Site Logo

Полки книжного червя

 
Текущее время: Чт мар 28, 2024 12:57

Часовой пояс: UTC + 3 часа




Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 6 ] 
Автор Сообщение
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - мрачные рассказы
СообщениеДобавлено: Пт сен 20, 2013 20:52 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
У Касы рассказов много, поэтому они поделены примерно по тематике.

Опрос здесь http://bookworms.ru/forum/19-2741 Тау

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - мрачные рассказы
СообщениеДобавлено: Пт сен 20, 2013 20:56 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Рассвет

Я еду по ночному шоссе, и деревья мелькают вдоль дороги, как черные стражники с алебардами. Дорога безлюдна. Встречных машин нет, да и откуда они теперь? Иногда свет фар выхватывает из темноты мертвые, брошенные тачки, приткнувшиеся у обочины; иногда их обгорелые, искореженные остовы валяются вверх тормашками где-то в кювете. Я не останавливаюсь. Поздно. Слишком поздно. Во всех смыслах, черт побери! Сзади меня, на сиденье, посапывает Инка. Тихо так сопит, сладко, ну и пусть спит – так даже лучше. Не могу слышать это ее «Ы!»
Дорога бежит навстречу коридором света, шуршит асфальтом, всхлипывает ветром. На лобовое стекло вдруг наплывает Инкино лицо – такое, каким я его помню и люблю: хитрый прищур глаз, светлая прядка падает на высокий лоб, в левом ухе серьга с бабочкой, в зубах, в ее белых, ровных, чудесных зубках – карандаш. Или кусок кабеля. Или отвертка. Она не признавала карманов, и когда копалась в чем-то – будь то сгоревший чайник или глюкнувший комп – все необходимые мелочи совала в рот. Я дразнил ее «Самоделкин». Мой белобрысый мастер Самоделкин с вишневыми губами… ишь, смеется… глупышка! Что она делает на капоте, это же опасно… хотя нет, это же яхта, и мы с ней плывем под парусом, и волны…
Резкий звук автомобильного сигнала выдернул меня из сна. Визг тормозов. И уже потом – дрожь в коленях. Уснул! Я самым бессовестным образом уснул за рулем - и, слава Богу, засыпая, ткнулся лбом в рулевое колесо. Всполошенно успел затормозить; а если бы нет…ух, и влетел бы я сейчас или в дерево, или в одну из этих груд покореженного металла… так влетел бы, что – все. Конец.
Хотя – какая разница? Так даже лучше. Особенно для нее. Рвануть, что ли, на полной скорости вперед и красиво сверзиться с какого-нибудь моста? Пока она спит? Пока я помню ее такой, как прежде – острой на язык чертовкой с хитрыми глазами, нежными руками, умнейшей башкой и полной скептицизма душой? Ах, Инуся, ну и кто из нас оказался дураком?
Что-то горячее ударило мне в сердце, как мокрая тряпка, скрутило душу, и я не выдержал – заплакал. Сидел в машине, обнимал баранку и всхлипывал, скрипя зубами от бессилия. Не хотел вспоминать, но стояла она передо мной, как живая, в то утро дикое, когда я, немилосердно зевая после лихорадочно-бессонной ночи писательства, пытался понять: почему во всем доме нет света, и вообще нигде нет света; и где у нас турка – надо же хоть как-то сварить кофе; и что это за придурок топает по двору, как слепой котенок, тычась во все углы? Шастает в одних трусах, а ночи-то в мае еще прохладные! А потом, помню, крик за стеной – кричала соседская девчонка, Вика, визжала на одной ноте поросячьим визгом, будто ее пороли с утра пораньше, и это было странно – сосед, Палыч, свою меньшую не то что пальцем не трогал – пылинке на нее сесть не давал. А потом я в первый раз услышал это страшное, тупое «Ы?» Думал, кошмар снится. Я к Инусе, а она сидит на кровати, глаза пустые, как две сковороды оловянных, пустые совсем, и сплошное «Ы? Ы? Ы? Ы!!!»
Руку к ней протягиваю – она от меня шарахается. Забилась в угол. Не слышит, дрожит, как кошка побитая, глаза перепуганные, страх так и плещется. Даже не страх – паника.
- Что? Что такое? Инна? Сон плохой?
Молчит. Затихла. И я молчу – растерялся даже. Затаился. Выжидаю.
Она тогда встает неуверенно, начинает комнату оглядывать. Руки протянула – все вокруг себя ощупывает. Ко мне повернулась, жалобно так:
- Ы?
У меня зубы застучали. А она топ-топ, осторожно так, на кухню; я за ней. Вижу – стакан с водой на столе. Она в него носом потыкалась, а потом… потом… пальцы в воду макает - и облизывает, макает - и облизывает… стакан на пол - бряк, вода разлилась, а она на четвереньки стала – и слизывает…
- Инна…
Встала. Глядит. Не на меня – сквозь меня.
- Ты меня не узнаешь? Инусик, это я…
«И-и-и-и, - это за стеной, на одной ноте, с перерывами, воздуха наберет - и опять, – и-и-и-и…»
Инуся моя встала, к двери пошла, а я на ноги ее гляжу. По ним моча течет, капает, лужицами на полу остается. И, похоже, девочке моей на это наплевать.
И тогда я понял – свершилось.

Я едва успел перехватить Инну на лестничной площадке. Наша дверь была открыта – я выходил утром узнать, что со светом. И соседская дверь тоже. Инна стояла и равнодушно смотрела, как Палыч, ухватив в горсть коски его семилетней Вики, деловито трахает ее, прямо на полу в прихожей, пыхтя и похрюкивая от удовольствия. А Вика уже не визжит – воет тоненько, сбиваясь на всхлипы. Из кухни вышла викина мать, в одном шлепанце на ноге, глянула на то, что творилось в прихожей, такими же оловянными глазами, как у Инны, и принялась жевать пачку печенья.
Целиком.
Не распечатывая.
И тогда во мне будто бомба взорвалась. Не помню, что я делал и как. Очнулся уже в своей машине. Благо, она у меня почти под окнами! Инна рядом, кое-как мною одетая. В машине уже заранее приготовлено самое необходимое на первое время – как набросал в багажник еще в прошлогоднем декабре, так и вожу с собой до сих пор. Бензина, правда, маловато. Но заправляться некогда, сейчас главное – как можно скорее вырваться из города. Пока они еще там, в квартирах. Жрут конфеты прямо в фантиках и трахают дочек. Но спустя полчаса-час эта дикая, тупая, потерявшая память толпа выплеснется на улицы, и тогда нам уже не уйти. Потому что это уже не люди. Это оболочки. Пустые оболочки, забывшие все, что откладывалось в их голове годами – от умения пить из чашки до заповедей морали и тригонометрических уравнений. Они позабыли все!
Я вытащил компас, который у меня тоже был приготовлен заранее. Взглянул на стрелку. Она показывала куда-то на восток. Потом начала вертеться во все стороны, не останавливаясь. Казалось, нехитрый приборчик сам ошалел от такого своего поведения.
- Все верно, приятель, - я криво усмехнулся то ли компасу, то ли себе, - а чего ты еще хотел в 2013 году? Думал, пару цунами в Индонезии, извержение на Суматре и землетрясения по всем Андам – это все? Это были цветочки, милый. Ягодки – вот они. Смена магнитных полюсов. И кранты.
- Ы! – выкрикнула Инка, прилипая к стеклу машины. - Ы, ы, ы!
Из-за поворота показалась толпа, человек двадцать. Пока еще растерянные и неагрессивные. Но…
Да, они все забыли, но те, кто хочет выжить – учатся быстро. И смогу ли я… если вдруг что…
Лучше не проверять.
- Едем, - сказал я сквозь зубы и завел машину.

Сначала я еще осторожничал. И даже машинально соблюдал правила дорожного движения. У негорящих светофоров притормаживал, представьте себе, и озирался! Но людей на улицах становилось все больше, и толпа уже не оглядывалась растерянно – она гудела злым ульем, то тут, то там слышались вопли и бессловесные истерические крики. Где-то неподалеку раздался грохот; следом – визг, будто стая павианов бесится, не получив желанный апельсин. Впереди, за перекрестком, вдруг что-то ярко полыхнуло, земля дрогнула, взвились клубы то ли дыма, то ли пыли.
Взрыв? Очень может быть. Если один идиот добрался до газа, а второй нашел зажигалку.
Второй взрыв. Гораздо ближе. И языки пламени из-за дома, летят искры. Я прибавил скорости. Глухой удар где-то внизу, по днищу машины, оборвавшийся всхлип-мяв… кошка! Боже, всего лишь кошка. Пока – кошка.
Еще один взрыв. Лист жести валится откуда-то сверху, прямо на капот, стекло покрывается сетью мелких трещинок. Инка бьется в истерике, бросаясь во все стороны – ей страшно, она ничего не понимает, она боится мчащейся машины, боится того, что там, снаружи, боится меня… приходится остановиться хоть ненадолго.
- Тихо, тихо, малышка, тихо, моя девочка…
Бесполезно.
Я попытался скрутить ее – она укусила меня за плечо. И заплакала. Я смотрел, как ползут по ее щекам злые слезы бессилия, и чувствовал: еще немного – и я тоже взвою дурным воем. Куда я еду? Зачем? На что надеюсь?
И главное – зачем ее тащу с собой? Обратной дороги для нее нет.

Скажите, вы верили в конец света? Ну, да, тот самый, в две тысячи двенадцатом году; который вовсю пиарили в газетах и на который разве что только билеты не продавали? Только честно! «Скорее да, чем нет… скорее нет, чем да… да иди ты» - ясно, спасибо. Ну а Виктор, мой приятель еще со студенческих лет, – верил. Настолько, что забил на выгодные предложения и карьеру, уехал в свой крохотный городишко и там… что? Хм, как бы сказать-то правильно… и там полностью изменил свой образ жизни. Поселился в домике, что достался ему от умерших родителей, питался тем, что вырастет на огородике. Мяса не ел, ну, про "пить-курить" я вообще не говорю. Читал просто уйму литературы – физика, химия, история, биология, философия, эзотерика, мистицизм, даже религиоведение! В городке о нем говорили «чудик», крутили пальцем у виска и посмеивались, считая местным юродивым. Это именно он рассказал мне о том, что нас может ожидать в две тысячи двенадцатом году. Ну, как рассказал. Мы общались через Интернет.
«- Сашка, не тупи. Ты же знаешь, что процессы в мозгу человека тесно связаны с магнитным полем Земли.
- Знаю, и что? – я подмигнул окошку скайпа.
- Сейчас магнитные поля Земли и человека находятся в резонансе.
- Витька, это знают все!
- Баба Маша, соседка моя, не знает. Ладно, поехали дальше. Теперь вспоминай, что там индейцы предсказывали нам всем на 2012 год.
- Они много чего предсказывали!
- А ты вспоминай.
- Я тебе что – кладезь знаний? Сейчас нагуглю…
- Не надо. Смену магнитных полюсов Земли они предсказывали. Вспомнил?
- Да. И?
- Мало?
- Ну, не знаю даже. Плохо это, наверное. Вить, я же не физик, не томи, говори толком!
- Смена магнитных полюсов Земли, - Виктор говорил внешне спокойно, только в руках все время вертел карандаш, - приведет к нарушению резонанса магнитного поля Земли и магнитного поля, собственно, человека. Ну и, скорее всего, вследствие этого произойдет полное стирание памяти.
- У всех людей?
Хрясь! Обломки карандаша полетели куда-то в сторону. Потом решительное:
- Да! – (пауза), - нет… - (чешет в затылке), - не знаю точно. Но читал, что шанс сохранить память есть у тех, у кого частота поля будет довольно высокой.
- Это кто же?
- Эмм… скажем, йоги, или те, кого называют «святые»
- Спасибо. Утешил. До святости мне еще ох как далеко. Особенно когда Инка рядом.
- Привет ей!
- Передам.
- И вот еще что. Саня, когда это произойдет… в общем, если что… если ты чудом что-то будешь помнить…добирайся сюда, ко мне. Попытайся хотя бы добраться.
- Смысл, Витька?
- Выживать будем. Ты, я, другие уцелевшие.
- «Святых» соберешь? Думаешь, такие найдутся?
Виктор замолчал. Ссутулился. Потом, наконец, поднял голову:
- Не знаю, Саня. Ничего не знаю. Надеюсь, что будут те, кому удастся сохранить себя. Понимаешь, обычный человек ведь как живет? Ест, спит, жену любит, соседку хочет, на футбол ходит, читать не читает – мозг бережет от перегрузки. Стремится к счастью? Да, только вот счастье для него – если зарплату повысили, или в трамвае удалось на халяву проехать, или у соседа корова сдохла. Разве не так, Саня?
- Ну… - я развел руками.
- Любой выход за эти рамки изменяет частоту колебания поля человеческого мозга. Цель: подняться над миром, где мы сейчас барахтаемся, осознать его ничтожность, изменить свою внутреннюю систему ценностей. Способы? Разные. Работа над собой; медитация; перестройка организма; возможно, еще что-то. Не могу сказать точно. У меня пока лишь смутные предположения.
- Ладно, Вить, - я поерзал на стуле, - понял. Спасибо тебе за предупреждение.
- Сашка. Я ведь серьезно!
- Да я верю тебе, верю.
- Я серьезно, - повторил он, приближая лицо к камере, - я очень серьезно. Постарайся мне поверить. Представь, что это все правда; представь, что мир действительно потерял память. Ты же писатель, Сашка! Ты же можешь ночь строчить свою книжку, забывая обо всем! Ты же…»

Внезапная догадка встряхнула меня, как разряд тока. Даже не встряхнула. Шандарахнула просто! Ладони моментально вспотели, колени задрожали, я резко затормозил. Инка даже обо что-то ударилась и заныла.
- Я понял, - сказал я охрипшим голосом, поворачиваясь к ней, - я все понял, Иннуся. Почему так вышло, что я с тобой говорю, а ты ни бельмеса не понимаешь. Дурочка ты моя. Кактус ты мой в горшке. Я ведь тогда, в «час Х», всю ночь писал. Ну, ты же знаешь, если на меня «накатит» - то все, меня нет. Я не здесь. Я там, в своем мире, и там я – Бог. А если еще и чую, что «пошло»… если поймаю нужные слова за хвост… эх, это же полная эйфория, отвал башки, парение души, и уж, наверняка, изменение этой чертовой частоты колебания моего чертового поля! Эх, Инка. Ничего не понимаешь, да, вижу. Канарейка ты моя перепуганная…
Я протянул к ней руку, чтобы успокоить, зная уже, что сейчас она отшатнется - как всегда.
Не отшатнулась. Дала себя обнять. Глажу ее по волосам, успокаиваю, чувствую – расслабляется. Потом опять напряглась, ко мне прижалась, дышит часто, ноздри даже вздрагивают – запах мой почуяла? Скользит носом по телу, едва не мурлычет от удовольствия. В нос меня лизнула, хотел поцеловать – уворачивается, и опять – нюхает, опускаясь от шеи все ниже и ниже. Добралась до застежки джинсов, тычется носом туда, постанывает… и бедра сжимает-разжимает, сжимает-разжимает…
Мне стало муторно. Самка!
Моя самка.
Никому ее не отдам.
Никогда еще мы не любили друг друга так яростно…

Потом было много еще чего. Я вытащил сумку из багажника, достал оттуда консервы. Открыл пару банок. Учил Инну есть ложкой. Измазалась она здорово, но, кажется, принцип поняла. Я же уже говорил, что она у меня умница! И опять дорога. Пустая, что само по себе уже жутко, но когда вдобавок вдоль трассы все время попадаются машины… брошенные или искореженные и обгоревшие – это капец! Люди-то этой ночью не все в кроватках почивали… кого-то ЭТО застало прямо в пути. Большинство просто проехало еще несколько сот метров - и быстро умерло. Кто-то смог чудом остановиться и уйти бог весть куда. А в одной из машин мы нашли живого. Видимо, машина катилась, пока не остановилась. А он так и остался внутри. Дверцу-то открыть не так просто. Я попытался ему открыть – никак. Пришлось стекло выбить. Казалось бы – иди! Вот она – воля! Ан нет. Забился в угол, сидит тихо-тихо. Ну, я и уехал. Выберется! У меня свои заботы. Мне бы добраться к Витьке и Инку довезти. Только не спрашивайте – «зачем». Если бы я сам знал! И вообще. Еду, еду, еду…а где гарантия, что Витька не встретит меня возгласом «Ы?»
Черт. Черт, черт, черт!!!
А вдруг я единственный помнящий на всей Земле???

От таких мыслей я гнал и гнал машину. Будто уехать от них хотел. Спешил так, словно там, за поворотом, будет все по-старому: и менты на дороге, и бабушки-торговки вдоль трассы, и оставшаяся позади почти налаженная жизнь, как и готовящаяся к изданию книга. А впереди - друг-чудак, который талдычит о конце света, но у которого знатная рыбалка и речка под боком – чудо! Чистейшее чудо!
Я даже уже мысленно поплыл по этой реке, на яхте с Инной, засыпая за рулем. Да, слава всем богам, вовремя очнулся.
Вовремя ли? Не знаю. Может, слишком рано.

Время шло, а я все еще не трогался с места. Как тормознул тогда, проснувшись, так и встал на мосту через одну из наших речек – вроде и не шибко широких да глубоких, а если плавать не умеешь – потонешь! Да и простоял почти до рассвета в раздумьях. Позади осталась бешеная дорога из Ада, впереди… я не знал, что ждет меня там, впереди. Дорога скатывалась с моста, вплеталась в лес и вскорости (я это знал) должна была взбежать на пригорок, вильнуть хвостом сизого дыма вокруг маленькой автостанции, да и помчаться дальше, к югу. Но дальше мне не надо. Прямо от автостанции, третий дом по переулку, зеленый забор и две яблони у ворот – дом Витькиных родителей. Мне туда. Нам туда. Мне и Инне. И…
И что?
Я оглянулся. Инна все еще спала, укрытая пледом, на заднем сидении. Улыбалась во сне. Лицо чистое, лоб ровный, волосы растут высоко – интеллектуалка! За что же с тобой так, девочка моя? Ты же умница. Ты же знала кучу всяких вещей. Соображала так, что мне и не снилось. Бывало, я только начинаю морщить лоб, а ты – раз! – и выдала ответ! И смеешься….
Или молчала специально. Притворялась, делала вид хитрый, типа, «я глупышка», а я велся, пыхтел, находил решение…. и потом ты довольно улыбалась – радовалась за меня!
А когда у меня сдох ноут, и я рвал на себе волосы, потому что мой незаконченный роман накрылся медным тазом, именно ты раскурочила умершего и сумела выдрать оттуда нужные файлы, и это было чудо, которое ты чудом признавать никак не хотела – смеялась и твердила: «Никакая информация не пропадает бесследно! Дай мне время и стимул, и я восстановлю тебе все!»
- Так-таки все? - не поверил тогда я.
- Все, - серьезно повторила Инна. – До тех пор, пока цел носитель информации, цел физически, я могу восстановить с него все. Главное – время и стимул.
- Стимул? Что ты имеешь в виду? - опять спросил я.
Она засмеялась.
- Вот если у твоего друга Сыроежкина слетит ноут, я не буду возиться, потому что на Сыроежкина мне плевать. А на тебя – нет. Я вижу, как ты почернел от «утраты», и это для меня – стресс. Сильнее стимула не придумаешь. Разве что смертельная опасность.
Да, она так и сказала тогда – «смертельная опасность»
Смертельная опасность….
Смертельная опасность…

- Инусик, - тихо позвал ее я, поглаживая по плечу, - просыпайся!
Повторить пришлось три раза, пока она открыла глаза. Зевнула. Потом села, встряхнулась, сказала «Ы», намочила штанишки. Мне было уже все равно.
- Пойдем, разомнем ноги, - я потащил ее из машины, - а то все едем и едем, пятая точка болит.
Она все так же таращилась на меня бестолковыми глазами, улыбалась, терлась о мое плечо щекой. Мы подошли к перилам моста. Речка лежала внизу серой вощеной бумагой.
Я обнял ее за плечи, подхватил рукой под колени - и перебросил через перила.
Всплеск.
Круги на воде. Ровные такие, побежали во все стороны. И все. И я, вцепившись в перила, гляжу в воду, кусая губы, бормоча бессвязно:
- Инка, Инуська плыви, плыви же! Ты же можешь. Ты выросла на море. Ты спортсменкой была, у тебя первый разряд! Ты просто не можешь утонуть! Твое тело не может утонуть! Инка, плыви, плыви, плыви!!!
Серая вощеная бумага лишь колышется. Пусто.
Я заношу ногу на перила. Плевать, что плаваю как топор. Если Инна не выплыла, мне – тоже туда. К ней.
Вдруг светлая головка выскакивает из воды, как мячик, руки делают резкие и сильные гребки, приподнялась над водой, огляделась, увидела берег и – пошла, вперед, красиво, как на дорожке в бассейне, поплыла к суше, к рассвету, к надежде!
А я вскочил в машину и погнал ее с моста вперед. Надо перехватить Инну на берегу. Закутать в плед. Зацеловать до смерти. И думать, как жить дальше. Потому что теперь есть смысл жить дальше.
И… может быть… вдруг… я надеюсь… она выйдет из воды, сверкнет злыми глазами - и скажет мне с плохо скрываемой яростью:
- Ну, ты и придурок!

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - мрачные рассказы
СообщениеДобавлено: Пт сен 20, 2013 20:58 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Полынья

Хлесткая снежная крупа била в щеки Джека Салливана. Это было хорошо. Когда ветер и снег, это хорошо. Значит, можно быть под открытым небом три часа, а то и больше. Вот если тихо, ни ветерка, лишь сияют в громадном промерзлом небе стылые чужие звезды – пиши пропало. Значит, мороз превышает все мыслимые границы, и дышать убийственным воздухом можно полчаса, не более. Потом – черная чахотка, кашель, ошметки легких на носовом платке, и смерть, довольно быстро.
Но сегодня снег, а значит, у него в запасе еще три часа, а значит, он успеет дойти до места. А если бы не успел? Какая ему разница? Все равно он остался один.
Один на этом чертовом куске льда.
Он на минутку остановился, поднимая глаза вверх, в круговерть снежной крупы. Что он там хотел увидеть? Звезды? Смешно. Еще смешнее надеяться увидеть там, среди россыпи чужих звезд, его родное Солнце. Он не видел его ни разу, даже когда мороз выстуживал черное небо до прозрачности. Даже тогда в застывшей дали невозможно было разглядеть Солнце, от которого когда-то давно улетел в дальний путь их корабль «Арктика».
Джек горько усмехнулся. «Как вы лодку назовете, так она и поплывет!». Это ж надо – «Арктика». Ну и получите Арктику, по полной программе. Он оглянулся назад, и сказал телу, замотанному в одеяла и привязанному к санкам:
- Потерпи, малыш. Немного осталось.
И пошел дальше, склонив голову и пряча лицо от пощечин ветра.

Дина Салливан была мертва. Но Джек все равно укутал ее во все имеющиеся у него в запасе вещи. Так, будто мертвая может замерзнуть! Но Дина была мертва. Закрытые глаза ее запорошил снег, ветер теребил светлую прядь волос, выбившуюся из-под капюшона куртки, и нежной россыпью золота бросал эту прядь на восковое лицо. Дина была мертва, но она улыбалась. Может потому, что отмучилась.

«А мне еще предстоит, - подумал Джек, глядя в мраморное лицо жены, - у меня еще впереди эти муки, жар, лихорадка, потом судороги, потом я впаду в ступор, и – смерть, похожая на сон. Остановка дыхания, остановка сердца, остановка всех жизненных процессов, лишь тело, одно лишь тело, будет храниться, странным образом не разлагаясь. Впрочем, как может быть иначе в этом общем всепланетном холодильнике?» - и он зло хмыкнул, поудобнее перехватил лямки саней и потащил труп жены туда, куда уходили все.
Прорубь во льдах, вечных льдах, укрывших всю планету. Эту прорубь сделали тогда, когда на «Арктике» погиб первый член экипажа. Он умер от снежной чахотки – просто сжег легкие на морозе. Тогда они еще не знали, сколько же можно дышать воздухом этого мира без боязни схватить снежную чахотку. Легкие Петера Клауса отказали через три дня, а еще через день прорубили во льдах Полынью, и капитан, Иван Козин, сказал, запинаясь и вспоминая слова своей веры:
- Помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего Петера и всех бывших на «Арктике» и погибших до сего часа, и прости им вся согрешения вольная и невольная, даруй им Царствие Небесное и причастие вечных Твоих Благ, и сотвори им вечную память. Опустите тело усопшего в воду, как полагается испокон веку поступать с усопшими на кораблях.
И тело Петера, спеленатое, как куколка, скользнуло в темную воду, опоясывающую всю планету. Как знать? Может быть, оно и достигло дна. Где-то же есть дно у этой бездонной, залитой черной водой и укрытой слоем льда, планеты!

Полынья выросла из снежной круговерти внезапно, и Джек даже обрадовался. Быстро дошел. Значит, еще поживет. Посуществует. Послушает тонкий свист ветра и шорох снега над бесконечными ледяными полями планеты. Последний член экипажа «Арктики». Да. Повезло же тебе, парень. Отчаянно повезло!
Он втащил санки внутрь Полыньи. Эти русские, входившие в состав экипажа, всегда смеялись, когда они говорили – внутрь полыньи. Объясняли, что полынья – это всего лишь дыра во льду. Ничего подобного. Их Полынья – это широкая прорубь в вечных льдах, которую сверху накрыли куполом из снежных кирпичей. Даже крест выложили снаружи, на куполе. Прорубь опять затянуло льдом, и Джек, взяв топор, начал рушить эту ледяную корку, иначе как он отправит Дину в последний путь, туда, где ее ждут остальные члены «Арктики»?
Ну, вот и все. Готово. Он отбросил топорик и присел рядом с женой. И заговорил, только глядел не в мертвые глаза, а в черную воду, дымившуюся стылым парком:
- Прибыли, девочка моя. Все готово. Сейчас ты отправишься к нашим. Там уже все – и капитан, и его жена, и твоя подруга Лиза, и наш врач, который так и не нашел способов лечить эту болезнь. Не нашел, бедолага, хотя старался, ночами не спал, ходил с глазами красными. «Это местный вирус или паразит, я уверен!» – говорил он. Какая разница – вирус или паразит. Главное, что болезнь начала косить нас после того, как кончились запасы воды и мы перешли на местную воду. И ведь проверяли ее многократно, и очищали, и ничего в ней не могли найти, а люди начали умирать один за другим. Вначале жар, лихорадка, потом наступали судороги, потом ступор, потом смерть. Мертвый не дышал, сердце не билось, тело не разлагалось. Доктор вначале хватался за голову, но недолго – от этой болезни он умер третьим, ты же помнишь. А тебе повезло – вон сколько протянула. А мне… мне повезло больше всех, чертова планета, чтоб ее!!!
Он уткнул голову в колени, бормоча ругательства, потом полез в карман, достал оттуда крохотную фигурку звездолета и сунул ее в одеяла, спеленавшие тело покойной.
- Дина, когда встретишь там нашего малыша, передай ему это. Он любил играть с маленькой «Арктикой», помнишь? Я вчера нашел игрушку у себя в столе. Дина, я, когда ее увидел, чуть не умер. Но потом вспомнил, что мне еще нужно отвезти тебя к полынье, и не умер. А «Арктику» я сам у сына отобрал, когда он спать не хотел, и сунул в стол. И забыл. А он, наверное, ее вспоминал, когда… когда… - и захлебнулся воздухом, скривился, некрасиво сморщив лицо и беззвучно тряся головой. По сухим, исхлестанным морозом щекам не скатилось ни единой слезинки. Только глухое, исполненное боли, некрасивое, хриплое мычание раздавалось в мертвой тишине Полыньи.
Потом долго было тихо. Джек опустил голову на руки и, казалось, сам закоченел прямо тут, рядом с трупом своей жены. Он думал.
«Что дальше? А все. Дальше уже ничего не будет. Размечтались! Вначале-то мы думали, что нам чертовски повезло – обнаружена пустая, незаселенная планета, сплошь покрытая пресной водой! Причем – укрытая слоем льда, так что по поверхности можно передвигаться! Разработка таких запасов воды принесла бы громадные прибыли. О, тогда все сразу быстро поняли, что на этом можно хорошо заработать! Тем более, что, после тщательных проверок, было признано – вода чистая и совершенно безвредная!
Ага, как же. Узнали потом на своей шкуре, какая она безвредная… да поздно было!»
Джек вспоминал.
Была паника, с примесью веры, что вот-вот доктор и его подручные что-то сделают. Доктор умер третьим, ничего не сделав.
Потом было обжигающее, черное отчаяние, и тогда много чего плохого было…
Потом стало совсем пусто. Последние выжившие уходили уже даже как-то равнодушно. Полынья не успевала покрываться льдом.
Потом остались они с Диной. Одни во всем звездолете. Они ждали.
Дина дождалась. Скоро дождется и он.
Джек погладил жену по холодной, будто стеклянной щеке, неумело перекрестил ее, пробормотал «покойся с миром» и столкнул тело в черную воду.
Потом встал и зашагал назад к звездолету. Умирать.

Тело Дины Салливан медленно опускалось вниз. Глубина была нешуточная, вначале было черно и холодно, потом стало заметно теплее. Откуда-то снизу разливался ровный рассеянный свет. Тело опускалось, плавно, медленно, паря в толще воды. Давно пропитались водой намотанные на Дину одеяла. Кожа на лице и на теле Дины стала рыхлой, и казалось, тело впитывает в себя влагу, как губка.
Свет стал ярче. Теперь это было множество ярких точек внизу, вокруг которых кипела вода. Стало еще теплее.
Тело Дины начало содрогаться в конвульсиях. Не выдержав, упали с нее неплотно намотанные одеяла. Дина тряслась, как в лихорадке, сжимались и разжимались пальцы рук, судорогой сводило ноги, запрокинулась голова, и, наконец, она открыла глаза и глубоко вдохнула – еще не понимая, что дышит уже появившимися за ушами жабрами.
Оттолкнулась от воды появившимися между пальцами перепонками, дернулась вперед, освобождаясь от ненужной одежды, и поплыла вниз, к теплу и свету, привыкая к своему новому телу. И чувствуя, особой сенсорной полосой вдоль всего тела чувствуя, что там, у источника тепла, есть пища - и есть такие же, как она.
Цикл замкнулся. Вода, попавшая в организмы чужаков, запустила сложный механизм преобразования тела, в котором так называемая «смерть» была лишь первым этапом. Далее были регенерация тела, приобретение новых функций и жизнь уже в новой, водной среде.
Но всего этого Дина не знала. Она лишь чувствовала, что вода приняла ее, свою новую дочь, и Дина была этому рада, вот только в глубине памяти маленьким черным гвоздиком стучало слово «Джек»…
Но Дина знала, что это скоро пройдет.

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - мрачные рассказы
СообщениеДобавлено: Пт сен 20, 2013 20:59 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Звезды Тома Рейли

Том Рейли вздохнул и потер перепончатой лапкой нос. Скучный вечер. Мать возится с малышкой Лили, отца нет, дед, наверное, сидит сейчас на своей любимой ветке и курит трубочку. Чем заняться? Он протянул лапку к столу, там в деревянной миске лежали остывшие уже гуррановые оладьи. Том их обожал! С соком аркумы они вообще прелесть! Но мать сердито буркнула:
- Брысь! Отцу оставь. И так уже слопал полмиски! Иди, лучше, деда домой зови, поздно уже, неровен час, хиису на ужин угодит!
Том вздохнул и направился к двери. Но выйти не успел – она распахнулась, резко, как от удара, и в хижину вошел отец.
- Кайсы поспели! – торжественно объявил он.
- И что?? – хмуро ответила мать.
- Капитан сказал, завтра все идем кайсить!
- Никуда ты не пойдешь, - спокойно сказала мать, укладывая в колыбельку малышку Лили, - знаю я твои кайсы. Накайсишься в зюзю!!
- Ну, че ты, правда, - забормотал отец, - ну все же идут, Дори…
- Ты знаешь, что я пойти не могу, - раздраженно заговорила мать, - у меня Лили. И с кем ты пойдешь? Кто с тобой в пару станет? Толстая Лиз? Или Деби, которая только вот под ним еще… - она резко махнула рукой в сторону Тома Рейли, потом осеклась, потом сказала:
- Томас! Иди, зови деда домой! Нечего тебе тут!
Том вздохнул еще раз и поплелся на Ветвь. Она была длинной и широкой, места хватало всем, тянулась вдоль всего поселка, уходя вдаль, на другие Ветви, и выбрасывая задеревеневшие отростки вверх, на другие ярусы. Уже темнело, обычный, постоянный, обволакивающий все туман становился из полупрозрачного – молочно-серым. Том уже плохо видел окружающее обычными глазами, и потому открыл третий – посреди лба. На привычные очертания окружающего его сплетения ветвей и листьев наложилось изображение всего, но с красными точками. Это были места, где двигалось что-то живое. И самым крупным было неподвижное красное пятно неподалеку, там, где их Ветвь встречается с чужой Ветвью. Это был дед. Том вспомнил про хиисов и побежал к нему.
- Пошли, - дернул он за руку старика, - мамка гурранушек напекла. Вкусные!
- Чего там? – дед кивнул в сторону хижины.
- Ругаются… – философски заметил Том.
- Тогда посидим, - сказал дед и зачмокал, раскуривая трубочку по-новому.

И они посидели, молча, вглядываясь в сгущающийся туман. В хижине слышались выкрики, потом стало тихо, но никто не выходил. Том хотел было возвращаться, но дед дернул его за руку:
- Сиди еще!
Пришлось сидеть, хотя было скучно. Том зевнул, потом спросил:
- Дед, ты внизу бывал?
- Что я там забыл, - буркнул старик, - там одна вода и вода, из которой растет Дерево. И тьма непроглядная. Там тебя слопают, и каюк.
- А вверху ты бывал?
- Туда нельзя, там тоже каюк.
Том нахмурился. Ну что за дела! Везде у деда каюк. Наверное, ему просто было лень куда-то идти! Он еще раз вздохнул, и попросил:
- Дед, дай амулет поглядеть.
Старик кашлянул, выпустил коготки, почесал себе шишковатый, покрытый наростами и жесткими бляшками бок, потом таки стащил с шеи висевший на крепкой тиуровой бечеве амулет. Он был плоский, полустертый, по центру его сверху вниз шли какие-то непонятные значки. Том не мог их прочитать, но что это – знал.
- Это мы? – спросил он, тыкая тонким суставчатым пальцем в значки.
- Да, - ответил дед, - это мы, Рейли. Мне этот амулет дал мой отец, а ему – его отец, а ему – тоже его отец, а самый первый Рейли, носивший его на своей шее, был Бог. Давным-давно Боги пришли с Неба, оттуда, где в Великой Пустоте живут звезды. Они выпали из Небесного Света в большом железном корабле, и те, что не умерли, стали жить с Людьми Дерева, и Главного Бога звали Дик Джонсон, и был он Капитан.
Том, конечно, про это все слышал сто раз. Но вопросы все равно оставались.
- Дед, а что такое корабль?
- Священный Дом такой, - кашляя, отвечал дед.
- А что такое железный?
- Сделан из железа, балда, - дед взъерошил густой ряд жесткой щетинки на голове Тома. Тот недовольно фыркнул, щетинки, полосой шедшие вдоль спинки, встали дыбом. Ну что это дед с ним как с маленьким, право!
- А что такое железо, ты и сам не знаешь, да? – едко спросил он деда.
- Знаю, - важно ответил он, - это священный металл.
Ну, что такое металл, Том не стал спрашивать. У него был припасен еще один вопрос, самый убойный:
- Дед, а что такое звезды?? – и добавил поспешно: - Те, что живут в Великой Пустоте?
Тут старик задумался. Уж он и трубочку сосал, и бока чесал, и седую щетину на голове топорщил. Наконец нехотя ответил:
- Ну…. Звезды…. Они…. Они, брат, такие. Они – красивые!! – и он развел в стороны руки, изображая на лице восторг. Потом добавил:
- И мерцают!!!
- Как?? – охнул Том. Про это он слышал в первый раз!
- А вот так, - сказал дед и начал складывать и разводить ладони со скрюченными пальцами, - ты на них смотришь, а они – вот так…
Том уже было ухватился за деда и намеревался тут же выпытать у того все про звезды, но вышла мать и позвала их спать.
Дед заснул сразу, а Том думал.
Звезды есть, это точно.
Они – вверху. Там, где кончается их Дерево. Правда, Том там ни разу не был, и отец его не был, и дед. Но дружок Тома, Фил, видел одного чужака, с которым его семья встретилась на Перекрестке, и тот чужак говорил, что его дед звезды видел. Значит, надо идти вверх! Пока не кончится дерево. А вдруг там кончается мир?
- Подумаешь, - сонно зевнул Том, - всегда же можно назад, вниз, домой…

Наутро все переменилось. Пришел мамин брат, дядя Джек, и стал просить, чтобы Тома отпустили с ним, за кайсами. Оказывается, его жена этой ночью родила третью девочку!! Дядя Джек был рад, но пришиблен, и кайсы были ему весьма кстати. Мать нахмурилась, но Тома все же отпустила. Правда, перед тем взяла с дядьки Джека обещание, что с Томом ничего не случится.
- Что ты, сестра! – стал яростно заверять ее Джек, - да я ж его как родного!!!
- Наклюкаешься там кайсов…
- Да мы ж только работать будем!!!
И, правда, до обеда они честно собирали кайсы. Дядя Джек рвал их, а Том складывал урожай в большие ворончатые листья дерева нут. Порой дядя Джек отправлял пригоршню кайсов в рот, быстро глотал их, потом крякал, нюхал рукав и рвал ягоды дальше. Потом был обед, а после обеда дядя Джек сладко уснул, похрапывая и сонно бормоча что-то…
И вот тут-то Том рванул вверх.

Вначале идти было легко. Места знакомые, хоженые, ярусы не чужие, живут там тоже такие же Люди Дерева, как и семья Рейли. Том знай себе перебирал лапками и поднимался все выше и выше. Потом пошли Заросли. Здесь туман был пореже, света с неба – побольше, и листьев – тоже гораздо больше. Тому приходилось буквально продираться сквозь сплетение веток, листьев, ползучих ростков и воздушных корешков. Потом он нашел Ветвь, на которой было полным-полно грибасов, и набросился на них, поедая сочную хрустящую мякоть и запоминая место. Ему было весело. Приключение получалось замечательным!! Вдруг его ноздри услышали жесткий чешуйчатый шорох, и Том похолодел.
Хиис!!!
Не помня себя от страха, он кинулся было вниз, но звук шел оттуда, значит, хиис двигался от нижних ярусов. И Тому ничего более не оставалось, как вновь рвануть вверх, но уже гораздо быстрее, чем ранее. Он летел, не разбирая дороги, надеясь лишь на то, что тяжеловесный хиис побоится подниматься так высоко… где так пусто… и где так светло!!!
Том замер, пораженный. Тумана не было!!! Оказывается, убегая от хииса, он намного продвинулся вверх. Вокруг него был сплошной Небесный Свет и редкое сплетение тонких ветвей, отходивших в сторону от Ствола Дерева. Да и Ствола, собственно, тоже не было – исчез он, истаял, превратился во что-то вроде Ветви, только смотрящей вверх. Том еще быстрее заработал руками-ногами, цепляясь коготками за ветки, и, наконец, что-то сильно ударило его по глазам, заставив зажмуриться и согрев ему лицо. Том замер, потом вздохнул. Потом поудобнее уселся на ветке и осторожно открыл глаза.
И ахнул!
Перед ним была Пустота, та самая Великая Пустота!! Она вся была пронизана Небесным Светом, родной и привычный Тому туман остался где-то там, на нижних ярусах, а здесь все купалось в свете – и Дерево, слегка покачивающееся от ветра за спиной Тома, и редкие ветки, длинные, будто хлысты, отходившие от Дерева во все стороны, и грозди громадных душистых цветов, каждый размером с голову Тома, болтавшиеся на конце этих длинных хлыстов. И – звезды!!!!!!!!!!!
Том даже онемел от неожиданности. Они были совсем рядом – звезды! Они порхали в воздухе, перелетая от цветка к цветку, и мерцали, складывая и раскрывая пестрые, сияющие, переливающиеся крылья. Том устроился на ветке поудобнее, привалился к стволу и замер, потеряв дар речи от восхищения…
Шло время – неспешное, однообразное, никуда не спешащее в этом мире время. Том сидел на ветке, наблюдая, как по Небесному Свету ползет громадный слепящий шар, который заставлял слезиться его не привыкшие к солнечному свету глаза. Откуда-то издалека дул ровный, сильный ветер, приносивший сладкие запахи цветов и мягкие запахи свежей воды. Он нежно раскачивал верхушку Дерева Тома, а вдалеке, в туманной дымке, виднелись верхушки других Деревьев, на которых жили другие люди Дерева. Деревья росли из Воды, которая была внизу. Их было много, Деревьев, про это Том узнал от Фила, а Фил – от своего отца, потому что его отец был Джонсон, или Капитан, и знал много чего всякого, простым Рейли неизвестного. Фил говорил также, что еще ниже, под Водой, есть что-то твердое, куда уходят корни Деревьев. Может, и так. Тому сейчас было все равно. Его охватило полное, всепоглощающее блаженство. Он смог!!! И вот они – звезды! И нипочем ему хиисы и дедовы запреты! Он смог, он дошел, и плевать ему, как он будет возвращаться и что скажет мать! Он видел звезды!!!

Маленький, щуплый человекообразный мальчик сидел на вершине сложного биологического сообщества, именуемого Дерево. Сидел, глядя восторженными, слезящимися глазами на закат. Солнце этого мира плавно и торжественно опускалось в воду на западе, точно так же, как Солнце иного мира, когда-то, в необозримой древности, опускалось перед его предком в необозримые кукурузные поля Айовы. Мальчик был счастлив, и это было хорошо. С этим счастьем он вернется назад, и с этим счастьем он проживет остаток своей жизни, который будет совсем небольшим. Ибо для его незащищенного тела, покрытого лишь тонкой кожистой оболочкой, полученная сегодня доза солнечной радиации будет смертельной.
Но Том Рейли видел звезды!

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - мрачные рассказы
СообщениеДобавлено: Пт сен 20, 2013 21:05 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Утро

Рассвет народился спозаранку, высветлил небо, просиял сквозь дымку тумана - и умер, упав на землю каплями росы. Забормотал о чем-то голубь, засвистели в небе ласточки, где-то неподалеку тявкнул пару раз для порядку чернявый вислоухий Жучок, степенно замычала Милка, шествуя вдоль улицы и глухо брякая боталом. Мир задышал, задвигался, начал радоваться всему, что есть, и печалиться о том, что ушло.
И тогда же проснулась Марютка.
Она сначала не открывала глаз, слушая еще бродивший где-то внутри сон. Он был плохим, Марютка в нем ежилась и очень хотела проснуться. Только вот мамка не давала – все мешала ей, трясла, звала… но потом затихла, и Марютка наконец-то вздохнула и сбросила с себя остатки дремы. И открыла глаза.
Вокруг висела тишина, как бывает в избе рано утром, и было пусто. И светло. Марютка зевнула, потянулась, огляделась, размышляя: звать мамку или погодить? Потом вспомнила про ночной кошмар, и решила мамку не звать – ну как опять начнет в тот сон тащить? Она поерзала, перевернулась на живот и слезла с высокой лавки, на которую ее зачем-то уложили спать. И уже потом огляделась окончательно. Где все?
Ну, мамка – та сейчас, скорее всего, в хлеву. Дышит себе теплым запахом большого Милкиного тела, ровно двигает руками, и тугие струйки молока звонко стучат в донце чистого ведра. Это понятно. Тятька - тот со светлой рани в поле, это тоже ясно. Но Стешка, сестрена старшая и нянька марюткина, она куда подевалась? Ей полагается сейчас Марютку будить, одевать, плести марюткины коски и наделять младшенькую кружкой молока и краюхой хлеба. Однако было тихо и пусто, не кашляла на печи старая бабка Праскута, не шмыгала носом Стешка, и Марютка вдруг, как-то сразу, поняла: она не дома.
Но где?
Это надо было выяснить, и Марютка, вытерев нос и поправив на головенке сползающий плат, затопала вперед. Ноги сами принесли ее в сенцы, где была большая печь и несколько дверей во все стороны: одна – назад, в белую пустоту комнаты, где едко пахло и где виднелось что-то на лавке под белой рядниной; две других – в теплые жилые закутки, где стоял живой дух, виднелась кровать, покрытая белым покрывалом с широким подзором, полки по стенам, чисто вымытый деревянный пол, и – много, много яркого утреннего света.
А еще там, в сенцах, на большой и теплой печи, сидел толстый серый кот, полосатый и важный. Он лениво приоткрыл один глаз, лениво взглянул на Марютку и лениво зевнул.
- А я тебя знаю! - сообщила ему Марютка и заулыбалась. - Ты Спиридон. Дохтуров кот. Ты у его в лекарне мышей ловишь. Кис, кис-кис!
Кот неопределенно сощурился, дернул усом и опустил голову. Желтые глаза уставились на кроху.
- Совершенно верно, барышня, - сказал он Марютке, переступая лапами по клетчатому дохтурову одеялу, - я Спиридон. А вы кто такая будете?
- Я Марютка, - ответила кроха, - а коты не говорят по нашему, вообще-то.
- Да? – удивился усатый-полосатый. - А Спиридоны?
Марютка вспомнила деда Спиридона, что живет в конце улицы. Он, конечно, шамкает, и больше ругается, чем говорит, но все же…
- Спиридоны говорят, - неохотно признала девочка. – Но то ж люди.
- Да какая разница… - протянул кот, лениво потягиваясь, - главное, было бы что сказать. Но я не об этом. Барышня, миль пардон, конечно, но - что вы тут делать изволите?
- Я мамку ищу, - сказала Марютка, совсем заробев, - я ничего. Я сейчас уже уйду, дяденька. Не ругайтесь. Это дохтура дом, да? Вон как у него все кругом чисто. Можно я только немножко тут посмотрю, что, и как, а потом уйду? Можно, а? Раз уж я все равно тут. Можно, дяденька? Говорят, у дохтура змея в банке есть, дохлая. Я только на гада гляну, одним глазком, и уйду сразу.
- Ну, не знаю даже… - снова начал щуриться кот, - тут все же санитарное заведение, тут не положено, барышня, я уж и не знаю…
- Можно, милая, - раздалось откуда-то сбоку, со стороны печи. Марютка повернулась, Спиридон обиженно зашипел, но шорох и чихание слышались все равно. Потом снизу, из небольших отверстий для забора воздуха, показался крохотный лапоть. Следом – ноги в полосатых портках, спина в кожушке и головенка в нечесаных космах. Все это вместе повернулось к девочке, надело на макушку крохотный картуз с треснувшим лаковым козырьком и сказало:
- Отчего же не поглядеть на гада ползучего. Идем, я тебе покажу! Я тут наипервейший хозяин, все знаю, что и где.
- А дохтур не заругает? – заробела девчонка.
- Заругает, это уж обязательно, - язвительно сказал сверху кот, - потому что никак нельзя разводить ани.. анисарию, вот. Меня вон давеча и в горницу не пустил даже, выгнал. Сказал, что от меня одна «анисария»!
- Ты блох сначала выведи! - въедливо сказал коту старичок в картузе, вылезший из-под печки. Был он невелик, едва-едва Марютке по колено, пах сухой еловой хвоей и теплой печной пылью, а еще немного хлебушком. И совсем не страшный. Повезло дохтуру, что у него домовик добрый! Не осерчал на Марютку, а совсем наоборот – взял за руку и повел в чистую горницу.
- Ой! - у девчоночки даже дух захватило. – Книг-то! Батюшки-светы! И дохтур их все читал?
- Конечно, - домовик усмехнулся, - на то он и дохтур. Все …эмм… - он зашептал что-то про себя, загибая пальцы, - все восемь штук!
- Это ж какую уймищу времени надоть! – заохала Марютка, по-бабьи подперев кулачком щеку и качая головой. – Стешка вона как начнет по складам читать – так едва-едва страницу осилит, а тут…
- Дохтур быстро читает, - покровительственно сказал домовик, - а сюда – глянь-ко? Таку штуку видала?
- А что это? – девчушка восхищенно разглядывала что-то стоящее на столе. Красивое. Белое, а внизу – блестящее.
- Самовар? – несмело спросила она.
- Лампа! – торжественно изрек домовик. - На ентом… на кирасине. Там у ей, у нутри, кирасин, чтобы ночью светло было. Ну, там, почитать, или еще чего. Вот у тебя дома чего по вечерам светит?
- Ничего, - пожала плечами Марютка. - По вечерам я сплю. А мамка лучину жжет. Свечку только Стешке дают, когда она читает. А где змеюка?
- Тута она, - потянул ее домовик в другую сторону, но вдруг замер, прислушиваясь. Замерла и Марютка. Из соседней комнаты послышались шаги.
- Ой! - пискнул домовик. - Хозяйка! Чур меня! - крутнулся на пятке вокруг себя - и исчез.
- А я? – охнула Марютка и оглянулась на дверь. Шаги приближались, бежать было некуда. Она юркнула в угол и спряталась за спинку стула. И сидела там, крепко зажмурившись и ожидая сердитых слов.
А вместо этого услышала тяжелый мужской вздох. Потом женский голос:
- Устал? Я тебя с полночи жду.
Марютка выглянула из-за стула. Странно. Голоса есть, а людей нет! А разговор, однако, продолжается.
- Не ложилась? – густой бас звучит странно нежно.
- Придремала немного. А стало светать – проснулась. Вижу – нет тебя. Ну? Что?
- Умерла.
- Ах, ты ж Господи… царствие небесное... Саша, но как же так? ты же говорил, что есть надежда…
- Поздно. Наташа, друг мой, это же скарлатина. Если бы ее сразу привезли! Так нет же. Тянули до последнего. Черт возьми, все тупость наша, безграмотность, дурость сплошнейшая. Они ее не к доктору - к бабке снесли. Каково, а? Ты можешь себе представить?
- Саша, друг мой, полно. Ты сделал все, что мог.
- Да ничего подобного! Я бы многое мог! Я бы спас малышку, если бы родители вовремя спохватились!
Марютка ничего не видела, но сидела тихохонько, как мыша амбарная, и слушала все-все. А дохтур (это был он, Марютка узнала голос) продолжал:
- Наташа, я больше не могу. Это же полный мрак, болото, тьма египетская. Ты ведь сама им про санитарию и гигиену рассказывала. Да? И что? Каков результат?
- Саша…
- Нет, все, с меня хватит. Завтра же собираем вещи и уезжаем.
- Куда, Саша?
- Куда угодно! В Москву! В Питер! К черту на кулички! Наташка, я так больше не могу! Я же бьюсь тут как рыба, мордой об лед их невежества, и ничего, ничего не могу сделать! А они умирают!
- Саша, милый… - сдавленный звук, будто кто-то и хочет заплакать, и не может, - ну, что ты… ну полно, друг мой, иди сюда... дай-ка я тебя обниму, глядишь, и полегчает… ну, хочешь, я тебе чаю налью.
- Нет. Водки дай, Наташа.
- Сейчас, милый, - зашуршали миткалевые юбки, раздались шаги, тонкий звон стекла. Осмелевшая к тому времени Марютка выбралась из-за стула. Подошла поближе к тому месту, где слышался мужской голос, и сказала в пространство:
- Дяденька, а ты не убивайся так. Я ведь не умерла. Я тут. Просто ты меня не видишь.
- Что? – как-то ошалело спросил мужской голос. «Что? Что ты?» - тут же отозвался женский.
- Ничего. Почудилось, Наташа. А ты ничего не слышала?
- Нет, милый. Пойдем. Тебе надо отдохнуть.
Опять зашуршали юбки, заскрипел диван, раздались шаги.
Хлопнула дверь.
Стало тихо.
И стало Марютке как-то не по себе. Как-то странно жалко ей стало всех. И дохтура, который убивается – а с чего? С того, что не знает смерти и боится ее. И Наталью Ильиничну, жену дохтурову, за то, что в столицах тиятры да шпиктакли, а тут тьма египетская. И кота стало жалко, за то, что дохтур его в горницу не пускает, и домовика, за то, что хороший он, а прячется.
Мамку стало жалко. Она Марютку любила, и теперь, поди, плакать будет долго. До самого Покрова, наверное…
Девочка вздохнула и задумчиво сунула в нос палец. Поразмышляла - и спросила окружающие стены:
- Ну? И дальше что?
- Домой иди, - раздалось из-под стола. Марютка приподняла скатерку и заглянула. Конечно же, там сидел дохтуров домовик, в картузе.
- Домой иди, дева, - повторил он, - тебе еще три дня можно там быть. На мамку погляди, на тятьку, на сестрицу. Запомни их. Простись. Ну, а уж потом – потом разберешься…
- А ты, дяденька?
- А мне тутошнюю избу стеречь. Ступай, Марья свет… как твово батюшку кличут?
- Кузьма.
- Ступай. Марья Кузьминична. И ничего не бойся. Ничего плохого уже не будет…

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
 Заголовок сообщения: Кандидаты от Касы - мрачные рассказы
СообщениеДобавлено: Пт сен 20, 2013 21:07 
Не в сети
Кошка книжная домашняя
Аватар пользователя

Зарегистрирован: Пн мар 23, 2009 19:54
Сообщений: 21197
Откуда: Хайфа
Трамонтана

Он дул уже почти вторую неделю, ровно и мощно, сметая крыши с хлипких крестьянских домишек и выдавливая разноцветные витражи в окнах монастырей. Он нес с собой безумие и непонятный страх. Брат Винченцо, молодой монах бенедиктинского монастыря, молился о здравии отца Франциска, их настоятеля. Каждый раз с приходом трамонтаны отец Франциск тяжко болел и не допускал к себе никого, кроме обычного служки, приносящего ему питье.
- Pater noster, qui ts in caelis, sanctrticetur nomen Tuum, adveniat regnum Tuum, fiat voluntas Tua, sicut in caelo et in terra… - негромкий голос брата Винченцо был едва слышен – его заглушал дьявольский трамонтана, воющий над черепичной крышей монастыря. Внезапно в эту какофонию вмешался еще один звук.
- Брат Винченцо, - тихий голос, опущенная голова, шепот за спиной. Служка. – Там приехал важный господин. Он хочет исповедоваться.
- Я молюсь о здравии отца Франциска, - строго сказал молодой монах, - пусть он исповедается кому-то другому из братьев!
Очередной порыв трамонтаны взвыл диким зверем, загремела падающая со звоном красная черепица.
- Он говорит, что хочет исповедоваться либо отцу Франциску, либо самому младшему из братьев. А самый младший – это вы.
- Хорошо, - брат Винченцо устало закрыл глаза, борясь с неодолимой силой трамонтаны, - проводи его в исповедальню.

В крохотной и тесной половине исповедальни, где находился брат Винченцо, горела лампада. Пламя дрожало от страха – трамонтана добирался и сюда, своим жестким дыханием заставляя трепетать все живое, в том числе и живой огонь. По стенкам исповедальни прыгали и кривлялись тени. Там, за сетчатым окошком, дышал неизвестный.
- Слава Иисусу Христу, - голос густой, тяжелый.
- Во веки веков, Аминь, - брат Винченцо вздохнул и перекрестился.
- Последний раз был на исповеди месяц назад, положенную епитимью исполнил, - монотонно начал исповедуемый. И вдруг сорвался на всхлип:
- Каюсь в том, что стал причиной смерти жены своей, донны Лауры Трегезе, дочери миланского купца Сильвио Трегезе!
Хохот ли это дьявольский над крышей, или то трамонтана пляшет там свою вечную тарантеллу? Пальцы сжимаются в кулаки так, что белеют костяшки пальцев.
- Тяжек твой грех, сын мой. Но Господь милостив. Рассказывай!
- Это все трамонтана, отче…
- Говори, сын мой!
- Два года назад я женился на дочери почтенного семейства, девице Лауре Трегезе, надеясь наконец-то обрести семейный покой и счастье. Видите ли, отец мой, я далеко не молод и был женат уже шесть раз. Но, по несчастной случайности, все мои жены оказались слабы здоровьем и рано покинули сей мир. Желая наконец-то обрести супругу на долгие годы, я обратился за помощью к профессионалам, и мне подсказали дом Трегезе. Что ж – семья была почтенной, и приданое, которое давали за девушкой, – хорошим. Я возрадовался, надеясь наконец-то обрести надежную спутницу и, если будет на то милость Господа – мать моих детей! Свадьбу сладили весьма быстро, и тогда это не показалось мне подозрительным. Кто же знал, что в жены мне подсунут истинную ведьму!
С грохотом хлопнул где-то, совсем рядом, неплотно прикрытый ставень, брат Винченцо вздрогнул и перекрестился.
- Сын мой, назвать женщину ведьмой – это тяжкое обвинение. Почему ты так зовешь свою законную супругу?
- Да потому что это правда! – тонкая частая решетка меж половинами исповедальни погнулась и едва не сломалась – с такой силой с той стороны неизвестный припал к ней. – Она ведьма, ведьмой была - и ведьмой осталась! Кто же знал, что она была внебрачной дочерью господина Трегезе от бог весть какой женщины! От цыганки, может быть, или вообще от хвостатой морской девки, как таких тварей на свете Господь терпит!
- Не богохульствуй, сын мой, и продолжай. Почему же все-таки Лаура Трегезе была ведьмой?
- Простите, отче. Продолжаю, - он выдохнул, отпустил решетку, отстранился. – Она знала травы, и слова тайные, которыми лечила многих – и животных, и простой люд, и даже знатных людей.
- Но ведь это мог быть Дар, данный ей Господом, сын мой.
- Не-е-ет! Как бы не так! Ни разу она не призвала Всевышнего на помощь, и не читала молитв, лишь рисовала знаки бесовские, и камни разукрашенные вокруг больного раскладывала, а еще травы варила, да не с молитвою, а с приговором дьявольским. Ведьма, ведьма, сущая ведьма!!
«Ведьма!» - захохотал, надрываясь, трамонтана, и хохот его заставил застонать отца Франциска, лежащего в своей келье. Почтенный настоятель бенедектинского монастыря почему-то, будто вживую, увидел перед собой голую девку верхом на метле, тянущую тонкие хищные пальцы к его страждущему от болезни мозгу…
- Продолжай, сын мой, - говорил меж тем брат Винченцо, тяжело дыша, ибо трамонтана был всемогущ и вездесущ – он проникал везде, сеял ужас, ввергал в уныние и заставлял совершать необдуманные поступки. – Продолжай!
- Отче, видит Бог, я был добр к ней. Вначале просил по-хорошему оставить эти прегрешения, раскаяться и сделаться примерной супругой. Возил ее по монастырям.
- И? – теперь уже брат Винченцо припал к тонкой решетке со своей стороны. - Она смогла войти внутрь?
- Да, - поерзал исповедуемый, - и даже молилась там о здравии всех страждущих. Я был удивлен. Но, возвратившись, она вновь принималась за свое!
- А, может быть, сын мой, тебе стоило оставить ее в покое? Это дело Господа – решать, виновен кто либо или нет.
- Вот еще! – и теперь уже брат Винченцо отшатнулся от решетки, а приезжий с яростью продолжал:
– Чтобы в моем доме, на глазах у всех, действовала ведьма? Да меня все знают! Да я с самим герцогом Миланским близок! А если слухи об этом дойдут до Рима? Чтобы меня, почтенного горожанина, заподозрили в пособничестве ведьме? Нет! Никогда!
- Но…
- Я дал ей шанс!! – сорвался на истеричный визг говоривший. - Я, конечно, перед этим, может, и был неправ. Но сказано же – «жена да убоится мужа своего». А она не боялась. Вот и пришлось поучить ее уму-разуму. Как положено мужу.
- Как же положено мужу, сын мой? – тихо спросил брат Винченцо.
- Я знаю, как. Но в тот раз я всего лишь немного потаскал ее за волосы. За ее чудные бесовские рыжие косы. Ну, может и ударил… один раз. Ей же на пользу!
- А она?
- Плакала и обещала все бросить. Плакала так искренне! Она врала мне, отче!
- Продолжай.
- Это было в конце октября. Потом я уехал по торговым делам, почти на месяц, а когда возвращался домой - был декабрь, дул трамонтана, и я мечтал лишь о том, чтобы поскорее добраться до постели. Хотя головная боль и приступы беспричинной ярости не оставили бы меня и там. Я знаю. Это трамонтана, отче, это он!
- Что случилось, когда ты вернулся домой, сын мой?
- Ее не было дома. Конечно же. Она опять побежала лечить этих свинопасов, чтоб они все передохли!!! – кулак врезается с той стороны решеточки в окошко исповедальни, и брат Винченцо вновь начинает четко и размеренно читать слова молитвы:
- Pater noster, qui ts in caelis. Sanctrticetur nomen Tuum, adveniat regnum Tuum. Fiat voluntas Tua, sicut in caelo et in terra.
- Простите, святой отец, - слышится сдавленный голос, - я был в ярости. Как она могла обманывать и не повиноваться? Какая-то ведьма – и перечить мне! Я всего лишь толкнул ее. А она упала. Один удар головой о мраморные перила – и все было кончено. Я не виноват, отче. Я не виноват. Не виноват! Я просил ее так не делать. Она сама виновата!

Тихо в исповедальне, тихо в пустом помещении монастыря, лишь потрескивает свеча, и где-то там, вверху, над смертными с их грехами смеется трамонтана.

- Тяжек твой грех, сын мой. Скажи, искренне ли твое раскаяние?
- Да, отче! Я жалею о содеянном. Видит Бог, если бы такое произошло еще раз, я бы постарался, чтобы ведьма осталась в живых. Ибо судить – это позволено лишь Господу. А я могу лишь быть смиренным орудием в руках его.
- Молись о прощении, которое может ниспослать тебе лишь Господь. Я же накладываю на тебя следующую епитимью: должен ты совершить паломничество к Святому Престолу…
- Отче, я был там!!! – голос взрывается, перебивая даже полночные всхлипы трамонтаны. – Я был в Риме, был в Палестине, я был везде и исполнял все епитимьи, но она все равно преследует меня! Отче, спасите меня, ваш монастырь славится своей святостью, особенно отец Франциск; я знаю, он болен, - тогда, наверное, Вы, самый младший брат, Вы еще искренни в своей вере, и Ваша молитва поможет и защитит меня!
- От кого же, сын мой? – едва смог вымолвить брат Винченцо.
- От ведьмы! Она приходит ко мне каждую ночь, я не могу спать, просыпаюсь каждые полчаса в холодном поту – это она мучит меня и насылает на меня кошмары! Отче, помогите мне! – и белые пальцы, скребущие с той стороны решетки. Его пальцы. Пальцы убийцы.
- Господь милостив, сын мой, - произносит стандартные фразы брат Винченцо, - и он слышит тебя. Если твое раскаяние искренне, ты будешь прощен. Ступай сейчас в отведенную тебе келью. Здесь, под крышей монастыря, никакая ведьма не посмеет тебя тревожить. Здесь ты сможешь отдохнуть, сын мой. А завтра я расскажу тебе о том, что тебе надлежит исполнить.
Чужак судорожно выдохнул, прошептал последние слова, завершающие исповедь, и ушел.

Келья брата Винченцо была высоко – почти под самой крышей. Здесь трамонтана был слышен сильнее всего. Ветер тянул свою песню, вынимающую душу, выл и стонал, но брат Винченцо устал. Он очень устал сегодня! Потому смог лишь прочесть вечернюю молитву и опустил тяжелую голову на тонкий валик, заменяющий подушку.
И сразу услышал стук.
Тихий, скребущий звук вначале. Потом негромкий стук в окно. Будто птица бьется.
- Кто там? – прошептал брат Винченцо, приподнимая голову.
Стук повторился, уже отчетливее. Брат Винченцо встал и распахнул ставни, а потом и створки окна. И то, что он увидел во тьме, заставило его похолодеть.
Там, во тьме, висела в воздухе неясная тень, очертаниями напоминающая женскую фигуру. Висела себе в воздухе, а внизу, под ней, где-то глубоко у монастырских стен шумела горная река, бегущая к Адриатическому морю…
- Пусти… - прошептала женщина и протянула из тьмы руки к брату Винченцо.
- Ступай прочь, дьяволово отродье! – сурово сказал он и перекрестился. Но фигура не растаяла – лишь подплыла ближе. В лунном свете он увидел блеснувшие рыжие кудри и белое лицо с ярким зеленым глазом. Слева. Справа же лица не было – вместо него была корка запекшейся крови, трещины на черепе и вытекший глаз.
- Изыди! – в страхе воскликнул брат Винченцо - и услышал:
- Ты боишься? Не бойся. Ты мне не нужен. Ты ведь не бил меня сапогами, не ломал ребер, не таскал за волосы, не размозжил мне пол-лица о ступеньки парадной лестницы. Тебе нечего меня бояться, монах. Лишь позволь мне войти! Я Лаура Трегезе, и я знаю - мой муж, убийца, он здесь.
- Он под защитой Святой Церкви, ведьма. Тебе нечего здесь делать. Отправляйся в ад! Там тебе место за все твои злодеяния!
- За какие же такие злодеяния, брат мой? – тихо и зло засмеялась призрачная женщина и подплыла по воздуху ближе. Теперь брат Винченцо мог видеть ее ясно, и он… ужаснулся.
Ее лицо было прекрасно – когда-то; теперь же половина его была страшно обезображена ударами. Волосы растрепались и сбились на левую, уцелевшую часть головы. Шея синела кровоподтеками – было ясно, что эту женщину душили долго, пока она не перестала дышать. Платье с низким декольте было залито кровью, из глубокой раны на боку светились осколки ребер. Правая рука висела безжизненно, как плеть, и была повернута к телу под неестественным углом.
- Смотри, смотри на меня, монах, - сказала женщина настойчиво, - а когда все рассмотришь – впусти. Потому что он должен, наконец, поплатиться за содеянное!
- Он под защитой, - покачал головой брат Винченцо, - я не могу! Я не могу быть пособником ведьмы! Той, что пользовалась бесовской силой, пусть и для благих дел!
- Тогда помоги им, - ведьма подняла руку, и из тьмы родились еще шесть женских фигур. Каждая из них была страшно избита и изуродована, так что у брата Винченцо волосы на голове зашевелились.
- Кто вы? – прохрипел он.
- Это его жены, - усмехнулась Лаура, - его предыдущие жены. Он ведь сказал тебе, что был уже шесть раз женат? Хорошо иметь много денег и быть с герцогом Миланским на короткой ноге. Очень, знаешь ли, удобно. Он думал, что сможет всегда зверствовать безнаказанно. Кто же знал, что ему попадется ведьма, которая сможет прийти за ним с того света! Эти девушки молчат, потому что не имеют моей силы. Но посмотри на них. Посмотри внимательно. И впусти же меня!
- Нет, - пробормотал брат Винченцо, - нет, я не могу. Он под защитой. То, что ты просишь, – это справедливо, но я не могу. Нет. Никогда ведьма не переступит порог монастыря с моего позволения! Нет! Прости!
Взвыл и захохотал трамонтана, взбивая волосы семи призраков, висевших за окном кельи брата Винченцо. Холодной пощечиной прошелся он с размаху по каменной стене монастыря, словно желая стереть ее в желтый песок, и желтый же острый вихрь закрутился в мозгу монаха, заставив его страдальчески сжать виски.
- Нет, - прохрипел он, - нет, нет и нет. Ты пришла сюда напрасно! Я не впущу дочь дьявола в монастырь. Уходи и постарайся обрести покой, страдалица.
- Тогда впусти меня! – раздался тонкий голосок. Ведьма вдруг странно изменилась. Уцелевшая часть лица ее засветилась, руки прижались к животу, а когда распрямились и протянулись к монаху, сложенные лодочкой, – в них сидел крохотный ангел, с нежными золотистыми крылышками, вздрагивающими под порывами трамонтаны.
- Я сын того несчастного, который трясется сейчас от страха там, в гостевой келье, - серьезно сказал ангелочек, подплывая прямо к лицу брата Винченцо, - да, я его нерожденный сын. Если бы он не убил мою мать, сейчас бы мне исполнился год. Подвинься, брат, и дай мне войти, потому что я – безгрешен, и погиб невинно. Меня ты не сможешь удержать.
Странная тишина повисла над монастырем, и даже трамонтана, казалось, лишь шептал.
- Входи, - глухо сказал брат Винченцо и отстранился. Ангелочек вплыл внутрь, а вслед ему раздался торжествующий женский хохот:
- Убей его!! – кричала исступленно ведьма, там, за окном, - убей его, сынок, так, как он убивал меня! Разорви его на клочки! Выпей его кровь! Выверни ему руки и проколи внутренности! Мучай его до рассвета, мучай, мучай, а я буду наслаждаться его криками там, под окном кельи!
- Нет, мама, - спокойно сказал несбывшийся малыш, оглядываясь и кротко гладя на женщин за окном, - этого не будет. Он всего лишь умрет, и судить его будет тот, кто единственный может судить нас всех в этом мире. Прости. Я попрошу, чтобы его смерть принесла, наконец-то, всем вам покой…

К утру трамонтана стих. Взошло зимнее солнце, засияло в чистом небе, освещая горы, присыпанные сухим снежком. Ожил монастырь, прятавшийся до того от злого ветра, встал с постели отец Франциск. Лишь в гостевой келье, недвижим и бездыханен, лежал вчерашний приезжий, да брат Винченцо читал над ним ровным голосом:
- Requiem aetemam dona eis, Domine…

_________________
У кошки четыре ноги -
и все норовят ее пнуть.
Товарищ, ты ей помоги.
Товарищ, собакой не будь.

Тимур Шаов


Вернуться наверх
 Профиль  
 
Показать сообщения за:  Сортировать по:  
Начать новую тему Ответить на тему  [ Сообщений: 6 ] 

Часовой пояс: UTC + 3 часа


Кто сейчас на форуме

Сейчас этот форум просматривают: нет зарегистрированных пользователей и гости: 7


Вы не можете начинать темы
Вы не можете отвечать на сообщения
Вы не можете редактировать свои сообщения
Вы не можете удалять свои сообщения
Вы не можете добавлять вложения

Найти:
Перейти:  
cron
Литературный интернет-клуб Скифы

статистика

Powered by phpBB © 2000, 2002, 2005, 2007 phpBB Group
Template made by DEVPPL Flash Games - Русская поддержка phpBB