я, главное, Таньке говорю – бывает так, со стариками! Она и слышит, и будто не слышит – головой трясет, глаза бешеные, или ревет, или бормочет: «Я виновата». Ну, я… - он запнулся, - я у тебя коньяк нашел, ей дал. Немного, но она уснула. Проснется – что делать будем?
- Жить, - Маргарита тяжело опустилась рядом с парнем на кухонный диванчик, вздохнула, обняла его за печи. Пыталась не думать такое, но в голове словно кто шептал упорно: «Дешево отделались!» - Будем просто жить, Слава. Конечно, Таня не виновата в смерти бабушки. Но, знаешь… у каждого из нас есть камень на сердце, и каждому из нас с этим камнем жить.
- Та ладно, - тряхнул головой Слава, - у меня вот никакого камня нету, так что не обобщай.
- Значит, именно ты можешь помочь Тане, - серьезно сказала Маргарита. – Ты ей сейчас нужен. Пообщайся с ней, поговори, отвлеки от того, что случилось..
- Когда? – перебил ее Славик, - сегодня днем мать танькина приезжает. Сказала, ее к себе заберет, а квартиру потом продаст. Так что я тут вряд ли что успею.
- Мать? – задумчиво переспросила Маргарита. – Мать. Это, пожалуй, хорошо. Наконец-то Татьяна не будет сиротой при живых родителях. А перемена места – совсем хорошо. Думаю, девочка сможет забыть о том, что произошло.
- А что произошло-то? – простодушно спросил Славик. Маргарита усмехнулась, ответила непонятно:
- Знаешь, друг мой, очень тебя прошу: никогда в жизни не занимайся магией.
- Это ты ей скажи! – кивнул Слава в сторону дивана со спящей Танькой.
- И не связывайся с ведьмами! – нахмурилась Маргарита, пряча пляшущих в глазах озорных чертиков.
- Я подумаю, - кивнул тот. – Кататься со мной поедешь?
- Я подумаю, - в тон ему ответила Рита.
- Поедешь?
- Когда?
- Ага, значит, поедешь! – обрадовался он. – Сейчас?
- Ох, Слава! – махнула рукой Маргарита. - Совсем с ума сошел! Нам всем отдохнуть надо. Вот что, иди-ка ты домой. Я пока за Таней присмотрю. Иди, Слава, потом покатаемся. И спасибо тебе за все!
Он наклонился к ней – будто хотел секрет рассказать. Но всего лишь поцеловал, а Маргарита даже не отвернулась. Не успела? Не захотела? Кто их разберет, этих ведьм, особенно, когда стоит такая весна – поздняя, как белая черешня!

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Сб сен 21, 2013 22:28 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Туфелька

Свет лился в распахнутые окна ясным и широким потоком, золотя письменные принадлежности на столе, канделябры на каминной полке и вазы с цветами, расставленные повсюду в прихотливом разнообразии. Он оседал золотой пылью на парчовых подушках, разбросанных по диванам и канапе, играл бликами на хрустале люстры, на столовом серебре блюд с фруктами и на драгоценностях, украшавших старушку, сидевшую у открытого окна. Солнечные зайчики порхали по камням небольшой диадемы в белых как снег волосах, иногда зажигали ответным светом бриллианты в ушах старой дамы, а иногда шаловливо прыгали на шею, туда, где полагалось находиться бриллиантовому колье – но там было лишь снежно-белое брабантское кружево, целомудренно прикрывавшее уже морщинистое декольте.
Старушка вздохнула, придвинула к себе лист бумаги, обмакнула перо в изящную чернильницу и только было собралась сосредоточенно задуматься, как в дверь - нет, не постучали – поскреблись.
- Вавелиство…
Дверца, инкрустированная янтарем и перламутром, приоткрылась, маленькая женщина неопределенного возраста скользнула внутрь, размахнула в стороны широкие темные юбки и присела так низко, как того требовал дворцовый этикет.
- Что там, Жанна? – старушка недовольно отвернулась от пока еще чистого листа. - Ну вот, только собралась с мыслями…
- Там к Вам мадам Жавотта, с визитом.
Старушка обреченно вздохнула, отложила перо.
- Родственнички! Проси уж.
Жавотта, дьявол ее забери, вошла в комнату почти величественно – как же, генеральша! Муж ее, когда-то успешный генерал, лихо громивший врагов короны, уж давно был в отставке, тихо-мирно толстел в своем поместье, а вот женушке чего-то неймется. Что ей надо-то? Просто так она бы не пришла!
- Здравствуй, милая, - старушка у окна приветливо протянула навстречу вошедшей обе руки. Надо отдать должное – дама низко присела, прикоснулась губами к каждой протянутой ладони.
- Мое почтение, Ваше Величество, - произнесла она негромко, - как изволишь здравствовать, сестра?
- Сестра? – легкая гримаса скользнула по лицу старушки. Очень хотелось сказать: «Ну да, отец у нас один. Вот только поздновато ты, Жавотта, об этом вспомнила!»
- Милостию Господа нашего пребываю в почти добром здравии, - холодно произнесла старушка, - а ты как? Что твоя подагра? А-а-а… ясно. Натирай ноги кельнской водой, самое средство, я тебе говорю. Только подогрей вначале. А что генерал? Еще больше растолстел?
- Да, сестрица, - Жавотта улыбнулась почти нормальной улыбкой, - скоро уж в дверь не пролезет!
- Ну, ничего! Толстый – значит, здоровый! Уж коли, не дай бог, приключится какая хворь – толстеть точно не станет! А ты сама выглядишь неважно, сестрица. Что-то с печенью?
Жавотта вздохнула, подняла на старушку глаза с темными кругами, переспросила:
- А ты разве… ну да. Дел-то сколько… государственных. Просто… мой Анри…
Старушка побледнела так, что волосы на ее голове стали казаться темными по сравнению с цветом лица. Ну как же она могла забыть! Анри, единственный сын ее сестры, Жавотты, и этого старого пузатого генерала! Погиб в недавней кампании, с месяц назад. Ее собственный сын был там ранен, но, слава богу, уж оправился и почти здоров. А вот Анри больше нет. Он, конечно, герой, но матери его от этого не легче. И ведь мальчишка погиб, даже не успев жениться, так что старики – Жавотта и генерал - остались теперь совсем одни. Но чем она-то может им помочь?
- Сестрица, что я могу для тебя сделать сейчас? Я, конечно, не верну тебе сына…
- Но можешь дать мне внука!
Меж двух пар вытаращенных глаз повисла тишина. Гостья с надеждой смотрела в лицо царственной собеседницы, та же недоуменно хлопала глазами - и, в конце концов, переспросила:
- Эй, малявка, разрази тебя гром, что ты имеешь в виду?
Жавотта улыбнулась. Ну, раз сестрица назвала ее малявкой – значит, маска королевы снята и спрятана в дальний ящик комода. Значит, перед ней снова Сандри, ее сестра, особа некоролевской крови, бойкая и острая на язык, умеющая и затрещину отвесить, и пожалеть после того. Сандри. Сандрильона. Ее единственная оставшаяся в живых сестра. Еще одна сестра, старшая, родная ей по матери и звавшаяся Эммой, умерла несколько лет назад. Матушка умерла годом позже, совсем одряхлев к тому времени и выжив из ума. Батюшка умер еще раньше. Так что из всей родни у нее осталась только Сандри, и не ее, Жавотты, вина, что Сандри вдобавок еще и вдовствующая королева-мать, родительница нынешнего короля их государства.
- Так что ты имела в виду, сестра? Как я могу дать тебе внука? Я не волшебница, ты это знаешь. И рожать давно уж не способна!
- Ах, Сандри, ты все шутишь! Нет, речь о другом. Недавно одна из наших служанок родила сына. Я точно знаю, что мой Анри питал к ней нежные чувства… и не только платонические. И этот младенец - он такой же, каким был мой мальчик в детстве! У него те же ступни и волосики, и он так же морщит маленький носик. Я уверена, это мой внук! И я, и генерал – мы оба хотели бы признать его своим наследником.
- Но, Жавотта…. Доказательств слишком мало…
- И что? Мы оба – и я, и мой муж - видим в нем своего внука! Я перестала плакать сутками, а Жерар наконец-то начал улыбаться, глядя на этого младенца! Кому будет плохо, если мы с генералом будем иметь внука?
- Короне, - отрезала собеседница. – По закону, после вашей смерти, ежели наследников не будет иметься в наличии, имущество ваше отходит королю.
Жавотта побледнела, потом покраснела. Потом судорожно задергалась - и спустя пару минут заплакала.
- Сандри, - она всхлипывала, размазывая по дряблым щекам мавританские притирания, бывшие в моде в этом сезоне, - Сандри, зачем тебе это? Ради Святого Людовика, ради здоровья твоего сына, ради благоденствия короны, помоги мне!
- Ладно, - вдовствующая королева вздохнула, - вытри слезы, Жавотта. Я поговорю с сыном, и, думаю, решение его будет положительным. В конце концов, короне нужны верные люди. Растите внука, воспитайте его преданным слугой нашего короля, и дай бог, чтобы на его веку больше не приключилось никаких войн…
Жавотта всхлипнула и попыталась упасть на колени, но старушка махнула рукой:
- Полно, сестра! Что? Благодарна мне по гроб жизни? Ой, многовато будет! А знаешь что? Наш старый дом еще цел? И розы в саду еще живы? Сейчас ведь весна, и они как раз цветут. Пошли человека, пусть привезет мне букет роз из нашего сада. Да, красных. Тех, что у тропинки – я их на всю жизнь запомнила.
- Они прелестны, - пробормотала Жавотта.
- Да! Я с удовольствием растопчу их! В хлам! – засмеялась старушка, потом добавила:
- Большой букет! Жду! И генералу – привет.
Посетительница поняла намек и тихо скользнула к двери. А седая женщина вздохнула и подошла к окну, выходившему в дворцовый сад. Там тоже цвели розы, но другие – кремовые, с нежным запахом. А вот проклятущие красные розы из их сада она никогда не забудет. Жирные красные розы и дорожки, посыпанные песком… каждый день надо было подсыпать эти дорожки заново, и поливать розы, таская воду из колодца в большом и тяжелом деревянном ведре! С рассвета она должна была надрываться, чтобы эта тварь, не дай ей господь упокоения, могла вывести своих гостей в сад и лениво протянуть:
- А вот здесь у меня розарий… ой, что вы, милочка, я на него столько сил положила!
«Ненавижу красные розы,» - подумала старушка.
Приподняла подол платья, глянула оценивающе на острый каблучок своей туфельки.
«Ей-ей, растопчу!» - и улыбнулась мстительно.

Следующие полчаса прошли в относительной тишине.
Старушка походила по комнате, несколько раз вздохнула. Пару раз присела у стола, взяла в руки перо, задумалась. Начала было писать, да и смяла досадливо лист. Опять задумалась. Тут со двора раздался молодой звонкий голос:
- Мадам! Бабуль! Утро доброе, как спала?
Старушка живо вскочила и почти быстро подбежала к окну. Там, в малом дворе, на резвой молодой лошадке, гарцевал совсем молодой парень – почти мальчишка. Рядом, на почтительном расстоянии, держались придворные.
- Спасибо, Луи! – старушка даже светилась от удовольствия, глядя на этого юношу. - Милостию Господа нашего, видала нынче во сне твоего дедушку. А ты куда собрался?
- На охоту! Вчера такого кабана выследили – зверь! Ба, поехали с нами? Поехали, а?
- Ну уж нет, Луи, - старушка рассмеялась, - ни за какие луидоры! Все кабаны – твои! Окончательно и бесповоротно! Но с одним условием!
- Каким? – юноша пытался удержать нетерпеливого коня, плясавшего под ним. - Каким, ба?
- Внучёк, будь осторожен!
- Ба, да само собой…
- Не забывай, ты – наследник престола! Не скачи поперед всех! И не лезь кабану в клыки!
- Ба, ну что я - дитя малое?
«Да,» - хотела ответить старушка, но лишь улыбнулась. Улыбнулся и внук, махнул ей рукой и умчался туда, в бывший где-то там лес с кабанами. И придворные умчались. Над розовыми кустами, над парчовыми диванами, над изящным письменным столом повисла тишина. Старушка вздохнула, устало поглядела на письменный стол, потом на свои пальцы. Проклятущие чернила! И не писала вовсе, а на пальце – клякса. Нет, с этим надо что-то делать.
- Жанна!
Дверца приоткрылась, и услужливая мордашка - тут как тут.
- К услугам?
- Ты, милочка, мерзавка, - ворчливо заговорила старушка. - Обещала на днях сыскать мне бойкого и обученного грамоте человечка, чтобы умел с перьями обращаться. И что? Твоя хозяйка, вдовствующая императрица-мать, должна марать свои царственные персты в чернила. А? Как оно, по-твоему? Сгноить тебя, что ли, в монастыре?
Жанна только рассмеялась – слишком хорошо и слишком долго знала она свою хозяйку. Да и предмет разговора ждал в приемной! Она распахнула дверь пошире и махнула рукой. Тут же рядом с ней возник молодой человек приятной наружности, светловолосый, одетый во все темное, с чернильницей у пояса – сразу видно, из ученых. Жанна подтолкнула его поближе к королеве, парень склонился весьма учтиво.
- Вот, Вавелиство, - зашептала Жанна, - это мой племянник Шарль, пишет почти так же быстро, как наш принц на коне скачет! Все буквы знает в лицо! Даже считать обучен! Возьмите его к себе на службу, и ваши прекрасные пальчики будут снежно-белы!
- Снежно-белые пальчики бывают только у мертвых, - едко проговорила старушка, - ты мне этого желаешь, Жанна? Ладно, не теряй дар речи. Сударь, вы что же, и впрямь умеете писать? – обратилась она к вошедшему.
- Ваше Величество, я закончил год тому назад наш, парижский, университет, - парень почтительно поклонился. – Умею писать разными штилями – высоким, и обычным. Складываю стихи и оды, правда (он запнулся) - плохие. Считать умею не хуже мэтров из палаты мер и весов. Испытайте меня, Ваше Величество!
- Все хорошо, - вздохнула старушка, - жаль только что ты не немой. Общаясь с особами королевской крови, поневоле узнаёшь многие тайны, и немота была бы твоей защитой. Ну, ничего, это мы поправим!
Жанна побледнела, испуганный Шарль зажал рот рукой. А старушка довольно оглядела перепуганную парочку и засмеялась:
- Что, испугались? Да полно вам. Что мы, мавры какие, языки рвать? Шарль, дитя мое, ты золото любишь?
- Да, Ваше Величество, - ответил парень, с трудом сглотнув слюну.
- Ну и прекрасно. Чем меньше ты будешь болтать, тем больше золота окажется в твоих карманах. Думаю, это получше, чем оказаться без языка. Так? Ага, головой киваешь. Значит, согласен. Тогда иди сюда, - она указала на письменный столик с разложенными принадлежностями, - садись, точи перья и приготовься писать долго и обстоятельно. Видишь ли, я хочу записать свою историю; зачем – не спрашивай, я и сама толком не знаю. Считай это старческой прихотью, причем за эту прихоть я буду тебе хорошо платить. Ну? Начинаем?
- Да, Ваше Величество, я готов, - парень основательно устроился за столом, поправил бумагу и перья так, как ему было удобно, поставил справа от себя чернильницу и взглянул на королеву. – Итак?
- Итак, начнем, - вздохнула и перекрестилась женщина. – Пиши: моя жизнь истинной королевы нашего королевства началась тогда, когда я соизволила проснуться утром 19 июня. Разбудил меня заливистый крик петуха, и я испуганно подскочила в кровати, не успев даже разлепить сонных глаз. «Проспала! – вертелось в голове. - На дворе давным-давно белый день, а печь, конечно же, никто не топил, и сейчас встанет Фина, потребует кофе, а отец, наверное, уже встал и ему нужен завтрак, и у Жавотты вчера болел животик, ей нужна кашка на воде! Ой, быстро, быстро, шевелись!” – и, думая так, я автоматически начала скручивать в узел волосы, а ноги сами скользнули вниз, туда, где ждали меня старенькие сабо...
- Сабо? – переспросил парень.
- Да, - старушка улыбнулась, - это такая крестьянская обувь, Шарль. А ты когда-нибудь носил сабо?
Шарль сделал пометку в тексте, аккуратно положил перо и взглянул на королеву прозрачными серыми глазами.
- Да, Ваше Величество. Наша семья не так уж и богата, пусть даже тетя и служит при дворе. Простите, я готов продолжать.
Старушка кивнула, взяла в руки изящный веер, встала и подошла к окну. И уже оттуда, спиной к молодому человеку, продолжала:
- Но вместо привычной обуви ноги мои наткнулись на бархатные мавританские туфельки, глаза, таки открывшиеся, непонимающе скользили по кисейным пологам и шитым золотом подушкам, и рот удивленно открывался от созерцания окружавшего меня великолепия. Да, было раннее утро, заливисто кричал петух, но я находилась не в своем родном подвале. Я сидела в каком-то чрезвычайно богатом сооружении, в окружении мягких подушек, шелковых покрывал, занавесей и бархата, причем сидела совершенно в чем мать родила.
„Это кровать, - начала понимать я, - а я спала. Надо встать и осмотреться,” – но не успела. Сзади послышалось шевеление, сонный вздох, большая мужская рука, заросшая короткими рыжими волосами, перехватила меня за талию и потащила в глубь сооружения. И слегка хрипловатый со сна голос, пахнувший вчерашним вином и молодыми яблоками, прошептал мне в шею:
- Привет, женушка! Что, сбежать от меня хотела? Не выйдет!

Старушка остро взглянула на писца. Ишь, уткнулся носом в пергамент, глаз не поднимает.
- Господин Шарль! С вами все в порядке?
- Да, Ваше Величество, - и смотрит прямо, не отводя глаз, лишь щеки слегка зарумянились.
- Ну что ж, - королева улыбнулась, - тогда продолжим. И, кстати, можете звать меня мадам.

Туфелька. День первый. Утро.

- Привет, женушка! Что, сбежать от меня хотела? Не выйдет!
Я замерла, потом вспыхнула как мак. Боже мой! Я же вчера вышла замуж! Да как бестолково-то! Чего стоил один фокус с туфелькой…
Руки - к щекам, чтобы не так был заметен румянец, а глаза - назад, на моего мужа.
Рыжий. Да, он-таки рыжий, мне не показалось. И глаза синие... или серые… стоп! Эй, ты куда?
Мой муженек уже забыл, что пытался меня обнимать, и со стоном зарылся в подушки, закатив глаза. Ну конечно! Сейчас пить попросит!
- Ой, - веснушчатый нос страдальчески сморщился, - ммм... Сандри, дай попить чего-то... что там у нас есть, а?
Я потянулась к столику у кровати и задумалась. Чего же ему дать? Рейнского? Слишком сладкое. Яблочного сока? Он в этом году не удался. Воды из тазика для умывания? Несолидно, принцу-то. Рассолу? Помнится, батюшка мой очень рассол уважал, по утрам-то. Но рассол - в кухне. Я живо соскользнула с кровати, потянувшись к пестрому халату, и вдруг сильная рука схватила меня за запястье.
- Куда? - мой муж, казалось, забыл, что у него после вчерашней свадьбы трещит голова, и держал меня за руку, беспокойно глядя в глаза. - Куда ты собралась, а?
Честно говоря, я испугалась. Кто его знает, этого принца? Я же его видела-то всего три раза, а разговаривала и того меньше! Неизвестно, что у него на уме!
- Ваше высочество, я принесу вам рассолу... если можно, конечно... - пролепетала я, опуская глаза. Конечно же, не так уж я и боялась принца, но знала, что вот такие вот опущенные глазки на мужчин действуют безотказно. Принц расслабился, пробормотал:
- Да, неплохо бы. Но ты прикажи там кому-нибудь, зачем же самой! - и закрыл глаза ладонью. Наверное, желал в эту минуту оказаться в аду - там темно. Я быстро оделась и выскользнула за дверь. Святой Франциск! Стоило мне высунуть нос, как грянули трубы, запищали скрипки, куча невыспавшегося народу бросилась активно приседать, и здоровенный мажордом рьяно шарахнул жезлом об королевский пол!
- Подъем Его Высочества принца и его супруги…
- Тихо! Пожалуйста! – зашипела я, представляя, как там это самое высочество схватилось за голову. - Тихо! Месье! Умоляю!
Бесполезно. Шум и гам нарастали, я не могла пройти вперед из-за клюющих носом в пол придворных, и потому пришлось набрать в легкие побольше воздуха и гаркнуть:
- Цыц!
О, они замерли, как сломанные куклы. Вытаращились на меня, кто испуганно, а кто и насмешливо – что, мол, там чирикает эта без году неделя принцева жена? Леди Сюзи, пышная блондинка с великолепными локонами, удивленно приподняла бровки-шнурочки и слегка насмешливо сказала:
- Но, мадам, мы хотели лишь поприветствовать Его Высочество и вас, конечно же. Такой день! Наш принц полон счастья, и мы спешим изъявить ему свои восторги по этому поводу!
- Ваш принц сейчас полон…
… и я запнулась. Сказать этой курице в локонах, что их принц сейчас расхлебывает последствия вчерашнего празднества? Что у него зверски болит голова, и дворец, вместе с садом, отплясывают вокруг его мозга лихую сарабанду? Перебьетесь!
- Принц отдыхает, - я величественно запахнулась в халат, - а я соизволяю проследовать на кухню. Извольте указать мне путь!
- Но, мадам, вам стоит только приказать… - сразу несколько придворных склонились передо мной.
- Нет! Я сама!
Им пришлось уступить. Мне дали мальчишку-пажа в провожатые, мы с ним побежали вдоль по коридору, потом по крутой лесенке вниз, с неудобными ступеньками. Я торопилась и потому перепрыгивала сразу через две ступеньки, мальчишка тоже не отставал, и в конце концов мы устроили настоящее соревнование: кто первый добежит до кухни. Победил он, длинноногий паршивец. Ну, ничего. Придет он ко мне за титулом!
Кухня была кухней – как и положено. Без затей и выкрутасов. Булькали котлы, шкворчали сковороды, мальчишки-поварята чистили овощи. Карина, главная кулинарка двора Его Величества, сдвинув брови, колдовала над кремом – осторожно помешивала что-то в плоской кастрюльке, подсыпая щепотками разные вкусности. Я обошла ее стороной. Карина занята, и ее лучше не беспокоить. Мне нужен Тимас.
- Тимас!
Я кричала довольно громко, но голос мой едва не затерялся в шкворчании и булькании. Однако Тимас услышал – выглянул из-за дверки, ведущей вниз, в погреба.
- О! Сандри! Ой, простите, Ваше Высочество….. – он даже растерялся. Не так-то просто сразу привыкнуть к таким поворотам, что судьба выкинула со мной!
- Тимас, дружок, я дико спешу. У тебя рассол есть?
- Высочеству? – только и спросил он.
- Да! Он, вчера, понимаешь… так получилось… - начала было лепетать я, да Тимас лишь рукой махнул:
- Найдем! – и скрылся в погребе.

Тимас волшебник, право слово. Он все помнит, все у него учтено, и мешки вместе с кадками в королевском подвале никогда не перепутываются, и он знает даже, где на какой полке лежит прошлогодний остаток заморских яств! Если он там еще лежит, конечно. Если сам Тимас вместе со своей очередной подружкой не схарчили его за милую душу! Ладно. Это я отвлеклась. Это я к тому, что у Тимаса есть все! И рассол отборнейший, конечно же, нашелся. Я отхлебнула кисловатую мутную жидкость - в самый раз! Ничем не хуже того, что потреблял сам Тимас вместе с моим батюшкой наутро после свадьбы его самогО, моего батюшки, главного королевского лесничего. Тогда еще они с Тимасом утром прилегли возле бочонка с квашеной капустой, попивая рассол, а Фина, мачеха моя новоиспеченная, рыскала по всему дому и саду впридачу, разыскивая своего благоверного. Однако... давно это было. Уж лет шесть назад, поди. За это время успела появиться на свет Жавотта, моя сводная младшая сестра, и я сама успела сделать блестящую партию. Да, вроде именно так это называется. Однако, партия моя сейчас, наверное, глядит на потолок, размышляя - где это подевалась Сандри вместе с Тимасовым рассолом?
- Тимас, спасибо, солнышко, - я была сама любезность, - я тебя вовек не забуду!
- Было бы сказано, - пробормотал Тимас, - ладно уж, идите, лечите своего муженька...
Я подхватила кувшин с рассолом и поспешила назад. Ну, если это царедворцы до сих пор галдят, как галки на крыше нашего главного собора - покусаю всех! Невзирая на титулы.
В длинном, увешанном парадными гирляндами коридоре было тихо. Все куда-то подевались. Я торопливо распахнула дверь, буквально вприпрыжку заспешила к мужу, прижимая к себе пузатый кувшин, и…
Что я вижу?
Леди Сюзи сидит на кровати - НАШЕЙ КРОВАТИ! - и своими белыми пальчиками, чтоб ей их покрючило, массирует МОЕМУ МУЖУ! виски. Да еще и приговаривает, кобра ползучая:
- Ваше Величество (конечно, она не знает, что принцы именуются Высочество, и никак иначе), ах, как я вас понимаю... ах, как бы я хотела облегчить ваши страдания........
Однако, стоило мне войти, как она пальчики-то свои прибрала, змеища. Но не уходит. Выжидает. Чего? Подтверждения? Ладно, будет тебе подтверждение...
Я аккуратно поставила кувшин на туалетный столик, потом сбросила с себя пестрый халат - подарок подданных с востока - и, оставшись в чем мать родила, величественно повернулась к леди Сюзи:
- Милочка, я вам весьма признательна, но в ваших услугах более не нуждаюсь! Вы позволите? - и нырнула в постель, к мужу под бочок. Вдохнула поглубже теплый запах нашего ложа - ну, надо же мне набраться храбрости перед тем, как разругаться с первой красавицей королевства.
Хотя…первой? Ну, уж, увольте. В лучшем случае – второй!
А она - сидит! Глаза оловянно-голубые выпучила и сидит. Чего тебе еще, чучело?
- Леди Сюзи... - я, высунув голову наружу, была непреклонна, - пошла вон!
Розовая леди возмущенно раскрыла рот, захлебнулась воздухом, напоенным нашими запахами, и, вздымая вихри своим необъятным платьем, исчезла.
А я услышала тихий смех. Веселый такой смех наследника престола, веселый и тихий одновременно, дабы не обидеть знатную леди, желавшую ему добра. Это Луи, муж мой, хихикал под одеялом, наблюдая за войной двух леди. Потом я сказала:
- Я принесла рассол.
А муж мой сказал:
- К черту рассол! Есть дела поважнее.
И мы, как-то так сразу, вместе, озаботились тем, что государству нужен следующий наследник...

(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Сб сен 21, 2013 22:32 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Туфелька (продолжение)

Что же было еще в этот день?
Ну, да… встали мы поздно, что, впрочем, объяснительно. Потом был кошмар. Я-то думала - чего эти придворные топтались, дожидаясь, пока мы проснемся! Оказывается, принцу самому одеваться не полагается: натянуть на него портки - настолько великая честь, что для этого надо родиться как минимум графом! И вот вся эта орда валилась в нашу спальню и потащила с кровати одеяло! А то, что там я – это им как-то все равно! Едва успела сбежать, прикрываясь халатом, в гардеробную, что рядом со спальней принца. Дверь за собой захлопнула – прочь, прочь все, хватит! Ну, как можно жить посреди толпы! Слава богу, здесь было пусто. Я присела на какой-то пуфик у большого зеркала, грустно оглядела себя в нем. Ну вот. Сбежала, как дура, придворных она застеснялась! И что теперь? Не сидеть же здесь вечно, надо одеваться, что-то там Луи мне пытался утром сказать про торжества… да, конечно! Их Величества ждут нас на обед! Король и королева! Родители моего Луи!
Я лихорадочно повела глазами по рядам вычурных вешалок и шкафов, увешанных разнообразнейшим мужским платьем. Ну, и что мне теперь делать? Упаковаться в один из камзолов Луи?
- Позвольте, мадам… - из-за вешалки в дальнем углу выступила миловидная девушка, темноволосая, с лукавыми глазками и полными белыми ручками, которые она все пыталась якобы стыдливо спрятать под фартук, - думаю, я смогу вам помочь….
- Анета! Ты! Здесь? Как? Ах, да, как обычно! – я бросилась на шею к ней и шепотом, чтобы не тревожить Его Высочество, продолжала тарахтеть:
- Ты? Как я тебе рада! Анета, гда ты пропадала? Почему не была на свадьбе? Я тебя искала… все были, лишь ты…
- Но, Сандри, кто я такая….
- Ты – моя крестная! Ты растила меня, а не эта лупоглазая!
- Сандри…
- А что, нет? – я отстранилась от девушки.
- Да, да, конечно да, моя девочка! – Анета засмеялась и чмокнула меня в щеку. - И я так рада за тебя! Так рада! Ты даже не представляешь себе, как! Ну? Рассказывай!
И она живо схватила меня за запястья и лукаво заглянула в глаза своими черными бусинами.
- Ну? Как принц? Оказался на высоте?
- Анета… – я даже засмущалась.
- Что - Анета? Анета волнуется! Анета, может, ночи не спит – за тебя переживает! А как ты думала? А вдруг промашка вышла? Я-то мужа тебе нашла, все устроила, туфли эти прклятущие весь день готовила, но вот принца проверить – извини! Хотя, по слухам, все должно быть в порядке. Ну? Сандри? Не рви мне сердце, говори сразу, если что не так.
- Да все хорошо, Анета! – я чмокнула ее в щеку. - Все просто сказочно! Анета, я – принцесса! Я могу стать королевой! Это ведь сказка!
- Да, - рассудительно сказала моя крестная, - а ты думала, где ты живешь? В сказке и есть!
Вот так она всегда. Сначала выстроит хрустальный замок, потом начнет проводить в нем канализацию! И все почему? Все потому, что она – фея!
Да. Именно так. Что вы так удивились? Моя крестная была феей, но знали про это лишь я да она, да, наверное, моя родная матушка, когда была жива - фея Анета приходилась ей родной сестрой. Да еще догадывался, пожалуй, Анетин муж – серьезный чиновник магистратуры, господин Фалько. Он каждый день ровно в восемь уходил на работу, ровно в шесть приходил домой, смирная и степенная Анета подавала ему кофе, потом – ужин, потом господин Фалько занимался своим давнишним увлечением - писал трактат об алхимической природе веществ. Потом он исполнял супружеский долг, потом спал. Потом начинался новый день.
А чем занимается его жена, когда его нет дома, господину Фалько было все равно. Пусть колдует, пусть цветы на стенах их домика выращивает, пусть младенцев режет или наоборот – исцеляет. Лишь бы вечером его ждал дома горячий кофе и женщина, готовая выслушать все о перипетиях дня. Иногда эта женщина была немного странной… иногда в доме происходили непонятные вещи … но господин Фалько всегда и всем говорил: «Моя жена – ангел,» - и упрямо закрывал глаза на всяческие необычности. Наверное, туповат был.
А может – просто любил свою фею и научился закрывать глаза на странности любимой. Не знаю. Да и кто я такая? Всего лишь Сандри, дочка королевского лесничего, падчерица злобной мелкой тетки по имени Фина, сводная сестра Эмме, коренастой и плотной особе половозрелого возраста, и малышке Жавотте. Жавотта родилась шесть лет назад и была очень похожа на моего батюшку – такой же нос красный, и так же любила поесть, а будучи голодной – так же орала. Изо всех окружающих она признавала лишь мать и меня, а потому именно мне приходилось таскать ее за собой так, будто это мое родное дитя. Помниться, как-то я горько пожаловалась на это Анете, и та сказала мне глубокомысленно:
- Девочка моя, сопливое двухлетнее существо – это еще не самое страшное в нашей жизни!
И, конечно же, она была права. Впрочем, она всегда права! Фея! Что с нее взять? Она всегда все про всех знала и всегда умела появляться вовремя. Как сейчас, например!
- Анета! – я молитвенно сложила руки. - Выручай! Последний раз!
- Сандри, не зарекайся! – засмеялась она и уточнила: - Ну? Что – последний раз?
- Платье! – выдохнула я. - Прием! Родители Луи! Перенеси меня в мою гардеробную, а там уж мои горничные….
- Вот еще, - она презрительно сморщила носик и принялась разминать маленькие белые ладошки, - ты сама соображаешь, что говоришь? Телепортация и материализация образов – совершенно разные вещи, и выполнить первое намного сложнее второго. Платье, значит, надо? – она прищурилась, сдула со лба густую темную челку, пробормотала: «Обьем бедер примерно девяносто пять…» - и хлопнула в ладоши.
И я тут же перестала дышать, потому что оказалась плотно упакованной в черную парчу с золотыми разводами. Бархатная маска скрывала мое лицо почти до губ, а спина наоборот – была почти полностью открыта, длинный узкий вырез опускался почти до копчика.
- Ани! – возмущенно пропыхтела я из-под маски. - Что это?
- Шик-блеск! – Анета потерла руки. - Принц будет доволен!
- А его мамаша?
- Ой… - Анета стушевалась, - извини. Щас!
Что она сделала – не знаю, но через секунду на мне было бежевое платье, украшенное брабантским кружевом по низкому вырезу. В меру пышная юбка подчеркивала тонкость талии, рукава фасона «красный фонарь» соблазнительно приоткрывали изящные запястья, нежная вышивка по подолу напоминала о Венсенском лесе – там по весне цвели такие же фиалки. Вот только…
- Анета, - вздохнула я, - декольте великовато!
- Ничего подобного! – насупилась моя крестная, упрямо сдвигая брови.
- Да нет! – горячилась я. - Оно просто чересчур! Ты подумай, как на меня посмотрит королева-мать?
- А король-отец? – хитро улыбнулась Анета.
Я поперхнулась, замолчала, оглядела себя еще раз со всех сторон в принцевом зеркале. Надо сказать, то, что я увидела, мне понравилось. Да, Анета умела создать чудо! Я выглядела и скромно, и соблазнительно одновременно. Гордая красавица глядела на меня из овальной дубовой рамы, гордая – но не холодная, живая, доступная. Вот что значит – фея!
- Анета, спасибо, - прошептала я, чмокнула ее в щеку и шагнула туда, в нашу спальню, где сейчас придворные церемонно упаковывали в фамильные одежды моего мужа. Он стоял измученный и уже усталый, его приятель, виконт де Морт, пристраивал ему на голову шляпу с плюмажем, и я сразу поняла, что жить виконту осталось минут пять – не больше, если он немедленно не испарится отсюда вместе со шляпой очень далеко - ну, скажем, прямиком во Фландрию!
Я подошла к виконту, отобрала шляпу и выбросила ее в окно. Потом поцеловала Луи и сказала:
- Да ну ее, эту шляпу. Ты и так лучше всех, мой милый!
На что мой муж заулыбался и прошептал мне на ухо строчку из известной песенки, той, что поют на ярмарках: «Ты явилась ко мне, как весна, так прекрасна и так холодна…»
- Пойдем? – храбро спросила я, чувствуя, как внутри что-то противненько дрожит.
- Пойдем, - ответил он мне деревянным голосом, и мы зашагали к выходу на негнущихся ногах, как деревянные куклы, крепко сжимая ладони друг друга. Уже у порога я оглянулась и увидела в приоткрытой дверке гардеробной мелькнувшее встревоженное лицо. Я храбро кивнула своей крестной - мол, все будет в порядке -хотя сама совсем не была в этом уверена, ох, не была. Слишком многое зависело от этого визита…

Туфелька. День первый. Обед.

Короля и королеву я, конечно, раньше видела. Разок – в церкви, куда попала вместе с батюшкой на торжественное богослужение по поводу какой-то там победы. Разок – неподалеку от нашего дома, когда устраивалась большая охота. Я знала, что королева хорошо сидит на лошади. Знала, что король - как раз наоборот. Но ни привычек, ни нрава, ни даже лиц родителей моего мужа толком не знала… потому и шла сейчас как на экзамен, который сдают каждый год школяры в университете при монастыре святой Женевьевы.
Вчера? На свадьбе? Ой, я вас умоляю… во-первых, меня замотали в какие-то покрывала, так что я едва могла дышать из-под тюля и кружев; во-вторых, если честно, я думала лишь о том, что вот-вот раздастся дружный хохот, и вся эта затея окажется очередной венценосной шуткой!
Если честно, и сейчас все еще так думаю.
Я искоса глянула на вышагивающего рядом мужа. Он был высок, длинноног, и шел довольно быстро, так что мне, с моим росточком, приходилось почти что вприпрыжку поспешать за ним. Он, наверное, думал в этот момент о чем-то серьезном – брови сдвинул, нос длинный упрямо смотрит вперед, а губы ишь как насупил – и не скажешь, что родной матери с отцом визит наносит. Он-то чего волнуется?
- Луи… – я попыталась остановиться, - я боюсь!
- Чего? – он глянул на меня неприязненно. - Не к чужим ведь идешь…. – и я заткнулась и поспешила дальше, разметая вокруг себя вихри феиным платьем, лишь голову опустила, чтобы он не заметил навернувшихся слез.
- Я и сам боюсь… - услышала я вдруг сбоку. Он остановился, потому что мы почти пришли – там, впереди, виднелись двери в покои королевы, где ждала нас сама королева – мать Луи, и его отец, король Филипп, - я и сам боюсь, Сандри, потому что… потому.. а… ладно, - он махнул рукой. – Пойдем.
- Нет, стой! – я схватила его за руку. - Погоди! Мне надо тебе что-то сказать, - и маню его, чтобы нагнулся.
Ну, он и нагнулся покорно, дурашка. А я поцеловала его в большое ухо с вытянутой вниз мочкой, потому что уж как-то он это грустно сказал – последние слова, про то, что боится. Ну и... спустя миг я уже сидела на широком дворцовом подоконнике, потому что так моему мужу было куда как удобнее меня целовать… «Луи! – пыталась пискнуть я. - Нам идти!... Ждут! … Ах! … Потом, потом, Луи, ждут нас…..»
- Ладно, - он неохотно оторвался от меня, - пойдем…
- Ты сожрал всю мою помаду, - засмеялась я.
- И что? Мне теперь не полагается обед?
Спасибо – развеселил меня, и я шагнула в покои королевы куда как увереннее, нежели до того..

А покои-то… ладно, о них потом, отдельно. Одно скажу – Фина бы лопнула от зависти.
Вначале мы попали в лапы короля.
- О! Наконец-то! Ну-ка, ну-ка! Идите сюда! Ну-у-у.. – он разглядывал меня, как… как… пожалуй, как куклу в витрине кукольника. Оценивающе разглядывал. Взял за кончики пальцев, церемонно прошелся со мной, будто па-де-грас танцевать собрался – а сам все косился на меня, как я там сзади выгляжу. Я уж было собралась начать смущаться, но он заулыбался, подвел меня к сыну и сказал весело: «На, олух, держи свое сокровище!»
- Филипп, боже мой, что вы себе позволяете… а еще сир! – раздалось сбоку, от окна. Там было кресло, и в кресле сидела Ее Величество королева Екатерина.
Матушка моего Луи!
Звук ее шагов знал каждый придворный, ее привычки были возведены в ранг государственных законов. Сам король Филипп предпочитал отмалчиваться, если королева начинала говорить. И сейчас мне предстояло «предстать пред очи»…
Я глубоко вздохнула и обернулась.
Глаза. Довольно маленькие, близко посаженные. Темные, будто ежевика в аббатстве Сен-Мишель. Но кожа белая, очень белая, и почти без морщин… а губы – тонкие, аккуратно подкрашены красным и уложены в две ярких полоски на этом белом лице. Плотная бархатная шапочка сурово прячет под себя все королевские локоны – все до единого, и даже тончайшие кружева, наброшенные поверх головного убора, не смягчают лица королевы. Украшений почти нет, лишь крест на шее, а сама шея и декольте затянуты плотным кружевом… сколько же ей лет-то? Обычно так одевались лишь уже совсем престарелые матроны!
Зато платье, конечно – богатейшее, красного бархата, с крупными рубинами по лифу, и по последней итальянской моде подхвачено под грудью жестким поясом опять же с рубинами. Рукава – будто воронки, широкие, чересчур даже широкие, но у локтей тоже перехвачены золотыми обручами, так что кое-как жить с такими рукавами можно. Фина, мачеха моя, как-то недавно тоже себе с такими рукавами платье соорудила, наивная. Тоже мне, знатная дама нашлась. Влезла раз-другой этими рукавами то в кастрюли с едой, то в салатницу, и перешила платье…
- Приветствую вас, милочка, - церемонно сказала мне королева, - надеюсь, мы с вами подружимся.
- Вы оказываете мне большую честь своим вниманием, сударыня, - так же церемонно сказала я. И присела. Низко, но не очень подобострастно.
Присела, да... посидела там, внизу, потом привстала. Выпрямилась. Глянула на венценосную даму, ожидая приглашения расположиться рядом с ней в кресле у камина. Так нет же! Королева рассматривала меня с головы до пят, как рассматривают заморскую диковинку. Как экспонат. Как нечто, не заслуживающее особого внимания. Что она, фасон феиного платья изучает, что ли?
Я отпустила краешки широкой юбки, которую все еще поддерживала после реверанса, окончательно выпрямилась и демонстративно сложила руки на груди. Да! Напрасно я думала, что королева изучает фасон платья. Она изучала меня! Увидев мой нарочито дерзкий вид, она иронично вздернула вверх тонкие бровки, опустила вниз один уголок рта и собралась уже было что-то сказать… да ее прервал смех двух мужчин. Это король с сыном обсуждали что-то весьма для них обоих занятное.
Королева досадливо повела бровью, потом сказала мне:
- Милочка, вы ведь любите розы? – я и рта не успела раскрыть, как она продолжила: - Так я вам покажу мой розарий. Он сейчас в самом цвету. Прошу вас!
И ручкой – в сторону распахнутой двери в сад. Мол, пошли отсюда, я сейчас с тобой разберусь. И мужичкам своим:
- Не скучайте, мальчики, мы пошепчемся о наших женских секретах…

Розы. Опять розы. Ну почему все так любят эти жирные и наглые цветы?
Мы шли рядом. Я и королева Екатерина. Тут, в ярком свете дня, заметнее стали морщинки, прочертившие ее лицо, сеточкой упавшие под глаза. И кожа на лице – пергаментная, сухая. Неужели она не пользуется мавританскими притираниями? Даже Фина мажется ими почем зря. Намажется, как обезьяна, потом прыщи сводит. Но королеве они бы не помешали, точно!
Я рассматривала королеву, а она точно так же рассматривала меня. Как я иду по посыпанной песком дорожке. С достоинством ли держу осанку. Прилично ли помахиваю веером. Ага! Вот начался тест на умение вести светскую беседу.
- Любите ли вы розы, милочка?
- Нет, Ваше Величество.
- Почему?
Почему?? Хороший вопрос. Величество, а ты хоть раз поливала сама свои розы? Ты таскала воду из колодца в углу сада, ночью, пока еще темно? Ты знаешь, как веревка деревянной бадьи режет руку? Как расплескивается вода на босые ноги, обутые лишь в деревянные сабо? И как после того растирается нежная кожа? Потому что кожа у меня все же нежная, пусть я и всего лишь дочка королевского лесничего. Нет, наверняка не знаешь. Тогда о чем мы будем с тобой говорить?
- Я предпочитаю левкои, Ваше Величество.
- Левкои? Впрочем, они милы.
Еще бы, твое Величество.
- А любите ли вы моего сына?
Вот это удар ниже пояса. Я даже остановилась. Что тебе ответить, Величество? Я не знаю. Я еще не успела понять. Я знаю лишь, что таяла в его руках, и мурашки по коже топали так, что я боялась – грохот их подкованных башмаков услышит весь Лувр. Луи рыжий и веселый. У него длинные уши, большие руки и ноги, совсем не похожие на ноги наследного принца. Он пахнет яблоками. Он – мой. Теперь уже - мой. Ты это понимаешь, матушка?
- Ваше Величество, я преисполнена счастьем от того, что принц Луи соизволил обратить на меня свое венценосное внимание.
- Вы весьма благоразумны, милочка… – и тут громкое «ха-ха!» из недр королевской спальни. Оттуда, где остались Луи и его отец.
- Мерял? Туфельку? Всем подряд? – хохотал Его Величество король Филипп. - Ну, насмотрелся ножек! В чулочках? Ах, проказник! И что? Никому не подошла?
- На удивление! Только ей! – хрипловатый хохоток моего мужа. – Пришлось жениться!
- Так-таки и пришлось?
- Ну, я же человек слова, отец. Если бы не это пари…
- С графенком?
- С молодым графом де Муи, отец! Какой он графенок…
- А какой он граф? Подставка для шляпы с перьями…
Муж мой опять расхохотался, рассмеялся и король, улыбнулась и королева – ехидно так, и поглядывает на меня искоса: что, мол, я скажу?

А я ничего не говорила. Я считала до десяти.
Раз – мне годик. Умерла моя матушка. Мне все равно. Я – кукла в пеленках.
Два – мне два. Руки Анеты. Ее саму не помню, а вот руки – мягкие, нежные – помню.
Три. Три года. День рождения. Кукла в подарок – большая, нарядная и… страшная. Я долго плакала…
Четыре. Отец подарил мне лисенка. Через полгода малыш заболел, и его убили на моих глазах. Четыре. Четыре удара шпагой для такого маленького тельца – это чересчур.
Пять. Первое «взрослое» платье.
Шесть. Отец учит меня читать, я плохо соображаю, меня в первый раз шлепнули ремнем. Смертельная обида и планы, как я убью отца, когда вырасту. Анета. Она рядом, утирает мне слезы, и таки помогает выучить эти буквы…
Семь! Небывалый урожай яблок в королевстве! Объелась их на всю оставшуюся жизнь.
Восемь. Надо же… оказывается, мальчишки могут быть красивыми… а мой кузен Матье – самый красивый…он почти взрослый, ему пятнадцать, а я – малявка, но он все равно самый красивый!
Восемь. Очень снежная зима. Лед сковал королевство. Матье исполнилось шестнадцать. Почти исполнилось. Под самый сочельник он дрался на дуэли с соседом, таким же мальчишкой, и был убит.
Девять. Мне девять. Не может быть. Я такая старая….
Десять. Отец женится на Фине.
Всё. Дальше - взрослая жизнь.
Я открыла глаза. Королева все так же смотрела на меня глазками-бусинами, но смеха из раскрытого окна уже не было слышно. Чего ты ждешь, Величество? Чего ты ждешь от меня – истерики, слез? Думаешь, этой девочке никогда не делали больно?
- Ваше Величество, - юная принцесса Сандрильона, то бишь, я, гордо подняла голову, - вы изволили спросить у меня, люблю ли я вашего сына. Да! Люблю. Почему? Потому что он – человек слова. Он выполняет даже дурацкое обещание, неосторожно данное во время дурацкого пари. Несомненно, это потому, что мой муж – сын достойных родителей, научивших его не только держать слово, но и уважать любую девушку, даже простую дочку лесничего. Поздравляю вас, Ваши Величества, вы воспитали себе славного преемника. Я в восхищении от вашей семьи. За сим, не позволите ли вы мне откланяться? От запаха роз у меня разболелась голова.
- Не позволю, - резко сказала королева, - и не ври венценосной особе. Ничего у тебя не разболелось. Идем.
Она взяла меня под руку и властно повела к дальней беседке в углу розария. Там усадила на мраморную скамью, сама села напротив.
- Ну? – спросила наконец. - Так почему же ты не любишь розы?
- Розы капризны, - с улыбкой пояснила я, - и требуют много ухода. Частого полива. А чтобы они смотрелись хорошо, их надо часто, несколько раз в день, сбрызгивать водой. Если при этом за каждым ведром воды надо бегать к колодцу в другом углу поместья, то цветущие розы, обрызганные капельками росы, доставляют мало радости.
- Ты сама ухаживала за своими розами? – резко спросила королева.
- Нет. Я ухаживала за розами своей мачехи. Сорок розовых кустов. Красных. Я должна была еще затемно начать поливать их, чтобы к утреннему кофе Фина, одна или с гостями, могла завтракать на террасе, любуясь на свежие розовые кусты.
Королева хмыкнула, потом сказала:
- Ну что ж. Трудолюбие весьма похвально, и воспитывать его в девушках надо с детства. У твоей мачехи были благие намерения.
- О, да, - подтвердила я, - и потому, наверное, кофе ей должна была подавать тоже я.
- Ты? – Ее Величество даже не пыталась скрыть удивления. - Но ведь ты дочь дворянина! А она… она, по-моему, дочь…
- Туринского горожанина, - подсказала я, - правда, зажиточного.
- Но куда смотрел твой батюшка?
- В рот моей новой матушке.
Королева презрительно приподняла брови, покачала головой.
- А сколько слуг было в вашем доме? – спросила она меня негромко.
- Ну, конюх, потом камердинер батюшки, еще Пьер – он смотрел за гончими…
- Сколько женской прислуги? – перебила меня Екатерина.
И вот тут я наконец смешалась. Замолчала. Прикусила губу, чувствуя, как начинают гореть щеки. А королева стащила перчатку с моей руки и внимательно осмотрела ее.
Мда. Рука была, конечно, чистой, но – увы! Никак не могли за сутки безделья сойти с ладони мозоли и отрасти длинные аккуратные ноготки. Екатерина кивнула головой, отдала мне перчатку, еще раз провела по мне взглядом – с ног до головы. И спросила вдруг совсем неожиданно:
- У тебя есть личный лекарь?
- Нет, Ваше Высочество.
- Можешь пользоваться услугами моего. Он стар, осторожен, и всегда старается в первую очередь не навредить. Если почувствуешь какое-то недомогание… или какие-то симптомы… ну, ты понимаешь меня, я надеюсь, - обращайся прямо к нему.
- Спасибо, Ваше Величество.
- Не дергайся. Никаких поливок роз. Никаких диких скачек верхом. Никакой беготни с прыжками через три ступеньки – да, да, я всегда знаю, что тут происходит, в этом дворце. Ты начинаешь мне нравиться, девочка, но запомни – ты понравишься мне еще больше, и мне, и Луи, и королю Филиппу, и всем подданным - если родишь здорового наследника. А лучше – не одного. Пойми, я говорю так, потому что люблю своего сына.
- Я тоже люблю его, Ваше Высочество!
Королева кивнула мне, поцеловала в лоб и сказала:
- Надеюсь, это правда. Ладно, ступай. Луи, наверное, уже тебя заждался, и… я думаю, у тебя есть что ему сказать. Так ведь?
- Да, Ваше величество. Есть.
- Можешь звать меня «мадам», - услышала я. – Как и остальные члены королевской семьи.
И она наконец-то мне улыбнулась.

(окончание следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Сб сен 21, 2013 22:33 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Туфелька (окончание)

Туфелька. День первый. Вечер.

Каюсь, я соврала королеве-матери. Не знала я, что мне сказать моему мужу.
Устроить истерику с рыданиями, битьем посуды и редкими членораздельными выкриками «так вот ты какой»? Хм. Вряд ли этот венценосный рыжий гад будет оправдываться. Пожмет плечами, фыркнет - и пойдет… да вот хоть к розовой леди Сюзи. Или еще к какой. Благо их тут, этих ледей, полдворца.
Я задумчиво шла по дорожке вглубь королевского парка, прочь от дворца. Принц ждет? Подождет. Мне надо подумать.
Сделать вид, что я ничего не знаю? И жить дальше, смиренно глядя в рот мужу, глотая следующие унижения и смутно надеясь когда-то надеть корону? Вот еще. Я, конечно, дочка лесничего, да. Но не совсем уж дура, и не половичок у камина, на который ноги ставят!
Эх, почему я не мужчина! Я бы вызвала его на дуэль. Никаких шпаг. Кони и пики – я видела такое на картинке в одной книжке про старинного английского короля, у него еще стол был такой странный, круглый. Я бы взяла себе черного коня. Как ночь! Черный конь – уже страшно. И пику. Толстую и длинную! С железным острым наконечником. А он бы, конечно, сидел на своем Шалуне – хороший конь, но уж больно для пики изящен. И вот мы скачем навстречу друг другу… У меня забрало опущено, и он не видит моего лица, и удивляется – кто же его вызвал на поединок, и, главное – за что? И тут – удар! Прямо в него! Он умирает мгновенно... нет, так не пойдет. Он падает на землю и еще дышит. И тут подхожу я, снимаю с головы шлем, и волосы мои рассыпаются, а он едва узнает меня, у него в глазах темнеет, и я достаю свой «кинжал милосердия» и приставляю к его горлу! И в последнюю минуту он узнает меня, шепчет: «Жена?» - а я ему: «Будешь знать, гад, как жениться по пари!»
И… и я его убью.
Наверное.
Мизерикордия – удобное оружие, им может пользоваться даже дама. Особой силы не нужно. Конечно, я смогу перерезать ему артерию. Несколько хриплых вздохов, кровь, широким потоком марающая доспехи и землю ристалища. И все. Он лежит, голова вывернута неестественно, бледен, жутко бледен, и веснушки на длинном носу почти не видны. Глаза закрыты – почти так, как сегодня утром, когда он закрывал глаза от счастья, ощущая мои губы у себя на груди. И улыбается. Он всегда улыбается, насмешливо и беззащитно, один уголок рта чуть выше другого. Мальчишка. Мой мальчишка. Мой глупый, мой дорогой мальчишка! Да я прибью любого, кто посмеет тебя хоть пальцем тронуть!
- Луи! – невольно вскрикнула я, будто мужу моему и впрямь грозила опасность, и развернулась, намереваясь бежать к замку. И едва не наткнулась на крохотную девчушку. Пять лет, тонкий носик, чепец не накрахмален. Глазки красные – плакала, видимо, и сейчас еще носом хлюпает. Фартушек грязный, видно, что уж не первый день девочка в нем ходит. И ножки – босиком в сабо, без чулочков. Поди, натерла мозольки-то, пока за мной бежала.
- Жавотта! – я присела, заглядывая малышке в глаза. - Ты-то откуда взялась? Ты тут одна, что ли? Кто тебя отпустил одну по парку бегать?
- Я сама отпустилась, - сказала малышка и машинально полезла пальцем в нос – я едва успела перехватить руку.
- А что ты тут делаешь?
Она вздохнула, посмотрела на палец, который так и не успел попасть в нос, и спросила:
- Сандли, ты кололева? У тебя колона есть?
- Нет, - улыбнулась я, - я не королева, и короны у меня нет. Пока.
- А будет?
- Думаю, да, - соврала я.
Ах, как засветилась ее мордашка! Будто свечку зажгли внутри тыковки! Уцепилась мне за платье ручонками и защебетала:
- Сандли, а дас мине помелять? Колону? Я лазочек, и все! Тока памеляю! И отдам! Ну пазалуйста!!
- Конечно, конечно! – я даже рассмеялась. - Померяешь корону, мало того – будет и у тебя своя корона! Обязательно!
- Здолово!
- Конечно, Жавоттта. Я тебе обещаю. А теперь быстро рассказывай, что ты тут одна делаешь?
Она вздохнула, погрустнела, еще раз дернула меня за платье и сказала:
- Сандли, пойдем домой.
- Но я же дома…
- Нет, пойдем в настоясий дом! Папа сказал, сто ты тепель кололева и тебе надо на тлоне сидеть. С кололем. А у нас дома тлона нету. А если мы тебе тлон купим, ты вернеся?
- Папа тебе так сказал? – переспросила я.
- Да, утлом, когда одевал меня, и потом колмил. Папа касу не умеет валить, она у него комоськами.
- А мама что делала? – спросила я.
- Мама лезала на диване, у нее голова болит. А потом папу вызвал кололь, а я посла тебя искать.
Мне стало дурно. Это кроха протопала пешком неколько лье и нашла меня в лесу просто чудом! Она могла заблудиться. Свалиться с моста в реку. В конце концов, просто до смерти испугаться какого-нибудь зверя! Вон, еще недавно я слышала от отца, что пора устраивать охоту на кабанов, а то они настолько обнаглели, что стали захаживать даже в королевский парк! Святой Франциск, это же просто чудо, что с ней ничего не случилось! Нет, я эту Фину убью….
- Вот что, - сказала я строго, - не дело это - девочке одной бегать по парку, да еще и без разрешения мамы! Сейчас мы с тобой быстро пойдем домой! – и взяла ее за руку.
- А ты? – жадно заглянула она мне в глаза. - А ты пойдесь домой? Я без тебя не пойду! – и она скривилась, собираясь плакать.
- А будешь реветь, - еще строже сказала я, - не дам померять корону!
Слезки тут же высохли, она ухватилась за меня, шмыгнула носом и буркнула:
- Посли узе, сто ли…
Но не успели мы пройти и десяти шагов, как из-за поворота галопом вылетел всадник, увидев нас, резко осадил коня, и с криком: «Дочка!» бросился к Жавотте. Это был мой отец.
- Вы что там, с ума все посходили? – зашипела на него я. - Куда эта дура Фина смотрит? Почему Жавотта у вас бродит одна по лесу? Кто сейчас за ребенком смотрит?
Я думала, он на меня прикрикнет. Или махнет рукой – отстань, мол. Вместо этого он низко поклонился и сказал:
- Простите, Ваше Высочество. Я был на службе, а мать девочки болеет. Вот и сбежала малышка. Я подыскиваю ребенку няню, но пока не нашел. Спасибо вам за заботу о моей девочке, - и он еще раз низко поклонился.
- Папа, ты чего? – я ошарашенно на него смотрела. - Не узнал меня, что ли?
- Почему же, я вас знаю, Ваше Высочество. Вы раньше были моей дочерью.
- Была? – у меня пересохло горло. – Папа, ты что? Как это – была? Я и сейчас твоя дочь!
- Простите, меня, Ваше Высочество, - отец мялся, не зная, что еще сказать, - я, наверное, неправильно говорю. Я всего лишь лесничий. Я красиво говорить не умею. Вот охоту устроить – это я могу. Хотите на охоту, Ваше Высочество?
- Нет, - едва вымолвила я одними губами, - не хочу. Спасибо. Ступай, голубчик, и получше смотри за своей дочерью.
Он вскочил на лошадь, я подала ему Жавотту, шепнув ей: «Корону ты обязательно померяешь» - и они скрылись.
А я осталась в полной растерянности.
Так кто же я?
Дочка королевского лесничего? Но отец только что от меня отказался.
Принцесса, жена принца? Но как можно верить человеку, который заключил на тебя пари?
Думая об этом, я машинально шла все дальше и дальше, забираясь в парк. Как вдруг послышался шум – это явно был какой-то зверь. «Кабаны!» - стукнуло мое перепуганное сердце, и я быстро полезла на ближайшее подходящее для этого дерево – как учил меня когда-то отец. Забралась как можно выше, мысленно прощаясь с феиным платьем – после таких упражнений его точно придется выбросить! Впрочем, и не жалко. Оно и само пропало бы в полночь.
Кабан вышел из ближайших кустов, сверху совсем не страшный, подошел к дереву, на котором я сидела, и начал что-то искать в лесной подстилке. Потом постоял. Думал, что ли? Потом опять ел что-то, роясь в земле. Потом долго чесался о ствол дерева, и наконец-то, когда у меня совсем затекли руки, он нагло улегся прямо под деревом!
Вот ведь свинья, а?
- Пошел отсюда! – пискнула я сверху, но кабан и ухом не повел. Наверное, подумал – птички чирикают. Тогда я сняла с ноги туфельку и бросила ее вниз. Туфля шлепнулась прямо на спину животному и отскочила в сторону, кабан вскочил и завертелся на месте – вверх он, конечно, не мог посмотреть. И вдруг развернулся и быстро исчез в зарослях. Через минуту я поняла – почему.
На поляну выехал Луи, с ним граф де Муи – «графенок», и виконт де Морт.
- Здесь ее тоже нет, - сказал граф.
- Ищите! – сердито выкрикнул Луи. - Она не могла далеко уйти! Да что это такое! Только что она была здесь, я оставил ее с матерью, и вот вам – пропала! Как можно пропасть в королевском парке? Я с ума сойду скоро!
- Та ладно, - фыркнул «графенок», - так-таки и « с ума». Неужели тебе еще не надоела эта игрушка?
Резко свистнул хлыст, яркая багровая полоса вспухла поперек лица графа де Муи. И холодный, неузнаваемо-злой голос моего мужа:
- В следующий раз это будет шпага, граф. Если вы еще раз позволите себе в таком тоне отозваться о моей жене…
- Что вы, что вы, Ваше Высочество, - лопотал граф, вытирая с лица то ли слезы, то ли сопли, - я очень уважаю мадам Сандрильону, она весьма достойная дама!
- Луи! – перебил их виконт де Морт. - Я вижу следы! Тут кабан прогуливался! Здоровенный!
- Кабан? – что это, у Луи дрогнул голос? Или мне показалось?
Принц соскочил с лошади, подошел поближе к дереву, наклонился, рассматривая следы. И тут, видимо, заметил мою туфельку.
- Муи, Морт! – выкрикнул он, выпрямляясь. - Скачите вперед! А я ее здесь поищу! Нечего нам толпой шастать!
Всадники развернули коней и скрылись в лесу. И только тогда Луи запрокинул голову и посмотрел на меня.
- А я тебя-таки нашел! – он махнул рукой, в которой была зажата туфелька. - Слушай, Сандри, ты всегда, когда пропадаешь, туфли теряешь? Спускайся, я хочу ее тебе еще раз примерять!
- А если туфелька не подойдет? – спросила я. - Ты женишься на другой? Кому она придется впору?
- Нет, - засмеялся он, - я куплю тебе другие туфли! Ну, спускайся же! Ты чего туда залезла, а?
- От кабана пряталась, - пыхтя, отвечала я, спускаясь вниз, царапая локти и обдирая коленки. – Страшно было.
- А чего убежала-то, а? Одна? В лес? – спросил он, снимая меня с последней ветки и обнимая покрепче. - Боже, девочка, ты меня напугала! Что-то не так? Тебя кто-то обидел? Неужели я? Ну так оттаскала бы меня за волосья, или побила посуду, или что там еще у вас принято. Все ж безопаснее! А то выдумала – в лес. Сандри, в лесу опасно! Не делай больше так, ладно?
- Да, Луи, - прошептала я, опуская глаза, - но я убежала, потому что мне было стыдно. Ты пообещай, что простишь меня.
- За что? – таким изумленным я его еще не видела.
Так. Помолчать. Вздохнуть. Опустить глазки, и….
- Луи, я так виновата. Я обманула тебя. Я ведь заключила пари с подругой, что я, простая дочка лесничего, смогу выйти замуж за принца. Но…
- Что? – он перебил меня, едва сдерживаясь от смеха. - Ты тоже?
- Что значит – тоже? – я нахмурилась.
- Ну, мы с Муи поспорили тут… ну, короче, тоже пари!
- И ты женился по пари?
- Ага, и ты тоже вышла замуж подобным образом, - он уже открыто смеялся. - Сандри, ей-богу, ты – прелесть! – он вскочил на лошадь, протянул мне руку и сказал:
- Поехали домой, а?

Уже позже, когда мы уже почти приближались к дворцу, я спросила:
- Ладно. Ты женился по пари. Выходит, ты меня не любишь?
- Выходит, так, - ответил он, - но тогда и ты меня не любишь?
- Ни капельки, - рассмеялась я, - но тогда почему нам так хорошо вместе?
- А черт его знает! – ответил он…

Старушка зевнула и взглянула в окно. Пожалуй, на сегодня хватит. Мальчик, конечно, старательный, готов писать сутками, но она устала. Завтра она припомнит все, что было с ней далее – а было многое. А пока… надо бы выдать ему аванс, пожалуй. Вон, камзол лоснится, и воротничок без кружев. Она забрала у писца перо, обмакнула его в стоящую тут же чернильницу и слегка небрежным почерком написала на листе бумаги:
«Выдать подателю сего, господину…»
- Как тебя зовут полностью, Шарль?
- Перро, мадам. Шарль Перро.
«… господину Шарлю Перро аванс в счет причитающегося ему жалования.»
И внизу – подпись, легкая, четкая, как поступь девушки по мокрому песку:
«Сандрильона»

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 20:14 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Массака

Он появился вечером.
Солнце уже уползало в ближний лес, и небо расцветилось розовым цветом – будто столичная барышня примеряет новый наряд. И, как брошь на молодой груди, сияла в синеющем небе Гайхар – вечерняя звезда.
Эйна вышла во двор, чтобы проверить, все ли в порядке. Надо было убедиться, что куры на месте и Сайтан не забыл запереть овец, да и еще снять с веревки выстиранное белье. День нынче выдался прохладный, несмотря на позднюю весну, и выстиранные с утра вещи никак не хотели высыхать – до сих пор дышали на нее холодом и мокрой свежестью, когда она прикасалась к белью губами. Так когда-то учила ее мать. «Если хочешь точно знать, высохло ли белье, - говорила Ива, - прикоснись губами. Руки могут быть влажными. Или чересчур сухими. Губы – не солгут».
Эйна снимала с веревки слегка влажное белье, а он неспешно приближался, не понукая гнедую лошадь, ухоженную и сытую. Она сразу заметила чужака, насторожилась, но не бросилась в дом – сейчас на дорогах стало поспокойнее, и редко кто промышлял нынче таким неверным ремеслом – разбоем. Хотя тут ведь была глушь, по всем меркам. И что разбойникам искать в глуши?
Короче, Эйна осталась на месте.
Гнедая лошадь поводила блестящими боками и мерно переступала ногами, приближаясь к невысокой изгороди, окружавшей дом – ЕЕ дом. Ее землю, ее огород, загон для скота, двор и сам старый дом в два этажа – все, что досталось ей от отца. Всадник был ей незнаком, но ехал он явно сюда, глядел ей в лицо, а подъезжая ближе, отбросил с лица капюшон куртки – будто хотел, чтобы она разглядела его лицо и, может быть, что-то вспомнила. Но она так и не узнавала его до тех самых пор, пока он не сказал знакомым голосом, мягким, слегка бархатистым, низким и звонким одновременно:
- Здравствуй, Эйна.
Голос лег ей на сердце теплой варежкой, знакомый и полузабытый. Она вглядывалась в лицо гостя. Не узнавала? Не решалась узнать. Тогда он добавил, кашлянув:
- Я могу повидаться с твоей матерью?
И тогда она вспомнила. А вспомнив, ахнула, прикрыв рот ладонью – еще не очень старой ладонью, но уже покрытой сеточкой изящных морщин. Ладонью женщины, красивой и стройной для своих лет, но, конечно же, не такой, как когда-то…
- Айти? – выдохнула она, не веря себе, - это ты? - глядя, как он останавливает лошадь и наклоняется к ней. И ждет ее решения. Ждет, молчит и смотрит ей в глаза, пытаясь там прочитать ответ.
- Да, - (голос не подвел ее, не задрожал. Слава Хозяину!) - да, долгонько же тебя не было!
Он, меж тем, уже спешился, поводья держал в левой руке, а правую машинально положил на рукоять короткого меча… или длинного кинжала - ну, Эйна в оружии не очень-то разбиралась. Он улыбался, глядя ей в глаза, а руку на кинжал положил, скорее всего, именно машинально – не воевать же он с ней собрался? Эйна окинула его быстрым, внимательным женским взглядом. Надо бы пригласить его в дом, но… не опасен ли этот человек?
Вроде – нет. Вооружен. Но иначе – как путешествовать? На плечах плащ, вполне добротный, и сапоги – почти новые. В меру чист и потерт в разумных пределах. Ничего нового - но и ничего старого, изношенного. Глаза не блестят, как когда-то, – прячутся в глазницах. Карие ягоды. Когда-то Ива назвала его глаза ежевичными бусинами.
- Эйна, – повторил он тихо, - я могу повидаться…
- С Ивой?
- Да.
- Пойдем.
И пошла к дому, что был рядом – через двор. Оглянулась назад, не слыша за собой шагов – если не его, так лошади.
Он стоял там же – на месте. Сделал вперед лишь полшага и застыл.
- Эйна? – глаза, нестареющие глаза, его глаза, смотрят на нее сквозь все эти годы. - Эйна, что?
- Пойдем, - она поманила его рукой, - уж вечереет. Твоя лошадь отдохнет. Да и ты сам, хоть не кажешься усталым. Пойдем, я познакомлю тебя со своей семьей.

Огонь. Теплый огонь в камине, свечи на большом столе. Ужин, сытный и обильный. За столом, спиной к камину – хозяин, рядом – гость, кувшин вина меж ними. Двое подростков, девочка и мальчик, помладше, здесь же, доедают ужин не спеша – знают, что, стоит опустеть тарелкам, их тут же отправят прочь! А ведь так хочется послушать, о чем отец будет говорить с этим чужаком. Гость пока все больше отмалчивается, не говорит, зачем приехал, лишь иногда поглядывает на Сайтана, внимательно и как-то странновато – будто узнавая. Рика надулась. Она-то размечталась – а вдруг это сват? Ей-то уж почти шестнадцать, а замуж еще никто ни разу не звал! Нет, точно не сват. Тот бы ее разглядывал, а не братишку! Рика потеряла интерес к гостю, а Сайтан наоборот - сидел тише воды, ниже травы, навострив уши и ловя каждое слово из разговора взрослых. Отец негромко переговаривается с гостем - о погоде, о новом налоге, о том, что происходит в северных землях: «Там, говорят, беспокойно. А ведь это совсем рядом. Неужто опять быть войне?»
- Не знаю, - скупо отвечает гость, - я там давно не был.
- А из каких же вы, извиняюсь, краев?
- Из дальних.
- С юга?
- И с юга тоже.
Хозяин лишь хмыкнул. Что за чудака притащила к ужину жена! Сказала лишь: «Он был другом моей матери,» - и все. Черт его знает, что за человек; на бродягу вроде не похож, на бандита – тоже. Впрочем, как и на приличного человека! Слава богу, хоть пьет, как всякий нормальный мужик.
- Здоровье его величества! – хозяин налил вина гостю, да и себя не забыл.
- «И воздастся же таки дающему!» - процитировал гость слова из Книги, чокнувшись с хозяином. Ишь ты. Грамотный. Или вежливый?
В это время вернулась из погреба Эйна, неся еще один кувшин вина. Присела за стол, улыбнулась мужу яркими губами, потом глянула на гостя теплым взглядом. Сказала:
- Долгонько же вас не было, сударь! – видимо, не решалась при муже называть его по имени. - Где же вы пропадали все это время?
- Везде, - скупо ответил он.
- А чем занимались?
- Всем.
Повисла тишина. Не очень-то он разговорчив, этот странный человек! Хозяин, уж не зная, что сказать дальше, молча плеснул ему в кружку вина, но гость, кивнув благодарно, отодвинул кружку и взглянул на Эйну.
- Спасибо за гостеприимство. Но, сударыня…
- Эйна, – разрешила она кивком головы.
- Эйна! Мне бы…
- Знаю, - перебила она его, - прекрасно знаю, что нужно человеку после долгого пути и обильного ужина. Пойдемте, я покажу вашу комнату. Там сможете отдохнуть с дороги.
И встала, взяв одну из свечей со стола. Кивнула головой ему и начала подниматься наверх.
Что еще ему оставалось делать, кроме как следовать за хозяйкой?

Лестница. Знакомая, темная. Пятая ступень поскрипывает тонко, как и раньше. Эйна впереди мягко, в шитых кожаных туфлях, скользит по ступеням. Свеча в ее руке бросает блики на старые бревенчатые стены. Сколько же лет этому дому?
Сумрак второго этажа. Дверь налево. Эйна сворачивает именно туда. Почему? Почему туда?
Знакомый скрип дверных петель. Тогда они так же скрипели. Их что, никто не смазывает? Нет? И слава Хозяину…
Комната. Та же, небольшая, на втором этаже, с одним окном, глядящим в сторону леса. Эйна, легко скользнув по полу, ставит свечу на стол, потом поджигает от свечи лучинку и подносит к сухим дровам в камине – они, наверное, уже давненько поджидают хоть какого-нибудь гостя. Пламя вспыхивает пестрыми языками, лижет поленья, как леденцы, и с ярким наслаждением улетает в каминную трубу. Как когда-то.
- Располагайся, - Эйна сразу перешла на «ты», - Отдыхай. Если что нужно – я внизу.
И повернулась к гостю. И замерла, наткнувшись на его взгляд, чувствуя, как знакомо ожило что-то внутри, ожило… и затихло. Ведь столько лет прошло! Там, внизу, ждут ее и Сайтан, и Рика – ее уже взрослые дети, а прошлое – это прошлое.
- Спасибо, Эйна. Я действительно устал. От Митсамата путь неблизкий.
- Так ты оттуда?
- И да, и нет. Трудно сказать, откуда я.
- Отовсюду? – угадала она.
Он промолчал, сел к огню, протянув руки. Замерз? Нет. Скорее, просто не знал, куда их деть – руки со слегка дрожащими пальцами, помнившие многое в этом доме. Форму дверной ручки. Черенок ложки там, за столом. И старый подсвечник, так удобно ложившийся в руку. Вот он, рядом – на столе. И Эйна – все та же, в сумерках вечера, прежняя девочка. Сестренка. Стоит у темного окна…
- Эйна?
- Что?
- Где Ива?
Она вздохнула. Потом повернулась к окну, кивнула в сторону ночной тьмы:
- Там…
И добавила:
- Мы похоронили ее на опушке леса, недалеко отсюда. Ты отдохни сейчас, выспись. Ночи нынче еще длинные. А завтра, утром, Сайтан проводит тебя к ее могиле.
Улыбнулась глазами: «Извини… муж там, поди, заждался…» - добавила:
- Я буду внизу еще около часа, если тебе что-то понадобится, - и исчезла.

И дом затих.
Затихли его старые бревенчатые стены, затихли дети, возившиеся в своих кроватях где-то тут неподалеку. Затихла Эйна, гремевшая посудой внизу. Стих кашель ее мужа – как его, кстати? – а, не помню… Лишь ветер за окном, быстрый и сильный весенний ветер, летел во тьме, огибая высокий старый дом, обвивая угловые балки и высвистывая тонкие заклинания на коньках крыши. Ветер пел над домом, а там, на опушке, лежала та, к кому я ехал все эти годы.


(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 20:18 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Массака (продолжение)

***
Легко жить, когда тебе еще нет тридцати!
День тогда – длинный, солнце – ясное, дамы – приветливы, а мир живет и дышит лишь для тебя единого. Особенно если ты - Айтилиан Сассит ан Тургат, нерт Файнских земель по праву рождения, как сын своей матери, и кассар Дейского Орбиата – как сын своего отца. С тех пор, как ты впервые взял в руки бритву, ты состоишь на службе не у кого-то – у самого Каррата Великого, Света Земель и Вод, господина не только твоего, но и отца твоего, и матери твоей, почтенной Лиллы Файнской. Ты должен быть вездесущим, неусыпным, всегда веселым, а если надо – почтительным, знать, когда полагается смеяться, когда – делать вид, что ты слеп и глух. Ты – Бог, но ты же – и червь… и кем ты будешь завтра, зависит не от тебя. Двор Каррата обширен, весел, многолик, есть при нем сильные фигуры, есть дамы, что повелевают этими фигурами легким движением тонкой бровки, есть умудренные военными подвигами мужи, боящиеся лишь гнева Величества и своих маленьких и воинственных жен. Есть и Королева, Свет Очей Наших, хотя…
( хотя надо сказать, что королева вообще-то сама родом из южных земель. А там народ, может, и почтенный, но уж больно лицом черен - так что «Светом Очей» ее можно назвать с большой натяжкой. Да и господину нашему, Каррату, в первую брачную ночь помогал, наверное, сам бог тьмы Хет – застил ему глаза напрочь… или сам за короля управился!)
Однако – будет с меня. Пусть многие судачат, что Королева – чужестранка, но наш род всегда хранил верность Южным Землям. И быть по сему. Не о придворных делах сейчас мои мысли. И не о Королеве были мои мысли двадцать лет назад, когда я, молодой и зеленый (как я сейчас понимаю) Айти, летел в ночи, сквозь туман, на дамирском скакуне – таком же резвом, как и я тогда. «Айти» - так обычно ласково меня звала матушка, и так же шептали мне в ушко дамы двора Каррата, прощаясь со мной по утрам, и добавляли при том горячим шепотком: «Каре миоло, мау мано!» - и я понимал, что это значит: «До встречи, мой мальчик!» Я понимал, но все же был на них зол, как может быть зол избалованный вниманием мальчишка – мне хотелось не лести, но славы, не внимания, но влияния и весомости…
И потому, когда Его Величество, еще не старый, но уже седой, умудренный жизнью, строгий и аскетичный, так не похожий на своих распустившихся вконец придворных, вдруг сам повелел мне явиться вечером ко двору, в его личный кабинет, я был польщен…. Ай, не то слово! Я был воодушевлен! Я был в предвкушении! Хватит с меня службы при дворцовых фаворитках, пора послужить Отечеству! И впрямь – кусуны совсем обнаглели: сбились в кучу, придумали себе вождя - и гонорятся, что они теперь могут на равных говорить с Его Величеством! Да мы их вождя… эх… и потом ему и воды не будет отмыться!
Его Величество был утомлен. Он сидел в кресле у камина, потирая виски. От государственных дел у него болела голова, и я был готов растерзать такое государство, которое приносит столько неприятностей своему хозяину!
- Мальчик мой… поди сюда, будь любезен…
Я замер. Величество снизошло до меня, заметило, нуждалось в моих услугах!
Я был весь внимание.
- Сынок… - Величество вальяжно потянулось к ближнему столику, на котором вперемешку с чарками, графинчиками и картами театра военных действий располагались соленые огурчики и маринованные лийки – они так славно хрустят, когда их кусаешь терпким зубом, и при том рот полон кисловатым вкусом хивасского вина…
- Сынок… – Величество повторилось, и это значило, что я ему РЕАЛЬНО нужен. КОНКРЕТНО! НУЖЕН! Я? Айти? Болонка у прикроватных тумбочек карратских дам? Вот уж нет, увольте! Настал и мой час!
- В ногах Величества, - заученно произнес я стандартную фразу, склоняясь у башмаков государя. Кстати, не чищеных - надрать бы его камердинеру одно место!
Государь тем временем достал откуда-то из-под карт запечатанный пакет и протянул мне.
-Вот, возьми… э-э-э… Айтилиан, это письмо, и срочно доставь его маршалу Фору. Где он сейчас, ты знаешь.
- Да, - подхватил я, - ведет переговоры с кусунами!
- Да, ведет… вернее - ждет моего решения. Так вот, здесь четкие указания маршалу – никаких переговоров! Никаких уступок! Я прекрасно помню, что еще мой дед заключил договор с Хивасским царством, и я остаюсь верен слову, данному моим предком! После того, что кусуны учинили на землях Хиваса, я не собираюсь вести с ними никаких переговоров! Только беспощадная война, до полного ихнего, кусунского, истребления!!!
Государь стоял передо мной, вытянувшись (росту он был не очень…), заглядывал мне в глаза снизу вверх и вещал о том, как он верен старинным договорам, настолько проникновенно, что я едва было не засомневался. Но он вдруг выдохнул из себя воздух, заготовленный для очередной мужественной тирады, и сказал уже намного тише:
- Поезжай прямо через северные ворота, не таясь. Всем по дороге объявляй незамедлительно, кто ты и с каким важным поручением едешь. Пусть миссия твоя будет тебе защитой, ибо гнев мой падет на голову тех, кто посмеет тебя задержать!
И добавил, будто раздумывая:
- Справишься, сынок?
Я упал на одно колено, уткнувшись в пол глазами – как и полагалось в такой ситуации, - и гаркнул не очень громко, но решительно: «Справлюсь, Свет Земель и Вод!» Потом поглядел еще немного в пол, моргая, чтобы согнать непрошенную влагу, и, только было собрался добавить что-то еще, как услышал смачное похрустывание.
Это Величество, пока я предавался возвышенным чувствам, разглядывая пол, взял со стола огурчик и сейчас ел его, причмокивая и вытирая мокрые пальцы о карту театра военных действий с кусунами.
Я еще раз поклонился, молча вышел, и уже где-то примерно через час, глухой осенней ночью, торопил коня в сторону кусунских земель. Никто мне не чинил никаких препятствий на выезде из города, капитану стражи достаточно было увидеть пропуск с печатью Величества. Он устало кивнул мне полусонной головой и махнул рукой своим ребятам – мол, «отворяйте ворота!»
И я полетел в ночь, торопясь незнамо куда и зачем, подгоняемый письмом, зашитым в подкладку дорожной куртки.


***
Чужак стоял у окна, вглядываясь в ночь. Ветер пел там, в темноте ночного леса, и ветки деревьев, едва-едва покрывшиеся листвой, еще не шумели – тоже пели-посвистывали вместе с ветром.
Там так темно сейчас - на опушке. И холодно, наверное – ночи еще холодные. И пусто – никого нет в этом лесу, кроме ветра. Никого, кроме ветра и Ивы.
Зачем он ехал сюда? Чего ждал? Ведь столько лет прошло…
Он вздохнул, отошел от окна. Постоял посреди комнаты, оглядываясь, узнавая многое. Протянул руку, снял со стены хлыстик с богато украшенной рукоятью. На кости был вырезан малый герб дома Тургатов – его герб. Мужчина, которого сегодня хозяйка назвала «Айти», повертел хлыстик в руках, усмехнулся своим мыслям. Потом приоткрыл дверь. Внизу было светло – горел камин, и маленькая женская фигурка сидела у огня с шитьем на руках – но не шила. Смотрела в огонь, не отрываясь. И обернулась на звук его шагов лишь тогда, когда он подошел совсем близко.
- Не спится, Айти? – спросила его с полуулыбкой. – Посиди со мной.
Он с опаской поглядел на хрупкий складной стульчик, стоявший у камина, и присел прямо на полу, привалившись спиной к теплым камням очага. Отсюда ему были хорошо видны руки Эйны с маленькими пальцами – и ее волосы, пушистые, длинные, еще не убранные на ночь, а потому рассыпавшиеся по плечам. Да. Она так и не остригла волосы, хотя имела на это полное право.
- Как она умерла, Эйна?
- Легко, - сказала женщина. Вздохнула, поправила шаль на плечах и добавила: - Быстро. Простудилась зимой... кашляла… и просто не проснулась однажды. Мне тогда показалось – она просто устала жить. Или устала ждать….
« Чего?» - хотел переспросить он - и не решился. Понял, что Эйна сейчас поправит его: «Кого?»


(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 20:21 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Массака (продолжение)

***
Осень – гиблая пора. Темнеет рано. Промозглая сырость забирается под куртку, зябкие пальцы, намертво вцепившиеся в уздечку, мечтают о кружке горячего грога, и лишь теплая и большая лошадь под тобой напоминает, что ты еще не окончательно вымерз. Ночь хватает тебя за руки, лошадь, тварь вроде неразумная, а туда же – сама сворачивает к тусклому огоньку впереди, тело после двух дней непрерывной скачки объявляет себя «независимой автономной республикой», и даже письмо Величества в потайном кармане не греет, как прежде.
И захудалая забегаловка при дороге кажется дворцом – потому что там есть огонь и кружка пойла, прогоняющего усталость. И даже, может быть, копченый свиной бок. А что? А случаются же чудеса!
И вот ты, размягченный и вусмерть уставший гонец Величества, уже любишь весь белый свет – пусть даже он, этот свет, твоих чувств порой не разделяет; а плоскогрудая хозяйская дочка, несущая тебе очередную кружку, – вроде и ничего; да и приятель ее, тот, что дуется в углу – ну, славный малый! Не дуйся, дурачок. Не нужна мне твоя милка! Я... Я… мне не до того! Если б вы все знали…
Да погоди ты, дурочка, не спеши…. Ты послушай только! Сядь, сядь сюда! Сам Величество… на днях… да я…
Ой, парень, да уйди! Тебя кто звал?
Что? Что-что?
Да ты знаешь, кто я??? Куда еду? Да мне надо оказывать… оказывать… тьфу ты, что же мне надо оказывать?
Ой, какие они смешные, эти провинциалы... Ишь, набежали, вояки, против моей шпаги и десяти лет ежедневной муштры в фехтовальной школе Величества… ой, не могу!.. Что, шпага больно колется? Она, ребята, и убить может – не знали?
А вот табуреткой в меня не надо. Я этого не люблю. Я злюсь. Я могу и проколоть!
Что? Я же сказал – без тяжелых предметов!!! Ребята, бочки – для вина! Ну, или для огурцов. Матушка моя такие огурцы квасит…
Ох.
Ладно. Будь по-вашему. Скучно в глуши? Будет вам спектакля…

Наверное, я кого-то там убил. Не удивлюсь тому. И не удивлюсь тому, чего не знаю наверняка. Я вырос при дворе, и главное мастерство, приобретенное там, – не этикет и не знание дамских капризов. В нас, мальчишек, носящих знатные фамилии, намертво вколотили умение дорого продать свою жизнь, используя при этом всяческие окружающие нас предметы. Ну уж а традиционную шпагу – знак нашей чести – мы вообще считали естественным продолжением своей правой руки. Или левой – кому как. И потому в «пикантной ситуации» (как ее называл наш учитель), когда даже спину прикрыть было некому, мы умели не собраться – расслабиться. Отключить голову. И включить спинной мозг.
И уже он, не отягощенный моралью, этикетом, правилами и сердечными привязанностями, спасал наши жизни.
И это умение было сладко и пьяняще - настолько, что я прибег к нему даже в этой заштатной харчевне, где хватило бы всего пары ударов шпаги плашмя – так, для острастки местного населения…
Пять минут. И все.
Спустя пять минут табуретки смирно лежали по углам вместе с воинственными завсегдатаями, девка – причина всего – любопытно выглядывала из-за стойки, а хозяин, мужичок непонятно какого вида, угодливо пытался поднести мне кружку с пойлом, бормоча: «От заведения, господин…»
И три тела на полу.
Девкин хахаль, еще кто-то – его дружок, наверное.
И третий – вообще кто-то левый. Его-то я за что?
Не повезло бедняге.
Я включил голову, бросил хозяину в лапы мешочек с мелочью и повернулся к выходу.
- Господин не будет ночевать? – пискнул хозяин
- Господин сыт вашим гостеприимством, - буркнул я и вышел. Помню, что конь мой был весьма недоволен, когда я отвлек его от торбы с овсом.
- Пора, Гном.
Протестующий фырк, тонкое ржание: «Ну куда ты, на ночь глядя, сам не спишь и другим не даешь…»
Обычно я обнимал коня за теплую шею и просто говорил ему: «Надо, скотинка…» И все. Сегодня, после драки, еще чувствуя, как сжимаются непроизвольно кулаки, я молча перехватил покрепче уздечку и одним махом взлетел в седло. И уже там, чувствуя недовольство животного, сердито всадил ему шпоры в бока – знай, кто тут хозяин!
Гном дернулся, попытался обернуться, но получил плетью по боку.
Вытянул обиженно морду и прянул в ночь.

Осенью в лесу темь, и даже луна не спасает. Потому что ее просто нет. Только звезды дырявят черноту неба, и копыта глухо выстукивают по подмерзшей земле, и деревья вдоль дороги – как страшные массаки из маминых сказок. Эти массаки живут в лесу, по ночам бродят у дорог, хватают ночных путников и пьют их кровь. Против них даже шпага бессильна!
Айти, ты что, до сих пор боишься массак? Как в детстве?
Я улыбнулся. Ну да, вот сейчас слезу с лошади и спрячусь под кровать…
Лучше бы я слез.
Тогда мой Гном рухнул бы на дорогу один, без седока.
А так мы повалились вместе, и почему – я до сих пор не знаю. Что-то, живое или нет, бросилось под ноги лошади – тоже, я вам скажу, не слабый поступок! – и Гном вначале сбился с хода, а потом вообще взвился на дыбы. Куда он делся потом – не знаю, потому что я был совершенно не готов к таким кульбитам и полетел с коня кубарем. Я еще не успел понять, целы ли мои кости, как что-то врезало мне сзади по затылку, что-то тяжелое, и мир стал полон звезд, и алмазные россыпи в моих глазах напомнили мне колье на незабвенной груди баронессы … баронессы… Как ее, бишь????
Все. Дальше не помню.

Нет, правда, не помню. Ночь и дорогу – помню. Падение – тоже. А потом – провал. Я пришел в себя от дикого холода. Зверски болела голова, тошнило, будто я обпился хивасского вина, и холодно было – ужас как!
Я пошевелился, открыл глаза. Темь.
Ночь, и даже звезд не видно. И холодно! Ужас! Как!
Я попытался встать - и не смог. Мир вокруг закружился черным хороводом, и меня вырвало прямо на мерзлую дорогу. Я кое-как утер рот, ощупал голову. Волосы были липкие – наверное, в крови, а на затылке чувствительность вообще отсутствовала.
Потом я понял, что лежу на дороге совершенно голый.
Совсем!
Ну, то-то мне холодно, как колоднику в подвале…
Но что? Что случилось?
Я помнил лишь ночь и дорогу. И то, как мой Гном не хотел ехать в темь из теплой конюшни…
Гном. Да! Он споткнулся. Возможно, упал.
Почему?
Гном – молодой и сильный конь. Почему?
Ах, да… Что-то бросилось ему под ноги, тут, совсем неподалеку…
Что-то – или кто-то?
Горячо, Айти, горячо…
Конь падает, седок летит к чертовой матери и ломает себе шею (а если не ломает, то и помочь по затылку ему можно), и все, что на этом седоке находилось – и деньги, и оружие, и одежда (новая, кстати, одежда, баронесса такой плащ подарила!), – все переходит неизвестно в чьи руки.
Даже сапоги.
Даже портки – сволочи, хоть бы оставили, чем срам прикрыть!
Даже письмо Величества, которое надо срочно доставить маршалу Фору…
И вот тут я похолодел.
И дернулся еще раз, попытавшись встать на ноги.
И опять потерял сознание.
И сквозь дурман и холод все мерещилась мне массака – как она вышла из леса, наклонилась надо мной, но кровь пить не стала – наверное, сыта была. У массаки был конь, а может – чудо какое лесное, и вот на него-то и уложила она меня осторожно, поперек седла, и тихим шагом повезла куда-то в лес.
Наверное – себе на завтрак!

Сон – не сон… явь – не явь. Мне было холодно когда-то – теперь тепло. Голова болела. Да. Она все еще болит. Хорошо, что темно. Свет разрывает голову мне на части. Но тепло. И рядом – не лес. Люди. И массаки нет.
Если приоткрыть глаза совсем немного – можно смотреть. Можно разглядывать сквозь ресницы толстые потолочные балки и висящую прямо надо мной на потолке шкурку летучего кота – она отводит от спящего дурные сны. Дома у меня тоже висела такая, только поменьше.
А если закрыть глаза и слегка застонать, то мягкая маленькая ручка прикоснется ко лбу, проведет по волосам, а потом начнет приговаривать нежным голоском:
- Ах, бедолага… ну, потерпи….
Поправит одеяло, погладит по щеке. И вроде голова уже не так болит…
А потом из темного угла выходит мягким шагом массака, смеется, скаля мелкие острые зубки, и следом за ней – чудо лесное о четырех лапах, и хочет она меня опять забрать – увезти прочь от этой мягкой руки…
Я дергаюсь, пытаюсь убежать, и опять захлебываюсь дурнотой, и понимаю, что беспомощен, как младенец, и нет на самом деле никакой массаки... И тогда появляются другие руки – сильные и нежные, они удерживают меня в кровати, прижимая к подушке, не давая мне навредить самому себе. Иногда, когда я чересчур разбушуюсь, эта женщина удерживает меня всем телом, навалившись на меня, и приговаривает мне в ухо: «Тихо, тихо, родной… Да успокойся же!»
Да, это женщина. Я, конечно, болен, и голова у меня пробита, но женское тело я узнаю всегда.
Вот только – кто это?
А вдруг все же - массака?

Не знаю, сколько я провалялся так – без сознания, в бреду. Наверное, долго. Помню, когда я улетел в ночь с письмом Величества, была осень, дожди сменялись ветром, а иногда они вместе принимались молотить по крышам, навевая уютные мысли тем, у кого эти крыши над головой были. А сейчас – тихо. Так тихо, что я даже пришел в себя от этого.
Ти … ши … на ….
Я приоткрыл глаза.
Мягкий белый свет сочился из окна, и - странно! – голова моя не взорвалась от него. Да? Ладно. Хорошо. Попробуем жить…
Я открыл глаза пошире.
Свет, белый рассеянный свет, он льется молоком, заполняя пространство между моими глазами и стенами небольшой комнатушки. Вверху, надо мной, знакомо – шкурка кота с распростертыми крыльями. Темный потолок с вековыми балками. Направо стена бревенчатая, а на ней пучки трав, разные, один пучок явно травы «зверомор».
Так. Я болен. Ха! Какая проницательность! Стоило ли открывать глаза, чтобы обнаружить на стене пучок зверомора, травы, излечивающей любые хвори?
А где я, вообще-то?
И кто это там, у окна, в кресле, с шитьем на руках, спит вовсю, делая вид, что присматривает за больным – ах, притворщица! Да, именно притворщица – силуэт женский, с небольшой аккуратной темноволосой головкой, и силуэт этот спал так сладко, что мне даже стало неудобно ее будить.
Да пусть спит, в самом деле. Мне ничего не нужно. Вот разве что узнать – где я и почему здесь? И, главное – какой сегодня день?
Я вздохнул, пошевельнулся; матрас, набитый сухой травой, зашуршал. И женщина у окна тут же проснулась, вскинула голову, глянула на меня, и вся даже засветилась лицом, настолько ей шла улыбка.
- Ах, сударь! Вы пришли в себя! Как вам? Лучше?
Я скривил гримасу, означавшую «более-менее». А она продолжала:
- Вы только лежите, не поднимайтесь! Нельзя вам! Никак! Надо лежать! Лекарь сказал, что вам или лежать спокойно, или – все!
- Все…? – вяло переспросил я
- Да! Все! Ну, то есть – совсем! Вас так по затылку шандарахнули, что спаси Хозяин!!!
- Сегодня – что? – сумел спросить я
- Сегодня? В смысле? А, день… сегодня пятница.
Пятница. Очень содержательно.
- Пятница - что?
- Пятница, тринадцатый день подхозяйника, - женщина у окна подошла ближе, и я разглядел в молочном свете, что это совсем молоденькая девушка, круглолицая, темноволосая, с нежным маленьким ротиком. Она подошла ближе и присела на край большой кровати.
- Тринадцатый подхозяйник? – я был неприятно удивлен. Подхозяйник был последним месяцем года и заканчивался большим праздником – Днем Хозяина. Оказывается, я провалялся без сознания достаточно долго. – Но как же…
- Нет, нет! – девушка протестующе замахала руками. – Нет, не говорите, сударь! Вы лучше еще поспите! Вам нельзя сейчас много думать!
Ой, как мило! Думать нельзя. Славно. Мне нравится!!! Не буду думать. Буду задавать бездумные вопросы.
- Ты кто?
- Я Эйна.
- Это твое имя?
- Ну да. Что же еще?
- А где я?
- У нас, - и, видя, что я, недовольный малым объемом информации, хмурю бровь, поспешно добавила:
- У нас, в доме гурта Санниса, лежите в комнате для гостей, и голова у вас уже заживает.
- Да?
- Да.
- А давно?
- Что?
- Заживает?
- А… вторая неделя пошла!
- Эйна… - я впервые выговорил ее имя, и оно оказалось довольно вкуснопроизносимым, - Эйна, расскажи мне побольше. Я помню лишь лес и то, что мой конь упал. Бедолага Гном. Поди, сломал себе ноги. А потом помню ночь и боль в затылке. И все. Где я? Кто меня приютил и лечил все это время? Поверь, мой отец достаточно богат, чтобы… чтобы…
И тут моя голова властно сказала мне, что я уж чересчур разошелся! В глазах у меня потемнело, из углов вышли массаки – целых две, - и я успел только прошептать: «Эйна, не отдавай меня им…» – и все.
Мрак – великое благо, все страхи уходят в тень. Сон или забытье приносит спасение, и мнится, что матушка моя, почтенная Лилла Файнская, кладет мне на лоб свою прохладную ладонь. Матушка! Сделай что-то! Нет, не уходи, будь со мной, здесь, сейчас, и тогда никто не выпьет мою кровь… и голова моя не будет так болеть…

Окончательно я пришел в себя лишь несколько дней спустя.
Тогда, в тот день, завьюжило, ветер трепал крыши домов, гудел в трубах, посвистывал в окнах, и мелкая снежная крупа стучала в рамы, россыпью барабанила по стеклам, и сквозь все это зимнее великолепие тоненько доносился вой дворового пса. Бобик скорбно вещал всем, что его жизнь далека от совершенства. А моя жизнь как раз была неплоха, потому что я открыл глаза, и мозг не взорвался от лучей света – может, потому, что за окном царил снежный полумрак. Я вздохнул, взглянул на шкурку кота еще раз. И сел в постели.
Одеяло прыгнуло мне в глаза и легло на место. Стены встали почти смирно и не трясли своими бревнышками. Я сидел, и организм мой не противился этому действию. Наоборот – ему даже нравилось сидеть, потому что спина тут же сказала: «О! Супер! Как давно я не находилась в положении перпендикулярно!» Надо же. Я сумел вспомнить умное слово – то самое, над которым мы, кадеты школы Его Величества, хохотали до изнеможения, в то время как наш учитель сурово обещался настучать нам линейкой по тому месту, «где сидим», если мы немедленно не вернемся к математике.
Ну, коли так – я почти в норме.
Надо жить.
Я отбросил одеяло, опустил ноги на пол. Посидел, вспоминая, как это – сидеть. Потом осторожно встал.
Стою.
Стою, и не падаю, и голова не объявляет аврал!
Вперед. Надо узнать, где я, что я, и кто вокруг.
Я шагнул пару шагов, смог открыть дверь, ступил на лестницу, и уже там, в теплоте дома, понял, что сейчас опять потеряю сознание. И, падая на лестницу, машинально, сквозь накатывающую темь, все оправлял на себе длинную рубашку, потому что понимал уже, что, кроме рубашки, на мне нет ничего.
И сквозь очередной приступ дурноты слышал и чувствовал, как другая женщина, с другими руками и нежным запахом, поднимает меня с кем-то вверх, по лестнице, в мою комнату, и кладет на постель, а потом опять началось страшное – массака, и сразу же тьма…

Ну, что?
Надоело слушать про мой бред?
Ну так больше бреда не будет.
Больше я не терял сознания – или сознаний? – не знаю. Просто на следующее утро проснулся, как всякий обычный человек. Проснулся, открыл глаза, поглядел по сторонам. Увидел стены бревенчатые, явно стены деревенского дома с достатком. Встал – уверенно, без головокружений. Оглядел себя – слаб еще, но вполне соображаю, что к чему, и падать не собираюсь. Рубашка на мне, слава Хозяину, длинная. Можно выходить в люди.
Я открыл дверь и шагнул на лестницу.

(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 20:23 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Массака (продолжение)

***
В ночной кухне все так же трещал огонь в камине – дрова были сыроваты. Эйна шила почти наощупь, склонив голову близко к разноцветному полотну. По пестрой канве ложились нити бисера, стежки стягивали ткань затейливыми складками, и жилет получался похожим на весеннее небо. «Наверное, это для дочери, - подумал чужак, - вон, краски какие – бирюза с чернью, и немного зелени. Цвет весны и надежды, цвет молоденьких девушек».
- Эйна, а когда ты вышла замуж? – спросил он. Может, потому спросил, что надо же было о чем-то спросить
Эйна улыбнулась, засветившись лицом.
- Весной! Помнишь, в День Хозяина, мы собирались уехать вечером? Ты тогда остался здесь, а вернувшись, я тебя уже не застала. Там, у соседей, мы с Хейпом и встретились – он гостил у них. Зимой мы встретились, а к весне поняли, что должны быть вместе. И пусть многие говорили, что весна – не время для свадеб. Мы с Хейпом не хотели ждать. Весной я вышла замуж, летом Ива узнала, что станет бабушкой, но внуков так и не увидела – умерла наступившей зимой. Рика и Сайтан так и не узнали, какой она была, их бабушка.
- А дедушка?
- Что – дедушка? – Эйна по-прежнему умела задавать прямые вопросы.
- Дедушку своего они узнали?
Повисла тишина, потом Эйна недоуменно сказала:
- Что ты, Айти… он же умер еще раньше Ивы! Той же зимой! Да что я говорю, ты же помнишь те морозы, когда ты уехал?
- Да, - едва вымолвил он.
- Ты тогда умчался в холод, как умкан. Только умканы не боятся зимы! И ты исчез из нашего дома, не взяв ни еды, ни питья, ни теплой одежды!
- Неправда, - он почти улыбнулся, - я прихватил плащ твоего брата.
- Да? Ну, он этого и не заметил.
- Да? Ну, слава Хозяину, а то я волновался!
И оба улыбнулись, чувствуя, как возвращается былое понимание. Потом Эйна добавила:
- Отец так и не вернулся домой из последней поездки. И скажу тебе честно – я плохо помню те дни. Вроде бы мать ждала его утром. Он не приехал. Ни утром, ни вечером. А через пару дней в доме появился наш сосед, возвращавшийся к себе домой из города. Заехал буквально на минуту и сразу уехал, а следом и мать с братом поехали в город, а к вечеру привезли оттуда тело отца. Мне так и не объяснили, что же с ним случилось, сказали – утонул. Да я и не расспрашивала особо. Стыдно сказать, но, стоя над гробом отца, я думала о глазах Хейпа – о том, что они какого-то необыкновенного цвета. Вот ведь дурочка влюбленная была! Мир вокруг менялся слишком быстро. Отец ушел из жизни; мать была сама не своя – не плакала совсем, но и не смотрела никому в глаза. Молчала, разглядывая половицы или потолочные балки. Мой брат, Курум, стал главой семьи. Мы похоронили отца, Курум уехал в город спустя месяц, а весной и я вышла замуж.
Она замолкла. Потом подняла глаза.
Вот они - ежевичные бусины напротив. Смотрят ей прямо в душу.
«Сказать ему? »
Эйна колебалась. Потом подумала: «А зачем? Что это изменит?»


***
В конце подхозяйника ночи длинные. Они вальяжно расплываются по суткам, заполняя собой не только ночь, но и часть дня. И потому в тот день, о котором я сейчас вспоминаю, в 9 утра - судя по настенным часам - было еще темно. Я, Айти, нерт и кассар, осторожно переступал босыми, уже не дрожащими ногами по шершавым деревянным ступеням, спускаясь вниз. Там, внизу, был очаг, огонь, женские голоса. Один из них был голос Эйны. Другой – резкий голос, говоривший о последней ярмарке в Гаттине.
- Ах,– твердил голос, - там – диво!
- Хи! – добавился звонкий голосок Эйны. - Твое диво - суета сует и суета есть!!!
- Ох…
Третий голос был мягкий и нежный.
- Ох, Эйна… не тебе бы судить!
- Почему?
- Ты там была?
- Нет. Но вот Дара…
- Дара – всего лишь служанка. Ты – нет. Следи за собой и не допускай ошибок.
- Опять… - голос был недовольный. - Следи да следи…. Это почему?
Вздох – легкий. Женский, до самых глубоких тембров.
- Дара – она вольна в своих высказываниях. Ты – нет. Объяснять дальше?
- Да! Почему это какая-то Дара вольна, а я – нет? Я дочь свободного человека!
- Вот именно. Дара – сама себе хозяйка. Дара, сколько за тобой приданого?
- Ой, да какое там! Три таракана…
- Ну, не прибедняйся! Ладно. Да, Дара – вольна судить, потому что Дара работает здесь, и ей платят неплохие деньги. И своих «трех тараканов» (служанка хихикнула) она заработала своими руками. А ты для всех – пока всего лишь дочь уважаемого господина по имени Ким Саннис, человека, который днями и ночами думает вначале о процветании своей семьи, а уж потом – о процветании своей компании и всего государства. Да, Эйна, ты его дочь. И ты должна жить так, чтобы имя гурта Санниса звучало достойно! А Дара может жить, как ей заблагорассудится. Это ее плюс – но и минус одновременно.
- Чего?
- О, Хозяин! Эйна! Плюс – и минус! Ну? Ох, дождешься, что отец опять отправит тебя в школу святой Литы. Ты выучишь хоть когда-нибудь математику?
Я к тому времени уже свесился через перила, с удовольствием наблюдая эту сцену. У камина, протянув руки к огню, сидела молодая девушка – я уже знал ее под именем Эйна. Дара, служанка, наливала что-то душистое в чашки. А рядом, у стола, спиной ко мне, располагалась еще одна девушка – наверное, подруга или сестра Эйны. Свет огня золотил ее волосы, едва достающие до плеч – и я удивился. В наших землях лишь знатные дамы имели право коротко стричь волосы, простолюдинки же были обязаны носить косу – как знак своего подчинения. Кому? Да тому, кто за эту косу их ухватит. А знатная дама обычно волосы стригла коротко, как символ своей независимости.
И эта девушка, с коротко постриженными волосами, изящно очерченная светом камина, наверняка была знатного рода. Я прищурился, разглядывая ее повнимательнее.
Рыжеватые - нет, скорее, золотистые, слегка вьющиеся волосы. Длинная шея, не привыкшая к долгим поклонам. Вот она повернулась в профиль, и мне показалось, что очертания ее лица тают в теплом свете утреннего огня, лижущего пузатый чайник. И тепло камина проникает сквозь пальцы изящной руки, протянутые к огню, и обволакивает нежным сиянием маленькую фигурку.
- Ишь, какая, - подумал я, - точеная…
Девушка встала, шагнула к столу, выйдя из света. Больше не светилась матово ее щека, и огонь не золотил короткие волосы. Зато теперь я мог видеть мягкость плавных рук, бедра, облитые светом огня, и блики от поленьев, вспыхивающие звездами на ее плечах. Будто плащ волшебницы Мирины. «Мирин-Мирин, Мирин-ар, - вспомнилась мне детская считалочка, - ты владеешь силой чар…»
И тут эта Мирина подняла голову и увидела меня – как я стою здесь, на лестнице, босой, в длинной рубахе, похожий на кисунского героя, только что отпетого и готового к кремации. Она ахнула, всплеснула руками и бросилась ко мне. И Эйна тоже вскочила со стула. И даже Дара, мне кажется, засуетилась вокруг меня. Три женщины: две – очаровательные, одна – просто милая, - подхватили меня под руки, усадили в кресло, подсунули под босые ноги подушку, набросили на колени тканую шаль и устроили вокруг меня такую суету, что я уже даже рад был своей пробитой голове. Спустя минуту у меня в руках появилась кружка горячего чаю – его принесла Эйна; Дара поправляла подушку на полу под моими ногами, а та, другая девушка внимательно вглядывалась мне в глаза, приблизив лицо почти вплотную.
У нее глаза серые. Или зеленые? Крапчатые, как горный камень!
Пальчик свой выставила - и мне в нос тычет, и потом влево-вправо им повела. Я засмеялся, а она властно меня к креслу прижала и говорит внушительно: «Тихо….Тихо, смотри на мой палец…»
И я ее узнал – но больше не испугался.
- Здравствуй, массака! – говорю. - Здравствуй, и спасибо!
Она удивилась, брови вверх взлетели, а потом тоже смеется:
- Здравствуй и ты, Айтилиан ан Тургат, сын почтенных родителей! Как голова? Больше не болит?
- Слава Хозяину, - я был удивлен, - а откуда ты знаешь мое имя?
- Угадала! – она засмеялась и сразу же добавила: - Твой конь помог.
- Гном жив? – я опять был удивлен, теперь уже приятно. – Я думал, он сломал ноги!
- Уцелел, ног не сломал, и даже прибился к нам через пару дней. Седло твое на нем осталось, с гербом Тургатов, так я и узнала, кто ты.
« Надо же, - подумал я, - не знал, что наш герб настолько известен в народе!» А она продолжала:
- Но что там случилось – на дороге? Ты упал с лошади?
- Вернее – мне помогли упасть, - я криво усмехнулся.
- А-а-а… - протянула она, - понятно! Такое в наших местах иногда случается! Особенно, если путник едет один, да еще и ночью. Чего это ты утра не дождался? Впрочем, ладно, не отвечай. Тебе сейчас вредно много говорить. И волноваться вредно. Потому – знай: все в порядке. Ты жив, конь твой тоже жив, вон – стоит у нас на конюшне, овес трескает.
- А письмо? – спросил я.
- Какое письмо? При тебе было какое-то важное письмо?
- Да, очень важное…
- Жаль. Письмо твое уж, поди, давно на самокрутки ушло. Или перепродали кому – если нашелся покупатель.
Я лишь зубами скрипнул. Вот, называется – услужил Величеству…
- А что кусуны? Разбиты?
- С чего это вдруг?
- Император собирался драться с ними до полного кусунского разгрома.
- Да? – моя собеседница казалась очень удивленной.
Я замолчал, собираясь с мыслями. Получалось плохо, мысли шуршали в голове, как тараканы за печкой. А действительно – собирался ли? Нет, не могу… не получается.
- Письмо было для маршала Фора, - признался я, - с приказом продолжать войну. Я его не доставил… и маршал наверняка заключил мир, нарушив тем самым волю Величества, а теперь, наверное, разжалован… И все из-за меня.
- Вот уж нет! – раздался звонкий голосок Дары. - Если бы разжалован! Маршалу вручили звезду на веревке!
- На ленте, Дара! – поправила служанку девушка.
- Ну, на ленте! Он по этому поводу надрался как свинья, так что три дня валялся у себя и пел геройские песни! А теперича он снова на войне – лихо рубит в капусту хивасов, а кусуны ему помогают!
Все онемели – особенно я.
- Но, Дара? Откуда ты знаешь? – первой спросила золотоволосая.
- Подумаешь, тайна! Брат мой у ентого маршала в конюхах. Вот, весточку недавно прислал с оказией.
- Вот это да! - Эйна явно была в восхищении. - Дара, да ты любого шпиона за пояс заткнешь! Тебе точно надо повысить жалование!
Все засмеялись, особенно Дара, и лишь я был в недоумении:
- Но зачем тогда? Нет, не понимаю…
- Что? – это моя спасительница. - Что такое, сын Тургата? Голова болит?
- Да, немного. Но зачем тогда посылать меня с письмом?
- Нет, хватит, - сказала золотоволосая решительно, - хватит на сегодня войн и политики! Все! А то опять придется тебе лекаря вызывать!
- Да, ты права. Хватит. И, кстати, я действительно сын Тургата. И мой отец щедро отблагодарит вас всех.
- Что? – она удивленно вскинула голову. - Отблагодарит? За что?
- Вы все возились со мной порядочно, - сказал я сочувственно, - потратились даже на лекаря. Заслужили награду.
- Ах, награду?! – она зло сощурила свои массачьи глаза. - Ты думаешь, мне нужна награда за то, что я приволокла тебя сюда?
- Не нужна? – простодушно удивился я. - Тогда почему волокла?
Она хмыкнула, поводя плечами. Демонстративно задумалась. Присела на краешек стола передо мной, наклонилась, заглядывая мне в глаза.
(А, надо сказать, здесь, в северных землях, женщины всегда носили не платья - кожаные брюки и рубашки. У старших рубашки были длинными и просторными. У Эйны и у этой девушки рубашки были тонкими, искусно выделанными из мягкой кожи, и короткими – едва только выбивались из-под широких поясов. И ворот рубашки у этой девушки совсем не был зашнурован наглухо – наоборот! Так что, когда она присела здесь, рядом со мной, на стол, насмешливо улыбаясь и наклоняясь ко мне – лишь руку протяни, – я забыл, о чем мы говорили, и был рад, что мне раскроили лишь голову – а не чего пониже!) А девушка усмехнулась и продолжила:
- Почему, спрашиваешь? Да ты, господин мой Айтилиан, уж так беззащитно валялся там, на дороге… один... в чем мать родила… да еще и с башкой пробитой… ну как было тебя не подобрать? Чай, не каждый день такие красавцы на дороге валяются!
Эйна хихикнула, Дара прыснула в кулак, девушка тоже засмеялась, запрокидывая голову назад, блестя белыми зубками и рассыпая по плечам золотые нити волос, а я – вот диво-то! – покраснел! Будто мне лет десять, и я в первый раз присутствую на церемонии одевания герцогини. И, чтобы не молчать, как дурак, спросил первое, что пришло в голову:
- А тебя – как зовут?
- Ива, - ответила она, потом взглянула мне в лицо и сказала озабоченно:
- Ой, да ты опять горишь! Нет, это никуда не годится! С нами, конечно, весело, но на сегодня хватит. Тебе надо больше лежать сейчас. Иначе массаки всю жизнь мерещиться будут! Эйна, помоги-ка ему подняться наверх. А я сейчас принесу завтрак.
Я покорно заковылял в свою берлогу, Эйна помогла мне лечь, потом выскочила на лестницу и крикнула, свесившись вниз:
- Ма! Отвар не забудь! Этот совсем остыл!
«Ма???»
Сказать, что я ошалел, – ничего не сказать. Кому это она? Той, второй девушке? С золотистыми волосами и хитрыми чертиками в глазах? Это ее мать??????
О, Хозяин. Они же одинаковые! Со спины и не скажешь, кто мать, кто дочь! А лица? Еще неизвестно, чье лицо ярче. Да нет! Так не бывает! Девчонки смеются надо мной!!! Ах, чертовки! Ну, если только именно она принесет мне завтрак… ну, я вам покажу, как разыгрывать бедного больного…

(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 20:25 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Массака (продолжение)

Завтрак принесла она.
Скользнула ко мне, как рыбка, тихо, будто и впрямь массака лесная, пальчиками белыми поднос держит, и не идет – переливается, а ноги – стройные, такие и знатной даме не стыдно взять поносить. Бедра небольшие, но крепкие, талия тонкая, а над подносом с едой угадываются две аккуратных грудки под рубашкой. Три шага ей понадобилось, чтобы подойти к кровати, один взгляд – мне, чтобы оценить ее по достоинству.
« Ай да куколка!» – мелькнуло в голове.
И следом, чувствуя, как что-то шевельнулось у меня… хм... в душе, наблюдая, как ее руки опускают поднос на столик, стоявший тут же, я подумал: «А я-то – и впрямь, видать, поправляюсь!»
Недолго думая, я приподнялся на локте, обнял ее за талию (ну, скорее уж, за мягкие бедра…) одной рукой и привлек к себе. Она от неожиданности ахнула, не удержалась на ногах, и вот уже – тут, сидит у меня на кровати, совсем близко, и обе моих руки обнимают ее, чувствуя мягкость тела под пальцами, а она глазищи крапчатые таращит от удивления и даже рот приоткрыла – маленький рот с яркими губками. Точь-в-точь такой, как у Эйны. Точь-в-точь…
(Где-то там, в глубине моей пробитой головы, зашевелился было червячок сомнения, да, видать, и выпал наружу сквозь дыру в башке…) Я привлек ее поближе и проворковал тем голосом, который так нравился герцогиням:
- Отвар не забыла… мамуля?
Теперь ей полагалось покраснеть и смутиться, обозвать меня «дураком» и убежать. Вместо этого она еще пару раз хлопнула глазами и ошалело спросила:
- Чего??? Какая мамуля?
- Ну, как же… ведь твоя подружка назвала тебя именно так, - и я многозначительно повел бровью в сторону двери. – Сказала – «принеси отвар, ма…»
И тут она захохотала. Так, будто не смеялась лет десять! Всхлипывала, охала, покачивалась со стороны в сторону, заливаясь смехом, закрывала лицо ладонями, пытаясь унять себя, но тут же опять принималась хохотать до изнеможения, и в конце концов, совсем обессилев, уткнулась мне в плечо. И уже туда, в плечо, проговорила сквозь смех:
- Эйна… сказала… потому…. ой, не могу… потому что дочь! Мне… А ты…
Приподнялась, вытирая глаза и прикусывая губу, чтобы не хохотать дальше:
-А ты… ой, погоди…
Вздохнула, почти успокоилась. Убрала мои руки со своих бедер, встала, налила в чашку отвара, заставила меня выпить. И лишь потом продолжала уже обычным тоном:
- А ты, господин Айтилиан ан Тургат, видать, плохо усвоил уроки своей матушки! Наверняка почтенная Лилла Файнская объясняла тебе, как следует вести себя с дамами. Чужими. Да еще годящимися тебе в матери. И не спорь. Объясняла! Уж я помню - Лилла Файнская всегда была образцом хороших манер и любимицей учителей. Всегда мила. Всегда послушна. Вежлива и аккуратна. Как это ей удавалось? Мне кажется, она и на свидания к молодому Тургату бегала мило, послушно и аккуратно!
- Ты…. Вы… - я совсем запутался, смешался и замолчал. – Вы знали мою мать? Я прошу прощения, сударыня…
Она перебила меня, махнув рукой:
- Да ладно уж, можно без «сударынь» – просто Ива. И не «выкай» больше, а то отвара не получишь!
- Не буду! – я усердно кивал головой, не обращая внимания на боль в затылке. - Не буду, Ива! Отвар у вас…
- У тебя… - поправила она.
- У тебя – чудо! Я уже совсем здоров!
- Как же, здоров он, - Ива рассмеялась, - массаки, поди, опять мерещатся!
- Нет. Уже нет. А что – мерещились?
- А то! Мы с Эйной устали тебя успокаивать!
Я замолк пристыженно. А она улыбнулась, погладила меня по голове, как маленького, и, вздохнув, повернулась к двери.
- Ива, - пробормотал я, - не уходи! Посиди со мной…
Поворот головы и острый крапчато-серый взгляд сквозь золотистые пряди:
- Не сейчас, Айтилиан. Позже. Эйна пока побудет с тобой.
И исчезла.
Моя маленькая золотоволосая хитрая массака...

Зима шла своим чередом, стылые ночи сменялись вьюжными днями, Бобик во дворе периодически начинал подвывать, но замолкал, получив миску похлебки. Я спал, ел, опять спал. Раз в день приходила Дара – прибраться. Ива приходила реже - наверное, у нее, хозяйки большого дома, было достаточно много дел. Чаще со мной была Эйна. Она прибегала утром, с шитьем или вязанием в руках, но работа тут же летела в сторону, и она принималась болтать со мной обо всем. Маленькая любопытная трещотка! Мне даже не приходилось задавать вопросов. Через пару дней я уже знал, что нахожусь в доме гурта Санниса, а его самого, гурта этого, сейчас нет дома – он вместе с сыном уже давно в отъезде, и всем пока заправляет его жена – почтенная Ива Саннис, урожденная Ива ан Сайвал ли Омиен.
Признаюсь, когда я впервые это услышал – замолчал минуты на три. И лишь спустя смог переспросить:
- Как? Как ты сказала, Эйна?
- Что? Что сказала? Я много чего успела наговорить, господин Айтилиан!
- Эйна, брось! Какой я тебе господин?
- Знатный! – она хихикнула, потом притворно опустила лукавые глазки. - А я тут, бедна гуртска дочка, так, погулять вышла… - и теребит край рубашки маленькой рукой с крупным перстнем – наверняка, подарком отца. Таких я видал всего несколько штук у карратских дам. Мда… а я им плату за себя предлагал!
- Эйна, я не расслышал. Как зовут твою мать?
- Ива ан Сайвал ли Омиен. Сейчас – Ива Саннис. А что?
Я молчал.
Ива ан Сайвал ли Омиен. Вот, значит, как. Дочь одного из древнейших родов. Здесь. В доме гурта – пусть и не простого, но КУПЦА! Его жена. Так бывает???
Оказывается – да.
Так вот откуда эти волосы, коротко стриженные и взлетающие легкими прядями над ее плечами! Дочь Сайвалов имеет право носить такую прическу – кто бы там ни был ее муж.
Дочь Сайвалов имеет право учиться в первой-и-единой школе для знатных девиц.
И уж конечно – дочь Сайвалов имеет право судить Лиллу Файнскую, женщину почтенную, милую и горячо мной любимую - но куда как менее родовитую.
И лишь одного не могут женщины рода Сайвал – выходить замуж за гурта!
Но - ???
Ох, Айти. Бедная твоя головушка… Может, ты опять бредишь?

Спустя еще неделю я начал чувствовать себя гораздо увереннее и перестал валяться в кровати целыми днями. Теперь с утра я перемещался вниз, к камину, где было намного интереснее. Там было настоящее женское царство. Еще затемно – я не видел, но слышал - там начинала возиться Дара. Потом появлялась Ива – такая же, как в первый день - тоненькая и невысокая, хрупкая на вид, но я уже понял, что в этом доме значит ее слово. Потом приползала сонная Эйна, протягивала к огню пальцы – она любила чувствовать в ладонях жар. Пила чай, согревалась у огня, как ящерица, и чем теплее ей становилось, тем веселее и непринужденнее делалась ее болтовня. Она рассказывала мне обо всем: что снилось ей нынче; о своем отце, какой он знатный гурт, и как к нему в конце лета пришла куча таких же гуртов, и они решали что-то скучное долго-долго, а потом отец уехал и Курума (брата Эйны) взял с собой, и когда они приедут – неизвестно, но, если все будет хорошо, отец наверняка привезет ей что-то необыкновенное. Может, даже…
- Еще одно кольцо? – угадывал я.
- Да нет! Что – кольцо! У меня их куча. Блестя-а-а-т! Вот только носить все сразу не получается – мешают! Нет, наверное, это будет…
- Конфета! – подшучивал я
- Айти, перестань! Какая конфета? Я что, маленькая?
- А что – большая? – мне нравилось ее дразнить.
- Давным-давно взрослая! Имею право и замуж идти, между прочим!
- Ага! За директора кукольного театра!
- Почему – кукольного??? – Эйна даже поперхнулась.
- Ну, у него много кукол. Будешь играть!
Да. Я тогда явно был на грани очередной травмы… Слава Хозяину, эта девочка обладала великолепным чувством юмора, иначе быть бы мне вновь с пробитой головой!
Но однажды Эйна не вышла утром. Я сидел в кресле у камина, Дара наматывала круги вокруг меня, хлопоча по дому, а женщин по фамилии Саннис все не было. В конце концов, я не выдержал и спросил:
- Дара! А где это запропали нынче наши дамы?
- Хозяйка у дочки, наверное, – Дара разогнула спину, убирая волосы со лба, - та вроде заболела…
- Кто?
- Да Эйна, меньшая Саннис…
- Как – заболела???
- Как? Легко! - услышал я голос Ивы, и следом она сама вошла в кухню. – Когда мать говорит: не выскакивай на улицу без шали – мать лучше слушать!
- Простудилась? – участливо спросил я.
- Вся насквозь простыла! – Ива вздохнула, присев рядом со мной на стул у огня. – Кашляет, будто отпахала пяток лет на Кумарских рудниках. Непослушная девчонка…
- Помню, матушка обычно растирала меня жиром вейраба. И еще капусту на меня лепила, в чем-то ее вымазав…
- Да уж и намазала, и прилепила! Теперь – ждать.
- Она поправится, Ива?
Женщина вздохнула, молча глянула в огонь. Потом – мне в лицо. Так грустно глянула, что у меня замерло сердце. Что? Неужели…? А ведь я успел так привязаться к этой девочке…
- Ива? Эйна… она…
- Она будет кашлять еще неделю, это точно. Потом будет опять скакать по дому и морочить тебе голову.
- Она не умрет?
- Умрет. Надеюсь, лет в девяносто.
- Ива!
Она улыбнулась, согрев меня взглядом.
- Да спаси тебя Хозяин, Айти. Разве я позволю своей дочери умереть сейчас?!
- Ты очень ее любишь, Ива… - я не спрашивал – утверждал.
- Да, пожалуй. Курум получил от меня гораздо меньше тепла.
- Почему?
- Он старший. Любимец отца. Продолжатель всего его дела. А Эйна – всего лишь дочь. Лет через пять, а то и раньше, нам придется распрощаться с ней и забыть о ее существовании.
Она подняла руку и стерла что-то со щеки – то ли слезу, то ли копоть от камина.
- Ива?
- Что? – крапчатые глаза рядом глядят прямо в меня. Видят насквозь.
- Ива, правда, что ты – из рода Сайвалов?
Брови поползли вверх, рот приоткрылся, будто собираясь сказать: «Оп-па!» - но уже улыбка, обычная улыбка Ивы, на губах.
- Да, – спокойно так, - да, Айти, я из рода Сайвалов. А что?
- Это они отказались от тебя и забыли? После твоего замужества?
Тихо как в кухне. Дрова потрескивают в камине, да варево какое-то, что Дара готовит, побулькивает в котелке над огнем.
- Ты умный мальчик, Айти. Ох, нет, погоди, не хмурь бровь. Я поправлюсь: вы умный человек, господин Айтилиан. Так сойдет?
И смотрит на меня, смеясь глазами. Опять поддела. Опять она права. Чертовка! Маленькая золотоволосая родовитая чертовка! Что ты делаешь тут, в кухне простого гурта? И какое право ты имеешь смеяться надо мной?
Имеешь. А ведь – имеешь! Дамы рода Сайвалов имеют право смеяться даже над самим Величеством…
- Ива, - я говорил как можно мягче, - Ива, ты мне друг?
- Думаю, уже - да… - получил я осторожный ответ.
- Тогда можно вопрос? Дружеский?
- Дружеский? Давай.
- Почему ты здесь? Почему дочь Сайвалов стала женой гурта?
Ива замолчала. Оно и понятно – на такой вопрос быстро не отвечают. Потом все же заговорила:
- Айти, ты, конечно, еще очень молод. Да?
- Нет, - буркнул я, но она продолжала, будто не слыша:
- Очень молод, но наверняка уже кого-то любил. Любил очень сильно, до потери самого себя. Ведь так?
Я задумался. И чем больше думал, тем больше понимал, что надо сказать – «нет». Но уж как-то это получалось несолидно…
- Да! – брякнул я решительно.
- Тогда ты поймешь меня. Я была девятой дочерью в роду Сайвалов. Не первой – наследницей. Не третьей – Посвященной. Даже не седьмой, Приносящей удачу. Девятой, и при том – не последней! Я росла в толпе сестер, и даже мать порой путала своих дочерей. Нас было так много, что кавалеры даже не запоминали наших имен – говорили просто «сестры Сайвал». Тьма сестер Сайвал!
Она вздохнула.
- А потом я попала на ярмарку в Гаттине, давно уже. Почему мне так срочно понадобилась еще одна шаль? Не знаю. Но шали тогда продавал именно Ким Саннис…
Она потянулась у огня, закинув руки за голову и улыбаясь неизвестно чему – может, тому молодому парню, который продавал шали на гаттинской ярмарке и не мог отвести от нее глаз. Может быть. Все может быть. Я слишком мало знал ее пока…
- Но почему он, Ива? Простой гурт?
- Он сказал, что любит меня – Иву, просто Иву, а не Иву ан Сайвал ли Омиен. И плевать ему, что я останусь без приданого, если выйду за него. И мне было плевать. Я вышла за него и стала Ива Саннис. У меня двое моих кровинок. Курум похож на меня, а Эйна – на отца. Вот. К этому могу добавить лишь, что четверо моих сестер ушли в монастырь, не найдя себе мужей, достойных нашего рода. А я живу, Айти. Я не умерла. Я живу – пусть как Ива Саннис, и часть меня уйдет туда, в мир, вместе с моими детьми. Ты понимаешь?
Она присела передо мной, заглядывая мне в глаза. Близко-близко ее длинные ресницы. Ива, а ты – понимаешь? Чудо мое золотоволосое, ты-то понимаешь, что я уже забыл кто я, где я и что вообще спрашивал?
- Ива, - голос сел. Я мог только шептать ее имя в эти глаза цвета горного камня. Ива…
- Что?..
(Ива, почему у тебя голос тоже не такой, как всегда? Ива?..)
- Айти…
- Ива…
(Какая же у нее маленькая рука! Как воробушек в моих ладонях…)
- Там пришел Талам, тот, что крыл крышу летом, и говорит, что гурт ему недодал пять монет, госпожа. Врет, собака, но от него не отделаться! Он бумаги какие-то мне в нос тыкал!!! Госпожа Ива, пошлите его подальше! Не давайте ему ни копейки – ведь известный всем пройдоха! Как узнал, что гурта сейчас нет – сразу прибежал!!! Я бы сама его выгнала, чай, не велик господин, - да кто я в этом доме…
Ах, Дара. Благословенна будь ты и потомство твое. И чтобы была ты настолько здорова, насколько ты сейчас пришлась некстати!..
Ива встала, потушила взгляд и вышла.
И ты, Талам - чтоб тебе больше ни копейки в руках не держать – никогда!!!

(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 20:29 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Массака (продолжение)

***
«Эх, крапчатые глаза и острый серый взгляд сквозь золотистую челку…. Ива Саннис, урожденная Сайвал ли Омиен! Откуда ты взялась на мою голову – массака лесная? Ты подобрала меня в лесу, выходила, приручила и прикормила, как белого умкана, ты улыбалась мне и с интересом слушала мои рассказы о придворной жизни, часто сама отпускала довольно едкие и меткие замечания, над которыми я хохотал от души. Ты понимала меня с полуслова, я тебя – с полувзгляда, и это было великолепно! Я начинал фразу – ты подхватывала, я пытался цитировать модные придворные стихи, тут же забывал их, сочинял какую-то отсебятину, и никого это не смущало – ты лихо заканчивала рожденную строфу таким оборотом, от которого мы оба смеялись, как дети. Спустя неделю мне уже казалось, что я знаю тебя сто лет, и я просто ходил за тобой всюду хвостом, как большой и ласковый зверь. День начинался мыслями о тебе. День продолжался тобой. День заканчивался тобой, и даже в снах моих была ты, и снилось мне такое, что герцогини бы обзавидовались! Странно, но, даже если тебя не было рядом, я чувствовал тебя, слышал тебя, знал о тебе все – где ты сейчас, что делаешь, и, даже, казалось, слышал, что ты напеваешь сейчас тихонько. Не видеть тебя было невозможно; ощущать рядом твою недоступность – еще хуже; наверное, я потихоньку-таки сходил с ума. Ты, хозяйка большого дома, не могла день-деньской просиживать вместе со мной у камина, и потому – я сам следовал за тобой неотступно, под предлогом «помочь, если что».
Ива, неужели тебе действительно нужна была моя помощь? И поэтому ты сама, не вызывая слуг, тащила с крюка над огнем тяжелый чайник, зная, что я тут же окажусь рядом – чтобы снять это пузатое чудовище и успеть прижаться щекой к твоим волосам, и ощутить твой запах! И ты, изящная и подвижная, удивительно ловкая – неужели ты и впрямь боялась тогда упасть с лестницы? И лишь из страха не оттолкнула моих рук? Ива, скажи, скажи мне, ты, лежащая ныне там, во тьме, неужели я действительно был тебе нужен тогда???»
Эйна наблюдала за гостем – за тем, кого она когда-то непринужденно звала «Айти». Да, когда-то звала, а вот теперь разглядывала, слегка удивляясь - ничего не осталось в этом человеке от прежнего Айти. Сказать ему про Иву? Сказать? Нет, все же, пожалуй, не стоит. Зачем это теперь?
- Айти, а у тебя есть семья?
- Нет, Эйна.
- Ты что, не был женат?
- Да нет, был, сестренка.
- И?.. Прости. Она, наверное, умерла…
- Живехонька, поди. Я от нее сбежал спустя год после свадьбы.
- Как это - сбежал? Айти!
- Вот так вот, взял и сбежал.
Эйна ни о чем больше не спрашивала, лишь улыбалась про себя. Сбежал! Нет, что-то в нем все же осталось от прежнего мальчишки! А он продолжал:
- Тогда, зимой, когда я уехал от вас… помнишь?
- Помню, конечно, - прошептала она
- Тогда я сам не знал, куда мне ехать и чего я хочу. Служба при дворе мне опротивела. Я давно уже не видел родных. Вот так и получилось, что я свалился к своим, как снег на голову, мать чуть с ума не сошла от радости, а отец немедленно решил женить меня, чтобы я больше не пропадал из дому. Благо у соседей дочек хватало.
- И что же, Айти? Ни одна из них тебе не подошла?
- Да нет, Эйна. Скорее – я им не подошел. Потому и сбежал.
- И чем же ты занимался все это время?
- Ах, сестренка! Всем! Спроси лучше – чем я не занимался!
- Нет, - она внезапно решилась, - нет, я спрошу другое. Что произошло тогда, зимой? Айти? Почему ты исчез так внезапно?
Хороший вопрос. Как же тебе все обьяснить-то, Эйна?


***
Подхозяйник – месяц длинный, трудный, хлопотный. Надо успеть и заготовить припасы к празднику, и прибрать весь дом, и принарядиться самим. Все в этом месяце не знали покоя, будь то простые поселяне или знатные господа, вот только хлопоты у всех были разными. Помню, при дворе мы, пажи Величества, весь месяц соревновались, кто же ярче всех вырядится на празднике Хозяина. Доходило до смешного – кое-кто пестротою напоминал собой клумбу и затмевал придворных дам. Подобного нарушителя ожидало суровое наказание: пристальное внимание почти всех записных дворцовых фавориток, каковое внимание приходилось усердно отрабатывать! Слава Хозяину, я всегда придерживался в одежде принципа умеренности.
Но в доме Ивы хлопоты в последний день подхозяйника почти прекратились. Все было сделано заранее – в кладовой ожидали своей очереди пойти под нож ряды домашних колбас и несколько копченых окороков, на кухне сейчас неспешно и обстоятельно фаршировались тушки гусей, чтобы отправиться в печь, хлеб, пока еще в виде опары, пышно бродил и рвался на волю в широких кадках, да и дом уже давно был вымыт-вычищен сверху донизу. С утра мы с Эйной нанизывали на длинные нити яркие ягоды (заодно наелись этих ягод до оскомины на зубах), потом увили этими гирляндами входную дверь, потом Эйна ушла к себе – что-то там примерять к празднику, и лишь Ива все еще не присела с утра. Бегала по дому как заведенная, лихорадочно пытаясь переделать все, что задумано, а я, один, как сыч, сидел внизу и лишь водил глазами вслед ей. Наконец не выдержал, и, когда она на минутку приблизилась ко мне, ухватил ее за руку.
- Стой, хлопотунья! Ты хоть чай сегодня пила?
- Ай, не помню! Пусти, Айти! Мне еще надо…
- Сесть тебе надо, уважаемая госпожа Ива, - я говорил нарочито вежливо, - сесть и чаю выпить. Иначе ночь Хозяина не выдержишь!
Ох! Ну и чертенята же прыгают в ее глазах!
- В каком смысле – не выдержу? Кто ж мне такую ночку-то обеспечит? – и уже в голос хохочет, и машет мне рукой: «Шучу, мол!» - и пытается бежать, но я крепко держу ее за руку, и тогда она затихает, послушно опускается в кресло и берет у меня из рук чашку чаю. Но сидит на самом краешке – вот-вот вскочит и убежит. Тогда я отбираю у нее чашку, решительно задвигаю ее внутрь глубокого кресла, а маленькие ее ножки кладу себе на колени - ну, просто мне кажется, что так ей будет удобнее!
И она – не против.
Сидит, глотает горячий чай осторожно, и я вижу, как ее теплый розовый язычок скользит по краю обжигающей чашки, глаза слегка прикрыты от удовольствия, и она вздыхает легко и спокойно, едва заметно, но мягкая волна под ее рубашкой все равно поднимается вверх-вниз, и у меня начинают гореть ладони. Я сбрасываю с ее ног меховую домашнюю обувь и слегка, совсем чуть-чуть, массирую ей ступни, разминая пальцы ног. Тихо. Слава Хозяину, нет ни Дары, ни Эйны. Только мы.
- Ах, Айти… - слышу я едва внятный шепот, - ну почему ты так поздно родился?
Голова моя еще соображает лихорадочно – не ослышался ли я? - а тело уже рванулось к ней, руки развели ее бедра и я – на коленях, перед ней, сидящей в кресле, а ноги ее скрещены у меня за спиной – она сама их так! И между нашими губами – лишь сплетающееся дыхание!
Но ни капли не пролилось из горячей чашки. Она отставила ее осторожно, потом слегка, вроде полушутя, а вроде и серьезно, толкнула меня в лоб, заставляя разжать руки. Встала. И уже оттуда, сверху, погрозила мне пальцем и проговорила нарочито строго:
- Шалун… ах, шалун! Ладно, мне тут надо…
- Ива, погоди! – я почти умолял ее. - Тебе ведь ничего такого не «надо». Ты просто убегаешь от меня. Почему?
- Но, Айти – я же тебе в матери гожусь…
- Но ты мне не мать, Ива!
Она вздохнула, кивнула головой.
- Да, не мать. Но есть еще кое-что, Айти!
- Что?
- Ты забыл, что я замужем?
- Извини, – я демонстративно развел руками, - как-то не заметил! Ну, и где он – твой мифический муж? Где он, особенно в такой день, когда все добрые мужья спешат домой?
Да, я хотел ее разозлить. Может быть, даже обидеть. Заставить кричать на меня! Вместо этого она – заплакала…
Часто-часто заморгали крапчатые глаза, заблестели, наливаясь влагой – вот-вот прольются обидой.
- Ива… Ива, прости! Я не хотел! Ива…
Молчит. Не рыдает, не всхлипывает. Лишь слезы текут по щекам, и губы сжаты непримиримо, и сквозь горло, перехваченное рыданиями, с трудом пробиваются слова:
- Ты… судить…. что… знаешь… не смеешь ты!
- Ива…
- Не смеешь! – повторила она яростно, уже овладевая собой. – Не думайте, господин Айтилиан Сассит ан Тургат, что лишь ваш род знает, что такое честь!!!
И ушла – тонкая, как тростинка. Вся, с головы до пят, в своей растреклятой чести. Короны карратской на голове не хватает.
Вот и поговорили, называется…

В обед появились гости. Затопали на крыльце, обивая с ног снег, отряхивая шубы и плащи, потом вошли внутрь, наполняя дом смехом и запахом зимы. Дородный пожилой мужчина; две девушки, возраста примерно Эйны, и пара парней чуть младше меня. Ива преобразилась. Куда подевалась урожденная Сайвал ли Омиен? Степенная Ива Саннис, жена почтенного гурта, поднесла рюмочку с дороги «дорогому соседу», усадила его поближе к огню, улыбалась ему и кивала его рассказам.
А на меня, сидящего тут же, рядом – ни взгляда.
Девчонки покрутились у огня, поприседали перед Ивой, отогрелись, разрумянились, постреляли в меня глазками и умчались вместе с Эйной наверх. И уже оттуда доносились взрывы их легкого смеха и болтовня, похожая на чириканье канареек в тесной клетке. Парни – один сын приезжего, второй – гость семьи, - тоже недолго задержались. Поднялись к девчонкам под благовидным предлогом. А толстяк никуда не собирался. Ему было хорошо. Теплый огонь рядом; рюмочка приятно греет нутро, и хорошенькая соседка внимательно слушает его речи – так, как жена уже давно не слушает! Ива, видя, что гость, хоть и говорил, что «заехал на минутку», никуда не собирается, приказала подавать обед.
Я скис.
За обедом говорили о всякой чепухе. Гость справился о здоровье почтенного гурта – Ива ответила, что давно нет от него вестей, и что она сама уж беспокоится.
- Ничего, - прогудел толстяк, - дай-то Хозяин, все будет хорошо! Вернется, и с барышом! Я вот, помню…
И дальше – рассказ на полчаса. Ива вежливо кивает.
Вроде разговор стихать начал… неужели?
Ага, как же.
- А я-то, соседка, кое-что удумал! – и делает хитрое лицо. Видала того парня, что приехал с нами?
- Да, сосед, обратила внимание. Славный парень.
- Приятель моего сына. Я справки навел – вроде человек не пустяшный. Вот, зазвал его в гости, у меня же две птицы на излете. А? Как думаешь, соседка? Может, и сладится?
- Отчего же и нет, сосед. Дочки у тебя красавицы!
- Вот то-то и оно! А ну как можно кого побогаче сыскать? Тут, главное, не прогадать…
- Тут главное, - не выдержал я, - у дочек-то самих спросить! Да и у парня не мешало бы!
Толстяк заморгал обиженно, я уж думал было, что сейчас скажет: «Ну, молодежь пошла…». Но он лишь протянул:
- Да уж это само собой, сударь… простите, не имею чести… нешто мы – звери? Ведь свои же кровиночки! А если по сердцу – то почему бы нет? Ведь главное – чтобы по сердцу!
У меня даже дыхание перехватило, а Ива – та глаза опустила.
- Да, сударь. Простите меня. Вы правы, конечно, - ответствую ему, - главное – чтобы по сердцу. Вы тоже так думаете, госпожа Саннис? А, молчите. Значит, согласны с уважаемым господином - простите, тоже не имею чести. Благодарю вас, сударыня, за обед. Прошу меня извинить.
Встал – и вышел из-за стола. Ушел в конюшню, поглядел, как там мой Гном – ничего, сыт, доволен, и выглядит куда как лучше меня.
Тошно мне было.

Гости засобирались домой лишь к вечеру. Я к тому времени достаточно промерз в конюшне, вернулся в дом и застал там суету и активные сборы.
- К нам, к нам! – гудел толстяк. - Все – к нам! То-то повеселимся! То-то встретим день Хозяина! Одевайтесь, девочки! И ты, муха, давай, наряжайся! (это Эйне). Ребята, ну-ка, кликните там наши сани! Эх, и славный же нынче денек! А ты что же, соседушка?
- Нет, сосед. Я остаюсь.
- Что так? Поедем! Жена моя тебя наливкой угостит…
- Спасибо, да только негоже в такой день дом оставлять. Не к добру это.
- Да, верно… ну, что ж! Приезжайте к нам, когда гурт Саннис вернется.
- Непременно. Эйна, ты готова?
- Да, да, уже! – и тут взгляд Эйны упал на меня, стоящего в стороне. – А ты, Айти? Ты что же?
Я молчал. Меня, собственно, как-то никто и не приглашал.
Эйна повернулась к девчонкам и подмигнула им.
- А давайте возьмем с собой нашего гостя!
- Да, да! – зачирикали те, довольные тем, что появиться еще один кавалер. - Да, конечно! Па! Пригласи господина к нам!
Толстяк окинул меня взглядом, оценивая, наверное: пустяшный я человек или нет. Потом расплылся в улыбке:
- Конечно, милости просим, господин… э-э-э…
- Айтилиан, - представился я.
- Милости просим к нам! У нас весело будет!
Я глянул на Иву. А что-то она скажет?
- Конечно, поезжай, Айти, - спокойно произнесла она бесцветным голосом, - повеселись от души. Вся местная молодежь там соберется. Ведь нынче день Хозяина. Что ж тебе скучать здесь? Эйна, принеси ему плащ Курума, нынче морозно!
Вот, значит, как.
- Благодарю вас за приглашение! – я был сама любезность. - Поеду, и с удовольствием!
Ива вышла нас проводить, и, пока мы размещались в санях, стояла тонким силуэтом в проеме двери, так, что я, сидевший в последних санях спиной к вознице, хорошо ее видел. Чего у меня было больше в сердце – обиды или желания остаться - не знаю. Сани тронулись, набирая скорость, заскрипели полозья, засмеялись молодые голоса, а маленькая фигурка там, в дверном проеме, медленно, по косяку, сползла вниз и застыла на пороге, сжавшись в комочек – так, будто у нее больше не осталось сил ни на что.
И я не выдержал. На ближайшем повороте, когда сани слегка притормозили, скатился с них на обочину, встал, отряхнулся, как умкан, и зашагал назад.

(окончание следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 20:32 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Массака (окончание)

Она сидела внизу, у камина, все так же сжавшись в комочек, как маленький побитый котенок. Одна в большом пустом доме. Да, я знал, что дом пуст – всех слуг она отпустила на праздники, остался лишь старик сторож, который сейчас мирно спал в своей каморке. «Плакала, наверное…» - подумал я, и, когда она повернулась ко мне удивленно, увидел, что – да, действительно плакала. Глаза покраснели, и дорожки слез на щеках.
- Айти? Ты? – голос еще дрожит. - Вернулся?
- Да, Ива. Разве я могу оставить тебя одну?
- Ах, Айти…
- Все, котенок. Я больше не позволю тебе плакать…
Осторожно-осторожно я сжимаю твое лицо в ладонях… потом целую одну щеку, затем – другую, стирая следы слез, прижимаюсь губами ко лбу, вдыхая запах волос, и уже потом опускаюсь к ждущим меня губам…
Ты больше не отталкиваешь меня, Ива.
Ты отвечаешь на мои поцелуи – вначале робко, как девочка, потом все смелее. Мы оба начинаем терять голову, но, когда я пытаюсь снять с тебя рубашку, ты шепчешь мне в ухо:
- Не здесь, Айти…
Сердце мое выпрыгивает наружу от этого «не здесь», я хватаю тебя на руки – не так куртуазно, как носят на руках дам, а так, как нес бы я расшалившегося ребенка, и лечу с тобою наверх, и твержу про себя по дороге, как заклятие: «Ива, Ива, Ива! Только не передумай! Не опомнись! Ива, Ива, Ива!!!»
Но там, наверху…
Ты и не думаешь «приходить в себя». Наоборот! Теперь уже ты жадно целуешь меня, целуешь так, что у меня темнеет в глазах и мир плывет вокруг. Ты сама стаскиваешь с меня рубашку, припадаешь ко мне, как маленькая шустрая змейка, наслаждаясь мной, моим телом – ну же, Ива, Ива, Ива!!! Я задыхаюсь от тебя. Я тону в тебе. И - нет, нет, погоди, Ива, это сделаю я!
Да, Ива. Своих женщин я предпочитаю раздевать сам. Вот так вот. И незачем рвать твою рубашку, солнышко, она у тебя очень красивая! очень… но ты без нее куда как лучше… Ива…не спеши... теперь я хочу насладиться тобой, моя сладкая, моя нежная, моя тающая в руках массака…
О, Хозяин – какая же ты красивая… всё… Ива, я больше не могу… иди же ко мне…

- Ма! Мам! Эйна! Дара! Да где вы все!!!...

Резкий, звонкий, молодой мужской голос. Нетерпеливый и требовательный. Он разлетелся по дому, как взрыв, я вначале ничего не понял, а Ива буквально окаменела у меня в руках.
- Курум… Сын! – и лихорадочно начала одеваться.
- Ива! – я рванулся к ней, уже понимая, что произошло непоправимое, но она протестующе выбросила мне навстречу руку:
- Нет! Жди.
И исчезла.

И началась мука.
Иву я хорошо видел сквозь приоткрытую дверь – внизу, у камина, за столом. Рядом сидел ее сын, уплетая за обе щеки все мамины вкусности. И болтал, болтал, болтал… наверное, собирался сразу пересказать матери все, что с ним произошло за последние три месяца. А Ива… она была ему рада. Очень. Она обнимала его, подсовывала всякие яства, не сводила с него глаз - и ни разу не глянула туда, наверх, где сходил с ума я…
- Ах, сынок! Как же я рада, что ты вернулся! А отец? Он где?
-Да ну, ма… ты же его знаешь! Завтра, наверное, приедет! Они там с гуртами остались, обмыть барыш, а я – вот, домой помчался. Ну их. Я по тебе соскучился. А где Эйна?
- Гостит у соседей.
- Так ты одна в праздник, что ли?
- Ну… в общем, да, - неуверенно произнесла Ива.
- Вот здорово! Я, как знал – спешил! Ну, теперь тебе не будет скучно!
Я застонал от злости и в который раз начал мерять шагами комнатушку.

Так. Все. Это все, Айти. Она не придет.
Да нет, придет! Она же сказала – жди!
Ива, Ива, Ива…

Прошел уже, наверное, не один час.
Курум все так же болтал – теперь уже рассказывал матери о торговых делах, а я поневоле прислушивался:
- Ма, я и не думал, что отец такой хитрый! Ну, молодец! Что удумал!
- Ты о чем, сынок?
- Да ему надо было кое-что дать понять одному перекупщику, а сказать напрямую – никак нельзя: старая лиса не поверит. Так вот, он вроде вышел на минутку в другую комнату и стал мне там якобы что-то говорить по секрету – но довольно громко, чтобы перекупщик все расслышал. А потом еще и говорит: это мол, очень секретно, никому не говори, а еще я письмо сейчас об этом составлю – отвезешь моим компаньонам. Пришлось мне даже смотаться в соседний город – но зато лис поверил, и уже на следующий день был у нас в руках! А? Лихо?
Да. Я согласен. Весьма лихо. Настолько лихо и очевидно, что я даже похолодел. Конечно – куда как просто вызвать к себе мальчишку, величественно вручить ему письмо, наговорив при этом кучу громогласных лозунгов. И знать при том, что хивасский шпион – где-то тут, рядом, все слышит и немедленно все доложит хивасскому царьку в лучшем виде. А мальчишка пусть скачет, ломает себе шею, пусть хоть вообще сгинет в пути. Кому он нужен? При дворе таких щенят – пруд пруди! Одним больше, одним меньше… а Ива все сидит там, внизу, и не спускает глаз с этого купчонка!!!
И завтра приедет ее муж.
И что?
Что ты вообще делаешь здесь, Айтилиан Сассит ан Тургат? Забыл, кто ты? Или ты до сих пор болен? Не смеши меня. Больные не прыгают через три ступеньки с дамой на руках!
Уезжай отсюда. Немедленно.
Но Ива!!!
Я скрипнул зубами. Что – Ива? Бред. Наваждение. Колдовство массачье. Помутнение в мозгах! Скажу еще грубее: застой крови в определенных органах от долгого лежания!!!
Да, именно так. Застой крови. Скука. Безделье. Жеребец ты, Айти, застоявшийся. И не скули! Что, неужели Ива – первая? Или, может, последняя твоя женщина? Да никоим образом. Будет у тебя еще таких Ив…
Да… Я специально накручивал себя. Заводил. Может, потому, что уже понял – такого со мной еще не было. Такой полной, всепоглощающей зависимости от женщины, от ее слова, взгляда, дыхания… от ее запаха, преследовавшего меня даже во сне… от ее существования, в конце концов! Честно скажу – я испугался… потому и злился, и поносил себя всяческими словами, и принижал ее. Не прощу себе этого. Не прощу. Но это – помогло. Я взял себя в руки и, поняв, что вот теперь, наконец-то, могу выйти, спокойно откланяться, поблагодарить хозяйку и уехать, - выглянул из комнаты.
Внизу никого не было.
Ну, да, пошла, наверное, любимому сыночку перинку взбивать. Ну и к лучшему.
Я спустился вниз, прихватил лежащий на стуле теплый плащ ее сына и вышел прочь. Даже не оглянулся.
Гном в теплой конюшне обрадовался мне, заржал, и я тоже ему был рад. Вот кто меня никогда не предаст! «Надо, скотинка…» - сказал я ему в теплое ухо, и мы оба растаяли в ночи.
Или – сбежали? Не знаю…

***
Утро настало тихое. Ветер кончился, и ничто больше не тревожило мир. Гость проснулся рано, но уж никак не раньше Эйны.
- Как отдохнул, Айти? – спросила она.
- Спасибо, Эйна. Хорошо. А что, сынишка твой еще спит?
- Да, спит. А что?
- Да так. Ты говорила, что он может проводить меня к Иве – кстати, он очень на нее похож, Эйна…
- Да, я знаю. Те же глаза и рыжеватые волосы Сайвалов. А знаешь, Айти – пусть себе спит, - она вытерла руки и набросила на плечи шаль, - здесь ведь недалеко. Пойдем, я сама тебя провожу.
Он вывел свою лошадь, и они вдвоем зашагали к лесу.

Утром в лесу было совсем не так зловеще, как вчера, – тихо, и солнце уже пробивается сквозь кружево свежих березовых ветвей. Эйна показала ему небольшой холмик у двух берез, сказала лишь:
- Там.
И деликатно осталась на месте, когда он шагнул вперед - к той, о ком помнил все эти годы. И терзалась, стоя на месте, глядя, как он присел на траву и, похоже, что-то тихо говорил - себе, а может, той, что уже вряд ли могла слышать его. « Сказать? – все колебалась она. - Надо ли? Надо! Скажу! Иначе потом всю жизнь жалеть буду!» Она подошла ближе, обняла его рукой, как когда-то, присела рядом.
- Айти, - начала она, - я не все тебе вчера рассказала. Об Иве. Она умерла зимой, проболев месяца два, после того, как осенью съездила в город и попала в сильную непогоду. Я отговаривала ее, просила не ехать, но разве ж ее удержишь! Она вспыхнула, как пламя, услыхав от соседей, что в городе, в гостинице, помирает один проезжающий - молодой и знатный господин. Не слушала меня. Никого не слушала. Ринулась в ночь, а ведь дело шло к непогоде… И впрямь, стоило ей уехать – хлынул ливень, и, наверное, она вымокла насквозь и замерзла – что ей стоило замерзнуть-то, такой крохе?
- Да, крохе… она была такая… малышка… - последнее слово он прошептал так тихо, что их не расслышала даже Эйна. Свежая трава на могиле переливалась изумрудом в глазах. А Эйна, вздохнув, продолжала:
- Нет, я понимаю - когда Ива мчалась туда, в город, где надеялась найти того… - она слегка запнулась, - найти того, кого она уже нашла однажды, она, конечно, ничего не чувствовала – ни холода, ни ветра. Я будто вижу ее - летит сквозь дождь, вся горит, все нипочем, и лишь коня своего погоняет! Но вот там, в городе… когда узнала, что этот господин уже помер, и увидала его – совершенно незнакомого ей человека - вот там-то ей и стало худо. Тогда и кончились ее силы. Домой она добралась уже совсем больная, провалялась неделю в горячке. Потом вроде поправилась. Начала вставать… но по дому бродила как тень. Она больше ничего не хотела. И начала очень быстро стареть – буквально с каждым днем. Так, будто в ней закончилось что-то, что давало ей силы жить и быть такой, какой ты ее знал. Откуда-то появились тонкие морщины… они поползли по ее щекам, подбираясь к глазам, а сами глаза с каждым днем теряли свой цвет, и ее длинная и стройная шея высыхала, становясь все более похожей на шею ящерицы…
Эйна вдруг всхлипнула - и сразу зажала себе рот рукой, пряча задрожавшие губы. Нет, не стоит. Не надо плакать при нем. Потом, когда он уедет, она еще раз вспомнит мать и еще раз заплачет – не о ней, не о нем и не о себе. Заплачет, потому что она – женщина, и так ей легче всего успокоить боль в сердце.
- Эйна, - спросил он тихо, - сколько ей было, когда она умерла?
- Сорок два…
Тишина повисла меж ними, и наконец он сказал:
- Эйна, мне уже почти пятьдесят. Я сейчас – наконец-то! – старше ее…
Она замерла, будто на нее плеснули кипятку, прикусывая губу, чтобы не разрыдаться. Потом пробормотала:
- О Фаэрна, богиня судьбы, будь милостива к нам! Воистину, твоя кара – самая тяжкая!
И потянулась к тому, кого когда-то считала своим другом, потянулась рукой, нашла его ладонь, переплела пальцы. Почувствовала ответное пожатие. Потом он встал. Обнял ее. Сказал: «Прощай, сестренка…» - и она поняла, что больше его не увидит.
Вскоре они оба – и всадник, и лошадь – скрылись за деревьями.
А Эйна все стояла, кусая губы, и шептала про себя:
«О Фаэрна, ты, всемогущая, жизни наши в руках своих держащая! Молю тебя смиренно, Великая! Не карай детей моих! Пошли им любовь к равным!»

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 21:32 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Злая сказка

В некотором царстве, в некотором государстве, там, где лес дремучий стеной стоит да деревеньки малые едва-едва существуют, там, где всяк добрый человек жить не станет, а станет жить лишь тот, кому уж совсем податься некуда, - там, в старом домишке, кое-как подлатанном и подштопанном, у речки ленивой, ползущей сквозь темный лес и теряющейся в густых травах на лугах, жила-была девочка. Не принцесса, не семи братьям сестра, не падчерица злой мачехе. Не Василиса Премудрая, и уж совсем не Василиса Прекрасная. Просто – девочка. Шестнадцати лет от роду. Бусыгина Татьяна Дмитриевна.

- Танька, вставай!
«… а лететь так здорово, вот только собаки внизу лают, прыгают, а я их и не боюсь, чего их бояться, я же умею летать, а они нет, они – собаки… а я человек, и я умею летать!»
- Танька, я кому сказала! Опоздаешь!
«… а мамка чего тут делает? Она же летать не умеет! Вот цапнут ее собаки, живо научится… да не трясите вы меня!»
Ух, блин, утро начинается. Будь оно неладно. Ненавижу утро!
Я выскользнула из-под одеяла и, как была, в мамкиной ночной рубашке, побежала на улицу – отлить, как говорит дядик Вовик. Уже на улице пожалела, что не набросила на еще теплые со сна плечи старый платок – он висит у двери, на гвоздике. Был уже май на исходе, но по утрам все еще пробирало холодом, и потому я быстро-быстро помчалась назад, лишь ткнулась в сенях к бадейке с водой – умыться, а потом решила не умываться, потому что воды не было.
- Сонки из глаз выгребла? - спросила мать, когда я вбежала в кухню и прижала озябшие ноги к теплому боку русской печи.
- Не.
- Чего?
- А воды нема.
- Ну так поди да принеси! Руки не отвалятся! – пробурчала мамка, доставая из печи сковороду с румяными оладьями. - Или ты, барыня, ждешь, что я за водой пойду? Я не в том положении, чтобы ведра таскать!
Ну, все, завела песню про свое положение. Достала она меня уже своим положением!
- А пускай твой дядик Вовик сходит за водой!
- Танька, убоище ты, а не ребенок. Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты звала моего мужа…
- Сожителя!
Мать только глотнула судорожно.
- Чтобы звала его папой! Или хотя бы Владимиром Петровичем!
Как же. Размечталась маман! Пусть вообще скажет спасибо за «дядика Вовика»! Знала бы она, какие у меня порой возникают названия для этого… этого… этого субъекта!
Ага. Вот и субъект собственной персоной. Выполз на кухню, почесывая свои… Ну, эти, которых два. Морда опухшая после вчерашнего. Или позавчерашнего. Или поза-поза... - не знаю я. У него такая морда каждый день! Сунулся носом красным, с волосами торчащими, в черный от многолетней грязи стенной шкаф. Выглянул разочарованно.
- Мань, а де?
- Чего – «де»? – буркнула неприязненно мать.
- Енто… лекарство мое де?
- Я тя щас полечу по горбу… - буркнула мать, но все же вышла в сени и зашуршала там чем-то. Я тем временем потянула со стола, из большой миски, еще горячие оладьи. Масляные и пушистые, они обжигали пальцы и были вкуснючие! Мамка оладьи умеет готовить…
- Куда в тебя только лезет, с утра-то, - пробурчал дядик Вовик.
Я замолчала, вцепившись зубами в оладушек. Опять этот придурок начинает…
- Только и знаешь – жрать да жрать. Да спать. Я в твои годы уже… это… пахал!
Я молчала. Пахал он, как же…
- Чего молчишь? Сказать нечего? – заводил сам себя дядик Вовик. Это у него было вроде утренней зарядки. Бурчит, бурчит, потом выматерит меня - и вроде как успокоится. Придурок конченый.
- Чего пялишься? – это опять мне. Я пялюсь, значит. А отвернусь – скажет: «В глаза мне гляди!» - Вылупила зенки! Курва мала! Чего вытаращилась? Дырку проглядишь! У-у-у, выродок, вся, видать, в батю…
Я молча схватила из миски самый большой и самый жирный оладушек и шваркнула его прямо в наглую дядивовикову морду. Оладушек развалился на кусочки и вкусно шлепнулся на пол. Этот придурок на минуту ошарашенно замолчал, а потом вскочил и ринулся ко мне, бормоча всякие русские слова, из которых самыми приличными были «убью» и «курва».
Щас, как же – поймал он меня. Пить надо меньше!
Я быстро скользнула под стол, зная, что, пока он наклонится, держась одной рукой за голову, наверняка вернется мать. Так и случилось. Мамка вошла из сеней, держа в одной руке почти пустую бутылку самогона, вытащила дядика Вовика из-под стола за старую, застиранную майку и ткнула бутылку ему под нос.
- На, вот! Все! Больше нету!
- Мань, а че мало-то так… а, Мань? – заныл тот. - А мне не хватит…
- Обойдешься, – жестко сказала мать.
- Манюшка… - заелозил дядик Вовик тощей задницей в сатиновых трусах по табуретке, - ну у тебя ж есть еще… Мань, ну дай!
- Нету. Кон-чи-лась! – сказала, как отрезала, мать.
- А ты того… еще сообрази, а? – дядик Вовик был – ну прям, сама елейность.
- Некогда мне. Забыл? Уезжаю я!
Дядик Вовик надулся, замолчал, тоскливо повел глазом по стенам и сказал тихо:
- Ну, денег дай… я сам куплю в сельпе…
- Денег? – аж взвилась мать. - Каких таких денег? Де ты их видел – деньги? Откель они, знаешь? Их, между прочим, зарабатывают!
- Так у тебя вроде ж было…
- А в больницу я с чем поеду? С твоим благословением?
- Мань, дай денег… - тихо и почти трезво сказал дядик Вовик. – Добром прошу…
Мать лишь плечом повела досадливо.
- Отстань, - сказала устало, но твердо. – Нету тебе денег у меня.
И уже мне:
- Танька, собирайся, живо! Автобус ждать не будет!

Мы с матерью спешили к остановке автобуса, она – впереди, я – сзади, с ее сумкой. Да еще мой портфель за плечами. Груз был хороший, но нести надо было мне: я ехала в школу, а мать - в больницу. Сохраняться. Всю жизнь она мечтала иметь сына, а успела родить только дочь, да и еще такую, как я. Может, и были бы у нее и сыновья, да батя мой сгинул еще до моего рождения. Не погиб, не ушел к другой, а просто сгинул, исчез, растворился. Его даже искала милиция, да так и не нашла. Мы долго жили одни, а потом появился этот… дядик Вовик, коза его задери! Поначалу он еще чего-то шебаршился, называл меня «сиротка» и один раз купил леденец. Важно говорил мамке: «Без мужика в доме все валится!» - разглядывая оторвавшийся ставень окна и прохудившуюся крышу. И говорил – много и красиво. Мать слушала, слушала… Потом-таки прибила ставень сама, а крыша течет до сих пор! А дядик Вовик все говорит – когда пьяный, то есть почти всегда. Когда трезвый, он молчит и ищет водку. Мать уже собиралась его выгнать, да тут у них запланировалось дите. Сын. Мамка как узнала, чуть с ума не сошла, все ей в мозгах переклинило, только об этом пацаненке и думает, уж все уши мне прожужжала: «Танька, у тебя будет братик… маленький братик!»
Подумаешь, братик! Да если захочу, у меня будет маленький сын!
Не, это я шучу, конечно. Я замуж, скорее всего, вообще не пойду. А зачем? Любить меня не за что – я тощая, некрасивая, и денег у меня нет. Тогда как - жить вот так вот, как мамка с дядиком Вовиком? Ну уж нет…
- Танька! – мать дернула меня за руку. - Ты что, уснула? Не слышишь меня?
- А? Чо?
- Чо, чо… чем слушаешь? С Владимиром Петровичем не цапайся. Молчи! Он побурчит-побурчит, да и перестанет. Школу не пропускай, прошу тебя добром, ведь месяц всего осталось учиться! Танька, слышишь?
- Да, ма. Слышу. А ты когда вернешься? Завтра?
- Не знаю, - мать отвечала рассеянно - думала о своем. – А? Чего? Какой там завтра, Тань, ведь на сохранение ложусь, с месяц, наверное… ну пару недель точно!
Я даже остановилась было, но мать и не заметила – торопилась к автобусу, который сейчас отвезет ее в город, в больницу эту чертову! На месяц! А я тут…. Да я за месяц дядь-Вовика убью.
Или он меня.
- Ой, ма! – Я даже сумку мамкину выронила. - Я тетрадку забыла! Ой! Химичка меня сожрет!
- Татьяна, ты мне это брось. Нашла время! Пошли, давай, автобус ждать не будет – ни меня, ни тебя!
- Ма, да я успею! Я мигом! Надо тетрадку!
- Чего енто у вас за строгости такие развелись? – мать покосилась на меня недоверчиво.
- Да, мам, ты не знаешь, а вот Колба наша совсем озверела. Сказала, что без тетрадки на урок не пустит! (а еще сказала мне, что по мне колония плачет, а я ей ответила, что по ней психушка так вообще горько рыдает, ну и Колба и взвилась, и пошла потеха…) Так что ты иди, ма, тебе надо, а я успею! Я мигом! Я щас! – и я опустила сумку на землю, а сама пулей помчалась назад, свернула за угол, перемахнула через забор, расцарапав ногу, и затаилась там, среди разросшейся сирени, наблюдая, как мамка топчется посреди улицы, поглядывая то на автобус, то на дорогу, ожидая, наверное, меня. Вот автобус нетерпеливо бибикнул, мать подняла сумку и зашагала к нему. Вошла внутрь. Потом выглянула еще раз, махнула рукой и скрылась. Дверь скрипнула, захлопнулась, и железная колымага, дребезжа, покатилась по серой песчаной дороге в сторону центрального поселка.

Все!
Солнце смеялось мне сквозь пыльные листья сирени, и день только начинался, и была полная свобода! Можно было пойти домой, хотя…. нет. Там сейчас дядь-Вовик ищет водку, и лучше ему под руку не попадаться! Пойду-ка я на речку, там тихо и прохладно, а под мостком водятся караси, и если их позвать, то они подплывают ближе и разглядывают меня глазами-пуговицами, удивляясь, наверное – что за червяк такой большой и говорящий объявился! Надо бы почаще разговаривать с карасями, научить их понимать речь человеческую, а потом в цирке выступать: алле – оп! Знаменитая дрессировщица карасей Татьяна Бусыгина! Единственная гастроль! Браво! Браво!
Тьфу ты, что за чушь. Я даже расхохоталась, представив себя на арене цирка, а рядом – тазик с карасями…. Вот вечно мне в голову всякая муть лезет! Мать, бывало, глянет на меня искоса, вздохнет да и скажет:
- Ах, Танька, Танька, голова непутевая, как ты дальше-то жить будешь, одни сказки на уме…
Ах, ма! Да буду жить – как сумею!
А вот и мосток бревенчатый, старый, и речушка темная под мостком тихо скользит, и караси глаза свои карасиные вылупили.
- Привет, рыбьи души!
Молчат. Вот ведь пленные партизаны...
- Эй, деваха! А ты чего это не в школе? – раздался у меня за спиной голос, и совсем рядом фыркнула лошадь. Ага, знаю я этот фырк! Это Воронок деда Михея, опять деду в собес надо, а коняге – отдуваться. Хотя дед Михей – он классный.
- Здрасьте вам! Да я в школу шла, а автобус уехал!
- Видать, шибко спешила! – засмеялся дед. – Ну, садись, я как раз туды еду. Подвезу тебя – к последнему уроку поспеешь!
Вот ведь как – и дед хороший, и некстати попался! Ну, ничего не поделаешь, придется…
- Спасибо вам. – Я уселась рядом с дедом, и мы заскрипели вдоль по улице. Лишь свернули за угол – ба! Знакомые все лица!
Дядь-Вовик стоял у калитки бабки Праскуты и тянул жалобно:
- А дрова поколоть?
- Иди, иди себе с богом, - ворчала бабка. - Нету у меня ничего. Нету денег.
- А сена? Накошу…
- Иди, Петрович. Не христарадничай. Говорю же – нету! За спасибу же не будешь работать?
Дядь-Вовик зыркнул на нас и юркнул в переулок.
- Во, Танюха! Видала, как твой папаня шибко работать захотел?
- Выжрать он захотел, – зло буркнула я. - И никакой он мне не папаня! Вы ж сами знаете!
- Да знаю, знаю… - вздохнул дед. – И уродилось же этакое недоразумение – ни замуж, ни в Красную Армию, не при тебе будь сказано. А что, Татьяна, поколачивает тебя Петрович?
- Руки коротки, – отрезала я. - Пытался пару раз повоспитывать, так маманя ему быстро мозги вправила. А если бы мать не вмешалась, я бы сама…
- Чего – сама? – переспросил дед.
Я молчала. Не стоило деду знать, чего бы я сама. Спать будет плохо.
- Эх, Танюха, Танюха… - вздохнул дед. - Бусыгинская порода… Батя твой тоже таким был – все молчком, все себе на уме. Ты-то его не помнишь, само собой, а вот я…
Я молчала.
Дед глянул на меня искоса, будто ожидая вопроса. Зря! Я ни с кем не собиралась обсуждать моего папашку, кем бы он там ни был, даже с дедом Михеем. Пусть мне не так много годов, но одно я выучила назубок: чем меньше говоришь – тем лучше!
Дед покивал головой сам себе и решил сменить тему. Спросил бодро:
- Ну, а как там Антонина? Топает?
Антонина – это моя бабка. Бабуля. Ба Тоня. Папашкина матушка – Бусыгина Антонина Степановна.
- Да топает, чего ей! – я засмеялась. – Она у меня двужильная!
И задумалась. А еще вспомнила, что у бабки я была в последний раз уж с месяц назад. Да, давненько… А вот я сейчас….
- Дед! Стой!
- Ась?
- Я здесь сойду.
- Здесь? Посреди леса?
- Отсюда до лесничества ближе всего. Схожу, пожалуй, бабулю проведаю.
- Ну, что ж, Татьяна, тебе решать. Не заплутаешь?
Я даже не рассмеялась – лишь улыбнулась снисходительно. Дед, право, такой странный... Где это я могу заплутать? В лесу, который знаю наизусть?
Лес этот хоть и был громадным и простирался на многие километры, но был все же обжитым и давно уже исхоженным вдоль и поперек. Давно исхоженным. То есть, ходили тут давно уже, много лет назад. А сейчас ходить особо некому – люди уехали в города, тропки заросли, а деревья остались. Кое-где остались жители, которым уезжать было некуда – такие, как моя бабка или мы с мамкой. Хотя, сдается мне, тут лишь одна бабуля и осталась. Мать как-то раз позвала ее к нам жить, в поселок, давненько уже – я тогда только в школу пошла. «За Танькой присмОтрите, – говорила мать, - и вам же полегче будет, все же поселок, не ваша глухомань…». Бабка тогда лишь улыбнулась, меня по голове погладила и отказалась наотрез. «Я, - говорит, - в лесу родилась, в лесу и помру. Хозяин мой (это она так мужа своего, моего деда, называла) тут где-то, в лесу голову сложил, и сын мой – твой отец, Танюха, - тут где-то пропал. Куда ж я отсюда?»
На том разговор и закончился. Мать, похоже, даже и обрадовалась такому ответу.
А я – так нет. Я бабку Антонину любила – может, потому, что она любила меня. Когда я подросла достаточно, чтобы понимать, что Татьяна Бусыгина – это не просто сочетание звуков, а еще и принадлежность к чему-то, я стала чаще бывать у бабки. Она всегда была мне рада, прикармливала всякими вкусностями, которые можно найти в избе, иногда начинала рассказывать об отце, но всегда останавливалась на самом интересном – на том моменте, когда отец мой пропал.
- Да, Танюха… - говорила она, - так вот все получилось… и пожить-то мой сынок не успел, и порадоваться, какая у него дочка выросла. Эх, горе-горюшко…
Я обычно во время таких разговоров лишь варенье трескала, не сильно задумываясь о том, что произошло когда-то. Ну, сгинул батя – и сгинул. Чего уж теперь? Я его и не знаю совсем… То было раньше. А сейчас…
А сейчас я топала по лесной тропе, шлепая по рыжим сосновым иглам. Лес проглотил меня, как шанежку, и солнце уже не слепило глаза, а лишь светило слегка сквозь игольчатую вязь, ноги шуршали по сухим хвойным звездам, а где-то вверху тихо вздыхали еловые лапы под легким летним ветром. Сорока лениво протрещала: «Человек… человек идет...»
- Это я! – сказала я.
Сорока поняла - и опять протрещала успокаивающе:
«Это всего лишь Танька!»
И мы обе засмеялись. Ну, я – так точно! Как хорошо-то! Свет падал мне в глаза, пробиваясь острыми колючими лучами сквозь такой же колючий ельник. Я щурилась, смотрела вниз, разглядывая тропинку под ногами. И здорово, что я сбежала. К обеду буду у бабули. Она меня наверняка не ждет! Чего она там сейчас поделывает? Может, ушла за брусникой (она твердо уверена, что брусника лечит все болезни – главное, правильно подобрать дозу)? Может, кормит шесть своих тощих кур? А может, невесть как, почуяла, что я иду, и творит тесто на блины?…
Увидит меня – засмеется, соберет рот в улыбку, и глаза наморщинит, и будет меня звать «моя кралечка», и сразу потащит за стол кормить чем-то вкусненьким. И никогда не скажет: «Куда в тебя столько влазит»! Баба-бабулечка… ты тоже «моя кралечка»!

(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 22:00 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Злая сказка (продолжение)

Он сидел на пне у тропинки, будто ждал кого-то. Белобрысый, давно не стриженый, примерно моих лет. Смотрел в мою сторону, перебирая пальцами веточку, наполовину ободранную от коры. Похоже, он давно уже услышал, как я топаю по дороге, и заранее улыбался чему-то – может, тому, что здесь, в глуши, объявилась живая душа?
- Привет!
Улыбается. Чему? Зубы – белые-белые. Глаза цвета нашей речки - серые.
- Привет.
И ничуть я не удивилась. Что я, туристов не видела?
- Далеко до поселка?
- Да нет. Часок ходу, и будешь на месте.
- А ты местная?
- Тамошние мы… - протянула я ленивым голоском, точно как инопланетяне в фильме про девочку Алису. Осталось только добавить: «Альфацентавра знаешь?»
- Засветло доберусь?
- Ну…. смотря куда! Если к поезду, то не успеешь. Скорый на Москву в 15.53, стоянка – две минуты. До поселка час, потом до станции – часа четыре. А сейчас уже часов десять!
- А ты кто?
- В смысле? – я непонимающе вылупилась на него.
- Зовут – как?
- Татьяной Бусыгиной кличут. А что?
Он даже привстал, повернулся ко мне:
- Как-как тебя зовут? Бусыгиной?
- Да… а ты, что, слухом слаб?
- Да нет. Ничего. Хочу знать, кому спасибо говорить! Спасибо, Татьяна Бусыгина...
И ушел в сторону поселка, не оглянулся ни разу, топал и топал себе по тропинке, а я смотрела ему вслед и не могла понять, что же мне в нем не нравится. Турист. Обычный турист. Или нет? Да полно. Кто еще будет дорогу на станцию спрашивать? Турист.
Босиком.
Почему босиком?
Да. Я наконец-то поняла, что мне казалось необычным. Туристы шагают по лесу напролом, круша все, что попадает под ноги, разноцветными кроссовками. Этот уходил от меня босиком, погружая ступни в сухие еловые иглы, уходил беззвучно, как призрак, так, будто он сам был порождением нашего леса. Как же я сразу этого не заметила? Турист не мог так ходить. Туристы не ходят босиком. И еще – у него не было рюкзака. Странный…
Ах, да бог с ним. Ушел – и ушел. Мне сейчас вперед, через хилую речушку, сквозь малинник, а потом вверх, и от солнца забирать вправо, а там уж и прогалина завиднеется, а за прогалиной – и бабулин дом. В доме – варенье малиновое, и пироги с брусникой (не люблю ее, но ем, чтобы бабця думала, что я теперь на всю жизнь здорова!), и в печке – огоньки-искорки прыгучие, а на лавке – кот рыжий по имени Кабан. Это я его так назвала – потому что он и впрямь кабан, даже полоски на боках кабаньи – и то присутствуют!
Солнце стояло высоко, давно перевалило за полдень. Я шла уже достаточно долго, чтобы устать. «А куда я спешу? – подумала мадемуазель Татьяна Бусыгина. - Дотемна-то точно успею! Приду к бабке навечер, и ужин вместе творить станем!»
А тут, кстати, и ель разлапистая подвернулась, под которой можно было расположиться, как на курорте. Татьяна, не будь дура, и расположилась – заползла под еловые лапы, свернулась калачиком на пружинящих сухих еловых иглах, глаза закрыла и уплыла в страну сонную.
А что? Нельзя?
Можно.
И подите вы все…

Я проснулась уже на вечер. Мда! Вот это я разоспалась! Солнце почти село, небо было серовато-желтым, и тени сгущались в уголках ельника. Надо спешить. Надо, ох, как надо! До дома бабки Антононы с час ходу, а солнце сядет через полчаса, точно! Нет, я, конечно, не боялась всяких чудищ лесных, тех, которыми детишек пугают. Их, этих чудищ, нету! Я это знаю точно! А вот идти по ночному лесу, спотыкаясь о корни деревьев и шарахаясь во мрак от каждой упавшей еловой лапы, мне совсем не улыбалось!
- Танька, шевели булками… - сказала я себе. И зашевелила. Так зашевелила, что сухие сосновые иглы со скрипом вылетали из-под моих пяток, и тропа ложилась под ноги послушным холстом. Раз-два, левой-правой. Правой-левой. Пеструха, наверное, уже вывела цыплят. А бабка в последний раз жаловалась на остеохондроз. Может, она вообще слегла?
Эх, редко я у бабули бываю. Ох, редко!

- У-у-у-вау-у-у-оу…-у…-вауо-о-о…!!
Вой разнесся над лесом, как эхо иного мира, как предсказание. Что это?! Волки? Откуда? Волков здесь давно уж нет – так мамка мне говорила и дядь-Вовик. И что – ему можно верить? Не знаю. Вой, леденящий душу, разрывающий сумерки, был явно волчьим. И вырывался в воздух из мокрой волчьей глотки где-то здесь, рядом, совсем близко!
Я замерла посреди тропинки, как жена этого… блин, как же этого мужика звали…. Ну, неважно, главное, что его жена в столб соляной превратилась! Одна разница: та тетка так и осталась стоять там, посреди пустыни, а я, несмотря на охватившую меня оторопь, пулей помчалась вперед! Страх, самый лучший воспитатель, гнал меня по тропе, через выступавшие еловые корни. Там, за стеной древесных стволов, в чаще, был бабкин дом, с плотной дверью, с толстыми бревенчатыми стенами. Там была безопасность. Но до нее еще надо было добежать! А между тем, уже заметно темнело…
- У-у-у-вау-у-у-оу…-у…-вауо-о-о…!! – раздавалось у меня за спиной…
… и впереди…
… И слева, и справа, и со всех сторон!
А потом я увидела их – серых, огромных, лишь иногда проявляющихся из лесной чащи, но, тем не менее, окружавших меня кольцом, стелющихся в лесной дымке - волков!
И дальше уже я перестала соображать. Голова заполнилась волнами ужаса, а спинной мозг четко отдавал приказы: «Бежать быстро… Перепрыгнуть через дерево… вправо забирай… стой! А теперь вперед, прямо к той сосне, со сломанными ветвями! Вверх! Вверх, корова! Быстро!»
Успела. Лишь зубы щелкнули внизу сухим щелчком.
Соображалка включилась у меня где-то через полчаса. Оказалось, что я вишу на сосне, достаточно высоко, чтобы меня невозможно было достать в прыжке снизу. Сосна эта пыталась расти, как все нормальные деревья, да почему-то периодически теряла ветки, и с самого низа и доверху на стволе во все стороны торчали симметричные сучки-выступы. Там, где сучки заканчивались и, собственно, начинались сами ветви, висела я – скрюченная, перепуганная, вцепившаяся занемевшими пальцами в смолистую твердь.
А внизу серой пеной стелилась-клубилась волчья стая – тьма сильных, здоровых, холеных зверей. И откуда только они здесь взялись? Ведь не было же ничего слышно о них давным-давно, еще с той войны, когда с немцами воевали. Может, мне это мерещится?
Однако эти «призрачные» звери весьма реально крутились там, внизу, у основания ствола, крутились-вертелись, а солнце между тем уж совсем село, и вовсю выступили на арену самые страшные ночные хищники – комары. Здесь, в малиннике, простиравшемся внизу, их было немеряно! Звон стоял вокруг меня, и я лишь успевала встряхивать головой, отгоняя от вспотевшего лба кровопийц. Стало совсем темно, и я уже не видела поджидавшего там, в подлеске, зверья, а вот комары доводили меня буквально до сумасшествия. В ночном лесу было тихо, ни дуновения ветерка, лишь звон комариный стоял вокруг, да что-то иногда потрескивало внизу.
Это смерть моя подавала мне сигналы – мол, я тут. Я жду.
«А ведь дождется, зараза… - с тоской подумала я. – Сколько я еще провишу на верхотуре? Ведь навернусь сверху, как пить дать – или комарье зажрет вусмерть, или просто руки занемеют. Хлопнусь вниз, и дай-то бог – убьюсь сразу…»
И тут меня пробило на злость. Что? Вот эти твари, невесть откуда взявшиеся, будут меня жрать в моем же родном лесу, насквозь хоженом-перехоженном? Да шиш вам! Что там обычно говорит в таких случаях дядь-Вовик? Или мамка, когда ее допечет сожитель?
- А пошли вы… и… мать вашу!
Не знаю, поняли ли они меня. Но похрустывание прекратилось. Конечно, звери не ушли. Да я на это не надеялась – не настолько я наивна, чтобы думать, что можно разогнать голодную свору парой словечек. Главное, что у меня перестали дрожать руки. Я умостилась поудобнее, обхватила ствол покрепче и почти успокоилась.
« Ничего, - мысли скользили в голове по кругу, - ничего, пересидим. До утра продержусь, пускай всю морду насекомые изгрызут, пускай! А утром видно будет! Утром поглядим, твари!»
И потянулось тягучее, резиново-кисельное, неспешное время. Минуты, похожие на часы. Не знаю даже, сколько я просидела на дереве, сжимая руками толстый смолистый ствол. Наверное, долго, потому что уже перестала чувствовать комаров – или места живого на мне не осталось от укусов, или эта братия наелась и улетела. И самое страшное – я стала засыпать. Вначале еще пыталась бороться, встряхивала головой, кусала губы, даже пару раз стукнулась головой о ствол. Глаза слипались, внизу было тихо-тихо. Лучше бы там по-прежнему что-то похрустывало! Может, тогда бы я не расслабилась так быстро! А так…
Я заснула, руки разжались, обмякшее тело скользнуло вниз, к земле, вниз, по сосновому стволу, и внутренняя часть бедра глубоко и резко проехалась по выступавшему сучку. Острая боль разбудила меня, но поздно – я полетела вниз и шмякнулась в уснувший малинник, передавив достаточно комаров. Шмякнулась, не успев испугаться, а серые – или нет, теперь, ночью, уже черные – тени были совсем рядом, и я поняла, что сейчас умру, и умру, наверное, быстро – волк не кошка, с жертвой не играет. Я закрыла лицо руками, подставляя зверям шею – не хотела, чтобы они обгрызли меня до неузнаваемости. Потом услышала вой – одинокий вой торжества, тут, прямо надо мной, так близко, что я даже слышала дыхание зверя, а потом уже ничего не слышала. Слава богу, что я уродилась женщиной. Я просто потеряла сознание.

Пришла в себя от ощущения боли.
Боль гнездилась в левом бедре, на внутренней его части. Там жил маленький вулкан, который клокотал болью. Там было жарко, и кто-то периодически наматывал на клубок все мои жилки-шкурки. И еще – что-то прохладное и шершавое скользило по моей коже, принося заметное облегчение, успокаивая боль. Я открыла глаза. Ночь все так же висела над лесом, до рассвета было далеко, но луна уже поднялась над чащей, и призрачный свет по каплям стекал вниз, к подножию большой и старой сосны – той самой, на которой я давеча искала спасения. Было тихо, сумрачно, отрешенно. И – непонятно, почему – я была жива.
Или нет?
Я приподняла голову, пытаясь разглядеть в лунном мареве, что же вокруг меня происходит. Я лежала прямо под сучковатой сосной – в аккурат, видать, где упала. Волков не было. Хотя…
Там. Впереди. У моей ноги…
Я замерла-занемела-заледенела. Там был волк! Серый, светло-серый зверюга лежал на брюхе у моих ног, вылизывая глубокую рану на внутренней поверхности левого бедра – моего бедра! Мурашки поползли по моей коже, противные гусиные пупырышки выступили, наверное, даже на макушке, я со страху забыла даже как это – разговаривать, и лишь инстинктивно попыталась пятиться назад – слегка шевельнула правой пяткой, пытаясь найти опору и уползти подальше. Волк вскинул лобастую голову, глухо рыкнул, вскочил и всего лишь опустил одну из своих громадных лап мне на живот. Этого оказалось достаточно! Я девочка понятливая. И осторожная. Лежать, значит? Ладно. Будем лежать! Только не ешьте меня, пожалуйста…
Шершавый язык скользил по моей ноге. Одна из волчьих лап тяжело лежала на мне где-то в районе бедер. Было тихо. И пахло зверем. И свет, лунный свет заливал всю эту картину, нереальный, сказочно-мертвенный свет, тающий лунной дымкой меж призрачных стволов, стекающий туманом вниз, оседающий каплями на серебристой волчьей шкуре и пропитывающий влагой мои волосы. Волк все так же вылизывал мою рану на ноге, и я, как-то незаметно для себя, перестала бояться, расслабилась. Попыталась было опять привстать, но получила внушительный толчок в грудь, опрокинувший меня навзничь.
«Маньяк какой-то… - поползли ленивые мысли, - не волк – вампир… мясо не ест, кровью питается… мутант чернобыльский… Господи, да что же это творится? Я, наверное, сплю, там, на верхушке дерева, или меня уж съели давно… хотя – где серая и длинная труба, через которую летят все умершие? Дядька в телике обещал, что будет…»
А потом мне начал сниться сон. Глупый и бестолковый – как обычно. Про Колбу, и какую-то опасность в колодце, и еще мне надо было обязательно спастись. И я опять летела куда-то…

А приземлилась – уже утром. Проснулась от холода. Туман висел надо мной серым мокрым полотенцем, капли рождались в воздухе и падали вниз с мокрым шлепающим звуком. Я села, оглядываясь по сторонам.
Что же мне такое жуткое нынче ночью приснилось? Волки? Надо же…
Я потянулась и попыталась встать. Резкая боль слева заставила меня охнуть, и теплая кровь побежала по ноге, проводя меня в чувство, возвращая то, что казалось призрачным видением. Я присела, разглядывая рану. Теперь, при свете солнца, я видела, что поранилась достаточно глубоко. Острый сучок разорвал вену, и если бы не… даже не знаю, как и сказать… в общем, что-то сегодня ночью остановило вытекающую из меня кровь. Что-то сегодня спасло меня. Что? Не знаю. Мне мерещился большой светло-серый волк. Если бы не он… если бы не это… я бы утром не встала. А так – рана хоть и кровоточила сейчас, но выглядела достаточно здоровой, без нагноения и красноты. Я стащила с себя футболку, разорвала ее на части и перевязала ногу потуже. Потом встала и, не спеша, осторожно переставляя пораненную конечность, зашагала к дому бабули. «Теперь все будет в порядке, - говорила я себе, переставляя ноги – левую-правую, левую-правую, - все, кошмар закончился. Я, похоже, жива. Не понравилась я серым братьям. Видать, слишком тоща оказалась ты, Татьяна Бусыгина, что даже волки на тебя не позарились…»
«Левой – правой, левой – правой, левой – правой…. Через лесок, через мосток, по тропке сосновой, дорожке бобровой. Под лапами ели, где спали метели, волчьею стежкой топай, Танюха, драною ножкой…»
«Бусыгина, да ты, блин, бредишь? Вперед, шевели конечностями, прынцесса лесная! Что-то ты обленилась! Обед на носу, а ты все в пути! А ведь думала, что через часок дойдешь! Давай, давай, иди, не мешкай. Не отдыхай – упаси бог! Сядешь – не встанешь. Туда, туда, вниз. К ручью. За ручьем сразу поляна - и дом бабки Антонины. И все. Там отдохнешь. Там все будет хорошо…»

(продолжение следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 22:14 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Злая сказка (продолжение)

- Ба!
Я закричала сразу, как перешла речку. Еле-еле переползла по мостку бревенчатому, опасаясь все время, что вот-вот упаду в воду.
- Ба! Ба Тоня-а-а !
Тихо. Но бабця дома – вон дверь в избу настежь. Сейчас выйдет на порог и встанет там, поджидая, пока я подойду поближе.
- Ба – а – а – а!
Не слышит. Наверное, уши закапала брусничной настойкой (уши у нее часто болят) и платком повязала, вот и не слышит, как я тут распинаюсь. Ладно. Сейчас вот присяду тут, на пне, передохну чуток и пойду дальше. Теперь-то что? Теперь – совсем рядом. Можно и вообще до вечера отдыхать.
А блины? Если я тут буду до вечера сидеть, ба не успеет блины сотворить! Нет уж, я лучше пойду!
И тут я увидела кота.
- Кабан! – позвала я рыжую полосатую тварь. Я сразу узнала бабкиного кота. – Кис-кис!
Кот, однако, прятался в ближних кустах и выходить не хотел. Лишь таращил на меня рыжие глазищи.
- Кабанушка… киса… кис-кис, иди сюда, дурачок! – манила я рыжего. - Это же я, животное! Я, Танька! Ну же, кис-кис!
Кот выскользнул из зелени, постоял немного, присматриваясь ко мне, потом нерешительно зашагал в мою сторону – осторожно и не спеша, прихрамывая на заднюю лапу. Где-то он ее повредил, потому что почти не касался лапой земли – лишь чисто символически пытался оттолкнуться от земли при ходьбе.
- Кабан! – засмеялась я. - Ты что же, тоже хромаешь? Тебя-то кто подрал?
Кот лишь мяукнул вежливо, но когда он приковылял поближе, я увидела, что правая задняя лапа у него почти совсем не движется – висит плетью. Будто сломана. Или будто ее перешибли сильным ударом. Я хотела было взять кота на руки, но он шарахнулся от меня, зашипев – видимо, не доверял и боялся боли. Да кто же его так? Другие коты? Их здесь нет, а если бы и были – коты не ломают друг другу лапы в своих драках. Непонятно…
- Ладно, киса, - сказала я, - придешь в избу – вылечим. Не придешь – сам лечись. А мне надо идти.
И пошла. Туда, к открытой двери, где ждала меня бабця. Вот только… чего это она дверь-то распахнула? Масло пригорело, что ли, на сковороде, так что синий чад висит в избе? Да, стареет бабуля…

- Ба, привет!
В избе темно, глаза со свету ничего не видят.
- Ба, это я. Ты как? Поздорову? Я вот к тебе пришла. Я у тебя поживу чуток, ба, пока мамка с больницы не возвернется. Ладно?
Тихо.
- Ба! – позвала я уже погромче.
Тихо.
Ушла куда?
Да куда ей идти-то! С открытой дверью! Бабця ж ни за что не уйдет, не заперев дверь: все боится, что стибрят ее сокровища – юбки-кацавейки да деньжата, что на похороны отложены.
- Ба!
Тихо.

Тихо. Ни вздоха, ни скрипа, ни шагов старческих. Ни стона.
Я почувствовала, как мурашки поползли у меня по коже. Попятилась назад, к двери. Потом наружу, во двор, и уже там заорала изо всех сил: «Ба!» - надеясь, что она вот-вот выйдет из-за ближней ели, улыбаясь, и спросит насмешливо:
- Ну? Чего голосишь?
Но никто ниоткуда не вышел. Я постояла на крыльце, потом вошла в дом. Если бабка и ушла куда – вернется. А я пока отдохну, да и перевяжу рану как следует. Где-то тут у нее в шкафчике настойки были, сгодятся рану промыть… блин, да что это тут за мешки понабросаны на полу?
Я шла к шкафу знакомой дорожкой и почти не смотрела под ноги. И споткнулась об нее. Моя ба лежала на полу, у шкафа, так, что я ее сразу даже и не заметила – из-за стола. Голова повернута набок, смотрит в сторону двери – будто меня ожидает.
- Ба-а-а… - простонала я, опускаясь на пол возле нее, - ба, ты чего?
Но ба молчала, глядя мертвыми глазами в сторону двери. Голова ее была как-то неестественно вывернута, и широкая лужа крови растеклась под щекой, марая воротник серой застиранной блузки. Ба была мертва. Лежала в луже собственной крови. Мертва.
Я не верила. Не может быть. Нет. Ба? Нет.
Протянула руку и коснулась ледяной щеки. И тут же отдернула руку.
Ба мертвая! Холодная, как лед! Мертвая! Но кто ее так?
И тут же в голове выплыло вчерашнее. И ответ нарисовался сам собой. Волки!
Да, это они, серые лесные твари. Вчера вечером им не удалось закусить мной, поэтому они нашли себе другую поживу. Твари, мерзкие убийцы, зверье ненасытное. Они… они… (я вдруг четко увидела мысленно, где-то в своей голове, волка, вцепившегося в горло Ба, и то, как она падает на пол, и при этом вздрагивают конвульсивно ее ноги, а волк ждет, не разжимая челюстей, ждет, когда его жертва испустит дух…)
- А-а-а-а! – заорала я, кинулась к двери, захлопнула ее накрепко, закрыла на засов, придвинула стол, сама порскнула на бабкину лежанку и зарылась с головой в одеяло. И лежала там, воя от страха, чувствуя, как трясется все мое тело и жар разливается по костям, и не думая о том, что надо бы перевязать и обработать рану на ноге. Сидела там, закопавшись в одеяло – будто это суперзащита какая-то, и выла, выла, выла – поди, почище тех же самых волков…
Ба, ба, бабуля, бабця ты моя, бабуська, ба Тоня…
Чья же я теперь кралечка?

Черт его знает что – но я, наверное, опять потеряла сознание. Иначе как объяснить, что из памяти выпало полдня? Я пришла к Ба в обед. Потом нашла ее. Потом не помню ничего. До самого вечера.
А вечером, когда вернулась память, я села на лежанке, осматриваясь, потягиваясь и поводя носом из стороны в сторону. В воздухе стоял крепкий, густой запах бабкиного дома – дым, сухая трава, брусника, кровь. Ба все так же лежала на полу. Темное пятно под ее головой потемнело еще больше. Я отбросила одеяло, встала.
Почему бабцин дом так пахнет? Никогда раньше не замечала!
Дым. Шалфей. Сверху, от потолка – брусника – там ее целый ворох, пучки сохнут в ряд. Мыши. Бог мой, мышей-то сколько! Все мышами провонялось, а Кабан и в ус не дует! Лентяй!
Овчина. Это бабулин кожух в углу, на гвоздике.
Пшенка остыла в печи. Уж давно готова. Вот только есть некому.
Кровь. Ее кровь. Свежий, сладкий, вкусный запах. Я подошла к ба поближе, склонилась над ней и брезгливо повела носом – везде, в воздухе, на ней, на ее одежде, рядом, на полу, на стоящем невдалеке сундуке висел чужой, кисловатый запах – чужой, но знакомый мне, злой, раздражающий запах, от которого мне хотелось выть!
Это, наверное, волки. Их запах. Ведь это они ворвались сюда, в избу, и погубили мою ба…
Конечно. Кто же еще? Ворвались. Взяли в лапы что-то тяжелое. Встали на задние лапы. Размахнулись и засадили бабуле по затылку. Так, что череп треснул и кровь потекла ручьем! Конечно. Они ведь только зайцев и косуль хватают сзади за горло, перекусывая позвонки и артерии! Людей они убивают тупым предметом по затылку! И не едят свою жертву – наверное, наши волки сыты. Вместо этого они (я, следуя за волной запаха, потянулась к бабкиному сундуку, где та хранила свои сокровища – деньги на похороны и свое обручальное кольцо) - вместо этого они лезут в сундук, неуклюже приподнимая крышку своими лапами, выгребают оттуда бабкины сховы – и деньги, и кольцо - небось, пересчитывают деньжата серыми грубыми лапами, примеряют колечко на когти, а потом убегают торопливо вон из избы, забыв даже дверь за собой притворить!
И, убегая, наподдают что есть силы под бок путающемуся под ногами коту!
И пахнут - не лесом, шерстью и мокрой псиной. Эти волки пахнут потом, мочой, дешевыми папиросами, застиранным бельем и перегаром! Гнилыми зубами! Трясущимися поутряни пальцами! Мутными глазами, мутными мыслями о том, где сегодня достать опохмел, и сожранными утром мамкиными оладьями!
Нет. Стоп. Не спеши. Проверь!
Я встала, встряхнулась. Потом опустилась на четвереньки – так мне было удобнее. Так бабуля была ближе. Повела носом над ней, закрыв глаза, отрешившись от всего, постаравшись успокоиться. И почуяла все тот же ненавистный запах. Он расползся над трупом, окутал сундук, впитался в крышку сундука и в вещи, лежавшие внутри – ведь убийца перебирал их, рылся в сундуке, ища деньги и бабкино кольцо – то самое, которое она собиралась отдать мне, когда я пойду замуж.
Мда. Он все предусмотрел – домишко далеко и никто тут не бывает, и, значит, найдут бабку не скоро. Пока найдут, пройдет много времени, зверье лесное за это время, пробравшись сквозь открытую дверь, обгрызет бабку до неузнаваемости. Кто станет докапываться, почему умерла старуха? Умерла и умерла. Время ее вышло! И уж конечно, никто не станет ее обнюхивать!
Да? Ошибаешься, гад. Ох, как ошибаешься…
Я вдруг почувствовала, что рада. Даже счастлива. Наконец-то! Наконец-то этот ублюдок прокололся, и я смогу отомстить ему за все! Я засмеялась тихим злым смехом, спокойно вышла на крыльцо, притворив за собой дверь. Даже подперла ее снаружи – так, чтобы ни одна животина не проскользнула в избу. Потом взглянула вверх, поискала там, в небе полную луну, кивнула ей и пошла в сторону центрального поселка – напрямик, через лес. Там, в поселке, был милиционер.
Что? Почему ночью? А чего ждать-то?
Волки? Ой, не смешите. Да плевать я хотела на волков! Попадись мне сейчас серый – зубами разорву!
Вот так-то. Луна светила. Ночь молчала. Звери, пугавшие меня вчера, видать, почуяли, что лучше мне под ноги не попадаться, и носа не высовывали. Я шла вначале медленно, опасаясь за свою рану, потом, видя, что нога удивительно быстро подживает и совсем не кровоточит, пошла быстрее. Потом побежала. Потом помчалась стрелой! Оказывается, я могу бежать весьма быстро! Лететь! Ноги несли меня вперед, вперед, через лесную темь, лишь сверху падали иногда столбы лунного света, и я, как спринтер, мчалась от одного столба к другому, мчалась, не разбирая дороги… да… и таки врезалась босой ногой в какую-то ветку, со всего размаху, и упала на землю, схватившись за ступню и воя, прям не хуже вчерашних страшилищ…
- У-у-у-вау-у-у-оу…- у…-вауо-о-о! – разнеслось над лесом.
Это я, что ли?
Это я такие рулады умею выводить?
Блин, да что ж так больно-то! Что я, палец на ноге сломала, что ли? Боль тем временем поползла вверх по ноге, вгрызлась в колено, залила огнем бедро, волной прокатилась снизу верх по телу и ударила в сердце. Сердце забилось в каком-то сумасшедшем ритме, выплясывая самбу, и кровь, удивительно горячая, помчалась по всему телу, и мышцы мои сжимались и дергались, будто на них плеснули кипяток. «Вот теперь я точно помру… - мелькнула мысль, - видать, волчина бешеный попался!»
И если б кто оказался тут, ночью, в лесу, рядом со мной, то, наверное, был бы страшно удивлен, видя, как я корчусь на земле, зарываясь мордой в сухую хвою, взрывая лесную подстилку своими быстро растущими и почему-то черными ногтями… или уже когтями? И вою, вою, вою…
Потому что мне было о-о-очень больно!

(окончание следует)

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 22:32 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Злая сказка (окончание)

Я открыла глаза.
Луна. Значит, еще ночь.
Я опять потеряла сознание?
Наверное.
Да уж. Я за сегодняшние сутки уж точно исчерпала весь лимит «потерь сознаний», отпущенный на мою бабскую жизнь!
А куда я шла?
Есть хочу.
Есть хочу! Очень!
Я легко вскочила на все четыре лапы, повела носом по ветру. Там! Недалеко! Пахнет страхом и молоком! Молодое мясо топает по лесу, слегка растопыривая ножки-прутики. Боится. Лежал бы на месте – не пах бы на весь лес. А так – извини, приятель! Голод – не тетка!
Я помчалась вперед, легко перепрыгивая через препятствия и лишь слегка удивляясь тому, что уже ничего не болит – ни ушибленная лапа, ни раненое бедро. Прыжок. Полет. Сквозь столб лунного света, лапами – о пружинящие иглы, и вновь – прыжок, полет. Сверху, как молния – на олененка… зубы в теплую шкурку, вкус крови на языке… у меня же болел справа зуб! Под пломбой!
Не болит?
Ничего нигде не болит!
И сила играет во мне, как шампанское в бутылке!

Молодая волчица, некрупная, но сильная и изящная, темно-серая, с крепкими лапами, легко наступила на еще теплого олененка, вскинула вверх умную морду, распахнула глаза пошире, впитывая пьянящий лунный свет, и пронзительно-душевно запела над ночным лесом…
Потом улыбнулась – оказывается, волчья морда тоже может улыбаться? – и вонзила зубы в еще теплую добычу.
И уже сквозь процесс насыщения услышала где-то, совсем рядом, ответ – протяжную песню волка-самца.
«Оставлю и ему кусочек, пожалуй…» - лениво подумала она.

Две серых тени скользили в ночном лесу, мелькали среди призрачных стволов, иногда касаясь друг друга боками или влажными носами, или останавливались и принимались внимательно обнюхивать друг друга – с ног до головы. Постом опять срывались с места, быстрые, как порыв ветра зимнего, сплетались в единое целое, стелились над упавшей хвоей и таяли в черноте леса.

Я проснулась с рассветом. Спине было тепло. Левому боку – жестко. Там, под боком, был полузаметный пенек, торчавший из хвои. Именно он и заставил меня открыть глаза.
Три шишки и муравей.
Рука – чья-то. На мне, сверху. Большая.
Ствол упавший.
За ним – брусничник. Брусника…
Ба! Бабця! Ты же умерла!
Я дернулась, пытаясь вскочить, и только тут обнаружила, что спину мне грел человек. Давешний турист обнимал меня одной рукой и согревал этой ночью. Он-то что тут делает? Я ничего не понимала. Настолько, что даже не могла ничего сказать, глядя, как он просыпается, сладко зевает, потягиваясь и расшвыривая подвернувшиеся шишки ногами.
- Ты что? – я заговорила первой. - На поезд опоздал?
Он сел, встряхнул головой – будто собака, когда вылезет из воды. И сказал:
- Привет, Танюха. Привет, сестренка!
Сытая, натрескавшаяся где-то жирных гусениц кукушка прилетела в наш лес, села на сосну надо мной и начала отсчитывать кому-то года. Долго считала. Дошла до юбилея, когда я наконец-то смогла говорить.
- Чего? – я старалась быть вежливой. – Молодой человек, вы с ума сошедши? Какая я вам, извиняюсь, сестренка?
- Родная, - он очень пытался мило улыбаться, - родная моя сестра, Татьяна Бусыгина, дочь моего отца Дмитрия Бусыгина. Ты родилась в сентябре, а я – на полгода позже. В апреле.
- Чего? Ты о чем? Мой отец пропал! Давно! Я еще и не родилась, когда он пропал!
- Пропал – не умер, Таня…
- Что? – я даже охрипла. - Он… он жив?
- Нет.
Слово упало, как ледяная сосулька в марте. С крыши.
- Он умер давно, - этот чужой вздохнул, - я его не помню. Меня вырастили мать и бабушка.
- И меня – мать и бабушка.
- Твоя мать еще жива?
- Да. А твоя?
- Умерла. Давно. Осталась лишь бабуля.
- А где она? Далеко?
Он лишь хитро улыбнулся и протянул мне руку.
- Пойдем. Ты ей понравишься.

И мы пошли. Сквозь утренний туман куда-то вперед. Он шел уверенно, я плелась сзади, совсем перестав что-либо понимать. Сестренка. Так он мне сказал – сестренка. А он? Брат? Мой брат? Откуда?
Ах, да. Он же сказал. «Пропал – не умер». Папашка-то мой не промах, оказывается. Пока мамка пузо перед собой таскала, успел и на стороне отметиться!
А зовут-то его как?
- Бабуля звала меня Димкой – как отца, - ответил он мне на ходу.
А я, между прочим, его не спрашивала! Ни о чем!
- А я, между прочим, - лениво ответил он, - и так тебя слышу.
- А я?
- Легко. Если сама того захочешь. Ну?
Остановился, да так резко, что я чуть носом в него не врезалась. Молчит, рта не раскрывает, а я слышу: «Ответь… ответь мне, сестренка! Ты можешь…»
«Как? Как мне ответить?» - я лишь подумала, и тут же услышала его: «Да вот так! Как сейчас! Молодец! У тебя получилось! Ай да Танюшка!» - и мы оба рассмеялись.
А потом он опять взял меня за руку, и мы побежали вместе через рассвет, туда, где был его дом, где ждала его бабця – ЕГО бабця. Вроде быстро бежали - но устали, или, скорее, я устала, остановилась отдышаться, и он сказал извинительно:
- Да…. На четырех-то бежать проще!
- Ты… уф… о чем? – я пыталась восстановить дыхание.
- О нас.
- При чем тут четыре?
- Тань, ты чего? – он заглянул мне в глаза. - Не помнишь ничего, что ли? Сегодня ночью-то?
- Ночью? – я честно попыталась сосредоточиться. - Ну, сон был какой-то дикий. Ночь. Луна. Олень.
- Вкусный… – протянул он.
- Да погоди ты! Не отвлекай! Я – вроде не я. Я – волк. Я так классно бегала!
- Вот…
- Чего – вот?
- Тань, погляди на свои руки, - он взял мои ладони и поднес к самому носу. – Погляди!
Лапки были довольно грязные, с какими-то пятнами на ладонях и с комочками чего-то буро-мохнатого под ногтями.
«Мне бы мыло…» - машинально подумала я.
А он молчал. Ждал. Пока до меня дойдет. И, наконец, я охнула и проблеяла, как овца, тыча пальцем в комочки шерсти под ногтями:
- Оленья? Того малыша?
Он лишь головой кивнул. Улыбнулся.
- Тань. Он был вкусный!
Да. Я вспомнила. До сегодняшней ночи я думала, что самое вкусное на свете – мамкины оладьи. Ни фига!
Ночь. Свежее, теплое мясо. Рядом – волчья морда. Он ждет, пока я утолю голод, и лишь потом, вежливо, откусывает кусочек за кусочком. Взглядывает на меня: «Можно, мол?». Можно. Ты - милашка. Тебе можно! Я сыто переворачиваюсь на спину, повизгивая, совсем как соседский Дружок. Луна. Весь лес – от старых елей до оленьей свежины рядом – в моих ноздрях. Луна. Луна! Желтый свет ерошит шерсть на затылке, бежит мурашками под мягкой серостью шкуры, мне хочется танцевать, и я вскакиваю, нетерпеливо перебирая лапами, приятель мой тут же вырастает рядом серой тенью, и мы оба летим сквозь лес, паря в желтом лунном свете…
Мы. Волк и волчица. Два порождения нашего леса.

Я долго молчала. Уже и поняла-то все, а никак не могла рта раскрыть. Что же это? Сказка? Злая какая-то сказка получается…
- Димка, - я специально назвала его человеческим именем, - но как? Почему? Я же всегда была с ногами-руками. То есть - я же никогда не была с лапами. Почему?
- Помнишь, ты висела на сосне, проклиная комаров? Там, внизу, были волки. Простые волки. Им плевать, что ты человек, да еще и по фамилии Бусыгина. А мне нет.
- Ты тоже там был?
- Не сразу. Но, слава богу, успел.
«Слава Богу» резануло мне слух.
- Какому Богу?
- Так говорила моя бабка! – он услышал мою мысль и ответил довольно резко. - Да, слава Богу, я успел! Ты шмякнулась вниз, как мешок, распанахав ногу! Серых я отправил вон, но ты лежала там без сознания, истекая кровью! Что я еще мог сделать? Как еще помочь тебе, имея вместо рук волчьи лапы?
- Да, я помню, - прошептала я, - волк вылизывал мою рану…
- Слюна попала в кровь. Ты стала такой, как я, - или просто умерла бы. Извини.
И он замолчал. Отвернулся. Показалось даже – уйдет сейчас. И оставит меня одну, а кто я сейчас? Человек? Волк? Куда мне? В поселок, к мамке и дядь-Вовику?
Я притянула его к себе и обняла – как можно крепче. Сказала ему тихо на ухо: «Димка, братишка…» Потом спросила:
- А еще такие есть – как мы?
- Не знаю, - он пожал плечами. – Не встречал.
- А ты сам – как стал таким?
- Я таким родился, - спокойно ответил он. – Мать моя жила здесь, в лесу. А отец… ну, в то время он тоже уже не всегда был человеком.
- Погоди. Здесь? В лесу? Где же? Здесь ведь люди жили только…
- Люди? Тань, я о людях ничего не говорил!
Повисла тишина. Я включила соображалку на всю катушку, но все равно не могла понять, о чем он.
А потом поняла. Открыла рот - и, так, с открытым ртом, и слушала, как он говорит дальше:
- Я плохо помню мать. Она была большой и теплой, и рядом с ней было так спокойно! Мы толкались лапами – непонятно, зачем, ведь сосков хватало на всех! А матушка вылизывала нас большим жестким языком. Позже, когда я жил у бабуси, та порой гладила меня по голове своей шершавой ладонью, и мне казалось, что это мать… Бабуля меня жалела, особенно, когда отец погиб.
- Как погиб? – перебила я.
- Ты разве не знаешь? - удивился он.
- Нет! Мы с матерью считали, что он пропал где-то. Может, просто бросил нас, и все.
- Его убили зимой, во время облавы. Мне тогда было лет пять. После того я ушел из стаи.
И замолк. Я выждала немного. Молчит…
- Почему?
- Что – почему?
- Почему ушел?
Он вздохнул.
- Тань, ты кто? Сейчас – ты кто?
Я задумалась. Честно ответила:
- Не знаю…
- Вот и я не знал! Лишь ночью я был волком – вернее, волчонком. Днем – человеком. Рос медленно, отставал от своих братьев. Человеческая кровь сказывалась.
- Как это?
- Человеческому детенышу, чтобы вырасти, надо лет двадцать. Волк за это время успевает состариться. Понимаешь?
- Да.
- Я пришел – вернее, отец привел меня к своей матери, когда мне было около пяти. В это время мои братья и сестры уже были хозяевами леса! Я же оставался подростком – для волка, и дитем несмышленым – для человека. Так получилось, что бабуля меня вырастила.
- И ты что же – все это время жил у нее?
- Да.
«Так вот как, значит, - крутилось у меня в мозгу, - так вот почему ба Тоня не захотела переезжать к нам, когда мамка звала! Вот почему упорно сидела в глухомани, хотя здоровье уже было не то. Конечно – как же его бросить-то, волчонка, который днем превращается в шустрого мальчишку с глазами родного сына! Но… как же? Ведь Ба… Ведь он, наверное, ничего не знает!»
- Дим, - начала я, - послушай…
Но он лишь головой махнул. Засмеялся:
- Тань, да хватит этих разговоров! Побежали! Или ты только разговаривать умеешь?
И рванул с места, легко перебирая ногами, скользя меж стволов, только светлая макушка мелькала в ельнике. Издалека донесся голос: «Бусыгина, догоняй, не позорь фамилию! Дорогу знаешь!»
Он бежал к дому Ба. К своему дому. Бежал к теплым шершавым рукам. К бруснике по стенам. К печи, что греет зимой. Бежал туда, где его любят и ждут!
Я помчалась следом, надеясь либо обогнать его, либо перехватить у избы Ба.
Не успела. Я – всего лишь женщина. Бегаю медленнее оборотня мужского пола…
И когда я примчалась, хрипя легкими, он уже был там – в избе. Я не стала входить. Я и так его слышала – тоскливый вой волка-одиночки, пробирающий морозом по шкуре. Будто зима вернулась. Он плакал над нашей Ба, а я сидела на пороге, крепко прижав к себе приковылявшего ко мне Кабана, и повторяла, глядя в светлое небо сухими глазами: «Ничего... ничего! Как там в песенке? Еще не вечер. Еще не вечер, падла. Ты нашел-таки водярочку? Ну что ж. Я рада! Упейся в последний раз!»
И ждала, ждала, ждала, - когда же наконец-то солнце уйдет спать под еловые лапы, и я стану НАСТОЯЩЕЙ. Мы оба с Димкой станем НАСТОЯЩИМИ! И тогда –
Берегись, убийца. Спи с оглядкой. Ходи осторожно. Слушай и усекай. Чутко уши востри, бойся шороха, стерегись леса и нас – теней серых. Видим, чуем. Слышим каждый твой шаг. Захочешь бежать – найдем. Спрячешься за стенами – выждем. Не век тебе хорониться. Выйдешь на свет белый, голод, либо жажда, либо еще какая надобность тебя поманят. И тогда - ...
… Не буду говорить, что тогда.
Спать плохо будете!

Ох, горе горькое. Кручинушка. Нету управушки на злую судьбу. Кому чего назначено – тому то и будет. Уж коли суждено кому век вековать, дожить до старости, потом скрючиться от болячек да и помереть незаметно – то так, значитца, и будет. А ежели написано на роду - сгинуть в момент, ни за грош – сгинешь! И не рыпайся – бесполезно. Вот, возьмем, к примеру, нашу деревню.
Дед Михей. Скрипит. И еще лет пятьдесят - ой, нет, это мы деду уж того... чересчур... ну, от силы, лет тридцать - проскрипит!
Бабка Авдотья – кажен дён на лавке у ворот сидит. Сидеть там будет точно еще годов десять! Вместе с Фроськой – ту вообче никака зараза не берет, потому как она сама зараза.
А Манька Бусыгина – померла. Как уехала в город на сохранению, так и не вернулась.
Свекруша ее – Антонина, та, что в лесу жила – ну, вы ее знаете, ее еще Бабой Ягой звали, за то, что жила в лесу и одна - так вот, та пропала невесть куда. Девчонка из собеса приезжала, искала бабку, да и не нашла, а изба – пуста. Девчонка жопенкой крутанула да в город укатила, домишко бабкин заколотили, и где-то там, в городе, где на улицах свет и автобусы ездють, в большом доме достали из шкафа книгу и вычеркнули населенный пункт «Волчья заимка».
Танька Бусыгина, Манькина дочка, та вообще куда-то подевалась. Может, в город сбежала?
А недавно было вообще страшное. Петрович наш – ну, тот, что с Манькой жил - тоже пропал.
Чего? Какой Петрович?
Да тудыть твою, тот самый, что кажен день говорил: «Ох… Что-то мне нынче нездоровицца!»
Вспомнили? Что? Вспомнили, как он на первомая чуть в нашей речке не утоп? Он, промежду прочим, раньше, еще годов пять тому, у меня три рубля занял!
Ну, и что? Пропали мои три рубля. Петровича-то – нетути!
Летом, в самые светлые дни, когда, казалось бы, вся живность лесная затаивается, уходит в сховы, чтобы детву вырастить, объявились в нашем лесу волки. Много. Стаи! Кто из баб видал их – до сих пор пуганый, водку пьет – дергается. Стаи те кружили вокруг деревни, будто в кольцо ее брали. Жуть разбирала ночами, когда сквозь теплый лунный свет плыл над домами волчий вой, собаки молчали, прячась в кусты малины, а кошки выгибали спины на верхушках крыш.
А вой стлался как дым, проулками, вгоняя в страх всех, кто еще мог слышать. Народишко прятался по домам, детвора плакала, а бабы последние плеши прогрызли свои мужикам – дескать, идите, разгоните зверье. Ну, пошли. Кабы я волком был – обхохотался бы! Три калеки с одним ружьем! По-хорошему – на один обед стае…
Мужики вышли в ночь, человек восемь, и Петрович тоже с ними. Наверное, кто-то ему пообещал стопарик поднести опосля. Четырех мужиков, тех, что с ружьями, расставили вдоль опушки, а остальные должны были зверей гнать на засаду.
Загонщиков было четверо, я – слева, а Петрович – по правому краю. Далеко он от меня был, я точно не видел, как там дело было. Пытал потом ближних – они лишь крестились да матерились сквозь зубы, поминая черта и его свиту. А я видел лишь, как из ночи вдруг вырвались два зверя – один серый, светло-серый, второй - поменьше и потемнее, вырвались, взлетели в воздух, как две птицы, и упали на землю уже вместе с Петровичем, а потом из лесу потекли другие звери, неисчислимое множество, и мы все, загонщики, подевались кто куда. Я так вообще опомнился уже дома на печи…

В некотором царстве, в некотором государстве,
там, где зимой – снег, летом – дождь,
весной – цветы, осенью – долгие песни под стылым небом,
а лес – так он всегда, -
живут Бусыгины. Брат и сестра. Танька да Димка.
Давно живут, хлеб жуют. Днем.
А надоест хлеб – и мясца себе позволяют. Ночью.
Вкусного…

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - большие вещи
СообщениеДобавлено: Вс сен 22, 2013 22:34 
Не в сети
Ангел с крылышками
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн сен 21, 2009 14:57
Сообщений: 16786
Откуда: Одесса скайп t.no.vak
Стоматологические исследования перенесены в опрос. http://bookworms.ru/forum/19-2745-1
Там же можно кусаться. Тау


Вернуться наверх
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 20 ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 6


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
cron
Литературный интернет-клуб Скифы

статистика

Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Template made by DEVPPL Flash Games - Русская поддержка phpBB