Полки книжного червя

Здесь будут рассказы Роксаны. Выложу 10 из имеющихся на свой вкус, но вообще у меня их 15 - тех, что Роксана согласилась предлагать. Так что жду указаний, куда девать еще 5

Обсуждение и голосование здесь: http://bookworms.ru/forum/19-2734-1

Дикий хмель
(Ловец снов-1)

Да, жаркий выдался денек. Зной осязаемой дымкой дрожал в раскаленном воздухе. Путешествовать днем становилось просто мучением. Пот лил градом. Дорожная пыль налипала на кожу, подсыхая тонкой соленой коркой, и нещадно зудела, поэтому небольшая речушка, затерявшаяся в зарослях камыша и ветлы, выглядела просто подарком свыше. Сквозь чистую, быструю воду просвечивало песчаное дно. Стайка серебристых рыбешек сновала на мелководье в поисках пищи.
Ни раздумывая ни минуты, Дэниэль скинул одежду и окунулся в прохладную глубину. Вода омывала разгоряченное тело, унося жар и усталость. Пробултыхавшись с четверть часа, он выбрался на берег, простирнул вещи, развесил их сушиться на ближайших кустах. До селения с громким названием Норп оставалось всего ничего, рукой подать, но спешить было некуда. Его там точно никто не ждал, а речушка манила и уговаривала остаться. Вытащив из котомки краюху хлеба, перекусил, смахивая крошки мелкой рыбешке, которая смело подплывала к самому берегу за подачкой - казалось, протяни руку и лови. И растянулся на песочке в тени плакучей ивы.
Прикрыл глаза, слушая стрекот кузнечиков и незамысловатую птичью песенку - «жить...жить... любить... жить... жить...любить... жить... жить...». Птаха божья понимала в этой жизни куда больше людей, выпевая гимн самым простым и неизменным ценностям. Действительно, ну что еще нужно, кроме как жить и любить? Но человек - создание сложное, ему для того, чтобы прийти к этим банальным истинам, нужно пройти через боль, грязь, кровь. Вот и этот райский уголок с трудом возвращался к полноценной жизни, затягивая страшные раны, нанесенные последней войной: мертвые, выжженные поля, опустевшие выгоревшие деревни, лесные поляны с проплешинами от магического огня... а казалось бы, ну что может быть проще, чем: «жить... жить... любить...» Сон пришел незаметно, накрыл расслабляющей волной, унося мысли в неведомую даль.
Громкие голоса, смех, плеск, стук белья о воду вырвали из блаженного небытия, но сожаления об ушедшем сне сразу отступили, как только он обнаружил источник шума. Местные селянки на противоположном берегу устроили постирушку. Совсем молоденькие и не очень, в одних нижних рубашках, промокших и заткнутых за пояс, обнажавших ноги до самых колен и соблазнительно подчеркивающих очертания тела, селянки с удовольствием полоскали белье, выбивая щелок об воду, подымая столб радужных брызг и одновременно усиленно перемывая косточки отсутствующим товаркам.
Вволю насладившись открывшимся зрелищем, Дэниэль благоразумно отполз в кусты, по пути потихоньку собрав свои вещи. Бабы, конечно, хороши, но ведь за погляд могут и по шее накостылять - случайно или нарочно, разбираться не будут. Полноценную потасовку с ними не устроишь, а быть битым бабьим войском позорно и обидно. Ниже по течению благополучно пересек речушку по шаткому мостку и вернулся по дороге к месту постирушки.
- Эй, хозяюшки, на постой путника не пустите?
Визг взметнулся до самых небес, кусты затрещали, когда бабы кинулись за своими вещами. Присев на безопасном расстоянии на взгорок, Дэниэль принялся ждать, пока селянки приведут свои наряды в прядок. Ждать долго не пришлось - накинув верхние юбки да рубахи, самые любопытные уже павами выплывали из-за кустов. Для переговоров вышла дородная баба, с зычным голосом, огромной грудью и внушительными кулаками. Молоденькие девицы благоразумно прятались за ее спиной, а любопытные молодки обступали по сторонам, стреляя шалыми глазками.
- Ты надолго или переночевать?
- Ну, как примете, глядишь - и задержусь на семидницу.
- Ты как мужик-то силен - или как?
- Да пока не жаловались...
- Ну коль на семидницу, то выбирай любую. Все, почитай, вдовые солдатки, любой мужик в доме лишним не окажется. Опосля войны, почитай, на три десятка дворов пять мужиков осталось, да и те - кто старый, кто хворый... Коль совсем осесть решишь, так и невесту сыщем, вон какие девки-то подросли, а женихов днем с огнем не найдешь. Хату выделим, не новую, но, коли руки приложишь, жить можно. Без серьезных намерений девиц не тронь - у нас и так молодух хватает. За девок самолично шею намылю.
- Эй, вы поосторожней, с таким напором и путников-то всех распугаете. Я же только переночевать, а вы уже крестины собираете...
Бабенки плотными рядами, вроде бы как невзначай, стали напирать, каждая пыталась встать поближе да позу принять поэффектней. Немного поодаль статная молодка складывала белье в большую корзину, вроде как и не участвуя в смотринах, но как сверкали черные глаза... глянет - огнем обожжет. Толстая коса вилась ниже пояса, губы - малина, смуглая кожа, уже не девчушка, но зрелые женские формы приятно радовали глаз, и еще было в ней что-то такое, что заставило бы оглянуться вслед, - прямая спина, горделивая осанка, бабий нерастраченный жар, перехватывающий дыхание.
- А я, пожалуй, вон к той смуглянке попрошусь, она уже вроде бы как и с постирушкой закончила. Ждать не надо. Пустишь к себе на постой?
- Отчего же не пустить мужика, на которого бабы пока не жаловались? Пущу, конечно... Ну, мужик, хватай корзину, а то мокрое белье неподъемное, да тащи вперед, моя хата с краю.
- Ганка, мужики за версту чуют, на чьём дворе лучшее пиво варят, - и бабы за спиной захихикали, провожатая счастливицу завистливыми взглядами.
- Денег за постой да за стол не возьму, но уж отработать изволь, сам слышал - с мужиками у нас беда, так что на покой и негу не рассчитывай. Все соки выжму, не каждый день мужик к дому прибивается, - сказала, как ножом отрезала, не оставив пути к отступлению.
Хата действительно стояла с краю, чистая такая, ухоженная. Выметенный двор, палисадник с яркими, душистыми цветами - все радовало глаз. В хате пахло воском и сушеными травами, щедро развешенными большими пучками на балках в сенях для просушки. Еще в воздухе ощущался пряный аромат чего-то неуловимо знакомого. Этот запах плыл с чердака, источался стенами, и даже хозяйка пахла именно так, горьковато-пряно и одуряюще.
- Эй, хозяюшка, куда это тебе трав-то столько?
- Какие куда - одни от простуды, другие от других болячек; в Туине лекарь вовремя собранную травку хорошо берет, да еще я варю лучшее пиво и варенуху в наших краях. Трактирщик Хиврон за мое пиво серебром платит. Коли глянешься, угощу, ты такое вовек не пробовал. Бабка у меня травница была да повитуха знатная, а муж из зажиточных семейственных пивоваров. Вот теперь я одна за всех. Летом пиво варю, зимой селян врачую.
- Не тяжело одной?
- Тяжело, да сейчас вся деревня так живет. Мужики полегли на поле, а бабы гробятся в поле. Ты в Лордене случайно в ту пору не был?
- Был...
- Наши деревенские, почитай, все в ту битву и полегли... А ты как?
- Повезло. Выжил. Отвалялся в лазарете - и почти как новый; только временами кажется - лучше бы уж тогда... Не люблю я вспоминать про это...
- Ладно, не любишь - и не надо старое бередить. Ну-ка, похвастайся своей мужской силой, пойди-ка дров наруби да воды натаскай. Чай, вечерком-то в баньку попросишься.
До самого вечера Дэниэль рубил дрова, таскал воду в баню и большую колоду на огороде, подправил скрипевшую ступеньку у крыльца да покосившийся плетень. Когда Ганна позвала в хату, в голове уже крутилась только одна мысль - перекусить и упасть, да где угодно, хоть на лавке, хоть на сеновале.
- Молодец, силен, я думала, раньше сломаешься. Снимай рубаху да нагибайся, на спину полью, до баньки-то тебе, видать, сегодня уже не добраться.
Упругой, тугой струей бьет вода по спине из глиняной крынки, смывая пот и усталость, вызывая ноющую боль в натрудившихся мышцах. Пахнет вода мятой, травами луговыми и все тем же неузнаваемым ароматом. Спросить бы, чем, но уже соседки облепили плетень, переглядываются да зубоскалят:
- Ганка, еще только свечерело, а ты мужика - глянь как ушатала; сбежит от тебя, так мы ведь приберем. Совсем от мужика отвыкла, они же не семижильные, с ними бережно обращаться нужно, ласково.
- Кыш, трещотки. Не завидуйте моему счастью, - и протянула затейливо вышитый рушник: - Вытирайся да пошли в дом, ужин на столе стынет.

Борщ, грибная солянка, большая стопка блинов, сметана в крынке. Хороша хозяйка, да и насчет варенухи не похвасталась. Пряная, медовая, хмельная, как будто весь аромат лета в себя впитала. Как очутился в постели, не помню. Где то вдалеке, в тумане звучал голос: «Эка, как тебя развезло с устатку. Ну-ка, вставай, милый. Ножками-ножками, да на постельку. Вот и молодец, спи, я тебя утром рано разбужу».
Плохо я спал в ту ночь. Всю ночь меня мучил мой самый страшный кошмар. Я снова шел по Лорденскому полю, после той самой битвы, сломавшей хребет бестолковой и бесславной войне, выискивая раненых и недобитых, и обрывал тонкие нити, связывающие изуродованные тела с душами, прекращая мучения. Желтовато-белый дым все еще клубился в низинах, но туда соваться было бесполезно, там живых уже не оставалось. Легко раненных подбирали и уносили в лазарет, обреченных добивали. Каждый недобитый солдат с наступлением сумерек мог пополнить зловещую армию зомби. Я до сих пор помню ужас солдат, встретившихся взглядом с Легкой смертью в ожидании своего приговора. Наверное, я никогда не сотру из памяти это прозвище и ощущения бившейся в руках тонкой, золотистой нити; легкий рывок - и отлетающая душа. Я всего лишь хотел лечить людей, но каждое знание имеет обратную сторону: кто знает, как лечить, тот хорошо умеет убивать. Ненавижу войну... Проклятый сон. Рядом со мной тенью шествовала укутанная в плащ фигура, заглядывающая в лицо каждого солдата...
Еще не рассвело, когда Ганка меня растолкала:
- Поднимайся, нам по холодку еще много дел переделать нужно. Летний день - он зиму кормит.
Крынка холодного молока и горбушка ржаного хлеба, огромная корзина, тропинка, ведущая к роще, травы в росе. Мирная благодать после ночных кошмаров. Густой туман, пахнущий прелой землей и разнотравьем. Когда-нибудь он сотрет в памяти след от желтого дыма, но пока я еще машинально пытаюсь сдерживать дыхание. Вот он, вчерашний аромат... заросли дикого хмеля... Срываю шишку, разминаю в руках, и голова идет кругом...
- Что, мужик, пиво любишь?
- Да кто ж его не любит...
- Ну тогда вот тебе задание... Хмель созрел. Бери только золотистые шишки, стебель старайся не задевать, а то раздерешься весь да заноз насобираешь.
Вроде бы несложная работа - обрывай зрелые шишки с зарослей дикого хмеля да кидай в корзину за спиной; но через полчаса одежда пропиталась росой, настоянной на пряном аромате, руки затекли и покрылись мелкими ссадинами, а в корзине едва дно прикрыто. Далеко впереди маячит прямая спина с горделиво посаженной головой. Интересно, откуда у селянки такая осанка, вот ведь даже коса, уложенная вокруг головы, как корона смотрится. Нет в ней ни капли усталости, как будто не монотонной, нудной работой занимается, а на вечерку павой плывет, еще и напевает что-то негромко.
Когда с полной корзиной я выполз на полянку, Ганка, уже отдохнувшая, валялась в траве с пучком спелой лесной земляники. Пунцовые ягоды не спеша обрывала, едва прикасаясь губами. Прислонив корзину в тенечке к пеньку, я пристроился рядом с Ганкой в траве. Сорвал губами ягоду со стебелька - молчит. Слизнул каплю земляничного сока с тонких пальцев - шалая искорка мелькнула в глазах. Потянулся к губам - отпрыгнула дикой кошкой.
- Не балуй... Эка ты уделался с непривычки. Вон там, за березками, родник пробивается, поди охлонись да умойся. Руки в воде подержи, а то завтра все царапины воспалятся...
Холодна вода в роднике. Зубы ломит. Руки судорогой сводит. Мозги прочищает... Подумаешь, недотрога... Не хочет — не надо. Я ведь тоже не юнец какой-то, чтобы от каждой юбки вспыхивать.
Домой возвращались молча. Поднял корзины на чердак. Вот он откуда, запах-то: весь чердак засыпан хмелем, сохнут шишки в теньке в ожидании своего часа. Собрал подсохший хмель, рассыпал свежий.
Ох, и сложное это дело - хорошее пиво сварить; сродни алхимии. Натаскал воды родниковой, колодезная ни-ни. Дрова под чан только ольховые, чтобы смоляного да дегтярного духа не давали. Тяжелыми ручными жерновами мелко перемолоть ячмень. Варится пиво на слабом огне, чтобы не бурлил отвар, а томился. Стоит Ганна у чана, отвар помешивает, к запаху принюхивается, то одну травку бросит, то другую, и что-то в ней такое появляется от древних волхвов и давно забытых богов.
- Ганка, как же тебя еще твои деревенские ведьмой не объявили да камнями не забили?
- Так вся слава Норпского пива на мне одной держится: чтобы хорошее пиво сварить, кроме знаний, еще и чутье особое нужно. За пивом в Норп со всей Шеетены приезжают. Вся деревня под эту марку свое пиво сдает. Так что кормилица я у них, куда меня забивать...
Вечером, после сытного ужина и кружки варенухи, я снова провалился в сон, едва до лавки дошел.
Только закрыл глаза, как увидел Ганну в тонкой прозрачной сорочке, варившую пиво. Помешивает и смеется. Зовет меня к себе. Рванулся навстречу - и утонул в хмелевом тумане, который постепенно стал превращаться в желтый дым... и снова я, задыхаясь, иду по Лорденскому полю. Выискивая и убивая малейшие крупинки жизни. И серая тень опять идет за моей спиной, внимательно вглядываясь в мертвые лица.
Я был уже благодарен за столь раннее пробуждение, унесшее мой кошмар. И снова день, как две капли воды похожий на вчерашний. Корзина за спиной, руки, расцарапанные в кровь, одуряющий аромат хмеля. Вода из звонкого, говорливого родника. Тяжелые жернова, перемолотый в пыль ячмень. Взгляд черных глаз, провожающий и обжигающий каждую минуту. Только к вечеру я все-таки попал в жарко натопленную баньку. Вот чего не хватало для полного счастья! Каждая косточка, каждая жилка в натруженном теле пела от удовольствия, когда я растянулся на полоке. Скрипнула дверь, волна свежего воздуха ворвалась в баню. Странные все-таки существа - женщины, они приходят сами, когда их уже перестаешь ждать...
- Да кто же так парится? Ты прям варвар какой-то.
Скинула нижнюю сорочку, представ в первобытной, колдовской красоте. Такое тело создано для любви и материнства... Чертова война, разрушившая все первозданные устои, только птицы и помнят, для чего мы приходим в этот мир: «Жить, жить, любить...»
Плеснула травяного отвара на каменку, сняла березовый веник со стены...
- Ну держись, настоящий мужик, парить буду...
Ах, как прошлась веничком, разгоняя духмяный жар, разминая уставшие мышцы. Баня - это тоже колдовство, она уносит и смывает все, что нас давит и мешает жить, заполняя образовавшиеся пустоты жизнью в высшем ее понимании. Распаренные и отмытые до скрипа, выскочили во двор, окатились холодной водой из дубовой колоды. Всю усталость длинного дня как рукой сняло.
- Ну что, мужик, пробу с пива снимать будешь?
- А как же, быть в Норпе - и не попробовать знаменитого Норпского.. .наливай, хозяюшка...
Хмель на губах. Волосы, пахнущие хмелем. Тело, впитавшее в себя летний зной. Голова кругом. Во всем виноват дикий хмель. Засыпал, прижимая к себе, щедрый дар хмельного лета...
Кошмар не отступил. Я снова всю ночь бродил по Лорденскому полю, выжигая остатки своего редкого дара, и серая тень шла за моей спиной.

День сменялся днем. Купцы приезжали за пивом, снимали пробу, причмокивали от удовольствия, полновесно платили за хмельной напиток. По утрам корзины с свежим хмелем, поцелуи вперемешку с земляничным соком, чешуйки хмеля, запутывающиеся в волосах, ласковые волны небольшой речушки. По ночам - выматывающие кошмары и Лорденское поле. Я уже стал бояться засыпать. Пробовал набраться и уснуть в хмельном угаре. Но каждую ночь все возвращалось... Легкая смерть шел по полю, собирая свой страшный урожай, и серая тень маячила за его плечом.
Вот она, очередная слабая искра жизни. Нагибаюсь, осматриваю солдата. Увы, я уже ничем не смогу ему помочь, Ожоги по всему телу, оторванная нога, большая кровопотеря и легкие, выжженные ядовитым дымом, синие ясные глаза глядят без страха, черные от запекшейся крови губы шевелятся в безмолвной просьбе. Я ловлю тонкую золотистую нить и резко обрываю, отпуская душу. За спиной навзрыд, по-бабьи голосит серая тень. Для меня «еще один», а для нее «единственный», и нет мне прощения. Я почувствовал себя лишним в своем собственном кошмаре. Надо уйти и дать ей проститься. Тяжело, с надрывом, я делаю то, что проделывал сотни тысяч раз, начиная с самого раннего детства, - выхожу из сна. Открываю глаза. Получилось. Рядом рыдает спящая Ганка. Тихонько встаю, одеваюсь, собираю свой нехитрый скарб в котомку. У двери задерживаюсь - нехорошо оставлять после себя такие воспоминания. Легкая смерть остался на том поле, дар выгорел подчистую, больше ему уже не лечить и не убивать. Тело Легкой смерти притащили в лазарет, где он провалялся в горячечном бреду почти месяц, из лазарета вышел Сен Дэниэль, странник без роду и племени, ни имеющий ничего - ни дома, ни дара, ни друзей. Но даже сейчас, спустя годы после войны, найдутся люди, которые щедро заплатят за то, чтобы найти Легкую смерть и спросить по старым счетам.
Если я смог выйти из сна, значит, нужно попробовать убрать воспоминания о нем. Это же самое простое, на это не нужно много сил. Вернулся к постели, тихонечко зацепил сеть сна Ганны, прислушиваясь к себе, пытаясь найти то, что мне нужно. Раньше у меня на это уходили доли секунды, а теперь минуты слились в длинную цепь. Вот она, нить памяти, выровнять дыхание и осторожно удалить ее. Утром Ганка проснется и не вспомнит ничего, кроме того, что у нее жил постоялец, который сбежал, гад, даже не попрощавшись. Берусь за нить - и получаю оглушительный ментальный удар. Когда-то в молодости, нахальным юнцом, я получал пару пощечин от взбешенных девиц, но они не шли ни в какое сравнение с этой ментальной оплеухой. В глазах потемнело, в ушах звон, и сквозь этот звон прорывается раздраженный крик Ганки:
- Запомни, я всегда сама решаю, что мне помнить, а что нет...
Ганна сидела на постели, закутавшись в простыню, слезы от недавнего сна еще не высохли на ресницах.
- Нашла, что искала?
- Нашла. Я не могла иначе - для того, чтобы начать новую жизнь, я должна была распрощаться со старой. Его мертвым никто не видел. Он просто ушел - и как в воду канул. Я должна была это увидеть.
- У тебя пропал местный акцент...
- Твоя речь тоже не сильно напоминает бездомного странника...
- Давно копаешься в моих воспоминаниях?
- С первой ночи, когда тебя спать укладывала, случайно поймала нить сна; даже не поверила вначале, кто ко мне на огонек приблудился...
- Ты медиум? Я думал, их не осталось...
- Медиум слабый, а вот травница хорошая. Я-то недоучка из глубинки, но тебя-то в столичной академии натаскивали - и не понял, что пьешь? А я все вздрагивала: когда ты сообразишь, чем варенуха отдает...
- Расслабился, разнежился...
- Все вы, мужики, одинаковые: увидели смазливую бабенку - и бери вас тепленькими...
- Пожалуй, мне пора...
- Я тебя не гнала, ты сам решил. Мужик решил - мужик сделал, что было, того не вернуть. Уходи...
Она била словами наотмашь, как кнутом, за прошлое и настоящее, за то, что не попробовал спасти, за то, что обрек на безрадостное вдовство, за глупость и за трусость - и это было ее право. Мы воюем и убиваем, а их оставляем выживать и помнить.
На утренней зорьке я покинул гостеприимный Норп, унося на губах горький привкус дикого хмеля. Не люблю оглядываться, но не сдержался, оглянулся с дороги, Ганна стояла у плетня, смотря мне вслед. Первые лучи солнца выглянули из-за горизонта, ударив по глазам и сыграв надо мной злую шутку. Я впервые за долгие годы снова увидел бьющуюся внутри нить жизни. Дар возвращался. Я всегда чувствовал, что в ней слишком много жизни, ее нить быта прочна и крепка, она скручивалась в спираль и двоилась. У этих доморощенных чародеек все не как у людей... а может быть, это просто солнце...
«Жить, жить, любить» - заливалась птаха. Казалось, что может быть проще, а вот, однако, не получается...

- Что-нибудь еще изволите? - поинтересовался трактирщик Хиврон. -Хотите пива? У жены начальника гарнизона подружка в Норпе живет, так что у нас самые лучшие поставки.
- Мне не очень нравится Норпское, на мой вкус, оно слегка горчит...
- Да вы, я вижу, знаток. Но что вы хотите от вдовьего пива - до войны, говорят, этой горчинки не было.
- А, ладно, налей, только неразбавленного, плачу двойную цену.
- Ну что вы, для такого знатока налью, как себе.
- Хорошее пиво, а горчит просто оттого, что варят его на диком хмеле...

Дай мне руку
(Ловец-снов-2)

Рождественские ярмарки, заполненные веселой суетой, всегда дают способ неплохо подзаработать. Шумные ряды торговцев предлагают товары на любой вкус. Лакомки бродят у лотков с пряниками и леденцами, модницы толпятся у прилавков с тканями, лентами, бусами, солидные горожане приглядывают упряжь, домашний скарб и лошадей. Лошади - это отдельная статья любой ярмарки. Чем богаче конный ряд, тем ярмарка солиднее. В этом году я прибился к небольшому бродячему цирку дядюшки Тома. Пара акробатов, девочка-плясунья, старый шут Том – он же хозяин цирка, - канатоходец, ну и я со своими незамысловатыми фокусами, вот и вся труппа. Место досталось бойкое. Народ с удовольствием смотрел на простенькое представление. В миску щедро сыпались медяки, а иногда и серебро.
Ничего сверхъестественного я не показывал, так - ловкость рук и умение отводить глаза. Вынимал из шляпы кролика, показывал банальные карточные фокусы, извлекал монеты из-за уха зевак и цветы из рукава. Конечно, можно было заставлять зрителей бегать босиком по углям, изображать из себя собаку, коня или петуха; но в этом городке инквизиция была строга, и за такие фокусы она по головке бы не погладила. Заканчивалось уже третье представление, когда к толпе зевак присоединилась она. Хорошенькая, свежая, как весенний цветок, в сопровождении служанки, загруженной покупками, незнакомка сразу приковывала к себе внимание, и так уж получилось, что номер я доигрывал только для нее, даже в конце подарил ей букет бумажных цветов.
Представление закончено. Монетки перебрались из кошелей зевак в миску маленькой плясуньи. Каждый отправился по своим делам. Обеспеченная, добропорядочная горожанка - в свою сторону, а балаганный фигляр - своей дорогой. В мечтах я уже сидел в теплой таверне, у большого камина, потягивал горячий грог из глиняной кружки, заигрывая с пухленькой служанкой. Рядом семенила и трещала без умолку взбудораженная выступлением и большим сбором Ташка, внучка дядюшки Тома.
- Ден, а Ден, ты чего это цветочки-то раздариваешь? Я тебе не буду всю ночь новый букет вырезать… Сам отдал, сам и делать будешь..
- А я тебе сказку вечером рассказывать не буду, вредина…
- Конечно, не будешь, ты сегодня опять просидишь до утра в зале, накачиваясь грогом, щупая толстух да облапошивая простаков в карты.
- Ташка, ну в кого ты такая язва растешь?
- В вас, конечно... Где бедному ребенку набраться хороших манер - кругом одни пьяницы, мошенники и бабники?
- Ребенок, прикуси свой грязный язык, а то вымою рот с мылом!
Ташка не сильно поверила моим угрозам, но благоразумно отодвинулась на пару шагов в сторону.
В этот момент из-за угла появился горячий гнедой скакун с не менее горячим всадником. Скакун летел, не разбирая дороги. Сзади слышался шум погони. Ну вот, и на этой ярмарке отметились цыгане. Всадник направил коня прямо в толпу зевак. Толпа расступилась, как по мановению волшебной палочки. Велик у нашего народа инстинкт самосохранения. Едва успел выхватить Ташку из под копыт, как площадь пронзил истошный женский крик: «Изабелла!» Преследуемый древнейшими людскими инстинктами, я кинулся на крик, усердно работая локтями; где-то за спиной пыхтела Ташка, не отступая ни на шаг. Не все успели увернуться от копыт. На брусчатке лежала незнакомка с представления, а рядом голосила пожилая служанка. Протиснувшись вперед, я присел рядом с девушкой. Видимых повреждений не было, но она была без сознания. Служанка голосила сиреной:
-Изабелла, Белла, Беллочка, да на кого же ты меня покинула!..
Пришлось отвесить ей легкую оплеуху. «Беллочка-а-а-а...» - еще раз взметнулось ввысь и удивленно затихло.
- Что случилось?
- Ну этот, бешеный, как налетит. А мы в сторону, а он как Белочку толкнет, она отлетела - и головой о брусчатку, вот лежит, совсем неживая.
Я снял с девушки капор. Русые локоны рассыпались по плечам, обрамив хорошенькое личико. Аккуратно ощупав голову, я ничего страшного не обнаружил, только чуть выше виска дулась огромная, лиловая шишка.
- Сударыня, у вас есть чистый носовой платок?
Служанка, шмыгнув носом, пошарила в огромных карманах и протянула мне приличного размера кусок ткани. Под громкие протесты я выдернул кусок шерсти из ближайшего тулупа, поджег и поднес еще дымящийся клочок к носику девушки - реакция ноль.
- Живете далеко?
- Да нет, в десяти минутах ходьбы.
- Ну что, показывайте дорогу.
Подняв барышню на руки, я уверенно зашагал за резво семенящей впереди меня служанкой. Идти оказалось действительно недалеко. Через два квартала мы остановились перед большим богатым домом. Я ошибся, она была не добропорядочная горожанка, а особа голубых кровей. Какого черта ее занесло на ярмарку? Передав драгоценную ношу с рук на руки многочисленной челяди, я не удержался и остановил на минутку служанку.
- Как вас зовут?
- Магда, я…
- Так вот, Магда, к синяку прикладывайте лед, лежать не менее недели, и лекаря не забудьте позвать. Все поняли?
Она кивнула головой и бросилась в дом.
Ну вот и все, история закончена, пути княжьих дочек и фигляров дважды не пересекаются.
За спиной все еще пыхтела любопытная, верная Ташка.
- Ден, а ты что, врачевать умеешь?
- Я много чего умею…
- Но ведь лекари - люди богатые, а ты почему с нами таскаешься?
- Много будешь знать, плохо будешь спать.
В полном молчании мы дошли до постоялого двора. В глазах у Ташки металась тысяча вопросов, но чуткой детской душой она понимала, что ответа не получит.

Два дня пролетели в обычной кутерьме. Днем ярмарка, балаган, представления, а по ночам я подолгу просиживал за карточным столом.
На третьи сутки я случайно столкнулся с Магдой. Знакомая фигура мелькнула в толпе, и я решился ее догнать.
- Магда, как там Изабелла?
- Плохо, сударь, совсем плохо. Белла так и не пришла в себя.
- Лекарь приходил?
- Приходил, четыре раза кровь пускал, клистир два раза ставил. А когда у Беллы лихорадка началась, он сказал, что в нее демон вселился, и велел священника вызывать.
- Коновал, откуда только такие берутся…Горячка давно началась?
- Да позавчера к ночи, и больше не отпускает. Мечется бедняжка. Бредит.
- Вторые сутки… это плохо… Я не имею права лечить в этом городе, у меня нет лицензии. Если кто-то узнает, у меня будут крупные неприятности, но я попробую помочь, если вы тайно проведете меня . Вы понимаете, о чем я говорю?
- Да, конечно. Хозяин еще не вернулся, так что приходите к дому к полуночи.
Ну что ж, ночь - это мое время. Колокол пробил полночь. Дверь в дом открылась, и Магда помахала рукой. Через пару минут я уже сидел у постели Изабеллы.
Гематома уменьшилась, синяк выглядел, конечно, устрашающе, но явно не мог быть причиной лихорадки. Я взял в руку тонкое запястье. Пульс слабый, но учащенный.
- Магда, принесите мне, пожалуйста, тазик с холодной водой, винный уксус, и заварите вот эти травы, – я извлекаю из кармана мешочек с сбором, – только не будите никого, сделайте все сами.
Служанка бросилась выполнять поручение.
Закрываю глаза. Медленно выравниваю свой пульс с биением пульса Беллы и, отсчитывая удары, погружаюсь в темноту. Вокруг меня исчезают свет и звуки; когда прекращается противное чувство головокружения, открываю глаза. Длинный темный коридор. Двигаюсь вперед, отсчитывая гулкие шаги. Раз, два, три, четыре, пять…двадцать, двадцать один. Я медленно изменяю реальность, сейчас будет поворот, а за ним дверь. Заворачиваю за угол, так и есть, дверь на месте. Ну, держись, малышка, я уже иду. Толкаю дверь и вхожу…
Черт, только не это… Несколько сотен масок проносятся мимо в безумном хороводе. Огромный зал. Гирлянды цветов и еловых веток, венки из омелы, бесконечные ленты серпантина и кружащие в воздухе конфетти, конфетти, конфетти... Я на маскараде. Сотни беснующихся масок. Ну и сны у тебя, Белла, как теперь тебя искать в этой толпе?
- О белый рыцарь, не дадите ли даме бокал вина…
Белый рыцарь? Это о ком? Пикантная Коломбина заглядывает мне в лицо. Беру бокал вина, протягиваю кокетке. На мгновение руки соприкасаются…Увы, фантом, пустышка.
Подхожу к ближайшему зеркалу и вглядываюсь в отражение. Действительно, белый рыцарь. Плюмаж из страусиных перьев на шлеме, белоснежный плащ через плечо, из прорези забрала глядит грустный и честный взгляд. Жалко, Ташка меня сейчас не видит, а то - бабник, картежник…
Пора менять маску, какой из меня рыцарь, да и неудобно железом весь вечер брякать. Провожу рукой по зеркалу, изменяя призрачную реальность; но сегодня реальность спорит со мной, навязывая свое мнение: из зеркала на меня глядит грустный Пьеро. Самокопанием заниматься сегодня не будем, некогда, еще один взмах рукой - и вот моя привычная маска шута, с ней я уже сросся.
Итак, раз, два, три, четыре, пять - я иду искать…
- Сударыня, в вашей бальной книжке есть место для одинокого бедного шута, чье сердце разбито о ледяной взгляд ваших прекрасных глаз?
Бесконечный и нудный котильон. Никогда бы ни подумал, что буду тебе благодарен. Сто двадцать пять фигур, бесконечное количество пар.
Шаг. Поворот. Почти случайное касание рукой - и пустота. Смена партнеров.
Поклон. Проход вперед. Касание плечами - и пустота. Пары меняются.
Руки за спиной. Кружение по часовой стрелке, кружение против часовой стрелки. Кавалер подает даме руку - и опять фантом.
Сто двадцать пять фигур, сто двадцать пять дам - и везде пустота.
Чувствую себя последним идиотом. Два часа танцевать в зале, заполненном привидениями, бредом воспаленного сознания, глубоко запрятанными страхами и нереализованными желаниями юной особы...
А между тем реальность дрожала и дробилась, меняя цвет стен и рисунок паркета. Изабелле явно становилось хуже.
Так не пойдет, я могу искать ее очень долго, у нее нет столько времени.
Подхожу к ближайшему зеркалу и делаю шаг вперед, покидая сон.
Приступ тошноты и головокружения, и я открываю глаза. Отвар дымится на столе, Магда ставит рядом тазик с водой.
Ну что ж, значит, я все еще в форме, не так уж много времени я провел во сне.
- Магда, вы давно служите Белле?
- Да, почитай, с самого рождения. Матушка-то ее померла при родах, вот меня и взяли из деревни в кормилицы. Белла мне, как дочь.
Развожу уксус в воде, мочу губку и начинаю потихоньку протирать Беллу прохладной водой.
- Расскажите мне, какая она? Как она жила все эти годы?
- Ну, какая… Малышкой была шумной и веселой. Любил ее отец без меры, баловал. Он-то сына ждал, а тут девочка, да еще и без матери воспитывалась. Отец ее сызмальства с собой в седле везде возил, как пацана воспитывал. Когда подросла немного, то могла без седла на любом жеребце полдня проскакать. Отец ей сам уроки фехтования давал. В общем, росла сорвиголовой. А когда Беллочке исполнилось десять лет, отец не вернулся из похода. Сиротка так горевала. Осталась Изабелла хозяйкой огромного поместья. Ненадолго, правда, вскоре суверен назначил опекуна. Лорд Квелли когда приехал, то долго не думал, объявил, что воспитание Беллы не соответствует высокому званию «наследницы» и отправил ее на долгих восемь лет в монастырь, чтобы монашки из нее сделали настоящую леди. Уж как ей там жилось, бедняжке, не знаю, только вот приехала вся такая тихая да неулыбчивая. Я и решила ее на ярмарку сводить, развеяться, да кто же знал, что такая беда случится? На днях лорд Квелли вернется, жениха Белле привезет, а она…
Закрываю глаза - и снова темный коридор. Медленно отсчитываю шаги. Раз, два, три…
Да, девочка, проблем у тебя выше крыши. Десять, одиннадцать, двенадцать… Как тебя искать? От стен пышет жаром, времени остается совсем мало. Двадцать, двадцать один… Толкаю дверь. Опять эти чертовы доспехи. Я не рыцарь, я шут. Реальность дрогнула и выполнила мое желание, на этот раз не споря.
Белла, кто же ты, девочка? Маски монахини я не видел. Невеста? Дамы в белом все участвовали в котильоне. Стоп… Я же видел здесь маленькую девочку, но где? Точно, она сидела у окна…
Я нашел ее, сидящую на подоконнике, спрятавшуюся за роскошной занавесью. Маленькую, одинокую и очень печальную.
- Малышка, что ты тут делаешь?
- Грущу. Мне еще нельзя участвовать в танцах, а взрослым не до меня. Ты мне расскажешь сказку?
- Сказку? Увы у меня просто нет столько времени, но зато смотри, кто у меня есть… - и я протянул ей большого плюшевого мишку. – Если прижать его покрепче, то он расскажет тебе сказку. Он их много знает.
Девчушка схватила медвежонка, стиснула от радости, и он действительно пробурчал: «В одном королевстве жили-были...». Девчушка пискнула от восторга, а я, как бы между прочим, погладил ее по голове… Увы, опять пусто, еще один фантом.
За что я люблю сон, так это за то, что в нем так просто сделать человека счастливым. Как была бы счастлива Ташка, имея такого медвежонка! Но медведи рассказывают сказки только во сне.
Что у нас еще осталось?
«Изабелла осталась хозяйкой огромного поместья.»
Хозяйка. Королева бала восседала на высоком троне. Величественна и недоступна, такую не пригласишь с бухты-барахты на танец.
- Моя королева, зачем Вы так грустны? Одно только слово, и верный ваш шут отдаст свое сердце лишь за тень вашей улыбки.
- И что я буду делать с твоим сердцем?
- Подвесишь на веревочку и будешь играть со своим котенком, или положишь на блюдо и выставишь в назидание своей свите, чтобы они не позволяли тебе скучать…
- Ты дерзок, шут, но забавен…а давай свое сердце, у меня потерялся любимый мячик…
Что и требовалось доказать: падки вы, женщины, до наших сердец. Старая как мир пантомима с извлечением бьющегося сердца и вручением его даме, а в последний момент вместо сердца из руки вылетает белый голубь. Только в этой реальности все проще, и я, стоя на одном колене, вручаю воистину королевский подарок – огромный, с кулак, бриллиант с замурованной внутри пурпурной розой.
- Ты развеселил меня шут. Что желаешь взамен?
- Один поцелуй, моя королева…
- Ты нагл, фигляр…
- А ты нетерпелива… я желаю всего лишь припасть своими грешными устами в благочестивом поцелуе к твоей лилейной ручке.
Еще одна улыбка нахальному шуту - и ее рука милостиво протянута для поцелуя. Не вставая с колена, слегка касаюсь губами руки. Увы…
- Очередная пустышка, - шепчу себе под нос, отходя от величественного трона.
- Эй, ты оскорбил даму! – громко, на весь зал, выкрикнул мальчик-оруженосец.
- Я никого не оскорблял, - этот сон меня начинает нервировать, я прошел тысячи чужих снов, и впервые призрачная реальность диктует мне свои условия, споря со мной. Белл,а ты талантлива - создать такое количество фантомов. Удерживать их долгое время, каждого наделив индивидуальностью и характером. Спорить на равных с мастером снов. Девочка, с такой фантазией тебе бы романы писать. Я отвлекся - и вот расплата: мне в лицо летит перчатка.
- Защищайся или беги, если ты трус! - бретта блеснула всплеском молнии, мальчик замер в боевой стойке.
Любопытная толпа окружает плотным кольцом. Это будет похоже на избиение младенца.
- Не дерусь с детьми, - и я поворачиваюсь к мальчишке спиной.
- Потому что ты подлец и трус! – толпа одобряюще загудела, она ждала развлечений и крови.
Провожу рукой, пытаясь сдвинуть реальность и убрать надоевшего фантома, но мальчик так и стоит на моем пути. Зато у меня в руке материализовалась шпага. Кажется, я устал и теряю власть над этой реальностью.
- Ты сам напросился, молокосос. Убивать не буду, но, клянусь, выпорю гаденыша.
Рапира скрестилась со шпагой: прима, терц, реприз-прима. Мальчик мог дать фору записному дуэлянту. Косой удар в правую ключицу, резкий поворот - и рапира скользнула в воздухе. Реальность заметно вздрогнула. По стенам пошли легкие трещины. Маски стали сливаться в одну размазанную личину, и она смеялась надо мной. Господи, косой квинт после репризы! Финт сменялся ударом, выпад, защита и снова терц и прима. Очередная волна прошла по залу, из канделябров посыпались свечи. Черт!!! Белла, девочка, держись! Только не сейчас, милая моя!
Батман, клинок звякнул о клинок. Мальчик хорош, но на моей стороне опыт и сила. От упавших свечей вспыхивают еловые венки, огонь переходит на шпалеры.
«Отец ее сызмальства с собой в седле везде возил. Как пацана воспитывал.»
Ловлю рапиру на эфес в верхнем блоке и с силой толкаю вперед. Мальчишка теряет равновесие и отступает к стене.
«Когда подросла немного, то могла без седла на любом жеребце полдня проскакать. Отец ей сам уроки фехтования давал.»
Выпад. Моя шпага обертывает бретту пажа, поворот кисти, резкий рывок. Рапира отлетает в сторону. Стремительный рывок вперед - и я локтем прижимаю мальчишку к стене и сдергиваю берет. Водопад русых локонов рассыпается по плечам. Бой закончен. Портьеры вспыхивают, как факелы.
- Изабелла, дай мне руку. Я пришел за тобой.
- Я никого не звала. Мне никого не надо. Я привыкла быть одна.
Тихонько прижимаю ее к себе. Теплую и живую. Плечи вздрагивают от рыданий, горькие слезы обиды и поражения прокладывают тоненькие бороздки по щекам. Маска в сторону - и вот маленькая обиженная девочка плачет у меня на плече.
По потолку бегут тучи, и теплый дождик заливает языки пляшущего пламени. Дождь хлыщет по лицам и по маскам, смывая грим, превращая роскошные костюмы в мокрые тряпки, а утонченных дам и галантных кавалеров - в жутковатые манекены.
- Белла, отпусти их, нам пора возвращаться. Нельзя прятаться от жизни. Хочешь - я покажу тебе будущее? – смахиваю слезинки с ее щеки, собирая их в пригоршню. Каждая слезинка застывает у меня в руках маленьким алмазом с острыми и колючими гранями. Она неуверенно кивает.
В легкой дымке растворяются призраки прошлого и внутренние страхи. Мы одни. Призрачная реальность еще раз вздрогнула и открыла нам выход в парк.
Сочная зелень деревьев и пряно-сладкий аромат цветов, влажная после дождя трава, а где-то за спиной растворяется замок. Мы идем по парку, я держу ее за руку. Проходя мимо клумбы, стряхиваю алмазы на цветы, и они сразу превращаются в росу. Вот там и место твоим слезам. Останавливаемся у ручья.
- Не хочешь умыться? У тебя на лице полоски сажи…
Белла умывается, а я пью ледяную холодную воду.
Мы выходим на край обрыва. Я сдвигаю занавес тумана. Внизу на поляне очаровательная женщина играет с двумя маленькими мальчиками. Всадник несется на вороном коне. Мужчина спрыгивает с коня, хватает на руки женщину и целует ее. Мальчишки уже атакуют отца. Он отпускает жену и подхватывает пацанов, высоко подкидывая их в воздухе.
- Видишь, все будет хорошо, а ты решила отказаться от всего этого… идем, тебе давно пора возвращаться.
Плотный туман снова окутывает нас. Мы идем, держась за руки, а я медленно отсчитываю шаги. Девятнадцать, восемнадцать, семнадцать… Какая сильная девочка… Одиннадцать, десять, девять… Завидую тому, кто будет всю жизнь вести тебя за руку… Четыре, три, два… Я навсегда запомню этот сон, он был непрост, но так завораживающе красив. Один… Просыпаемся…
Я отпускаю руку. Изабелла открывает глаза.
- Магда, давайте отвар… Она хочет пить…
Белла пьет жадно и много. Капельки пота блестят на висках. Она блаженно улыбается и снова засыпает. Но это уже будет другой сон, легкий и освежающий, как весенний ветерок. Спи, девочка, набирайся сил. Тебе еще нужно так много сделать.
- Ну вот и все, утром она проснется здоровой, а теперь вам тоже пора уснуть.
Легкий взмах рукой, и Магда обмякла в кресле. Спи, верная служанка, ты заслужила отдых. Пусть тебе приснится маленький домик в родной деревне, яблоки с отцовской яблони и полевые цветы, пахнущие медом.
Я мастер снов; мне не говорят спасибо за мою работу, так как меня не помнят. Я остаюсь в памяти лишь тенью из сновидения. Взмах руки - и я стираю сегодняшнюю ночь из памяти Беллы и служанки. Мое мастерство приравнивается инквизицией к колдовству. Я уже трижды приговорен к сожжению. Каждый раз я клянусь себе, что это последний раз, и каждый раз не могу остановиться перед зовом заблудшей души, слышным лишь мне.
Тихонько выхожу в ночь. Как тих предрассветный час. Морозец щиплет щеки. Снег скрипит под ногами. Пять минут - и я уже в таверне.
Последний посетитель недавно покинул уютное тепло. Хозяйка вытирает перемытую посуду.
- Хозяюшка, налей-ка мне бокал вина.
- Держи, пройдоха. Где это тебя сегодня носило всю ночь? Без тебя было скучно…
- Я знаю…
- Что-то ты неважно выглядишь, видать, горячая красотка тебе сегодня досталась, еле ноги несешь.
- Ой, и не говори, еще какая горячая! Но я был на высоте. Но ты же знаешь, я, как истинный рыцарь, не имею права разглашать подробности.
Легкий хлопок полотенцем по руке.
- Иди-ка ты спать, шут гороховый.
Пустой бокал с багровыми каплями вина остался на столе. А я спать, спать, спать… в мир, который любит и знает меня другим.

Серая мышка
(Ловец снов-3)

- Ден, за что ты так любишь баб?
- Они прекрасны и неповторимы.
- Все?
- Конечно, и притом каждая по-своему.
- А если они уродины?
- Значит, мы просто что-то в них не разглядели.
- Даже вот эта? — хмыкнул дядюшка Том, ткнув пальцем в угол корчмы, где маленькая, ссутулившаяся, закутанная с ног до головы в серые тряпки женщина убирала со стола.
- А эта в особенности. Жена хозяина весьма недурна, просто ей забыли это сказать.
- Да за этими платками даже не видно, молода она или старуха.
- Поверь наметанному глазу опытного бабника, она молода и хороша собой. Просто муж у нее дурак.
- Да ну тебя, Ден, ты все придумал и пудришь нам мозги. Иди-ка ты лучше рассказывай сказки Ташке.
- Спорим, что она молода и красива.
- На что?
- Кто выиграет, тот и расплачивается завтра за ужин.
- Ден, готовься угощать. Я целый день есть не буду, чтобы за ужином больше поместилось.
В это время женщина проходила мимо нашего столика, я тихонько зацепил край платка и сдернул его с головы. Соломенные волосы, собранные в скромный пучок, большие испуганные глаза серого цвета. На первый взгляд ей было около сорока... но нет, такая нежная кожа и четкий овал лица - пожалуй, все-таки нет даже тридцати.
- Извините, хозяюшка, я нечаянно, - смиренно опускаю глаза в пол, изображая глубокое раскаяние.
Женщина выхватила платок, накинула на голову и скрылась в продымленной кухне.
- Все равно, Ден, тебе расплачиваться - пусть и молода, но уж как нехороша, мышь серая, моль бесцветная; так что готовь денежки.
- Ну да, огонька в ней не хватает, так спорили на завтрашний ужин, а утро вечера мудренее.
Допив пиво, наша компания отправилась спать в заранее снятые комнаты на втором этаже. Босая, растрепанная Ташка в одной нижней рубашке вылетела из комнатушки.
- Ден, ты мне сказку обещал на ночь рассказать...
- Обещал – значит, расскажу, но это еще не повод почти голышом по коридору расхаживать, а ну-ка марш в постель.
Ташка проворно заскочила в комнату и шмыгнула под одеяло. Вот так-то лучше будет. Я присел на краешек узкой кровати, погладив по голове внучку Тома. Ну, слушай, Ташка-букашка.
- Далеко-далеко, в царстве великого Гипноса, есть сад, где утром деревья зацветают, в полдень на их ветках появляются плоды, а к закату зрелые яблоки уже падают с веток. Когда над садом всходит луна, желтые листья осыпаются и покрывают ковром дорожки сада. На каждом листе записан сон, ветер подхватывает эти листья и разносит по всей земле. Залетают листья в окна и тают в воздухе, а сон приходит к спящему человеку.
- А яблоки куда девают?
- Из яблок делают вино, один глоток которого навсегда забирает с собой боль и страх, даруя вечный сон. Слуги Гипноса разносят это вино тяжелобольным людям, облегчая уход в другой мир.
- Это поэтому старики перед смертью всегда пить просят?
- Да, поэтому, а если ты не перестанешь меня перебивать, вообще ничего рассказывать не буду. Ну-ка, закрывай глаза, - я потихоньку продолжаю линию рассказа, аккуратно вплетая в него тонкие ниточки сна.
- Живет в том саду вещая птица Щур. Она всё про всех знает, кто когда замуж выйдет или умрет, только подойди и спроси, и она всё будущее тебе расскажет. Вот и повадились люди лазить в волшебный сад, чтобы узнать свою судьбу. Яблоки до срока сбивают, зрелые топчут, по сон-листьям ходят, а кому приятно сон смотреть, на котором отпечаток грязной ноги? Да и людям пользы от этого знания нет. Зачем жить, если ты и так уже всё знаешь. Не интересно. Вот тогда и поставил царь Гипнос волшебную решетку вокруг сада: кто к решетке подойдет, тот забывает, зачем сюда пришел; а на птицу Щур накинул сонную сеть, и теперь спит Щур и видит вещие сны про всех живущих на земле. Ночью, когда ветер забирает сон-листья, иногда захватывает и сон-предсказания птицы Щур. Увидит человек такой сон - и потеряет покой, будет бродить по свету, пока не найдет то место, что во сне видел.
- Ден, а ты видел сон птицы Щур?
- Люди говорят, что все странники видели такие сны и поэтому не могут найти себе покоя.
- Значит, я тоже видела...
- Ты не видела. Ты не сама странствуешь, тебя дед за собой таскает. А вообще-то ты спать собираешься или нет?
- Ден, а какой мне сегодня сон приснится?
- Какой ты хочешь?
- Хочу, чтобы я была принцессой, жила в розовом замке и каталась на белоснежном коне.
- Ну вот его и увидишь, спи давай,- я вплел последнюю нить в сон и завязал узелок.
Ташка ткнулась носом в подушку и засопела. Она уже была прекрасной принцессой на веселом балу. Ярмарочной плясунье никогда не стать принцессой, но если маленькие девочки не мечтают об этом, то из них и вырастают затюканные серые мышки.
Сказки - сказками, но пора и про спор вспомнить. Можно, конечно, просто внушить с утра Тому, что хозяйка - самая прекрасная женщина земли, но мы не ищем легких путей. Я прислушался к шорохам постоялого двора. Посетители уже разошлись, Хозяин закрыл двери и куда-то вышел через черный вход. Мыши шебуршат на чердаке. Кони сонно перетаптываются в конюшне. Хозяйка стучит посудой на кухне. Ну что же, пожалуй, пора. Старые ступеньки на лестнице тихо пели свою песню под моими шагами.
Женщина на кухне вытирала стол, с тоскою поглядывая в окно, поджидая своего непутевого супруга.
- Хозяюшка, а не найдется у вас кваску, пить очень хочется.
Она испуганно вздрогнула от моего голоса, привычно закуталась в платок и молча подала мне кружку кваса, налитого из старого, щербатого кувшина. Я не спеша пил, прислонясь к косяку, закрыв собой бОльшую часть дверного проема. Поняв, что выскользнуть в дверь мимо малознакомого постояльца не получится, хозяйка присела на краешек лавки у стола и стала смотреть в окно. Что мне и было нужно. Как только она отвернулась, я тихонько набросил на нее заранее сплетенную сеть сна. Она опустила голову на руки и уснула прямо за столом. Выждав пару минут, я присел рядом, сдернул с головы серую тряпку, гордо называемую платком, и положил руку ей на затылок. Ну что ж посмотрим, что тебя сделало серой мышкой.
Сначала в прошлое. Как легко с тобой работать, твой разум совсем не сопротивляется чужому влиянию. Все открыто, как на ладони. Да и история, как я и предполагал, проста и банальна. Сиротка, взятая из жалости на воспитание, выданная замуж за хозяйского сынка, дабы бесплатные рабочие руки не потерять.
Теперь в сон... Раз, два, три, четыре, пять... Узкая улочка спускается вниз, к шумной площади. Шесть, семь, восемь, девять, десять... Толпа паломников двигается неспешной процессией к площади. Четырнадцать пятнадцать, шестнадцать. Серая, пыльная улица. Серые невзрачные дома. Даже сны у тебя бесцветные и безликие. Восемнадцать, девятнадцать, двадцать...
Проповедник вещает с помоста у статуи великой богини-воительницы.
- Дети мои, мы пришли в этот мир для служения пресветлой богине. Ежечасно и еженощно заботится она о нас, чадах своих несовершенных, согревая свой добротой и красотой, защищая нас, неразумных, от дьявольских происков, охраняет от татей иноземных. Великая и лучезарная Ленда явила нам свой лик, дабы помнили мы о своем несовершенстве. Все тщеславные помыслы о нашем величии - от лукавого, никогда нам не сравниться с пресвятой воительницей. Так скроем же наши лица от чужих взоров и вознесем свои молитвы к истинной красоте.
Боже мой, какая чушь. Сейчас я расшевелю это болото. Где ты, серая мышка? Протиснулся в сером плаще паломника ближе к помосту, не вызвав никаких подозрений. Свой среди своих, серый среди серого. Вот и она - теплая волна в холодном море, укутанная в балахон, так что даже носа не видать. Ну что ж, аккуратно цепляю нитку от плаща и начинаю скручивать. Серая нить сновидения послушна в моих руках, пара минут - и плащ скручен в тугой клубок. Волосы, убранные в узел, платье, скрывающее тело, как саван, из рукавов едва выглядывают кончики пальцев, глаза закрыты в религиозном порыве. Она молится и даже не замечает, как лишилась одного защитного слоя. Цепляю нить платья и начинаю свою работу. Пара минут - и второй клубок исчезает у меня в рукаве. Вот так-то ты мне куда больше нравишься, в тонкой батистовой рубашке и нижней юбке.
Первым на такое преображение отреагировал проповедник: с минуту глупо пялился в глубокий вырез на груди богомолки, а потом завопил петухом, сорвавшись на фальцет:
- Блудница, богохульница, да как ты посмела в таком виде явиться перед ликом святой богини! Толпа на минуту расступилась, а потом начала напирать на бедную ошеломленную женщину. Как бы не растерзали. Я придержал паломников, открывая ей только один путь отступления - к помосту. Наиболее рьяные все-таки успевали зацепить те или иные детали туалета, завершая начатый мной стриптиз. Тонкая батистовая рубашка разлетелась в клочья, шпильки из волос остались где-то в толпе, нижняя юбка разорвана до самого пояса. Вот в таком виде она и оказалась на возвышении - с распущенными волосами, обнаженной грудью и порванной нижней юбкой. На лице появился пурпурный румянец, в глазах блеск. Крик вырвался наружу.
- За что?
Внизу бесновалась еле сдерживаемая толпа. Женщина попыталась сжаться и прикрыть свое тело руками, но здесь снова вмешался я, прошептав в ухо змеем-соблазнителем:
- Посмотри на них. Что ты видишь в их глазах?
- Огонь... Они меня ненавидят.
- Это не ненависть, это зависть. Женщины завидуют твоей красоте, а мужчины мечтают тобой обладать. Смотри, как их пожирает огонь страсти и желания. Ты прекрасна. И они тебя разорвут на части, если не дашь отпор. Ты хочешь жить?
- Да...
- Тогда защищайся, — я сунул ей в руки посох паломника.
Зрелище было феерическое: почти обнаженная женщина отбивалась посохом от сотен протянутых к ней рук. Впервые в жизни море сильнейших и противоречивых эмоций бушевало в этой серой мышке, помогая родиться совершенно новой женщине. Долго она, конечно, не продержалась бы. А управлять своим сном ей даже не приходило в голову. Надо было что-то делать. Вот тут я, каюсь, немного схулиганил, заменив посох в её руках на меч и слегка изменив статую богини за ее спиной.
Солнце выглянуло из-за туч, добавив еще красок. В закатных лучах кожа приобрела золотистый оттенок, а волосы наполнились каштановым блеском. Толпа взвыла и замерла. Перед ними стояли две богини. Одна каменная и неприступная, а вторая - точная ее копия, но такая теплая, живая и желанная.
Первым очухался проповедник.
- Чудо! Богиня явило нам чудо! Ленда спустилась к нам, грешным, услышав наши молитвы!
Волна любви и восторга, исходящая от толпы, была просто осязаема. Минута - и паломники снова двинулись к помосту, теперь уже в желании прикоснуться с живой богине, грозя ее просто растоптать.
Выхватив женщину из толпы, я одним движением сдвинул реальность, перенеся нас на берег речки. Ссадины и синяки на ее теле ныли и болели, а прозрачная теплая вода так и манила к себе.
- Иди искупайся, и тебе полегчает.
- Отвернись, — и очаровательный румянец залил не только лицо, но и шею, затронув даже прелестные полушария.
Интересно, что я мог еще не рассмотреть? Вроде бы всё уже видел. Тихий плеск воды навел меня на еще одну шалость. Мгновение - и... я вода, всего лишь вода, омывающая твое тело. Капелькой пробежал по позвоночнику, легкой волной коснулся груди, водоворотом обернулся вокруг талии, плавно стекая по бедрам, едва касаясь ног и лаская каждый пальчик на твоих ступнях. Я вода, просто вода, и я ощущаю каждой своей клеткой сумасшедшее биение твоего сердца, а глаза у тебя не серые, а зеленые...
Всё, я выхожу из сна, Я мужчина и бабник, а не маньяк из ночных кошмаров. Женщин соблазняю только наяву и по их собственному желанию. Оставив на берегу стопкой сложенную одежду, выныриваю из твоего сна. Резкий приступ дурноты. Противнейшее состояние. Я стою у стола, а ты спишь, положив руки на старую столешницу. Маленькая серая мышка. Спи и помни: ты прекрасна и достойна почитания и уважения. Никому не позволяй себя обижать, ты сильная и способна дать отпор любому. В твоих венах течет горячая кровь. Ты способна любить и должна быть любима. А это сон, всего лишь сон, только сон. Спи и набирайся сил для новой борьбы, маленькая серая мышка.
Утром меня разбудили. Шум, крики и хохот.
- Ден, вставай, ты сейчас все самое интересное проспишь.
Хозяйка таскала за косу шалопутную служанку, застигнутую в неподходящий момент с хозяином в кладовке. Рыжее пламя волос, алые щеки и зелень глаз метались по кухне, снося всё на своем пути.
Незадачливый супруг потирал огромную шишку на лбу, и в его глазах явственно читались удивление и интерес: такой он свою жену еще точно не видел и не знал. По-моему, примирение за дверью супружеской спальни не заставит себя ждать, а там его ждет еще один сюрприз...

- Вот это баба – огонь!
- А ты говорил: серая мышка, моль бесцветная. Том, не забудь про ужин.

Кружевница

В корчме было шумно и накурено. Купеческий обоз закончил трехмесячное путешествие. Охрана получила расчет и теперь отмечала это событие. Отмечала шумно, с размахом. Пиво, бражка, самогон лились рекой. Корчмарь не успевал гонять поварят в погреб за колбасами и солениями. В большом камине на вертеле, истекая соком, жарился кабанчик.
Василий лихо перевернул кружку с брагой, закусил хрустким соленым огурчиком и бросил на стол серебряную монету.
- Эй, Васька, ты куда это собрался на ночь глядя? Посиди еще.
- Нет, мужики, я домой. Мне до деревни всего-то две версты осталось.
- Так ведь лесом же. Сейчас, говорят, здесь неспокойно. Разбойники пошаливают.
- А то мы разбойников ни разу не встречали? Да и я ведь уже почти дома, меня здесь каждая собака знает. Все разбойники десятой верстой обходят.
- Куда спешить-то? Чай, не семеро по лавкам сидят. Ты же у нас парень холостой.
- Дома маманя да сестренка младшая подарков к праздникам ждут, соскучились.
С этими словами Василий поднял с полу котомку, надел шапку и вышел во двор. Полчаса спустя всадник на верном Воронке уже въезжал в зимний лес. Ночь была лунная. В заснеженном лесу все было освещено, как днем. Красота. Тишина. Деревья, разукрашенные инеем. На небе сияют часто рассыпанные звезды. Вдруг конь чего-то испугался, фыркнул и шарахнулся в сторону от проезжей дороги. Василий остановил Воронка, положил руку на меч и начал внимательно осматривать окрестности. В трех шагах от дороги под деревом виднелся чей-то силуэт. Взяв меч, Василий неспешно двинулся к дереву. Шальная мысль крутилась в голове: « Надо же - из обоза спокойно вернулся, не хватало только в трех шагах от дома на разбойников наткнуться. Да нет, на засаду вроде не похоже, следов на снегу почти нет»… Под деревом сидела девушка. Светленькая, нежная, в хорошей дорогой шубке, пуховом платке, но вот только совсем бледная. Мороз уже вовлекал ее в вечный сон.
-Эй, ты чего тут расселась? Куда это тебя черти несли в такой поздний час?
Девушка едва заметно шевелила губами, но выговорить уже ничего не могла. Василий подхватил ее на руки. «Надо же, легкая, как пушинка» . Он распахнул тулуп и прижал ее к груди, прикрыв полами. Объемный тулуп почти сошелся на груди, несмотря на дополнительную ношу. Крохотная девчушка даже не мешала управлять конем. Так и въехал в деревню, везя на груди маленькое закоченевшее существо, прислушиваясь в тишине, бьется ли еще крохотное сердечко.
Когда Воронок въехал во двор, сеструха с криком вылетела на крыльцо: «Маманя, накрывай на стол - Васька приехал!». Василий, хитро прищурившись, бросил сестре: «Скотину распряги, проводи в хлев, не забудь обтереть да корму задать, а уж тогда и за гостинцами лезь.» Марьяшка взвизгнула, чмокнула Василия в щеку и принялась распрягать Воронка. Василий, аккуратно придерживая свою ношу, вошел в дом. Просторная изба была жарко натоплена, мать суетилась у стола.
- Мам, брось-ка ты все, иди сюда, дело есть, – с этими словами Василий распахнул тулуп и выложил на широкую лавку свою ношу. Мать всплеснула руками и принялась раздевать найденыша. Девушка была без сознания. Вещи все были добротные, дорогие: шуба лисья, большой пуховый платок, меховые сапожки и рукавички, украшенные ярким затейливым орнаментом, да и платье было расшитое бисером, богатого фасона. Раздев девушку до нижней рубахи, мать принялась растирать ее самогоном. Светлые, почти белые прядки, выбившиеся из длинной косы, рассыпались по белоснежной коже.
- Ой, Васька, а ведь ты нам Снегурочку в дом привез! Ох, не к добру все это. А ты чагой-то, охальник, бельма-то вылупил? Девчонка-то, считай, в исподнем будет... а ну марш отсюда. Пойди вина на печке подогрей, да вынь из сундука Марьяшкино платье потеплей да чулки шерстяные. Хотя, конечно, наша Марьяшка прилично покрупнее будет. Покопайся на дне сундука – может, чего из старого Марьяшкиного, поменьше, найдешь.
Когда Марьяшка ворвалась в хату с большой торбой в руке, вопя во все горло, потеплевшая и порозовевшая незнакомка, заваленная одеялами, уже спала на жарко растопленной печи.
– Мама, ты только погляди, какие Васька нам подарки привез!
- Да уж видела, – вздохнула маманя, – жалко, что баня не натоплена. В баньку бы ее сейчас. Ох, не к добру эта находка, Васька, не к добру.
Спать легли поздно. Василий ужинал и рассказывал про путешествие. Мать с сестренкой разглядывали обновки. Чуть свет мать разбудила Василия.
- Заболела твоя найдена. Вся в жару, лежит, бредит. Да болтает-то не по нашему. Собирайся-ка ты, Васька, да беги за теткой Матреной, пусть травок с собой прихватит.
Долго Матрена щупала да слушала найдену. Заваривала чай из трав, растирала едкой мазью, что-то шептала да охала: «Ой не жилица она, не жилица. В чем только душа-то держится. Ведь кожа да кости, да и косточки-то тонюсенькие да прозрачные. Сколько девок перелечила, такая доходная впервые встретилась.
Ушла Матрена только под вечер, оставив порошки да травки, долго объясняла матери, чем поить, а чем растирать.
Болела найдена долго. Простуда сидела глубоко, а сил сопротивляться у девушки не было. Маманя с Марьяшкой ее уже и в баню таскали, да только в жарко натопленной бане найдене стало еще хуже. Как только Марьяна плеснула травяного отвара на каменку, так найдена и лишилась сознания. Непривычная, видать, к нашим-то банькам. Долго потом мамка причитала, отпаивая ее молоком: «Снегурочка, как пить дать, снегурочка». Часто Василий подходил к печи и прислушивался - дышит ли, бьется ли сердечко-невеличко. Вот ведь незадача: и знать ее не знает, двумя словами не перекинулся, а как прикипела к сердцу.
Болезнь отступила только на четвертой седмице. Девушка тенью бродила по хате, робко улыбаясь и пытаясь помочь по хозяйству по мере своих сил. Странная она была, чудная. По-людски не говорила, только все чирикала, как птичка. Картошку чистить не умела, сразу палец порезала. Как печь растопить, не ведала. Стала ухватом котелок доставать, так чуть не обварилась. Корову доить не умеет. Ведро с водой поднять ей не под силу. Зато какая мастерица оказалась! Рушник вышивает - глаз не отведешь, платок вяжет, так спицы сами в руках танцуют, выводя причудливый узор. Но лучше всего у нее кружево выходило. Нашла она на дне сундука старую бабушкину шкатулку с коклюшками да нитками, на думку прикрепила булавки и давай коклюшками стучать. Коклюшки у нее в руках песню поют да узор выводят. Все в том узоре - вязь морозная на окне, деревья в утреннем инее, птичка пролетевшая, капель весенняя, с сосульки сочившаяся. Чудо, да и только. В обоз Василий пока больше не нанимался, боялся найдену дома оставлять. Марьяшка с матушкой уже сдружились с ней, а вот соседи еще искоса смотрели. Слушок по деревне пошел, что Василий навь домой из леса привез: «Совсем парень захирел, от дома на шаг отойти боится. Совсем навь парня иссушила».
Стучали коклюшки, отмеряя время. На смену суровой зиме пришла весна. Найдена совсем обжилась. Запросто болтала с Марьяшкой и матушкой, перемежая речь иноземными словами, когда не хватало слов - объяснялась жестами. Все равно странностей у нее было хоть отбавляй. На вопросы, кто она и как появилась в лесу, не отвечала, делала вид, что не понимает, о чем спрашивают. Имя свое отказалась говорить, так и отзывалась на Найдену. Когда в хату входили чужие, пряталась в дальний угол за печкой и сидела тихонечко как мышка. Сколько Марьяшка ни уговаривала, она ни разу не согласилась пойти на вечерку или посиделки.
Собираясь в город на ярмарку, прихватил Василий на продажу и чудные кружева. Заглянув в лавку к купцу, выложил он на прилавок товар. Долго купец крутил кружево и так и эдак, расстилал на столе, смотрел на свет.
- Откуда такое кружево привез?
- Да ниоткуда, сеструха балуется.
- Да ладно, знаем мы твою Марьяшку. Девка она, конечно, видная, но как кулачищем по уху хватит, полдня звенит. Ее ручищами только квашню месить, а тут мастерица плела, да не наша, заморская. В общем, не хочешь - не говори, но если еще будет, приноси - полновесным золотом платить буду.
Потолкавшись по ярмарке, продав свой товар, закупив гостинцев домочадцам, приглядел Василий подарок и для Найдены – маленькое колечко с бирюзой. Как увидел Василий то колечко, так отойти не смог, уж больно бирюза напоминала цвет ее глаз. Спрятал колечко на груди.
Вернувшись с ярмарки, Василий раздал все гостинцы, только колечко так и не знал, как отдать. Выждав момент, он поймал Найдену одну на крыльце.

- Найденка, прикипела ты мне к сердцу. Люба ты мне, милая. Пойди за меня замуж, – и протянул ей колечко.
Вспыхнула Найдена, как маков цвет, брызнула счастливой синевой глаз. Глянула на колечко… Внезапно побледнела. Отшатнулась.
- Нихт, нихт…нет… Нельзя, нельзя так. Плохо. Всем плохо будет, – и бросилась бежать.
Отшвырнул Василий колечко в сердцах в траву и замер от нахлынувшего на него отчаянья.
Выскочила мать на крыльцо.
- Васька, это ты чем так Найденку-то обидел? Сидит в углу, плачет навзрыд.
- Не любит она меня.
- Как так - не любит?
- Замуж звал. Отказала.
- Глупый. Как же - не любит. Она же только с твоим появлением и оживает. Чем бы ни занималась, глаз с тебя не сводит. А что замуж не идет, так скромная девка-то, а ты, медведь неотесаный, все напролом норовишь.
Но и разговор с маманей не успокоил Василия. Отказ - он и есть отказ. Весь вечер просидел Василий в корчме, заливая свое горе.
Утром Василий собрал котомку и ушел из дому. Матери сказал: «Что-то я засиделся дома. Вчера слыхал, что охрану в обоз набирают.» Оглянулся в дверях, чтобы хоть краем глаза увидеть кружевницу. На подоконнике рядом со шкатулкой с нитками лежало колечко с бирюзой.
Бежало время. Месяц сменялся месяцем. Летняя жара уже пошла на спад. Холодные утренние росы серебрили травы, когда обоз вернулся на родину. Город был щедро украшен флагами. Народ находился в праздничном возбуждении. В корчме было людно. С трудом найдя свободный столик, Василий с друзьями подозвал хозяина.
- Эй, хозяин, что в городе отмечают?
- Ребята, вы откуда свалились? Всё княжество свадьбу князя обмывает.
- Да он же старый…
- Ну, не молодой, зато невесту, княжну заморскую, совсем молоденькую привезли. Князь-то уже пять лет как вдов. Вот и привезли ему молоденькую девчонку, в надежде на рождение наследника. Приданое за ней хорошее дали. Да тут еще такая история вышла. Когда невесту на смотрины везли, на обоз разбойники напали. Обоз разграбили и невесту похитили. Надеялись выкуп получить, а она возьми да и сбеги от разбойников. Трое суток по лесу скиталась, да вот в деревне прибилась. Князь ее почти полгода искал. Скандал назревал. Батюшка княжны войной грозил. Всех разбойников в нашем лесу выловили. Заговор раскрыли – говорят, к похищению невесты брат покойной княгини был причастен. Вот месяц тому назад княжьи люди и нашли случайно княжну заморскую здесь в деревне неподалеку. Долго тянуть не стали, сразу пирком и за свадебку. Теперь, глядишь, и до наследника недалеко. Правда, невеста уж больно крошечная, какой наследник от такой пичуги-то получится. Ну а сейчас пейте, ребя, по первой за здоровье князя и молодой жинки, угощаю.
Сердце у Василия замерло и перестало отбивать удары. Вдруг стены корчмы стали давить, дышать стало нечем. Распрощался Василий и выбежал из таверны. Всю дорогу гнал Василий коня, молясь всем известным и неведомым богам, чтобы его Найдена не имела ничего общего с заморской княжной.
Тишиной встретила его хата. Бедой и холодом дохнуло со двора. Пуст был дом. Не топлена печь. Пахло в доме нежилой затхлостью. Выскочил Василий из хаты, бросился к соседям, там-то он и услышал дурную весть.
Приехали в деревню княжьи люди, стали расспрашивать про пришлых. Вот староста и рассказал, что в вашем доме девчонка приблудилась. Пришли княжьи люди и признали в Найдене вашей княжну заморскую. Вот и забрали они Найдену, да и Марьяшку с собой прихватили. Сказали: «Неприлично знатной даме одной с мужчинами путешествовать, пусть эта девица ей прислуживает». Кинулась мать, чтобы не увозили девок, вцепилась в повод лошади старшого. Оттолкнули ее, упала она и ударилась головой об крыльцо. Вот так и получилось, что девчат увезли, а маманю твою схоронили мы через неделю.
Взвыл Василий, как раненый зверь, заметался по горнице.
Всю ночь горел свет в доме Василия, а поутру сходил он на погост. Поклонился могиле матери. Оставил деньги местному священнику, чтобы ухаживал за могилой, и ушел навсегда из родных мест. Больше о нем у нас ничего не было слышно.
***
Великая княгиня Всеслава правила долго, праведно и была любима народом. Много ходило слухов и историй о княгине, служанке ее неизменной и личном телохранителе. Вопреки всем предсказаниям, родила княгиня князю крепкого и здорового наследника. Когда через несколько лет князь умер, на княгиню было совершено несколько покушений, благополучно предотвращенных ее личным охранником, которого в народе так и звали: «Пес цепной». За особые заслуги тот охранник был назначен воспитателем малолетнего княжича. А еще говорили, что среди дорогих украшений всегда носила княгиня простенькое колечко с бирюзой. Но это уже совсем другая история…

Легенда вересковой пустоши

Странное было это лето. Нестерпимая жара сжигала землю. Второй месяц не упало ни одной дождинки. Редкие тучки стремительно покидали небо, не подарив ни одной капли влаги. Давящая тишина висела над вересковой пустошью, как будто предрекая беду. Ведьма часто выходила из дома и стояла, вглядываясь в даль. Она ждала…
Старая телега, нещадно скрипя, тряслась по разбитой дороге, причиняя невыносимые страдания Джереми Трашу; духота, жара и мухи довершали пытку. Дорога - как он ее любил всю свою жизнь. Она давала ему пропитание, общение и острые ощущения. Дорога – его жизнь, судьба и работа - теперь жестоко мучила его. Каждая кочка вгрызалась болью в тело, отзываясь в старых ранах и переломах. И только сладкий медовый запах даровал успокоение: так пахнет только знакомая с детства вересковая пустошь. Старый воин возвращался домой. Дорога отказалась от него, а вересковая пустошь раскинула руки, чтобы принять в свои объятья блудного сына. Джереми вытащил фляжку, отхлебнул самого универсального лекарства. Обжигающая жидкость полоснула по горлу и дала кратковременное затишье от боли и блаженное забытье.

Детство в небольшой деревеньке на краю вересковой пустоши. Он, задиристый мальчишка, не расстающийся с крепкой палкой, которой так удобно сражаться со своими врагами, вечно покрытый синяками и ссадинами, сидит у ручья, и Тэсс поит его из пригоршен ледяной, сладкой водой. Тэсс, его верная, неизменная подружка и одновременно причина большинства синяков, странная девочка, живущая с матерью в маленьком домике на вересковой пустоши у старых холмов.
С матерью Тэсс случилась непонятная история: самая красивая девушка селенья исчезла в Бельтайн. Искали ее целый месяц, а потом нашли на ближайшем выпасе спокойно спящей. Где была и что с ней было, не рассказывала, только загадочно улыбалась. Ну а уж когда через девять месяцев родилась Тэсс, деревенька просто взорвалась от негодования. Вот и пришлось ей забрать крошечную дочь и переселиться в старый, заброшенный домик на пустоши. Домик, как по мановению волшебной палочки, преобразился, как будто кто-то вдохнул в него новую жизнь. Потрескавшиеся стены спрятались под зарослями хмеля и вьюна, а крыша покрылась толстым слоем пушистого мха. Около дома выросли кусты диких роз и лужайки полевых цветов. Вот там-то и выросла самая странная девочка на свете, его Тэсс. Рыжая, как солнышко, тоненькая и хрупкая, как лучик света, зеленоглазая, непостоянная, как майская погода. Она носила венок из луговых трав и цветов, никогда не заплетала косы, разговаривала с деревьями и животными, а по ночам танцевала под луной. В ее руках вода становилась сладкой, а когда она обмывала его раны и синяки, они моментально переставали болеть. Каждое бранное слово или косой взгляд в ее сторону Джереми воспринимал как личное оскорбление и готов был биться хоть со всем светом. Сколько раз, сидя на склоне холма, они с Тэсс разглядывали дорогу и путников, двигавшихся по ней, и сочиняли истории. Дорога манила Траша, обещая ему жизнь, полную приключений и опасностей.
Пришло время, когда мать с отцом собрали Джереми котомку и отправили его к дяде в город, учиться на кузнеца, «подальше от этой рыжей ведьмы, что совсем парню голову задурила, пока не покалечил кого-нибудь.»
Кузнецом Траш не стал - его захватила дорога. На обоз, который вез его в город, напали разбойники. Едва живого, избитого мальчишку обнаружил под перевернутой телегой отряд охраны. По случайности или по велению судьбы, ершистый подросток приглянулся начальнику отряда, и он остался с ними. Вот так дорога и получила своего самого верного солдата.
Единственное, что Траш умел, - это драться, а единственное, что любил, – путешествия и приключения. Вечный наемник, он воевал и охранял, сражался на войне и в мирное время, из-за денег и из принципа, из-за женщин и со скуки. А когда становилось совсем плохо, возвращался в вересковую пустошь залечивать раны - телесные и душевные. Если ветер в траве начинал шептать: «Тэсс, Тэсс, Тэсс», - и гравий под копытами коней вторил ему: «Тэсс, Тэсс, Тэсс», - то пора было возвращаться домой, где его ждали.

Телега остановилась у маленького домика, возница постучал. Дверь открыла уже немолодая женщина, но даже сейчас она выглядела красавицей.
- Хозяюшка, вот гостя тебе доставил; правда, плох совсем, еле довез.
- Помоги мне его в дом перенести, одна не справлюсь, – вздохнула женщина.
- Да уж здоров, бродяга.
Вот и вернулся, вечный странник. Как она плакала, когда он уходил в первый раз. Маленькая, глупая девчонка...

- Отец, сделай так, чтобы он не уходил.
- Не могу, милая моя, я вижу его судьбу. Нет в его жизни места женщине, он создан для дороги.
- Пусть тогда возвращается, всегда, всегда, всегда …
- Это возможно; слушай внимательно, девочка.
Вот тогда-то Тэсс и закольцевала его дорогу. Отец, это было жестоко. Разве могла глупая девчонка-полукровка знать, что творит?
Он возвращался всегда, когда ему было плохо. Она лечила его раны и исцеляла его душу, согревала его постель и грелась в тех крохах любви и тепла, что он мог дать. А потом он начинал тосковать и уходил, потому что его звала дорога. Она же оставалась ждать. Лечить людей и животных, танцевать под луной - и выть от горя, отчаянья и одиночества. Как только боль притихала и память покрывалась патиной забвенья, он возвращался. Избитый, израненный, с зачерствевшей душой. Все начиналось сначала, и так день за днем, год за годом, всю жизнь.

Рана в боку была глубокая и воспаленная. Пыль и нестерпимая жара довершили дело, начатое ножом, - у него началась горячка. Живым он добрался до нее чудом. Джереми бредил, вспоминая бои, друзей и врагов. Даже в его бреду для Тэсс было так мало места. Когда он возвращался из небытия, то кричал от боли. Тело, всю жизнь выдерживавшее испытание на прочность, отказывалось сопротивляться болезни и отзывалось болью в каждой старой ране. Вычистив рану, промыв и перевязав, Тэсс поняла, что больше она уже ничего не сможет сделать для него. Слишком поздно. Жар был у него в крови. Оставалось только ждать. Она поила его маковым отваром, чтобы даровать небольшие крупицы сна, обтирала травяными отварами и шептала таинственные слова в душную ночь. Джереми покидал этот мир. Потихоньку, по капельке уходила из него жизнь; и когда последняя тоненькая нить, соединяющая его с этим миром, напряглась и отчаянно зазвенела в ночной тиши, Тэсс сделала волокушу и потащила Траша к седым холмам. Небо затянули темные, тяжелые тучи, предвещавшие грозу.
- Отец, помоги мне… Он должен жить.
-Его жизненный путь уже пройден, милая моя.
- Тогда я уйду вместе с ним.
-Я позволил тебе прожить людскую жизнь и состариться из-за него. Я уважал твое желание; но позволить тебе умереть, не успев пожить? По нашим меркам, ты еще глупый подросток, ничего не знающий о жизни. Ты не умрешь.
- Так сделай что-нибудь…
-У него слабое тело, но сильный дух. Я сделаю его стражем дороги. Пожалуй, ему это понравится; но для этого он должен умереть не своей смертью. Вот ритуальный нож, нанеси сама последний удар и отдели сильный дух от слабого тела.
- Отец, я не смогу, - прошептала Тесс.
- Тогда просто отпусти его.
В это время старый воин открыл глаза. Взгляд его блуждал по сторонам. В темном небе блистали зарницы. Круг из камней, покрытых рунами и рисунками. Трава в середине сама собой складывается в сложный узор. Это место в деревне называли «ведьмин круг». В середине круга рыдала Тэсс с кинжалом в руке. Джереми вдруг понял, что хочет умереть. Один удар - и все его мучения позади; как это тяжело - осознавать, что твое тело уже почти мертво, и все, что связывает его с этим миром, - это только боль и руки Тэсс.
- Тэсс, мне больно. Останови это, я больше не могу терпеть.
- Ты же знаешь, что я не могу этого сделать.
- Я причинял тебе боль и разрушил твою жизнь.
- Глупости, это я разрушила твою жизнь: я закольцевала твою дорогу, не давая уйти, и обрекла тебя всегда возвращаться
- Тэсс, я всегда любил только дорогу, и если я не могу вернуться на нее, то оборви мою никчемную жизнь. Без дороги я ничто.
- Я всегда ненавидела твою дорогу, так что учись жить без нее.
- Жить? Тэсс, мне больно смеяться. Я не живу, я гнию заживо…
- Все будет хорошо, я справлюсь с болезнью. Ты же знаешь, я всегда справлялась. Успокойся, тебе вредно волноваться, – Тэсс пыталась все это выговорить успокаивающим и уверенным тоном, но голос ее дрожал, и в этой дрожи явственно выступали всхлипывания.
- Знаешь, почему я всегда уходил… Ты холодна, как эти могильные камни, в тебе нет огня. Любая дешевая шлюха давала мне больше любви, чем ты… Говорят, ведьмы горячи, а в венах моей ведьмы течет ледяная ключевая вода, а не кровь. Ты не способна даже отомстить за свою изломанную жизнь.
Кровь закипела в Тэсс и ударила в голову; что произошло дальше, она не помнила. Когда реальность вернулась к ней, голова Джереми лежала у нее на коленях. Он улыбался, а в его груди торчал ритуальный нож.
- Милая, ты сделала это. Прости меня. Так было нужно, любимая…
Траш захрипел, и его дыхание остановилось. Тэсс выдернула нож - кровь закапала на землю, пропитывая траву, выводя на ней сложный рисунок. Когда линии замкнулись, камни вспыхнули изнутри белым огнем. Порыв ветра всколыхнул вереск, и Тэсс ощутила, как лопается ее человеческая оболочка, как будто бабочка вылуплялась из кокона - из старой, уставшей женщины на волю рвалась фейри.
- Отец, что происходит?
- Ты возвращаешься к своему народу, глупая, строптивая девчонка. Оборвав свою связь с ним, ты оборвала связь с человечьим телом. Твоя душа свободна. Ты - одна из нас.
- Отец, ты обманул меня? Что теперь будет с Джереми?
- Он мертв, а ты сделала то, что должна была сделать давно.
- Отец, ты обещал. Верни его. Прошу тебя…Умоляю…
- Он неплохой человечек. Если бы не он, ты бы никогда не смогла освободиться. Я уже не держу на него зла. Пусть же его неуспокоенный дух навсегда остается стражем дороги…
В этот момент природа сжалилась над иссушенной землей и уставшими от жары людьми. На землю упали первые тяжелые капли. В небе сверкнула молния, громыхнул гром, и упругие струи захлестали по земле, смывая следы крови и унося из памяти людей историю любви ведьмы и вечного странника.

***
Старый дом в вересковой пустоши давно разрушился, и его поглотил разросшийся вереск и заросли дикой розы. Имена Тэсс и Джереми уже забыты потомками. А когда кто-нибудь из стариков вспомнит сказку про странника и фейри, то обязательно добавит: да, жаркое лето было в тот год.
Но иногда в лунную ночь люди видят на пустоши молоденькую девушку, смеющуюся и танцующую под луной, и мужчину, охраняющего её покой. Лунный свет укутывает их покрывалом, девушка счастлива, а мужчина спокоен. Это страж дороги со своей фейри…

Русалкина заводь

Глава 1
Русалкина заводь находилась недалеко от деревни, и была она загадочной и волнующей. Старики рассказывали, что в заводи водятся русалки и они забирают к себе людей. Еще рассказывали, что из-под воды доносятся голоса, песни, а иногда и плач. Редко кто решался купаться в Русалкиной заводи, ну если только на спор, удалью похвастаться. Разбежаться, нырнуть в прохладную глубину - и быстрее на берег; зато потом можно гордо рассказывать: «Да я плавал в Русалкиной заводи!» Даже рыбаки в нее заплывали очень редко. Зато девчата любили туда бегать, на суженого гадать и пускать венки по воде. Ну и, конечно, мальчишки не обходили заводь своим вниманием. Где лучше, чем в Русалкиной заводи, можно развести костер, испечь картошку и послушать жуткие истории? Картошечка тает во рту, исходя восхитительным ароматом. Слушаешь байки - и сердце в пятки уходит.
Но сейчас была зима. Она только вступала в свои права, лишь слегка припорошив землю пушистым снегом, но первые морозы уже крепко сковали неглубокую, спокойную речку. Мальчишки залили на берегу речки ледяную горку и теперь все свое время проводили там. Визг. Крик. Смех. Кто быстрее? Кто дальше? На ледянках, на портфелях и просто на ногах ребятня скатывалась вниз. Санька, восседая верхом на портфеле, лихо пронесся вниз и выехал далеко на середину заводи. Новый рекорд дальности!!! Вдруг лед под Санькой затрещал, пошел мелкими трещинами, лопнул, открывая холодную, темную воду. Санька пытался зацепиться за край полыньи, но хрупкие льдинки откалывались от края, оставаясь в руках. С берега доносились крики, кто-то бежал на помощь, но вода потихоньку затягивала Саньку все дальше и дальше от криков и людей в глухую, холодную тьму…

Глава 2
Руська бушевала, била посуду, гоняла по дому ни в чем не повинного кота. Кот быстро прошмыгнул в окно. По ту сторону подоконника стоял любопытный черный козел Агосфен. Личность колоритная, доставляющая Руське кучу проблем. Козел был не просто говорящий, но и любящий поговорить. Речь его была образна, цветиста и щедро сдобрена матерными оборотами. Еще козел любил попить с местными мужиками пива или бражки. За парочку баек и скабрезных анекдотов мужики щедро угощали рогатого. Еще одной слабостью Агосфена были очаровательные местные козочки. То, что в местном стаде белых пуховых коз появилось много черных болтливых козлят, тоже не прибавило козлу положительной репутации Как-то раз, после снятия пробы с бражки у местного кузнеца, уже далеко за полночь козел отправился навестить белую козочку местного батюшки. Дорогу решил срезать через кладбище, где и был замечен священником, скачущий по погосту и распевающий матерные частушки. За что козел на ближайшем богослужении был предан анафеме и объявлен воплощением дьявола на земле. Руська пережила пару неприятных дней в осаде, когда вся деревня с вилами и кольями требовала выдать антихриста на суд божий. Козла Руська отстояла, но старалась держать во дворе на привязи. Только почему-то ошейник висел на плетне, и хитрый козел нырял в него только при появлении хозяйки. Вот и сейчас ошейник висел сам по себе, а козел внимательно изучал через открытое окно, что творилось в доме.
- Чего воюет? - поинтересовался козел у приводящего в порядок шерсть кота.
- Да в деревне молоко у коров горькое стало, опять нас спалить обещали.
- Да мало ли что обещали, последняя знахарка на десять верст вокруг осталась. Вот уйдет Руська в город, что делать будут?
Руська хлопнула дверью и выбежала наружу. Она бежала к речке, на свое любимое место, которое выручало ее, еще когда бабка Акулина была жива. Негоже ведьме плакать на глазах у всех, а плакать ой как хотелось.
Все жители ближайших деревень ходили к Руське за помощью. Кому сбор от кашля, кому отвар от живота, кому средство от прыщей, а кто и за приворотным зельем наведывался. Все идут - кланяются: «Матушка, помоги». Нашли матушку - когда бабка Акулина умерла, Руське всего-то было 18 лет, вот с тех пор так и величают. А как в деревню зайдешь, так вслед такого наслушаешься... То бабы по-тихому на подол соль насыплют, то батюшка святой водой обрызгает, мальчишки норовят булавку в юбку воткнуть. На Ивана Купалу самый красивый парень в деревне венок на голову надел. Она дура, растрогалась, уже бредни романтические в голове крутились, а он, сволочь, в венок чертополоха натыкал. Проверить решил, шутник, правду ли говорят, что ведьмы чертополоха боятся. Не дай бог в день свадьбы к деревне подойти, ведь могут и камнями забить. Как же, счастье может сглазить, невесту бесплодной сделать. А невесты эти – по скольку раз за травкой прибегали, чтобы грех скрыть? А разве Руськина вина, что слишком молода, да и доучить ее бабка Акулина не успела, вот приходится доучиваться на ошибках. Скинулись бы деньгами всем миром, да и отпустили бы в город, вернулась бы дипломированной ведьмой. Так нет же, нельзя совсем без знахарки весь округ оставлять. Вот и получается: все ругают, не любят, побаиваются недоучку, а все равно идут.
Руська хотела поплакать, от души, по-бабьи, оттого, что ее никто не любит, оттого, что после смерти бабки Акулины только и остались у нее близкие - козел, кот да домовой. А чтобы от души порыдать, нужно было найти укромное место. Вот такое место и было у Руськи, на берегу реки, вдалеке от деревни, спрятанное от всех ветвями большой, старой ветлы.
Только поплакать Руське не удалось: на песке под деревом лежал мальчик. Одет не по погоде в теплую куртку, свитер хорошей вязки, штаны из плотной, теплой ткани, тяжелые ботинки. Мальчишка всем своим видом не вписывался в разгар знойного лета. Руська присела на корточки рядом с ним. Мальчишка зашевелился, открыл глаза и начал испуганно оглядываться по сторонам. Жарко. Лето. Огромная ветла. Взъерошенная, заплаканная девушка разглядывает его серьезно и сосредоточенно.
- Кто я? Как я сюда попал?
- Ну ты даешь. Это я у тебя должна спрашивать : «Кто ты?» и «Как ты сюда попал?». Судя по виду - мальчик, а может, и утопленник или детеныш водяного.
Тащить испуганного, растерянного и замерзшего мальчишку в отяжелевшей от воды одежде почти две версты до дома не имело смысла. Сам-то он, возможно, и быстрее согреется в пути, а вот тяжелую, мокрую одежду тащить не хотелось.
- Ладно, нечего сидеть. Быстро снимай с себя лишнее мокрое белье, а то простудишься, и опять я буду виновата, – проворчала Руська..
Санька послушно стащил с себя куртку и свитер. Руська развешивала вещи сушиться на ближайших кустах. Двигалась Руська быстро, уверенно и зло, но постепенно злость уходила. Ведь мальчишка не виноват, что свалился как снег на голову. Просто речка выкинула новый финт. Время от времени на берегу реки обнаруживали людей, которые либо не помнили, как сюда попали, либо рассказывали небылицы о том, что попали сюда из другого мира. Местные жители уже привыкли к таким находкам на берегу и пришельцев звали попросту - утопленниками. Да Руська и сама ведь была из них: как попала на берег, где жила раньше, как ее звали, Руська не помнила. Именно на этом месте ее и нашла бабка Акулина, мокрую, растрепанную и напуганную. Отсюда и имя Руська - а как еще звать бледную, худенькую девчонку с длинными светлыми волосами и зелеными глазами, появившуюся из реки? Долго приходили люди из деревни посмотреть на живую русалочку. Потом появление Руськи как-то стерлось из памяти, а имя так и прилепилось. Бабка Акулина, местная знахарка, приютила ее у себя, потихоньку обучая знахарским премудростям. Когда пришел срок, бабка Акулина ушла в иной мир, а Руська заняла ее место. Странно, почему здесь не принято говорить: «Умерла», - а принято: «Ушла в мир иной»; наверное, это и имело под собой какое-нибудь основание, но Руське было не до этого. Что теперь делать с этим найденышем? Куда его девать?
Пока вещи сохли, мальчишка отогревался на жарком летнем солнышке, а Руська задумчиво жевала тонкий стебелек травинки, успокаивая нервы, из воды появился еще один персонаж. Мужчина лет тридцати, одетый в рубашку, плотные брюки и тяжелые ботинки, выбрался на берег и удивленно осматривался по сторонам. Руська замерла от неожиданности. Два утопленника в один день - это даже для нее, привыкшей к неприятным сюрпризам, многовато.
- Ну вот и сам водяной пожаловал. Вас там, в речке, еще много?
- Будем надеяться, что я последний.
Мальчишка, увидев мужчину, вскочил на ноги, бросился к мужчине с криком: «Дядя Миша!» - и повис у него на шее.
- Ну слава тебе, господи, хоть одного знаем, как зовут, – проворчала Руська.
Мальчишка, размахивая руками, начал взахлеб рассказывать, что он все вспомнил, его самого зовут Санька, мужчину - дядей Мишей, что дядя Миша работает ветеринаром у них в деревне, что летом он брал всех мальчишек с собой в ночное, пасти коней.
- О, прорвало. Вы лучше объясните, как сюда попали?
- Санька в полынью провалился, а я его вытаскивать бросился. Там нырнул, а здесь вынырнул, – ответил Михаил.
- В какую полынью, се час лето?
- Ну, у вас лето, а у нас зима вообще-то была, - мужчина сел на бережок и начал раздеваться. Сначала стащил с себя тяжелые ботинки и вылил из них воду, потом снял рубашку и брюки, тщательно их отжал и повесил на кусты рядом с одеждой мальчишки. Оставшись в одних трусах, мужчина уселся на траву и с иронической улыбочкой начал разглядывать ворчавшую Руську. Она, почувствовав взгляд, резко обернулась, увидев полуобнаженного мужчину, растерялась, покраснела и отвела взгляд.
- Ты сама-то кто будешь, скромная такая? Русалка, что ли?
- Не русалка, а ведьма, – ехидно буркнула Руська.
- Ведьма? Не похоже. Зовут-то тебя как?
- Меня не зовут, я сама прихожу.
- Ну и ладно, ведьма, а есть ли у нас с Санькой шансы вернуться обратно?
О таком Руська не слышала, но от бабки Акулины осталось большое количество магических книг, до которых у Руськи просто не доходили руки. Спустя полчаса вся компания отправилась к Руське домой изучать таинственные фолианты.

Глава 3
Дома Руську уже ждали. В печи томился борщ. На столе посапывал самовар. Домовой Акимка деловито хлопотал у печи, а кот мешал тесто для оладьев, зажав лопаточку лапами. Козел лениво грелся на солнце, пережевывая капустную кочерыжку. Увидев такую картину, мальчишка испуганно замер у дверей. Михаил хмыкнул: «И вправду, ведьма». Во время обеда домовой все время хлопотал около Михаила, подкладывая ему самые лучшие куски и причитая: «Каждому дому хозяин нужен. Мужик. Вон на крыльце ступенька скрипит, крыша в углу протекает, дрова во дворе не рубленые лежат, да и самой Руське твердая мужская рука не помешает.» В конце концов Руська не выдержала и запустила в домового лаптем. Акимка шустро скрылся на печь и показал оттуда Руське язык. После обеда Руська достала старые книги и начала искать нужные записи.
Утро застало Руську спящей прямо за столом с разложенными старинными, толстенными томами и огарком полностью оплывшей свечи. За окном начиналось столпотворение. Деревенские, вооруженные по традиции вилами и кольями, под предводительством местного батюшки, взяли избушку в осаду. Козел быстро через открытое окно сиганул в избушку, где состоялся военный совет. Кот искал пути к отступлению. Агосфен готовил длинную, заковыристую речь с ярким уточнением, куда деревенские должны идти. Руська предлагала разогнать толпу слезоточивыми средствами и уже полезла в сундук за травками. Акимка уговаривал решить все миром, выслав Руську в деревню для решения проблемы с коровами. Пускай там что-нибудь пошепчет, глядишь, и все утрясется. В это время селяне уже начали запасать хворост, но перебраться через тын во двор пока желающих не было: ведьма все-таки, мало ли, что в голову придет. Добровольцем вызвался идти Михаил, объявив, что он, как-никак, ветеринар, и почему у коров горькое молоко, должен понять, и вообще идти на толпу - мужское занятие.
- Ветеринар – это кто? – живо поинтересовался Агосфен.
- Животных я лечу от всевозможных болезней.
- Лечишь - это хорошо, у меня вот тут в боку колет и после последней вылазки в деревню вся шерсть клочьями пошла.
- Это мы вылечим, а еще я хорошо умею козлов кастрировать.
После этого козел, единоличным решением и силовым приемом, вытолкал Михаила за дверь. Михаил, поговорив с народом, увел всех обратно в деревню осматривать коров. После быстрого завтрака Руська с Санькой уселись обратно за изучение колдовских книг. Саньку эти книги очень заинтересовали, и он принялся читать все подряд вслух. Поймав летающую чашку и потушив занавеску на окне, Руська выпроводила Саньку во двор погулять с козлом и с котом. Объяснив напоследок, что колдовские книги вслух не читаются, а то мало ли, что может случиться. Вот после Руськиного обучения, например, козел заговорил. Про то, как бабка Акулина гоняла ее за это по двору хворостиной, Руська решила скромно умолчать.
Много чего было написано в старинных книгах: как лечить родовую горячку и чирьи, как парня приворожить или порчу наслать. Но вот про утопленников, пришедших из других миров, Руське пока ничего не попадалось.
К вечеру Акимка наварил картошки и растряс запасы на зиму, выставив на столе малосольные огурчики, квашеную капустку и соленые рыжики. Санька вволю нагулялся в лесу. Вскоре к дружной компании подтянулся и Михаил.
Проблема с коровами решилась очень просто: местный пастушок завел подружку в соседней деревне и стал гонять стадо на новое пастбище, поближе к своей зазнобе. А там произрастала невзрачная, неприметная травка, с аппетитом употребляемая коровами, но безвозвратно портящая их молоко. Деревенские были очень благодарны и в порыве раскаянья нагрузили Михаила большим количеством съестного, к огромной радости домового. Весь вечер домовой благодарно и преданно заглядывал Михаилу в глаза. Зато козел старался предусмотрительно держаться от Михаила подальше, чем сильно развеселил Руську. Наконец-то и на этого рогатого разгильдяя нашлась управа.
Следующие сутки прошли без приключений. Санька с котом с утра сходили на рыбалку, а потом весь день носились по лесу. Михаил ремонтировал крышу. Руська все так же копалась в фолиантах. Акимка хлопотал у печи, ворча на нерадивую ведьму: «Голодный мужик в доме, а она книжки читает». Где бродил козел, никто не знал. Ошейник сиротливо висел на заборе.
На третью ночь Руська наконец-то нашла, то что искала:
«Утопленники - пришельцы из других миров, затянутые воронкой в случайно открывшиеся проходы между мирами. Воронки открываются в разных уединенных местах в результате неконтролируемого выброса энергии неопознанного характера. По неизвестным причинам чаще всего воронки отрываются в речных омутах. Открытая воронка держится трое суток, в течение этого времени пришельцы могут вернуться в свой мир. В своем мире пришельцы появятся точно в то время, когда и исчезли. После того, как воронка закроется, вернуться в свой мир не представляется возможным. Интересная особенность: пришельцы очень быстро привыкают к новому миру и забывают свой.»
Руська смотрела на сладко спящего на печи Саньку, раскинувшегося на кровати Михаила. В первый раз в жизни Руська была не одна. У нее появилась семья. Ей хотелось потрепать Саньку по задорным вихрам, провести рукой по широкой груди Михаила, уткнуться носом ему в шею и вдыхать запах крепкого, молодого мужского тела. Санька завтра обещал в лес сходить за малиной, а Михаил - нарубить дрова и поправить ступеньку на крыльце. А теперь нужно срочно отправлять их обратно в свой мир - и снова оставаться одной. Что стоит промолчать, найти эти записи всего на один денек позже, и они останутся здесь с Руськой навсегда. Быть может, поскучают недельку - и навсегда забудут мир, из которого пришли. Всю ночь Руська мучилась, не в силах принять решение.
Утром домовой накрыл стол, потчуя всех блинами с липовым медом. Потом Руська объявила, что жара сегодня несусветная, ну их, все дела, сегодня проведем день на речке.

Глава 4
Руська лежала на траве, уставившись в синее бездонное небо. Отпустить - не отпустить. Сказать - не сказать. Кот гонял по поляне разноцветных легкомысленных бабочек. Санька с козлом плескались на мелководье. Михаил сидел рядом с Руськой и не спеша водил травинкой ее по шее.
- Руська, о чем задумалась? Ты сегодня с утра сама не своя.
- Я знаю, как вернуть вас домой, – Руська выговорила столь сложные для нее слова и облегченно вздохнула.
Выбор сделан, назад уже ничего не вернешь. Пусть уходят. Она научится заново жить без них. Слова понеслись одним сплошным потоком - про энергию, проходы и омуты, про то, что третьи сутки уже на исходе и им пора уходить.
- Руська, я только отведу мальчишку домой и вернусь. Его место там, там ждут его. Он же скучает по родителям. Я вернусь, слышишь, Руська, я обязательно вернусь.
- Бери мальчишку и плыви, омут где-то рядом с корягой. Да уходите Вы быстрее. Долгие проводы - пустые слезы.
Михаил взял Саньку за руку и позвал с собой поплавать.
- Пойдем, Санька, сплаваем с тобой на тот берег, я подстрахую тебя.
Санька помахал Руське рукой, и они поплыли. Михаил потихоньку брал левее и левее, подплывая все ближе к воронке у коряги. Он оглянулся и ободряюще улыбнулся Руське; в его глазах плескалось отчаянье и приближавшееся одиночество. Еще пара гребков - и воронка закрутила их, утягивая в темную воду. Из воды в последний раз мелькнула Санькина голова и поддерживающая его рука Михаила. Руська горько зарыдала на берегу, рядом с ней замерли, не зная чем ей помочь, верные кот и козел.
Глава 5
Санька открыл глаза: белые стены, едкий запах лекарств, заплаканное мамино лицо. Тумбочка. Трубки, идущие от пузырьков с лекарством к воткнутым в руку иглам. Больница.
- Мама, ты чего плачешь?
Мама схватила Саньку за руку и начала жать на кнопку, вызывая врачей. Только к вечеру, когда общая суматоха улеглась, Саньке удалось выяснить, что он провалился в полынью, дядя Миша его успел вытащить, и он трое суток пролежал в больнице без сознания. Только вот ведь какое дело: Санька под водой был всего каких-то пару минут, а Михаил вытолкнул его на лед уже без обуви и без одежды, в одних трусах. Понятно, мокрая одежда тянет ко дну, но когда же Михаил успел снять с него одежду? Наверное, все-таки русалки в заводи водятся.
И тут Санька вспомнил все: жаркое лето, Руську, болтливого козла Агосфена, мудрого кота, хлопотливого домового Акимку, теплую, прогретую речку, темную воронку, обжегшую внезапным холодом, затягивающую их с Михаилом под воду. Так же отчетливо Санька понял и то, что, если он сейчас расскажет об этом, ему никто не поверит, решат, что головой повредился. Скорее бы дядя Миша пришел, он все поймет и рассеет все сомнения.
- Мам, а когда дядя Миша придет?
Мама отвела глаза: «Понимаешь, Санька, Михаил вытолкнул тебя на лед, а сам не смог выбраться. Утонул Михаил. Жалко, хороший был парень, видный, добрый, работящий, да так и не нашел себе подругу. Теперь в женихах у русалок будет числиться.»
Санька улыбнулся: мама даже и не догадывалась, как она была права.

Чертова мельница

Сколько раз за свою жизнь зарекался не напиваться - а вот опять проснулся с диким похмельем. Не-ет, если бы хмельные напитки, как раньше, делали на ржи да пшеничке, разве случилось бы такое? Это все гномы виноваты: гонят дешевое пойло из черной, вонючей подземной воды - а люди страдают.
С трудом раскрыл глаза. Голова раскалывается, внутри все трясется, как холодец у паршивой хозяйки, во рту пересохло. Так - лежу на сеновале, заботливо прикрытый старым тулупом, рядом посапывает кто-то в черной юбке. Ого, на какие подвиги меня вчера потянуло! И это в таком-то состоянии... Орел, как не крути - орел. Очередная волна боли извергла жалобный стон души. Глаза снова закрылись.
- Ну что, герой, проснулся? На-ко, хлебни, – что-то холодное успокаивающе прижалось к виску.
В поле зрения возникла мужская рука, протягивающая запотевший глиняный кувшин. Неужто пиво на утро осталось? Трясущимися руками берусь за ледяное горлышко и делаю глоток. Увы, не пиво, а квас; но тоже благостно - ядреный, холодный, настоянный на хрену... бальзам на душу.
Стоп... Мужик? Откуда взялся? Вроде бы баба рядом сопела? Точно помню, подол длинный, черный. С усилием поворачиваю голову. Батюшки мои – поп! Поп с утра - к несчастью. Рука сама собой потянулась к штанам. Если встретил попа с утра, чтоб несчастье отвести, почеши скорей муды - первейшая примета, у нас на хуторе об этом все знали. Бабка Акулина была большая мастерица сказки рассказывать. Она всегда знала, что к худу, а что к добру, как ауку обмануть или матох успокоить, а детвора слушала ее вечерами, открыв рты. Хороший, крепкий хутор был. Хаты увитые барвинком, крынки на тыну, густой белый туман над неторопливой речкой, запах молока, свежевыловленной рыбы и яблок…
- Ну что, оклемался маленько? Гляжу, лицо у тебя благостное стало. Руку от портков-то убери, богохульник.
- Святой отец, а может у вас, того, посерьезнее кваску что-нибудь есть? Причаститься бы... не пьянства ради, здоровья для.
- Да кто ж после пьянки причащается? Перед причастием постятся да молятся - а ты, охальник, что вчера творил?
- А не просветите ли, батюшка, что именно? Хоть убей, не помню…
- Что на свадьбе на цимбалах играл, помнишь?
Где то в отдаленных углах больной головы возникли отрывочные воспоминания. Ведь точно, на свадьбу был приглашен - музыкантом. Богатая по нынешним временам свадьба была. Столы с закусью длинные через всю улицу тянулись, человек сто гуляло, не меньше, двух кабанчиков завалили... а самогонка все равно, видать, гномья была - вон как голова трещит. Староста дочку замуж выдавал, хорошо заплатить обещал. Дочка так себе, перестарок, квашня – квашней, а жених ничего так, крепкий парень. Видать, на приданое позарился. Хотя на такое приданое любой бы позарился: корова, кобыла, домик небольшой, но справный, лужок покосный, заливной и четыре полосы обработанной земли. Живи да радуйся, а бабы в ночи да под одеялом все на одно лицо.
А мне-то староста заплатил? Не помню…
-Ты по порткам-то не шарь, не шарь, не заплатил и не заплатит. А если еще раз на глаза попадешься, прибить обещал.
- Значит, на свадьбе не похмелят?
-Нет, сын мой, не похмелят, а вот ребра еще раз пересчитают.
- Чем же я вчера так отличился?
- Бесом по столам скакал, жениха мерином называл, теще капусту квашеную за пазуху совал, невесте юбку задирал, требовал на целостность проверить, под столом на карачках ползал - баб щупал, ну и в бочонок с пивом помочился, за что бит был нещадно, но отбивался, как герой. Вот такие бесчинства ты вчера сотворил, греховодник.
Ох ты... Значит, бит был; то-то я смотрю - болит все тело, а не только голова. Ну да ладно: руки-ноги шевелятся – значит, не сломаны, а голову все равно лечить надобно.
- Батюшка, а вот как помру от побоев да без покаяния, и не будет душе моей грешной покоя…
- Твоей душе все равно покоя не будет: пьяниц, музыкантов, скоморохов в рай не пускают.
- А я покаяться хочу… Прими, святой отец, причастие от помирающего раба божьего Митрия… Каюсь, грешен был.
- Какие же грехи ты совершил, сын мой?
- Вино зелено пил, на цимбалах играл, девок красных любил, бесом по столам скакал, жениха мерином называл, теще капусту квашеную за пазуху совал, невесте юбку задирал, под столом ползал - баб щупал, ну и в бочонок с пивом помочился… Отпустите, батюшка, грехи мои перед смертушкой скорой, неминуемой, и причастите в последний раз!
- Скоморохом жил - скоморохом помрешь. А вот грехи твои, пожалуй, я отпущу, но накладываю на тебя епитимью. Будешь седмицу меня сопровождать, от выпивки воздерживаться и молиться по три раза на дню.
-Батюшка, да куда же я пойду в таком-то состоянии? Ведь помру, неровен час!
- Не помрешь, сейчас тебя подлечим, и будешь как новенький. А пойдем мы в соседнюю деревню - там мельницу окрестить надобно; крестьяне жалуются - мука с песком выходит.
Из переметной торбы была извлечена бутыль с красным церковным вином, и щедрой рукой батюшки мне был выделен целый стакан благодати божьей. После этой процедуры можно было, конечно, и пятками назад развернуться, но, как только полегчало, совесть у меня проснулась. Дал слово - нужно держать; да и о душе пора подумать. Сколько же греховодничать-то можно? Вот паду в бою неравном с лихими людьми - и куда душе бедной деваться? Потянут мои проделки ее прямиком в преисподнюю.
Похмелье вкупе с проснувшейся совестью - смесь гремучая, никогда не знаешь, куда заведет. В общем, сказано – сделано: умывшись водой родниковою, собравши скарб невеликий, огородами-огородами покинули мы ставшее негостеприимным село.
Солнце в зените, а мы по полю вышагиваем.
- Святой отец, кто же по полудню через поле ходит? Нападет полудница - будет весь день голову крутить.
- Сын мой, это все от лукавого, язычничество. Ты иди и молись - и не будут тебе девы во ржи чудиться.
Легко сказать – молись... когда же это я последний раз молитву-то читал? Ох, помню, в детстве маманька меня голиком по горнице гоняла, на горох ставила, слова мудреные заставляла заучивать. Все не впрок.
Рожь шумит, так и слышится, как будто бы девки то тут, то там перешептываются; а мы, знай, шагаем, батюшка молитвы под нос бубнит. Вот и похмелье уже с потом все вышло. К вечеру дошли до соседней деревни.
Батюшка к старосте отправился, о постое да ужине договариваться, а я на речку -ополоснуться да на мельницу посмотреть, обстановку разведать.
Выкупался у запруды. Вода, как парное молоко. Вдоль берега камыш шуршит, истории нашептывает. Вот где кладезь слухов-то, да не дано человеку его понять. В воде кувшинки огромные покачиваются, сон навевают. Чуть ниже мельничное колесо стучит, в дрему клонит.
Проснулся уже в сумерках. Все вокруг перешептывается, пересвистывается. В воде рыба плещется, лягушки песни любовные распевают. В зарослях ветлы соловушка горлышко росой полощет, первые трели пробует выводить. Где-то на другом берегу девица поет, красиво да жалобно.

В нелюбви рожденная,
Счастьем обделенная,
Тризну не познавшая,
Долю не узнавшая.

Кому юдоль, кому доля,
Ну а мне чужая воля.
Душа не крещенная,
В воду отпущенная.

Достал я цимбалы - да давай мотив подбирать, девице подыгрывать. Девица поет все ближе да ближе, я играю все уверенней да громче. Тут и молодежь ко мне со всех сторон стала подтягиваться. Кто вздыхает да девице сочувствует, кто костер разводит, а кто и хоровод потихоньку заводит. Вроде бы и рядом певунья, а на глаза не показывается.
В небе звезды проснулись, смотрят на вечерку да перемигиваются. Устала певунья, приутихла. А ноги-то уже в пляс просятся.
- Эй, музыкант, давай-ка, что повеселей.
Звенят цимбалы, поют струны, пляшут в руках молоточки, стучит в такт чертово колесо на мельнице, отплясывает народ, так что пыль столбом. Взметаются бесстыдно юбки у девчат, а парни такие коленца выдают, что и не повторишь. Глаза радуются, душа поет, а вдалеке уже заря-заряница, красная девица, ленту алую в косу вплетает. Когда ночь пролетела - и не заметил.
Крик петуха. Прошел ветер по траве - и тишина. Сижу я один на пеньке у реки, цимбалы на коленях жалобно так постанывают, покоя просят. Вот тебе и на - всю ночь, оказывается, мавок развлекал! Всякое повидал, а в такой переплет впервые попал. Пока до деревни дошел да разузнал, где батюшка на ночлег пристроился, добрый люд уже за дела принялся; а я - спать на сеновал.
- Вставай, греховодник. Где всю ночь прошастал? Это ты так слово держишь да обеты выполняешь? О душе подумай!
- Батюшка, не поверишь, всю ночь тверезый да скоромный на речке сидел, о жизни непутевой думал. Хотите - дыхну?
- От тебя еще вчерашним перегаром за версту несет… Скоморох… Собирайся, на мельницу пойдем.
Запруда как запруда, мельница как мельница - чего это мне вчера здесь чудеса виделись? Хотя нет, мельница хоть и крепкая, но запущенная. Вон заслонка водяная покоробилась и русло подзарастать травой стало, камыш почти вплотную к колесу поступил - такого ни один мельник не потерпит.
Стоп. Заслонка-то закрыта, и колесо стоит, а ночью точно стучало. От греха подальше - лоб перекрестил.
- Батюшка, а что с мельницей-то?
- Да мельник помер года три тому назад. Отпели, как положено, схоронили по-людски, а нового помольщика не найдут. Кто ни придет, через пару седминиц сбегает. Негоже большому селу без мельника. Дело-то хлебное, прибыльное - а желающих нет. Вот сговорились с пришлым мужиком за малую прибыль, да мука с песком стала. Нечисто здесь. Разобраться надобно да освятить честь по чести.
Внутри мельница оказалась еще запущенней, чем снаружи. Пыльно. Паутина везде, и мышами пахнет.
- Говоришь, батюшка, пришлый помольщик муку мелет? Что-то не похоже. Хозяин тут есть; сначала прогнать его нужно, а уж потом мельницу святить. Ты, батюшка, конечно, можешь здесь пока водичкой побрызгать да молитвы почитать, а я - спать. У меня сегодня вечером дело есть.
Полдня продрых на сеновале, а потом, насыпав в карман орешков, отправился на прогулку. Где можно все деревенские сплетни узнать? Конечно, у колодца. Хороши были девки в деревне - ядреные, языкастые, мамками не запуганные. За кулак орешков, пару многообещающих взглядов, тройку ласковых слов да за донесенные да калитки ведра к вечеру я обзавелся целой связкой нарядных лент да гребней. А как стемнело, отправился к запруде.
Разложил по бережку ленты с гребнями, сел на вчерашний пенек, вынул цимбалы и заиграл. Сегодня уже не прозевал, когда мавки из воды вышли. Сначала хоровод завели, а потом подарки увидели. Расхватали гребни, радуются, как дети, косы друг дружке плетут, ленты примеряют, песни поют. Одна девчушка в стороне пристроилась, ленту разглядывает и слезы льет.

Меня мамка не ласкала,
Частым гребнем не чесала,
Ленты в косы не вплетала,
Именем не называла.

Вот ты какая, моя певунья. Тоненькая, как тростиночка, глаза, как весенний лед, волосы - как льняная кудель.
-О чем печалишься, красавица? Смотри, твои подружки хороводы водят, а ты все слезы льешь.
- Играй музыкант, не обращай внимания. Молоденькая она у нас, ей еще шестая годовщина не стукнула, вот и тоскует.
Хорошо мавки пляшут, еще лучше поют, а я все играю да играю, тайком крест нательный проверяю: главное - не потерять, а то буду на дне вечерки устраивать. Стучит в ночи мельничное колесо. За полночь сам русалий пастух на огромной щуке пожаловал, глянуть, кто его девиц балует.
- Смелый ты, я смотрю, музыкант. Вторую ночь мавок развлекаешь, потешил девок, на подарки не поскупился. Что за это желаешь?
- Поговорить бы…
-Так уж разговариваем. Или ты от лишних ушей ко мне на дно пойдешь?
- Ну нет, лучше уж тут. Кто это у тебя на чертовой мельнице хозяйничает?
- Он и хозяйничает.
- И как уживаетесь?
- Паршиво. Уважения не оказывает. Старшинство не признает. Договора не соблюдает. Так скоро совсем мельница и запруда в негодность придут.
- Так, может, пошушукаемся?..
С первыми петухами вернулся я на сеновал спать.
На следующий вечер, нагрузившись парой мешков зерна, отправился на мельницу. В сумерках мельница выглядела куда как лучше. Исчезли следы запущения, мельница как мельница, только старая уж больно.
- Эй, хозяин, мне бы зерно перемолоть… есть тут кто-нибудь?
- Как не быть, есть. Заноси зерно, помелем.
Мельник, как мельник, ничем от других не отличается. Небольшой, коренастый, морда красная, глаза лукавые, так из стороны в сторону и бегают.
- Сколько берешь?
- Да немного, три десятины с мешка.
Отнес мешки наверх и самолично ссыпал в ковш. Крутись, колесо, мелись, зерно - пусть будет мука, бела и легка.
Вынул я из котомки помольное подношение: бутыль самогона да шмат сала. Расстелил рушник, давай помольщика угощать. Пьет хозяин, не морщится, рукавом занюхивает.
- Хозяин, а чего это ты водяного не уважил? Ни зерна с мешка не отсыпал, ни подношением не поделился?
- У нас с ним свои расчеты…
А колесо-то мельничное все быстрее и быстрее крутится. Ветер поднимается. Сквозняки гуляют. Мука сыплется - да по мельнице развеивается. Расчихался помольщик:
- Эй, мужик, паршивое у тебя зерно, видать, со спорной межи взято.
- Зерно как зерно. Это у тебя мельница шалит, ты так всю муку по ветру пустишь.
Засуетился мельник, бегает по мельнице, а все без толку: колесо как с цепи сорвалось, ветер едва крышу не сносит, мука все вокруг засыпает. Чихает мельник, никак не уймется. Вот уже на лице щетина черная полезла, был нос картошкой –а уже пятачок проглядывает. Права была бабка Акулина: первейшее средство против черта - чертополох. Мне с утра мальчишки все поля ободрали. Почитай, в мешках чертополох пополам с зерном был. Помольщик - к окошку, а снаружи батюшка с кадилом ходит, он уже вокруг мельницы круга три крестным ходом сделал. Водяной тоже договор исправно держит, колесо крутит да на мельницу дует. У мельника уже и штаны слетели, и шапка. Рожки на башке, копыта на ногах, хвост длинный пониже спины.
Вот за хвост я его и сцапал. Черт верещит, отбрыкивается, а я держу, упираюсь. Батюшка, что ж ты медлишь, где твоя святая вода? Не удержу ведь! Хоть бы одну молитву вспомнить...
- Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое... - а ведь помню! Все-таки в нужный момент чего только из памяти не выудишь.
Тут и батюшка подоспел: святой водой на беса брызгает, обряд изгнания творит. Взвился черт под самый венец, а я на хвосте у него вишу, не отпускаю. Тут мельница и не выдержала, полетели балки с досками во все стороны. От черта дым вонючий повалил, и исчез он с диким визгом, а я, почитай, из-под венца вниз башкой полетел.
Темнота, небытие - и яркий луч, ведет он меня по дороге к свету. Слышу голос батюшкин: « Прими, Господи, душу непутевую, но светлую. Творил он бесчинства не злобы ради, а по заблуждению.» И так мне легко и благостно стало – значит, не совсем я уж никчемный, принимает Господь душу мою непутевую.
Открываю глаза - все вокруг белым-бело, рядом мужик весь в белом, лицо, руки белые – сидит, молится. Голова трещит - спасу нет. Если на том свете, то вроде ничего болеть не должно? Пригляделся - а я все еще на мельнице. Луна через дырявую крышу ярко светит. Все вокруг в муке, даже батюшка с головы до ног осыпанный сидит.
- Рано, святой отец, отпеваешь. Спасибо, конечно, но я туда пока не спешу.
- Тьфу ты, охальник! Испугал-то как…
- Да я и сам такого страху еще ни разу в жизни не ведал.
- Все у тебя не как у людей – почитай, полмельницы разнес.
- Ничего, деревня большая, заново отстроят. Главное, чтобы помольщика сразу нашли.
Негоже мельнице без хозяина стоять - другой раз вурдалак заведется.
Поднялся я кое-как, дошли до воды, муку смыли. Голова болит, на макушке шишка с кулак.
- Вот скажи мне, батюшка: почему рядом с тобой - что свадьба, что отпевание, а голова одинаково болит?
- Ищешь ты на нее приключения, оттого и болит.
Сидим на бережку, сохнем; хорошо так, тихо. Тряпицу мокрую, холодную к шишке прикладываю. Слышу, запела моя певунья вдалеке песню свою жалобную.
- Иди-ка ты, батюшка, спать, а я следом подойду - есть у меня еще дело незавершенное.
Пришел на свое место, сел на пенек; сижу, на цимбалах играю.
Вскоре откликнулся знакомый голос.

Ой, судьба-судьбинушка,
Как быть сиротинушке?
Меня мамка породила,
Не хрещеной положила.

- Хрещаю тебя, во имя Отца и Сына и Святого Духа, Богожелной! Коль была ты людям не нужна, пусть будешь хоть богу желанной. Пусть примет он душу твою многострадальную. Аминь!
Пронесся над водой ветерок легкий, как вздох облегченный, и замолкла певунья. Упокоилась ее душа с миром. Спасибо бабке Акулине.
Дошел я до перекрестка дорог, снял струны с цимбалы и оставил ее там лежать. Исправно мне служила, послужи теперь кому-нибудь другому. Хватит нечистую силу веселить, пора и о душе подумать.
Отвалялся я пару деньков, и двинулись мы со святым отцом дальше в путь.
- Батюшка, а у вас при церкви места звонаря или певчего не найдется?
- Придумаем что-нибудь.
- А как у вас, часто причащаются?..

Несочиненная песня

В старой таверне сегодня было людно. Народ ел, пил, бурно обсуждал последние новости. Недалеко от стойки сидел менестрель - пел баллады и играл на лютне. Менестрель был настроен лирично, и песни его были о любви и о дружбе, о жизни и о смерти, о вечности и о преходящем. Но сегодня его настроение явно шло вразрез с настроем посетителей, и горка монет в миске была до смешного мала.
- Эй, музыкантишка, кончай скулить. Спой-ка нам что-нибудь героическое. Как герой сражается с драконом. Рубит его на куски - и чтобы черная драконья кровь рекой лилась.
Огромный детина в дешевых кожаных доспехах бросил серебряную монету рядом с менестрелем. Менестрель посмотрел на монету, потом на детину. Пожал плечами.
- Нет у меня пока такой песни. Не могу подобрать слова. Что вы за люди - всё бы вам, чтобы мясо кусками летело да черная кровь рекой лилась. Сами-то вы хоть раз видели дракона? А я видел…
Как-то, возвращаясь из дальнего перехода, я присоединился к обозу. Народ был шумный и задиристый, в основном наемные солдаты, возвращающиеся на родину. Вечерние попойки и телеги, нагруженные захваченным в походах скарбом. Если бы была возможность, я бы постарался избежать этой компании, но переход через горный перевал в одиночку грозил еще большими неприятностями. Поэтому вот уже десять дней как я был один, но среди толпы людей. Я ехал впереди обоза верхом и на ходу сочинял новые баллады. Там-то, на перевале, я и увидел его – нет, точнее, их. Синее-синее небо - и в вышине в лучах солнечного света игралась парочка драконов. Я даже не успел испугаться. Они были настолько высоко, что с земли выглядели немного крупнее пары лебедей. Минут через пятнадцать меня догнал основной обоз. Остановились полюбоваться на такое зрелище. Только разговоры шли больше не о красоте, а о том, сколько можно выручить за чешую, когти и зубы этих красавцев. Я даже порадовался: где они - и где мы. До них точно было не добраться при всем желании. Обоз уже собирался трогаться дальше, правда, для безопасности разместив на телегах лучников в боевой готовности. А то вдруг им надоест летать и захочется пообедать, а тут мы в полном составе. Но драконам явно было не до нас.
И тут на скальный карниз как раз над нами вышел маленький дракончик. Пухлый и неуклюжий, как все малыши любых видов. Круглые, наивные глазенки смотрели с неподдельным любопытством. Ну, вышел бы он на пару минут позже, и ничего бы не случилось. Его заметили, и первые смельчаки уже карабкались вверх, а снизу уже советовали: «Живым бери, живым», - и ставили ставки на то, кто первым до него доберется. Первыми добрались драконы. Если вам будут рассказывать, какие драконы огромные и агрессивные, не верьте. Высотой самец был не более трех метров, а самочка и того меньше, чуть больше двух метров. Белоснежный дракон прикрыл самку, уводящую малыша. Он не проявлял особой агрессии, он просто шипел и швырял камни в смельчаков, продолжавших карабкаться вверх. Но жажда наживы уже застилала глаза наемникам. Они ползли и подсчитывали прибыль от этого боя. Пятеро против одного. Такой расклад никого не смущал. Солдаты пытались взять его в окружение и обойти с тыла. Дракон кидался на них, пытался сбить их лапой и даже плевался огнем. Бой продолжался недолго, минут пятнадцать. Дракон продержался бы дольше, если бы снизу лучники не начали обстрел. Меткий выстрел - и стрела попала в глаз. Дракон взревел, по белой шкуре потекла первая струйка крови. Дальше была бойня. Тело дракона скинули вниз. Наемники рубили его мечами. Люди бросились набирать кровь в котелки и бутыли, а кое-кто и в шлемы. Женщины умывались кровью, надеясь вернуть себе молодость и красоту. Я ушел, потому что видеть это я не мог. Ну почему он не улетел? Зачем ему был нужен этот бой?.. Обоз задержался на переправе на несколько часов. Возбужденный, перепачканный в крови и счастливый народ бурно делил трофеи - куски шкуры, чешую, когти и зубы. Самку с детенышем так и не нашли, они как сквозь землю провалились. Значит, все-таки жертва была не напрасной.
Уже несколько лет прошло с тех событий, а мне всё еще снятся иногда два резвящихся в небе дракона. Синее небо, снежно-белый дракон - и реки крови. Кровь у них, между прочим, красная. Она мне до сих пор во сне снится, алая-алая кровь на изумрудной траве. Когда-нибудь я обязательно напишу балладу - об этом.
Менестрель залпом допил вино, уложил лютню в заплечный чехол и вышел в ночь из притихшей таверны, оставив серебряную монету сиротливо лежать на столе.

Собачий бог

«Собачье счастье длится семь дней,
а потом у щенка открываются глаза»
Английская поговорка.

Сначала пришли запахи. Пахло мамой, молоком, теплом. Потом ощущение счастья и ласки - это мама вылизывала меня мокрым, шершавым языком, лаская и гладя, подталкивая носом к своему вкусно пахнущему молоком животу. Ах, какое у мамы молоко - теплое, дарующее покой и сон.
Позже ожили звуки. Оказалось, что я не один. Около маминого живота толкались и пищали братья и сестры. Требуя своей порции ласки и молока. Успокаивающий голос мамы: «Когда вырастете большими, пойдете в огромный мир, помните: главное для вас - найти бога, который будет вас любить. Собачье счастье - находиться рядом с богом. Собачий рай - рядом с богом, там тепло, сытно и спокойно. Ваше главное предназначение в жизни - охранять и защищать своего бога. Если вы будете плохо кушать, останетесь маленькими, слабыми, и не один бог не возьмет вас к себе в защитники. Если вы будете глупыми, непослушными и злыми, не один бог не захочет жить рядом с вами. Пес без бога - никудышный пес, его ждет улица, холод и голод. Когда-то и у меня был бог, но я его потеряла. Растите дети, ищите бога и никогда его не теряйте.» Я лежал в тепле у маминого живота и думал: «Как же так, мама самая лучшая, добрая, верная. Почему бог позволил ей потеряться?». Долго думал… пока не уснул.
Потом пришел свет. Тусклый свет, едва пробивающийся под старый, заброшенный сарай. Я увидел маму, такую большую и красивую. Увидел братьев и сестер, маленьких, неуклюжих и смешных. Рядом болталось чье-то ухо, и я его укусил. Получил лапой по спине, потом на меня кто-то прыгнул сверху, и завязалась замечательная куча-мала. Утомившись, мы засыпали у теплого и сытного маминого живота, под сказку про добрых богов.
Я хорошо помню, как мы впервые выбрались из-под сарая наружу. Солнечный свет сначала ослепил, а потом наполнил мир красками и теплом. Тепло, оказывается, не только рядом с мамой, но и растянувшись на нагретом камне. Солнечные лучи ласкают почти так же нежно, как мама. Огромный мир оказался просто замечательный, весь наполненный запахами и движением. А вот боги не произвели на меня впечатления. Бегают туда-сюда, суетливые, да и пахнут они не все приятно. И почему мама говорит, что богов нужно искать, когда их вон как много, и почти ни у кого нет своего пса.
А потом пришли боги… Маленький и смешной бог сграбастал меня в охапку, тиская и гладя, уговаривал свою маму
– Мама, ну посмотри, какой милый. Мама, ну ты же обещала мне…
- Ну и куда мы его возьмем? У нас дома совершенно нет места.
- Мама, я буду тебя очень-очень слушаться, давай возьмем щеночка…
- Ну если только на лето, пока мы на даче, а осенью что-нибудь придумаем.
Меня подняли на руки и понесли. Я помахал хвостом братьям и маме. Мама почему-то очень жалобно смотрела мне вслед и слегка поскуливала. Вот так я и нашел своих богов, совсем это и не сложно, и чего мама так переживала.
Да, дом у богов - это точно собачий рай: большой, светлый, теплый, вкусно пахнущий. Правда меня туда редко пускали, зато у крыльца поставили просторную будку и миску с вкусной едой. Каждое утро мы с маленьким богом уходили гулять в лес или на речку. В лесу одуряюще пахло травой, мхом и дичью. От запаха дичи у меня закипала кровь, мне хотелось бежать, искать и хватать. Если я принесу дичь своему маленькому богу, как он будет мною гордиться! А бог смеялся и называл меня – «спаниель недоделанный». Я честно охранял маленького бога, рычал и лаял на все подозрительные шорохи и очень внимательно следил, чтобы бог ни потерялся. Мы бегали вместе с богом по лесу, потом купались в речке, валялись на разогретом песке, делили на двоих большой бутерброд с колбасой и снова брызгались и купались. Домой возвращались затемно.
Я подрос. Хозяйка часто говорила с укоризной: «Ну посмотрите, какой теленок вымахал, и что я с ним в городе буду делать?» Ночи стали холодней. Трава и листья на деревьях пожелтели. Маленький бог уехал в город учиться и приезжал только на выходные. На речку мы больше не ходили, только в лес, да и то не всегда. Зарядили серые затяжные дожди. Я один бегал на речку. Сидел на берегу, вспоминал летнее купание и явственно ощущал вкус бутерброда с колбасой. Как-то вечером, вернувшись с речки, я обнаружил, что дом пустой. Боги не вернулись - ни на следующий день, ни через неделю. Я остался один. Иногда заходила соседка, клала в миску еды, трепала меня по загривку, тяжело вздыхала и уходила. Я скучал и ждал. Я же был хорошим псом, почему боги не захотели со мной жить? Я долго думал, плохо спал по ночам, днем бесцельно бродил по двору и понял… Они меня потеряли… Сижу здесь пень пнем, а они меня потеряли и ищут. Маленький бог плачет, наверное… Я пошел искать моего бога.
Целый день я бежал по дороге, потом перешел на шаг. Ноги болели, и очень хотелось есть. На третий день я вышел к городу, большому и шумному. По улицам ходили толпы богов. Я бегал и заглядывал им в лица, обнюхивал одежду. Чужие запахи, чужие лица. И так продолжалось день за днем, долго, очень долго, но моих богов не было.
В поисках пищи я прибился к стае собак на помойке. Псы бесцельно болтались по улицам, спали под поздним осенним солнцем, устраивали свары. У них не было цели, они не искали своих богов, а я каждый день уходил на поиски. Как-то промозглым вечером, лежа под большим ящиком, я рассказал свою историю старому, плешивому псу-патриарху.
- Скажи мне, ты ведь очень давно живешь: как мне найти моих богов?
- Глупый, они не потерялись, они бросили тебя.
- Ну почему, я же не глупый, послушный, большой, как боги могли так поступить со мной?
- Это не боги, это люди. А люди бывают разные - хорошие и плохие, добрые и злые. Одни дают кусок колбасы, другие пинают нас ногами; твои просто поигрались и забыли. Запомни, малыш, боги никогда не предают и не бросают своих собак. И вообще выброси глупости из своей головы: для того, что бы найти своего настоящего бога, нужно родиться с серебряной косточкой во рту. Боги - для благородных псов, для нас, беспородных, в этом мире нет богов.
И я поверил ему: патриарх был старым и мудрым, а я устал от бесплодных поисков. Бесцельные дни поползли серой чередой.
Выпал первый снег. Белый, чистый, пушистый; как приятно зарыть нос в сугроб. Снежинки смешно щекочут нос изнутри. Чихнешь - и легкое, пушистое облако взлетает вверх белой вуалью.
Рано утром приехали люди, они ходили вдоль мусорки и разбрасывали кости и куски мяса. Многие наши вылезли из укрытий и стали подбираться к аппетитно манящему лакомству. Ах, какая отменная мозговая косточка лежит у соседнего бачка, и ее еще никто не заметил! Я выскочил из-за ящика и ринулся за чудной косточкой - резкая боль неожиданно обожгла горло. Мужчина накинул мне на шею петлю и начал затягивать. От неожиданности я рванул назад, и голова выскочила из петли. Со всех ног я бросился прочь от мусорки, баков, разбросанного лакомства. Краем глаза я видел, как люди тащили наших и запихивали в машину. Потом грянул гром, и жгучая боль обожгла бок. Ошалев от боли и страха, я кинулся в старый открытый подвал. Горло саднило, на шее шерсть смешалась с кровью, на боку была глубокая рана. В голове крутилась только одна мысль: «За что?». К вечеру мне стало хуже, нестерпимо болело горло и рана на боку, хотелось пить. Я вышел из подвала, жадно ел снег, пытаясь утолить жажду. На мусорке стояла тишина, а белый снег пестрел алыми пятнами. Пахло страхом и смертью Ночью мне снилась мама, рассказывающая сказку про добрых богов. Утром уже я не смог встать на ноги. Хотелось пить, туманные образы мелькали в голове… Мама, маленький бог, лес, речка, бутерброд с колбасой, солнечные лучи, ласкающие нежно, как мама. Солнечный свет… не хочу умирать в темноте подвала, хочу на свет. Собрав последние силы, я выполз на улицу. Свет, запахи, звуки скрутились в один большой клубок и исчезли. Наступила темнота…

Толпа мальчишек вломилась в ветеринарную клинику, втаскивая на растянутом одеяле огромного лохматого пса .
- Дядя Миша, помогите ему. Дядя Миша, он ведь еще дышит.
- Цыц пострелята, ну-ка разойдитесь, дайте посмотреть, кого вы притащили.
Мужчина в белом халате нагнулся над псом, приоткрыл ему глаз, осмотрел раны.
- Д-а-а, досталось бедолаге. Машенька, готовь операционную. А вы, пацаны, кыш отсюда.
- Михаил Александрович, может быть, усыпим, все равно ведь не выживет, а если выживет - куда его потом девать-то будем, кому он нужен?
- Машенька, не говори глупостей. Он молодой и крепкий. Выкарабкается - и мы обязательно его куда-нибудь пристроим.
Голоса. Свет. Яркий слепящий свет. Жгучая, обжигающая боль, резко пришедшая из ниоткуда и плавно ушедшая в никуда. Неприятный едкий запах. Зачем? Я не хочу жить. Я не хочу жить так, без бога. Не хочу!!!
Я открыл глаза и увидел бога - добрый взгляд, белые одежды. Свет окружал его мягким ореолом. Только таким и может быть бог. И снова пришла темнота и тишина.
«Эй, симулянт, открывай глаза, вторые сутки спишь,» - кто-то ласково гладил меня по голове. Я открыл глаза. Рядом со мной на корточках сидел бог и поправлял повязку у меня на груди. От него исходило спокойствие, сила, уверенность и доброе тепло. Пах бог табаком, мылом, едким лекарством, старым кожаным креслом и … бутербродом с колбасой.
- Чего носом водишь, проголодался? - и в руке бога появился большой бутерброд с колбасой. Бог отламывал от бутерброда небольшие кусочки и клал мне в рот. Кусочки божественно таяли во рту. Когда бутерброд кончился, я благодарно лизнул руку; рука была шершавой, солоноватой и очень теплой.
- Ну что, Михаил Александрович, скормили свой обед этому оглоеду?
- Не скормил, а поделился.
Шли дни. Я лежал в углу и наблюдал за богом. К нему приходили люди, приводили и приносили собак, кошек и другую живность. Бог возился с животными, осматривал, делал уколы, давал таблетки, а я тихо лежал в углу и… ревновал. Утром бог приносил мне косточки, а в обед мы ели вместе бутерброд.
Как то вечером бог сказал: «Дружек, ты уже совсем выздоровел. Давай-ка наденем ошейник и прогуляемся со мной.»
- И куда вы его денете, Михаил Александрович?
- Как куда? Домой. Этому охломону нужен дом, а мне пес. Лорда уже два года нет, хватит тосковать. В конце концов, должна же хоть одна живая душа, радоваться тебе и ждать тебя вечером.
- Михаил Александрович, вы неисправимы. Не зря вас дети дразнят - Собачий бог.

На улице вступала в свои права весна, даря надежды на будущее. По аллее, не спеша, вдыхая нежный запах ранней весны, шел БОГ и его пес…

Сказка о настоящей принцессе

Она была принцессой. Самой настоящей принцессой до кончиков ногтей. С детства ей внушали, что прежде всего - интересы государства, а уж потом все личное. На ночь ей читали не сказки, так как они неблаготворно влияют на неокрепшие умы, а только историю и географию страны. Когда она выходила погулять в сад, многочисленные няньки не уставали ей напоминать, что принцесса всегда должна выглядеть безупречно, и поэтому, когда она возвращалась с прогулки, на платье не было ни одной помятой складочки, а на туфельках - ни одного пятнышка грязи.
Шли годы, маленькая принцесса росла, и король с королевой могли гордиться своей дочкой, ее аккуратностью и рассудительностью. Художники писали ее портреты, воспевая несравненную красоту, а поэты сочиняли оды ее образованности. Вот только маленькое сердце, не знающее любви, покрылось корочкой льда, и отблески этого льда отсвечивали в прекрасных глазах.
Время шло, и король объявил, что отдаст принцессу замуж за того, кого она выберет сама. Он был уверен в правильности ее выбора. Слухи о прекрасной принцессе разлетелись далеко за пределы страны, и во дворец стали съезжаться женихи. Принцесса встречала их, благосклонно принимала комплименты и подарки, а в голове ее крутился арифмометр, в течение нескольких минут безошибочно определявший финансовое состояние претендента и пользу, которую он может принести государству. В честь прибывших женихов устраивались балы, но, даже танцуя, принцесса оставалась похожей на фарфоровую куклу: ни один локон не выбивался из идеальной прически, румянец не трогал белоснежную кожу. Многие женихи уезжали. Кто-то - получив отказ, а кто-то - потеряв надежду растопить ледяное сердце. В принципе, выбор был уже сделан, и кольцо с неприлично огромным брильянтом украшало изящный пальчик принцессы. Ну да, претендент был не слишком молод и не очень-то красив, зато государство граничило с родным королевством, а о его богатстве ходили легенды. О любви в этом браке не могло идти и речи, но он сулил многие блага обоим странам и спокойную размеренную жизнь нашей принцессе. Казалось, все было уже решено, когда во дворец ворвался он…
Принц из далекого заморского королевства немного опоздал к официальной части, так как его корабль попал в шторм и сбился с курса. Кожа его была загорела и обветрена, руки покрыты мозолями, темные волосы стянуты простым кожаным шнуром в длинный хвост, на поясе висел меч, без особых украшений, но явно побывавший во многих схватках, а за плечами болталась лютня. Вместе с ним в зал ворвался запах моря, ветра и степных трав. В подарок он привез ларец с ароматными специями, мешочек экзотического кофе, незнакомые фрукты, похожие на маленькие солнца, да пригоршню крупного жемчуга. Принцесса дежурно улыбнулась, глянув на подарки, и продолжила любоваться камнем в кольце. Шальной принц из небольшого южного заморского королевства явно занимал одно из последних мест в списке претендентов по результатам арифмометра принцессы; но принц снял лютню и запел… Он пел о бескрайнем море, омывавшем его королевство, о песчаных пляжах с бархатным песком, о хрустальных водопадах в горах, о розах, цветущих в его саду, о темно-синих ночах, дающих приют всем влюбленным, и о северной деве несравненной красоты, в чьи уста он клялся вдохнуть жизнь и растопить лед в прекрасных глазах. Принцесса слушала его, и на ее щеках впервые заиграл румянец; а когда он улыбнулся, то ей показалось, что все в зале услышали, как трещит и лопается ледяной панцирь на ее сердце, а огромный бриллиант на пальце стал выглядеть как дешевая стекляшка.
Всего одна ночь была у принцессы для того, чтобы сделать выбор. Слова «Государство» и «Долг» сверлили мозг, но стоило закрыть глаза, как перед ней вставали синие, как море, глаза принца, розы из далекого сада и деревья с прячущимися в ветвях маленькими солнцами. Впервые в своей жизни дисциплинированная принцесса не могла уснуть до самого утра.
А утром она объявила о своем выборе родителям, жестко аргументировав по каждому пункту.
Во-первых, король еще в силе и сможет долго и плодотворно править королевством, а иметь под боком более молодого претендента на престол – значит, ввести страну в нестабильное состояние.
Во-вторых, поддержка со стороны моря, от южных соседей, благоприятно скажется на обороне страны.
В-третьих, кофе, пряности и экзотические фрукты являются редким и дорогим товаром, и налаживание торговых отношений с южной страной обеспечит не только само королевство товарами, но и позволит открыть экспорт в соседние государства.
В-четвертых, сильная и уверенная королева сможет вывести небольшую и небогатую заморскую страну на более высокий уровень развития.
В-пятых, хороший генофонд заморского принца позволит королевской семье со временем обзавестись сильным и здоровым инфантом, способным взойти на престол не ранее, чем через двадцать лет.
Чего-чего, а правильно аргументировать и убеждать принцесса умела - и что могли возразить родители? Принцесса твердой рукой вписала в договор о приданом десять крупных торговых кораблей для открытия стабильного торгового пути. Сняла с пальца кольцо, секунду полюбовалась игрой света на идеальных гранях, бросила кольцо на стол и отправилась искать избранника.
Через месяц прекрасная принцесса с молодым мужем покинула пределы государства - конечно, для налаживания длительных и плодотворных контактов двух государств.
Чтобы побегать босиком по песчаному пляжу, подставив ступни под жадные языки прибрежных волн, услышать песню горных водопадов, пить из пригоршней ледяную родниковую воду, сорвать маленькое солнышко с дерева, перепачкаться оранжевым соком, а потом слизывать сладкие капли с любимых обветренных губ, встретить рассвет на ложе, устеленном лепестками роз... ну и, конечно, выполнить обещание, данное родителям: родить и вырастить им красивого, сильного, умного синеглазого наследника или двух – ну, в крайнем случае, трех - и одну внучку…