Старое-старое. Просто так, до кучи)))
На неведомых дорожках
- Охти, бестолковая...
Домовой Филька и сам знал, что неправ: странная баба бестолковой вовсе не была, что ей объясняли – запоминала быстро. Только всё-то ей растолковывать приходилось, ровно дитю малому. А поворчать Филька любил: святое дело, можно сказать. Домовой – он есть кто? Он всему дому голова. Ну и знахарка Матрена, что в доме живет, тож, знамо дело. Да только люди пришли и ушли – а без домового дом не дом. Так кто главный?!
Теша себя такими мыслями (тоже святое дело, а как же!), Филька наблюдал из своего уголка за странной бабой. Откуда ж такая взялась? Появилась в селе недавно – и ничего толком о себе сказать не могла, ни откуда она, ни как здесь оказалась; твердила только, что издалека. Вестимо, издалека: говорит вроде и по-нашему, да как-то чуднО, не вдруг и поймешь. Поначалу думали – блаженная: плачет, говорит непонятно... Но старая знахарка Матрена, добрая душа, в обиду юродивую не дала, привела к себе в избу, успокоила. Выслушала она бабу (Филька подслушивал, но ничегошеньки не понял! А Матрена, умнющая старуха, вроде поняла), покачала головой и сказала, что до тех чужедальних краев без чародея не добраться. Обещала летом сводить бабу в стольный город Лукоморск к тамошнему чародею сильномудрому - он после солнцеворота просителей принимает. А пока к работе пристроила. Оказалось, и не блаженная вовсе баба, только отчего-то напуганная сильно была. Лешие пошутковали, что ли? Так ведь работа у них такая: нельзя, чтоб народ забывал про лешего-то!
Да... А баба, как пообвыкла, оказалась старательная и вроде даже смышленая. Только, видать, уж очень она из далекого далека, ежели даже с печкой толком обращаться не умеет. Может, в в тех краях печки не такие? Да шутка ли сказать: как домовому почет оказывать – и то Матрене ей объяснять пришлось! А баба-то так удивлялась, будто отродясь про домовых не слыхивала. Скажем, не из деревенских она – сразу видать. Али боярыня, что никогда белы рученьки не утруждала? Нет, не похожа на боярыню, не похожа... Да и, к слову, топить-то научилась быстро, а вот с горшками и ухватом не ладилось. Матрена уж ее и не неволила, сама стряпала. Ну ладно. Но не может же быть, чтоб и домовых там, в ее краю, не было! Как же без домовых-то?
Да и потом: где это видано, чтоб баба – и в штанах? Еще и штаны-то такие, никто таких не видывал. И остальная одёжа не лучше. А сама на сарафан и лапти ровно как на диковину глядела...
Странная баба между тем разбирала Матренины травки-корешки, раскладывала по мешочкам и коробочкам. Вот это у нее получалось лучше всего: перебрать, почистить, разложить... Тоже подспорье Матрене, та уж совсем глазами слаба. Опять же, истолочь-нарезать, ежели на зелье надо. А надо знахарке много. Значит, польза от бабы все же, не зря хлеб ест. Огород прополоть тоже могла – нет, не боярыня, не стала б боярыня корячиться. А вот со скотиной не складывалось у нее: корму задать еще туда-сюда, а корову подоить – никак. И буренка ее боится, и она буренки тож. Ну, корова-то – понятно: чужой человек. Но чтоб баба коровы боялась?! Городская, видать. Городские – они... Охохонюшки, бестолковая...
Баба вздрогнула и вскочила, пялясь прямо в Филькин угол. Мешочек со зверобой-травой упал на пол, трава рассыпалась. Видно, Филька, задумавшись, нечаянно сказал последние слова вслух.
- Кто здесь? – спросила баба. – Это что за явление?
Филька обиделся. Так обиделся, что даже не стал прятаться, хотя спокон веку известно, что домового может видеть только хозяин дома да домочадцы, а показываться кому попало негоже. Но Фильке было не до того: еще никто и никогда не обзывал его, честного домового – «явлением»!
- Сама ты явления, чудо бестолковое! – заявил он, вылез из угла, встопорщил бороду и приосанился. – А я есть потомственный домовой Филимон... Игнатьевич, поняла? «Игнатьевича» Филька придумал только что, для пущего гонору: какие у домовых отчества? Как и откуда он появился на свет, Филька не знал и никогда не задумывался; сколько себя помнил, всегда носил он бороду и сидел в какой-нибудь избе домовым. Но домовят не бывает, это всякий знает.
Да только странной бабе, видно, невдомек было (ох, и темные они в чужедальних краях!), что домовым отчества не положены. Она смутилась и даже покраснела.
- Простите, Филимон Игнатьевич! Простите, я не хотела вас обидеть, просто как-то так... неожиданно... Вы раньше не показывались... Я не знала, что вы здесь...
- А где ж мне еще быть? – ворчливо возразил Филька, несколько, правда, оттаяв от бабиного уважительного обращения. – Домовой из дому ни ногой. Ты что ж – домовых никогда не видела?
Баба смутилась еще больше и опустила глаза.
- Если честно – нет. Слышать-то слышала, особенно здесь у вас, а вот видеть...
- Что ж ты там, у себя, со своим домовым не в ладах была, что ли, что он тебе на глаза не показывался? – хмыкнул Филька.
Баба вздохнула:
- Да как вам сказать... Я так думаю, что в нашем... там, где я жила... по-моему, у нас нет домовых.
- То есть как это – нет?! – Филька аж подскочил от возмущения. Желтые глазки его под косматыми бровями сердито засверкали. – Как – нет?! Не бывает такого, чтоб домовых не было! Не бы-ва-ет!
- Здесь, может, и не бывает, - задумчиво ответила баба. – А у нас... во всяком случае, их никто никогда не видел. Хотя бы в последние лет сто. У нас считается, что домовые - это сказки.
- Сказки?! Сказки?!! – Филька чуть не потерял дар речи. – Может, и лешие – сказки? И кикиморы с водяными? Может, еще и Васька-упырь – сказка?! Ты вот это ему скажи, бестолковая! Посмотрю я на тебя...
- Филимон Игнатьевич, ну пожалуйста, не обижайтесь! Здесь всё иначе, я понимаю. А у нас – наверное, у нас их действительно нет. Может, ушли почему-то. Вот хоть к вам.
- Ушли? – Филька призадумался, почесал макушку. – Это может быть. Да, может. Не сладили с людишками-то, обиделись. Мы, домовые, народ гордый.
- Ну, разумеется, - поддакнула баба. – Это Фильке понравилось, и он подобрел окончательно. Зовет уважительно, опять же. Раньше никто Фильку на «вы» не называл, даже Матрена. По натуре Филька был не вредный, как иные домовые бывают. Да и бабу в душе жалел: нелегко одной в чужих краях-то. Бывало, сидит-сидит она за работой – да и глаза тайком утирает. А то подсядет к Матрене и начнет выпытывать, правда ли, что лукоморский чародей помочь может, и где еще колдуны какие есть, и как к ним добраться... Охо-хо...
- Ладно, - проворчал Филька, - прощаю тебя, так и быть. Пришлая ты, учить тебя и учить... молоко ввечеру-то не забудь!
- Ну как можно! – улыбнулась баба.
Филька хмыкнул.
- И как же вы живете-то там, без домовых-то?
Баба подумала и вздохнула:
- Сложно...
- Во-во, - подхватил Филька дорогую сердцу тему, - а я о чем? Как это можно – без домовых-то, без леших, без всех нас? Кто за порядком следит? В избе, в лесу, на болоте? А? Чтоб лес не сох, речка не мелела, чтоб ягода росла и рыба водилась, чтоб печка не дымила, чтоб ни тараканов, ни пожару (ежели хозяин, конечно, домового уважает)... Сами, что ль? Небось, и не справляетесь?
- Небось, - опять вздохнула баба. И добавила непонятно: - Вот, оказывается, откуда проблемы с экологией.
- Вот то-то! – победно заключил Филька, не став переспрашивать иноземное слово. – Глупые у вас там людишки были, неразумные, что с нашим братом не поладили. Понятно тебе, бестолко... – Филька помолчал, опять почесал в затылке и заключил: - Да нет, ты баба ничего, непонятливая только. Как дитё.
Баба, кажется, обиделась. Встала и начала собирать рассыпанный зверобой, старательно пряча от Фильки глаза. Ну вот, опять сейчас заплачет, поди... Филька засопел сконфуженно.
- Зря вы это, Филимон Игнатьевич, - сказала она наконец. Ну точно, обиделась! – Что вы всё: «бестолковая, непонятливая...» Если я чего не знаю – так не от бестолковости, как вы выразились, а потому, что мы жили по-другому. Вы бы лучше объяснили, поделились опытом, чем ругаться. Бабушка Матрена занята, ей некогда со мной возиться...
Мысль показалась Фильке заманчивой. Но приличия ради он счел нужным поторговаться:
- Научить-то можно... Какие заговоры от чего бывают, чего когда делать надоть, а когда нельзя; как лешего задобрить, русалок успокоить, кикимор обмануть; ведьмин наговор отвести, опять же... хотя у нас ведьм давненько не было. И с овинником можно договориться, он корову улестит, чтоб корова от тебя не шарахалась. Я много чего знаю, много... Только что мне за это будет-то? Чем за науку заплатишь?
Баба несколько растерялась:
- Чем же я заплачу? У меня и нет ничего...
Но у Фильки было свое на уме.
- А сказки сказывать умеешь? – хитро прищурился он. – Небось сказки-то в чужедальних краях чуднЫе, здесь таких никто не ведает, а?
- Сказки? – баба удивилась и обрадовалась. – Конечно, знаю! Сказку с удовольствием расскажу. Вот только с травками надо закончить и в избе прибрать...
- Да ты расскажи! – загорелся Филька. – А прибрать – нешто ж я не домовой? Могу мусор завести – а могу и извести, запросто! Ты только вот что: хочу я сказку, чтоб колдуны в ней были разные, злые и добрые, - люблю про колдунов; а только чтоб не про богатырей энтих, огромных-пузатых – ну их, пустоголовых, - а чтоб вроде меня был: маленький да умный. Есть в чужедальних краях такая сказка?
- С колдунами? – протянула баба. - Маленький? Да еще и... – она взглянула на Фильку и улыбнулась: - Еще и мохноногий? А есть!
- Ну так давай! Давай-давай, рассказывай, а избу мы сейчас мигом... – и Филька несколько раз дунул в разные стороны.
Баба оглянулась – и удивленно покачала головой:
- Надо же... здорово! Спасибо за помощь, Филимон Игнатьевич! Ну а учить меня – как? Будете?
- Буду-буду, - закивал Филька, - мое слово верное. Вот расскажешь – а потом я тебе расскажу, для начала, как с печкой получше управляться, чтоб и разгоралась сразу, и не дымила. Только сперва ты сказку-то давай.
- Ну что ж, - баба еще раз оглядела чисто убранную избу. – Слушайте, Филимон Игнатьевич: «В некотором царстве, в некотором государстве... В земле была нора, и в этой норе жил-был хоббит...»
_________________ У кошки четыре ноги - и все норовят ее пнуть. Товарищ, ты ей помоги. Товарищ, собакой не будь.
Тимур Шаов
|